Текст книги "Ты, уставший ненавидеть"

Автор книги: Андрей Валентинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Не ожидали? – голос Иванова был таким же спокойным и почему-то, как показалось Сергею, немного брезгливым. – Я тоже… Ну что ж… Прикажите навести здесь полный порядок. Составите рапорт и перешлете ко мне. Все!

Волков козырнул и повернулся, чтобы отдать приказ парням с лопатами. Товарищ Иванов отошел вглубь аллеи и кивнул Сергею. Тот понял и, подойдя поближе, стал по стойке смирно.

– Что ж, Сергей Павлович… – Иванов помолчал, а затем заговорил вновь. ваши подозрения оправдались. От имени правительства выражаю благодарность. Все, что видели сегодня, – забыть. Вопросы?

– Что мне делать, если я его встречу? – мысль об этом приходила Сергею уже не первый раз.

– Кого – его?

– Косухина Степана Ивановича, – отчеканил Пустельга.

В ответ послышался легкий, необидный смех:

– Не думаю, что у вас появится такая возможность, товарищ старший лейтенант… Даже если вы правы… В таком случае он действительно должен быть очень далеко. Кстати, кажется товарищ Волков вам тоже советовал забыть об этом деле?

– Так точно, – Сергей понял, что больше ему ничего не узнать, и решился:

– Товарищ Иванов! Я по поводу этого камня… рубина. Я хочу сказать, что там есть надпись. Это какой-то восточный язык…

– Вы специалист? – в голосе человека в капюшоне вновь прозвучала легкая ирония. – Ах да, вы же служили в Туркестане! В таком случае спасибо за консультацию…

Он козырнул. Сергей поспешил подбросить ладонь к фуражке. Иванов повернулся, но, внезапно остановившись, заговорил, не оборачиваясь:

– Чтоб вас не мучило любопытство, товарищ старший лейтенант… Это не рубин. Это вообще не камень. А оказался он здесь, потому что те, кто провернул это дело, хотели оставить нечто вроде визитной карточки. Надпись действительно на восточном языке – это бхотский, одно из тибетских наречий. Вопросы?

– Н-никак… – сказать «нет» Сергей не успел. Темная фигура, стоявшая перед ним, исчезла, словно осенняя ночь поглотила странного незнакомца в плаще…

Через час Пустельга вновь оказался в комнате No 317, правда на этот раз без караула у дверей. Он повалился на диван и мгновенно заснул, решив начисто забыть об этом неприятном деле. У старшего лейтенанта хватало опыта понять, что он столкнулся с тем, что обычному работнику НКВД лучше обходить стороной. Итак, все следовало забыть, и поскорее. Тем более, получи он это странное дело для расследования, установить что-либо путное Сергей едва ли смог бы. Он прекрасно понимал, как сложно искать человека, – все равно, живого или мертвого, пропавшего пятнадцать лет тому назад. Плохо было лишь одно: как бы Пустельга ни пытался забыть об увиденном, странный краснолицый комбриг и еще более непонятный человек в капюшоне едва ли забудут его самого – попавшего как кур во щип старшего лейтенанта из Ташкента.

Второй визит к кадровику прошел совсем иначе. Тот, уже не обращая внимания на различные эпизоды биографии Сергея, направил его прямо к заместителю наркома. Фамилия не была названа, и Пустельга почувствовал себя совсем неуверенно. Приятно, конечно, что обыкновенного старшего лейтенанта принимает такой высокий чин, но лучше бы обойтись без этого.

Впрочем; на этот раз Сергею повезло.

Заместителем наркома оказался не кто иной, как сам товарищ Фриновский давний знакомый, когда-то руководивший его стажировкой в Столице. Фриновский, теперь уже комиссар госбезопасности 3-го ранга, не только узнал Пустельгу, но, казалось даже обрадовался.

Во всяком случае, в его привычном: «Что стал? Садись!» – звучал тот максимум радушия, который был возможен для таких людей, как заместитель наркома внутренних дел.

– Все еще старший лейтенант? – покачал он головой, бегло просмотрев документы Сергея. – Ты чего там, проштрафился? Да тебе уже пора майором быть!

Пустельга искренне удивился. Его карьера шла вполне нормально, без всяких сбоев. Правда, он сам неоднократно был свидетелем внезапных «взлетов», но хорошо знал им цену, а главное – последствия…

– Ну что, много басмачей поймал?

Фриновский улыбался, и можно было не отвечать. Заместитель наркома, конечно, представлял, чем занимается Иностранный отдел Ташкентского отделения НКВД.

– Ладно… – продолжал Фриновский. – Небось на Украину тянет, домой?

Сергей поспешно кивнул, сердце екнуло и замерло. Неужели?

– Нет, дорогой, не выйдет, – Фриновский покачал головой, точно его самого огорчало это обстоятельство. – Послужишь в Столице. Комнату дадим, паек… По театрам походишь… В общем, не робей, Пустельга, привыкнешь…

Он постучал карандашом по крышке стола, помолчал минуту, затем закончил:

– Для начала направляешься в группу майора Айзенберга. Пока рядовым сотрудником. Вопросы?

Сергей даже растерялся. Уж чего-чего, а подобного он не ожидал. Было ясно, что здесь он не получит высокой должности, это не Ташкент. Но идти рядовым сотрудником в группу какого-то майора… Ему, в одинчку занимавшемуся всей иностранной агентурой в Туркестане!.. Было обидно, и Пустельга понял, что не зря его не тянуло в Столицу.

– Обиделся! – понял замнаркома. – Там ты у себя был кум королю, а тут чуть ли не рядовым «наружником»… Эх ты, провинция! Ладно, слушай…

Фриновский закурил и начал. Говорил он негромко, почти шепотом, и Сергею приходилось напрягаться, чтобы расслышать слова, гаснувшие в пустоте огромного кабинета:

– Про твои подвиги в Ташкенте все знаю, и зря бы тебя с места не сдергивал. Группа Айзенберга – одна из самых ключевых в Главном управлении. Айзенберг занимается только одним делом, но таким, что тебе еще и не снилось. Месяц поработаешь с ним, а потом…

Он замолчал, словно не решаясь закончить. Наконец заговорил вновь, но еще тише, на грани слышимости:

– Потом ты его заменишь. К тому времени мы тебе кинем капитана, возглавишь группу. А за месяц ты должен полностью войти в курс дела. Учти, Айзенберг ничего не знает и знать не должен. Ты все понял?

– Так точно! – выдохнул Сергей. Хотелось расспросить про саму группу, но он чувствовал: сейчас не время.

– Все, – подытожил замнаркома, – иди к Айзенбергу, он в 542-й комнате. Приказ на тебя уже есть. Действуй, дзержинец!

Очутившись в коридоре, Пустельга перевел дух. Хотелось посидеть где-нибудь в укромном уголке, выпить зеленого кок – чая, к которому успел привыкнуть в Ташкенте, и не спеша все обдумать. Но времени не было, и Сергей поспешил в загадочную 542-ю комнату…

Дверь была приоткрыта, оттуда слышался гул голосов. Тянуло табачным дымом, да так, что отвыкший от этого зелья Сергей заранее затосковал. Он неуверенно тронул дверь рукой и заглянул внутрь.

Да, здесь действительно курили. Пятеро крепких мужчин, сидели вокруг стола, уставленного стаканами с чаем. При виде Сергея, разговор смолк, и старший лейтенант поспешил отрекомендоваться по всей форме.

– А, товарищ Пустельга! – высокий здоровяк с майорскими петлицами неторопливо вышел из-за стола. Фамилию он произнес правильно, и старший лейтенант сразу же почувствовал себя увереннее.

– Майор Айзенберг, – продолжал здоровяк. – Ну, в курс дела вас ввели?

– Никак нет! – вновь несколько упал духом Сергей. – Мне товарищ Фриновский… то есть, он сразу послал меня сюда…

– Ага!

Сергея посадили за стол и угостили чаем. Начало ему понравилось.

– Ладно, перерыв! – решил майор. – Ну вот, товарищ старший лейтенант, вы теперь полноправный сотрудник группы «Вандея», поздравляю…

Странное название резануло слух. В памяти забродили полузабытые с училищной скамьи имена и названия: Робеспьер, Марат, федераты и почему-то герцог де Шуазель…

– Группа занимается поисками антисоветской террористической организации, действующей как в Столице, так и в ряде районов СССР, – продолжал Айзенберг. – По агентурным данным, эта организация носит название «Вандея» по имени французской провинции… Впрочем, думаю, пояснять не нужно?

– Н-нет, насчет Вандеи я помню, – поспешно подтвердил Сергей.

– В общем, наши отечественные вредители и террористы решили, как видно, подражать своим давним коллегам… Ну, группа у нас молодая, существуем мы недолго, так что вы, товарищ старший лейтенант, не опоздали…

Айзенберг говорил уверенно, твердо и, одновременно, доброжелательно. Его тон понравился Сергею, да и сам майор пришелся по душе. И тут он вспомнил, что руководить группой товарищу Айзенбергу остался лишь месяц. И хорошо, если после этого пошлют куда-нибудь «на укрепление», хотя бы в тот же Ташкент…

– После поговорим подробнее, ну а пока – в общих чертах, – продолжал Айзенберг, не подозревавший о размышлениях своего нового подчиненного. «Вандея» действует в трех направлениях. Первое – диверсии и террор на оборонных и народнохозяйственных объектах. Второе – распространение за пределами СССР порочащей информации о положении в стране. И третье агентурная разведка. Работают они скрытно, грамотно и очень профессионально. По мнению руководства, «Вандея» сейчас представляет наиболее серьезную опасность из всех подпольных организаций на территории СССР…

Сергей ждал подробностей. Но, похоже, майор решил действительно сделать перерыв. Он отхлебнул чая и с удовольствием затянулся «Казбеком».

– Товарищ майор, а если проглядеть кадры наркомата путей сообщения? Я имею в виду их сибирские отделения, а также все командировки туда за последние полгода, – вмешался один из сотрудников – худой, болезненного вида лейтенант.

– Почему путей сообщения? – оживился Айзенберг, похоже, забыв о новичке.

– Ну… Они же должны как-то добираться до места действия. Я бы на их месте действовал через железные дороги.

– Хорошо, что вы не на их месте, – усмехнулся майор. – Этим уже занимаются, товарищ Каганович создал специальную комиссию. Если что-то будет, нам сообщат. Какие еще соображения?

– Так перерыв же, Аркадий Иосифович, – заметил один из любителей чая.

– Да, верно, – спохватился майор. – Вот видите, товарищ Пустельга…

Похоже, майор собирался пошутить – во всяком случае, весь его вид говорил об этом – но услышать эту шутку Сергею не пришлось. Дверь – внутренняя, которая, очевидно, вела в другую комнату – отворилась, и на пороге вырос невысокий чернявый парень с мрачным нахмуренным видом.

– Товарищ майор… – начал он, – товарищ майор…

– Что с вами, Карабаев? – удивился Айзенберг. – Чай стынет!

– Корф в Столице! – тот, кого назвали Карабаевым, произнес это на одном дыхании и, похоже, потратил на это весь наличный запас воздуха.

– Что? – майор вскочил, вслед за ним – все остальные. Кто-то опрокинул стул, но никто не обратил внимание на это досадное обстоятельство. Один Сергей остался сидеть, ничего, естественно, не понимая.

– Звонил Лихачев… только что… – выдавил из себя чернявый. – Корф собирается уезжать… Лихачев знает, где он… Мещанская, 8, пятнадцатая квартира… Лихачев говорит, что через час Корф…

– Едем! Сватов, машину! – майор уже пришел в себя, и теперь деловито пристегивал к поясу кобуру. Кто-то, очевидно, упомянутый Сватов, уже снял телефонную трубку и кричал в нее: «Алло, алло? Коростылев, ты?

В комнате закипел водоворот. Сергей поспешил отступить к стене, чтобы не мешать. Впрочем, все было готово за несколько секунд. Сотрудники проверили оружие, Сватов докричался до Коростылева, потребовав у него не одну, а целых две машины, и Айзенберг уверенно бросил: «Пошли!» Сергей втиснулся во вторую машину. Рядом с ним оказался тот самый невысокий чернявый парень. Сергей поспешил представиться.

– Лейтенант Карабаев, – с достоинством ответил чернявый и, подумав, добавил: Прохор Иванович…

Сказано это было с нескрываемым самоуважением. Сергей, достаточно насмотревшийся за свою короткую жизнь, безошибочно определил, что Карабаев, которому, похоже, было едва-едва двадцать, – явно из деревни, в город попал недавно, вдобавок, судя по выговору, откуда-то издалека, скорее всего из Сибири. Пустельга заметил и другое: несмотря на возраст, Прохору Ивановичу Карабаеву, похоже, довелось немало повидать в жизни.

– Прохор Иванович… – Сергей не удержался, чтобы не назвать парня по имени-отчеству, даже скопировав его интонацию. – А кто этот… Корф?

– Ну… в розыске он, – нахмурившись, начал пояснять лейтенант. – Во всесоюзном… В общем, вражина.

Он помолчал, очевидно давая Пустельге время оценить, какой вражиной является этот самый Корф.

– Есть мнение, – еще более веско добавил он. – Корф в «Вандее» первый человек… Мы по его связям прошли. Лихачев вот позвонил – его бывший сосед… проявил сознательность…

Кое-что прояснилось, хотя, конечно, самая малость. Во всяком случае, ближайшая перспектива становилась понятной: группа собиралась задержать предполагаемого руководителя террористической организации «Вандея» Корфа, которого, как уточнил Карабаев, звали Владимиром Михайловичем.

Автомобили мчались, не обращая внимание на светофоры. Постовые, завидев черные авто с приметными номерами, спешили открыть «зеленую улицу». И вот наконец за окнами замелькали оживленные тротуары большой, наполненной людьми улицы.

– Туточки он, – неодобрительно заметил Карабаев. – И название какое Мещанская! Чистый капитализм!

Сергей уважительно поглядел на юного лейтенанта. Сам он уже в значительной мере утратил подобную непосредственность.

Первая машина пристала к обочине, следом за ней затормозила и вторая. Сотрудники уже выскакивали наружу, на ходу доставая оружие.

– Этот подъезд?

– Нет, этот!

Нужный подъезд был найден быстро. Квартира номер 15 оказалась на четвертом этаже.

– Карабаев, на пятый! Никого не пропускать! Но только тихо, тихо… распоряжался майор.

Лейтенант откозырял и пропал в темноте подъезда. Айзенберг оглянулся:

– Пустельга! Останетесь у подъезда! Никого не пускать! Будет стрельба оставайтесь на месте! Ясно?

– Есть! – оставаться у подъезда, точно какому-то неопытному стажеру, было более чем обидно, но не спорить же в подобной ситуации! Айзенберг быстро оглядел четверых оставшихся сотрудников и выдохнул:

– В дверь звонить не будем. Сразу же выбиваем и врываемся. Берем всех живыми! Алексеенко, готов?

Алексеенко – румяный здоровяк метра два ростом повел могучими плечами и кивнул. Очевидно, вышибание дверей входило в его обязанности.

– Повторяю: всех – живыми! Поняли? Ну, вперед!

Группа исчезла в подъезде. Пустельга вздохнул и на всякий случай проверил револьвер. Впрочем, оружие ему, пока – без всякой особой надобности. Он не обижался на майора. В конце концов, кто-то должен стоять у подъезда, и вполне логично поручить это сотруднику, который числится в группе меньше часа. Но все равно, такое начало было не по душе старшему лейтенанту. Ему, лично пробравшемуся в Яркенд, завербовавшему самого атамана Юровского, создателю агентурной сети в китайской Кашгарии, стоять «на стреме» и вежливо просить бабушек не входить покуда в подъезд, объясняя, что идут газосварочные работы… Что ни говори, положение не из завидных. Правда, Сергею нечего было и думать, чтобы высадить дверь, подобно розовощекому Алексеенко. Но как врываться под выстрелами в квартиры, как брать ополоумевших врагов живьем, Сергей, определенно, знал и умел не хуже прочих…

Минуту-другую наверху было тихо. Затем послышался грохот и треск. Очевидно, товарищ Алексеенко приступил к выполнению своих прямых обязанностей. Сергей чуть поморщился. Будь он на месте майора, то предпочел бы обойтись без излишнего шума. Проще всего открыть дверь отмычкой, тихо и аккуратно. А еще проще – обойтись без вторжения и проследить за квартирой, покуда таинственный Корф и прочие ее обитатели не пожелают выйти. Сергей проводил бы Корфа до самого вокзала, подождал пока тот сядет в поезд, и даже тут не спешил бы арестовывать… Впрочем, пока что группой командовал не он, а майор Айзенберг, и старшему лейтенанту оставалось выполнять приказ…

Грохот наверху усилился, гулкое подъездное эхо спешило растиражировать усилия розовощекого здоровяка. Сергей машинально отметил, что дверь, вероятно, попалась, с характером. Он с тревогой ожидал выстрелов – но кроме грохота и треска покуда ничего было не слыхать. Очевидно, те, кто был в квартире, сообразили, что сопротивление по меньшей мере, бесполезно. Сергей отошел на пару шагов и попытался определить, какие из окон – те, нужные. Он заметил пожарную лестницу, прикинув, что надо проследить, чтобы Корф не попытался уйти подобным романтическим, но порой достаточно эффективным способом. В практике Сергея такие случаи бывали. Однажды самому пришлось удирать – правда, не по лестнице, а по старой, распадающейся под руками веревке – и уходил он не из окна четвертого этажа, а с высоты старинной, сложенной из серого камня, башни…

Удар пришелся по глазам. Сергей зажмурился – и тут же ударило по ушам беспощадно, страшно. Пустельга, едва устояв на ногах, поспешил открыть глаза. Из окон проклятого дома медленно-медленно, словно в неудачной киносъемке, выпадали стекла, а там, где был четвертый этаж, не спеша вздувался огромный черно-оранжевый волдырь, разбрасывая во все стороны какие-то бесформенные ошметки и клочья. Из подъезда ударил зловонный дым, земля дрогнула, и откуда-то раздался первый, еще неуверенный крик…

Сергей прислонился к стене и несколько секунд просто ждал. Ждал, покуда отзвенят выбитые окна, перестанет трястись тротуар, пока не станет ясно главное: устоял ли дом и имеет ли смысл подниматься вверх по лестнице.

Пахло гарью. Где-то наверху уже горело, вокруг кричали люди, а Сергей медленно, сжимая в руке совершенно бесполезный револьвер, поднимался по лестнице. Он дошел лишь до третьего этажа и остановился – дальше дым стоял сплошняком, слышался треск огня, что-то шипело и булькало. Внезапно пелена дыма на миг разошлась, и сквозь нее рухнул кто-то в знакомой светлой форме, правда теперь покрытой черными грязными пятнами.

– Лейтенант! – узнать в этом задымленном чуть живом человеке Прохора Ивановича Карабаева было мудрено. Тот замотал головой, прислонился к стене и прохрипел:

– Они… все… там… Командуйте, товарищ старший…

И тут Пустельга понял все. Ни майора Айзенберга, ни его группы больше не было. Остался лишь этот серьезный лейтенант – контуженный, но все же живой – и он сам. И теперь именно он, старший по званию, должен расхлебывать это адское варево.

– Телефон… – негромко проговорил Сергей, а затем, закричал обращаясь к обгорелым мрачным стенам:

– Телефон! Товарищи, у кого есть телефон!

В квартиру номер 15 удалось зайти только через два часа, когда пожарные уже собирали свои шланги, а эвакуация жильцов разоренного подъезда подходила к концу. Первым в пролом, оставшийся на месте двери, вошел мрачный Фриновский, приехавший почти сразу же и неотлучно находившийся возле дома все это время. Пустельга шел следом, остальные, в том числе вызванные эксперты, – за ними…

Под ногами дыбился обгорелый кирпич, поперек прохода лежала рухнувшая балка, и, казалось, ничего не напоминает о людях, которые совсем недавно входили в эту квартиру, полные сил и уверенности в себе. Лишь через несколько минут кто-то наткнулся на высунувшуюся из-под обломков почерневшую руку.

– Адская машина… – пожилой эксперт пожал плечами и дернул щекой. – Хитро придумано! Стояла не у входа, а, похоже, в конце коридора. Чтобы всех сразу…

Фриновский велел начать разбирать руины. Надо было попытаться определить хотя бы основное: был ли в квартире кто-нибудь в тот момент, когда силач Алексеенко принялся взламывать дверь…

– Ну, вот вам и боевое крещение, – замнаркома невесело усмехнулся, протянув Пустельге пачку «Казбека». Тот помотал головой, хотя курить захотелось сильно – впервые за несколько лет. – Что, старший лейтенант, в такое дерьмо еще не вляпывались?

– Нет, не вляпывались… Как же это?

– А вот так! – жестоко отчеканил Фриновский. – Товарищ Айзенберг, как видите, не справился с заданием. Теперь придется справляться вам.

Сергей удивленно взглянул на замнаркома.

– Что? Забыли? – удивился тот. – Наша договоренность остается в силе. Теперь, товарищ Пустельга, вы – руководитель группы «Вандея». Насколько я понял, с обстановкой вы уже ознакомились?

– Да, – кивнул Сергей, бросив взгляд на черный провал в стене, откуда еще шел дым. – Ознакомился…

3. КОНВЕЙЕР

Кабинет следователя был больше похож на обыкновенную камеру. Стены белели свежей известью, деревянный некрашеный стол стоял как-то косо, единственный табурет, намертво привинченный к полу, бь1л густо заляпан чем-то темным. Даже лампочка под потолком была без абажура, свисая на длинном перекрученном проводе. В углу белел умывальник, рядом с которым на обыкновенном гвозде висело несвежее вафельное полотенце. Разве что нар не было, а так все это весьма походило на одиночную камеру, тем более что окна отсутствовали, а дверь была обита глухим железом.

Следователь – молодой парень в сером пиджаке с плохо выбритой физиономией, – чуть скривившись, листал толстую папку, не обращая, казалось, никакого внимания на стоявшего перед ним человека. Шел третий день ареста, и Юрий Орловский уже успел немного прийти в себя. Первый неизбежный шок прошел. Собственно, это уже приходилось переживать – десять лет назад, когда его, еще студента, так же бросили в черное авто с завешенными окошками и отвезли в Большой Дом. Правда, тогда его держали в маленькой камере, где компанию Юрию составлял пожилой нэпман, постоянно бормотавший что-то о происках районного фининспектора и жаловавшийся на скверный тюремный паек. Впрочем, в тот раз Орловского продержали недолго. Он вообще так и не понял, почему тогда, летом 27-го, он понадобился людям с малиновыми петлицами. Его допросили (достаточно вежливо), поинтересовались, знаком ли он с какими-то неведомыми Юрию личностями, а через четыре дня столь же неожиданно освободили.

Теперь все было, конечно, не так. Камера, куда отвезли Орловского, была огромной, переполненной людьми. Ему досталось место на «втором этаже», на узких деревянных нарах размером с вагонную полку. В камере стояли постоянный полумрак и, что было неожиданно, почти полная тишина. Люди молчали, более того, каждый, казалось, сторонился соседа, а некоторые даже не отвечали на самые простые вопросы.

Когда нервы немного отпустили, Юрий не удержался и стал присматриваться. В основном, как он и предполагал, здесь собралась интеллигентная публика люди в мятых пиджаках с белыми, без кровинки, лицами. Поблизости от Орловского расположились несколько военных – вернее, как он понимал, бывших военных – в форме, но со споротыми петлицами. Знакомых не оказалось, впрочем, Орловский был даже рад этому. Всеобщее молчание не тяготило – было время подумать и собраться с силами.

Он почему-то думал, что его сразу же поведут на допрос. Когда этого не случилось, Юрий подумал, что его решили «потомить», чтоб арестованный «размяк», томясь неопределенностью. Но на третий день Орловскому стало ясно, что подобная «психология», о которой ему приходилось читать, в данном случае совершенно ни при чем. Огромный конвейер не успевал вовремя подавать жертвы: их было много, слишком много даже для широко раскрытых адовых ворот Лубянки.

Итак, враги, сами того не желая, дали время освоиться и продумать дальнейшее. Юрий приглядывался к соседям. Вид у всех был, естественно, невеселый, но, к своему облегчению, Орловский не заметил ни у кого неизбежных в подобном месте синяков, ссадин и прочих следов проведения следствия. То ли жертвы успевали признаться заранее, то ли в этой камере держали тех, кого предпочитали «обрабатывать» без излишнего рукоприкладства. Впрочем, Юрий не обольщался. Рядом могла быть другая камера, куда побольше этой, где держали тех, кому доставалось сполна.

Людей постоянно вызывали – одного за другим. На допрос уходили молча и так же молча возвращались – правда, как успел заметить Орловский, далеко не все. О том, куда попадали те, кто не вернулся, лучше было не думать. Конвейер работал, и Юрий окончательно понял то, о чем ему неоднократно говорил Терапевт: отсюда, из Большого Дома, не выходят. Огромная, отлаженная машина, хоть и работавшая натужно, с изрядной перегрузкой, не спеша, основательно перемалывала всех, попадавших в ее жернова.

Итак, ему не выйти. Нелепо доказывать здешним ангелам, что он ~ простой советский человек, чист перед родной властью и ровно ни в чем не виновен. Столь наивным Юрий не был. Одного его происхождения, знакомств и, кстати, первого ареста хватит за глаза. Вопрос в другом: что здесь знают о нем? Если они все же узнали о его книге, то выбора не было:

Надо молчать – и умирать молча. Но Юрий все же надеялся, что этого не случилось. Он верил Терапевту – и тем неведомым друзьям, которые Терапевту помогали. Они не должны ошибиться – иначе за Юрием пришли бы значительно раньше. А если так, то речь, очевидно, пойдет о чем-то ином: то ли о вредительстве в Историческом музее, то ли о рассказанном пару лет назад анекдоте. Правда, анекдотов Орловский не любил и, естественно, не занимался вредительством в стенах Музея, но подобное не исключалось, и Юрий постепенно приходил к единственно возможной тактике. Следовало признаваться – сразу, в любой глупости. Лишь бы эта глупость не была смертельной (последнее, естественно, тоже вероятно), и если, по возможности, его признание не задевало бы других. Правда, как осуществить это на практике. Орловскому было пока совершенно неясно. В любом случае от него потребуют имена. А тут начиналась стена, через которую Юрий перешагнуть не мог ~ даже спасая себя и тех, кто с ним связан.

Его вызвали на третий день, но, казалось, даже теперь следователю было не до него. Он листал бумаги, морщился и вздыхал. Наконец негромко ругнулся и поднял глаза на Юрия:

– Че, Орловский? Ладно, садись…

Последовало долгое копание в папке, после чего оттуда был извлечен относительно чистый лист бумаги. Следователь отвинтил колпачок ручки и, вновь скривившись, поглядел на Юрия:

– Слышь, Орловский, может, сам напишешь? Образованный вроде человек. Я тебе бумаги дам…

– Я… – Юрий немного растерялся. – О чем?

– Ну началось… – Следователь вновь ругнулся и дернул подбородком. Знаешь, Орловский, я об тебя руки марать не буду. Я тебя засуну в карцер дней на пять – и ты, проблядь троцкистская, мне целый роман напишешь? В стихах, бля!

– Но о чем? – Юрий чувствовал, что говорит явно не то, но он действительно не имел представления, чего от него хотят.

Следователь вздохнул:

– О своей антисоветской вражеской деятельности в составе нелегальной троцкистской организации, гражданин Орловский. Напоминаю, что чистосердечное признание… Ну и так далее…

Слово «троцкистская», произнесенное уже второй раз, удивило. Троцкого, как и прочих «героев Октября, Юрий искренне ненавидел. Но у следователя была, похоже, своя точка зрения.

– Ладно, – решил он, – не хочешь по-хорошему… – Он склонился над бумагой и обреченно вздохнул. – Фамилия?

Оставалось сообщить очевидное – что он Орловский Юрий Петрович, 1904 года рождения, русский, из дворян, образование высшее. Далее пришлось излагать столь же очевидные и явно известные следователю факты о своей беспартийности, о первом аресте десять лет назад и о последнем месте работы.

– Ну а теперь сообщите о своей антисоветской деятельности в Государственном Историческом музее, – подытожил следователь и вновь скривился.

Можно было вновь переспросить, можно – возразить и протестовать, но Юрий решился:

– Я признаюсь в своей антисоветской деятельности, гражданин следователь. Готов дать подробные показания по сути предъявленных мне обвинений.

– Как? – вскинулся следователь. – По сути? Ну и словечки подбираешь, Орловский. Ладно, признаёшься, значит. Хоть это хорошо… Ну, давай колись, контра!

– Прошу предъявить мне конкретные обвинения, – негромко, но твердо произнес Юрий.

– Чего? – Следователь, похоже, даже обиделся. – Чего захотел, сволота дворянская! Хитришь, значит! Да твои дружки – Иноземцев и Кацман – давно уже про тебя, гада, рассказали! Ишь, обвинение ему!

Юрий похолодел. Вася Иноземцев и Сережа Кацман – именно этих молодых ребят он защищал несколько дней назад на том последнем собрании, когда мерзавец Аверх обвинил их во вредительстве. Значит, мальчиков уже взяли…

– Я признаюсь… – кивнул Юрий. – Я участвовал в деятельности нелегальной контрреволюционной… троцкистской группы…

– Ага… – Следователь низко склонился над столом, начал водить ручкой по бумаге. – Ну и в чем заключалась эта ваша… деятельность?

– Я… я подготовил вредительскую экспозицию…

– Чего?

Юрий невольно усмехнулся. Бредовое обвинение он не выдумал. Подобную глупость он услыхал от того же Аверха, правда, с глазу на глаз.

– Я заведовал фондом номер пятнадцать. Это – позднее средневековье. Мы готовили новую экспозицию по созданию русского централизованного государства. Я подобрал экспонаты таким образом, чтобы преувеличить роль эксплуататорских классов в создании Московской Руси и преуменьшить роль трудового народа. В экспозицию я сознательно включил книгу троцкистского историка Глузского, использовав ее в качестве пропагандистского материала…

Приблизительно в подобных выражениях изъяснялся Аверх. Правда, на том собрании он почему-то не упомянул о злополучной экспозиции…

– Так… – Следователь оглядел написанное и почесал затылок. – Какие указания вы, гражданин Орловский, давали вашим сообщникам Иноземцеву и Кацману?

– Я не давал никаких указаний Иноземцеву и Кацману. Они работали в Музее всего месяц. В нелегальную организацию не входили.

– Угу, угу, – покивал следователь. – А почему же ты, проблядь, защищал их? Перед всеми защищал?

– Потому что они были невиновны, – пожал плечами Юрий. – Разве этого мало?

– Угу… Невиновны, значит… Ну, бля, гуманист! – Следователь покачал головой и вздохнул. – Ох, Орловский, отправлю я тебя все-таки в карцер. Там и не такие, как ты, мягчали… Невиновны… Может, ты скажешь, что и профессор Орешин, бля, невиновен?

Новый удар, на этот раз куда более тяжелый. Александр Васильевич Орешин, один из последних старых профессоров Столичного университета, каким-то чудом уцелел в эти страшные годы, устроившись с помощью друзей в нумизматический кабинет Музея. Александр Васильевич, душа-человек, неправдоподобно честный и блестяще эрудированный, всегда вызывал восхищение у Орловского. Еще в студенческие годы он читал статьи профессора по русской нумизматике, а позже часто беседовал со стариком в его тихом кабинете, где со стендов тускло отсвечивали древние монеты ~ молчаливые свидетели прошлого. Значит, им нужен Орешин…

– Я ничего не знаю про антисоветскую деятельность профессора Орешина. Юрий посмотрел следователю в глаза. – Не знаю! Антисоветскую работу в музее я вел сам.

Следователь внезапно рассмеялся, вернее, хихикнул и вновь помотал головой:

– Ну нет сил на тебя сердиться! Ну юморист, бля! Только что признался, что состоял в организации, – и работал один! Да ты бы хоть думал, прежде чем говорить, интеллигент паршивый!