Текст книги "Пропавшие без вести (Кодекс бесчестия)"

Автор книги: Андрей Таманцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

III

Генерал-лейтенант Лазарев жил в подмосковном поселке в дачном кооперативе «Звездочка». Перед войной здесь давали участки крупным военачальникам. По старой памяти кооператив называли генеральским поселком, хотя генералов здесь почти не осталось. Наследники разделили участки заборами, половины домов были выкрашены в разные цвета. Кое-где над серыми шиферными и железными, в буром сурике крышами возвышались особнячки «новых русских», довольно убогие по сравнению с элитным поселком на Осетре.

Тачку я оставил возле поселкового магазина и двинулся пешком через березовую рощу, золотым облаком сиявшую среди унылых заборов. Нужный мне дом оказался сразу за рощей. Перед калиткой нетерпеливо топтались два работяги-строителя в замызганных спецурах, жали на кнопку звонка. Между ними стояла сорокалитровая фляга с потеками зеленой краски. Не нужно было обладать дедуктивными способностями, чтобы понять: краска приватизирована на какой-то из местных строек и сейчас будет реализована за сумму, кратную стоимости бутылки.

На звонок никто не выходил. Работяги начали стучать, сначала деликатно, потом громче. Калитка открылась, выглянул маленький лысый старик в затрапезе, в резиновых опорках, с навозными вилами в руках, колючим взглядом окинул работяг:

– Чего вам?

– Батя, позови генерала, дело есть! – обрадовались они.

– Нет генерала, – буркнул старик.

– А когда будет?

– Не докладывал.

Матерясь, они подхватили флягу и поволокли ее к следующему дому. Старик перевел вопросительный взгляд на меня.

– Я хотел бы видеть генерал-лейтенанта Лазарева.

Он немного помедлил, рассматривая меня, и посторонился:

– Заходите. Я Лазарев.

* * *

От калитки к дому вела уложенная плитами дорожка. Плиты просели, их затянуло землей. Генерал подвел меня к покрытому старой клеенкой столу с вкопанными скамейками, побренчал рукомойником у крыльца и ушел в дом. Я осмотрелся.

Участок был большой, запущенный. Дом тоже выглядел серым, бесхозным. На участке росли сосны и несколько старых яблонь. К ним генерал-лейтенант Лазарев и возил навоз. Листья с яблонь давно облетели, но яблоки были не сняты, краснели на голых черных ветках, валялись в траве. Было непонятно, для чего удобрять яблони, если не убирать урожай. В этом была какая-то разрегулированность жизни, рассогласованность механизма, каждая из частей которого работает сама по себе.

Через некоторое время Лазарев вернулся. Крепкая лысая голова и синий спортивный костюм с двойными белыми полосками, в который он переоделся, делали его похожим на старого тренера некогда знаменитой команды. И выражение его лица было как у тренера, к которому пришли за советом. Явились, вашу мать, когда довели команду до ручки, раньше нужно было просить совета.

Он устроился за столом и кивнул:

– Слушаю.

– Почему у вас нет охраны? – спросил я.

– Зачем мне охрана?

– Вы секретоноситель.

– Кто сейчас охраняет секреты! Сами раздаем. В НАТО мечтаем вступить. Россия – полноправный член НАТО. Полноправный с Лапландией!

С этим было все ясно. Если я не хотел увязнуть в болоте современной политики, а этого я не хотел, следовало срочно заныривать в глубины истории. Поэтому я поспешно сказал:

– В подольском архиве мне рекомендовали вас как человека, который знает об афганской войне все.

– Всего не знает никто.

– Меня интересует только один эпизод. Что произошло четырнадцатого декабря восемьдесят четвертого года на аэродроме в Кандагаре? Верней, что произошло, я знаю. Было взорвано несколько наших самолетов. Но не знаю почему. Не знаю, что за этим последовало. И главное – как это сказалось на судьбе майора Калмыкова.

Генерал нахмурился.

– Кто вы такой?

– Сотрудник частного детективно-охранного агентства «МХ плюс», – представился я и предъявил красную книжицу, очень солидную.

– Пастухов Сергей Сергеевич, – прочитал Лазарев и сличил мою физиономию с фотографией. – Как вы меня нашли?

– Ваш адрес дал мне генерал-майор Голубков. В Афганистане вы с ним встречались. Он служил в армейской разведке. Он сказал, что вы его, возможно, помните.

– Помню. Но не помню, чтобы я давал ему свой адрес.

– Он узнал его по своим каналам. Сейчас он начальник оперативного отдела Управления по планированию специальных мероприятий. Он предупредил меня, что вы захотите проверить мои слова. Дать вам его телефон?

– Не трудитесь, – буркнул Лазарев и встал.

Отсутствовал он минут пятнадцать. Когда вернулся, взгляд у него был уже не таким колючим.

– Все правильно, – сказал он, возвращая удостоверение. – Чем занимается ваше агентство?

– Охраняем тех, кто нас нанимает. Выполняем конфиденциальные поручения.

– Следите за неверными женами?

– Пока не приходилось, но почему нет?

– Дожили. Капитан спецназа шарит в чужих постелях. Почему вас заинтересовал майор Калмыков?

– Некоторое время назад нас наняли его охранять.

– Вас? Наняли? Его? Охранять? – переспросил Лазарев с таким выражением, будто я сообщил ему что-то совершенно невероятное.

– Это была всего лишь мера предосторожности, – объяснил я.

– Какое время назад?

– Около двух недель.

– Точней! – потребовал он.

– С двенадцатого по пятнадцатое сентября.

– Голубков знает, зачем вы меня искали?

– Нет, – честно ответил я. – Он занятой человек. Я не стал его грузить своими проблемами.

– Убирайся, парень, – ровным голосом приказал Лазарев. – Если бы Голубков не сказал, что ты свой, я бы вызвал патруль. И с тобой разбирались бы особисты. Все. Свободен.

– Как скажете, господин генерал-лейтенант, – обескураженно пробормотал я. – Но...

– Товарищ генерал-лейтенант! – рубанул Лазарев.

– Прошу извинить, товарищ генерал-лейтенант. Я не хотел вас обидеть. Но мне было бы легче жить, если бы я знал, чем вызван ваш гнев.

Он посмотрел на меня белыми от ненависти глазами.

– Тем, сукин ты сын, что никакого майора Калмыкова две недели назад ты охранять не мог! Майор Калмыков был расстрелян в Пешаваре контрразведкой Ахмед Хана в ноябре восемьдесят восьмого года! После трех месяцев пыток! После трех месяцев таких пыток, какие тебе, щенок, в страшном сне не приснятся! Он погиб, как герой! Он был мне, как сын. Он был мне, как родной сын! Его сожгли в извести. А теперь пошел вон.

* * *

Голубков предупредил меня, чтобы при встрече с Лазаревым я ненароком, хотя бы из вежливости, не стал расспрашивать его о семье. У него было два сына, оба офицеры. Старший погиб в Кабуле во время штурма дворца Амина. Младший сгорел в бэтээре в Грозном в 95-м году. Этого удара жена не выдержала, она повесилась, а сам Лазарев подал в отставку и с тех пор жил бирюком.

* * *

Я подождал, когда генерал-лейтенанта немного отпустит, и достал из кармана фотографию Калмыкова, сделанную в Лефортово после ареста. Этим снимком из следственного дела снабдил нас президент Народного банка Буров, отправляя в Мурманск. На всякий случай. Чтобы мы не спутали Калмыкова с кем-нибудь другим.

– Посмотрите на этот снимок, товарищ генерал, – предложил я.

– Уйди, парень, – не поворачивая головы, попросил он.

– Уйду, – пообещал я. – Но вы сначала взгляните.

Он нехотя, только чтобы отвязаться от меня, бросил взгляд на фотографию и тут же схватил, впился в снимок глазами.

– Это он? – спросил я, хотя спрашивать было не нужно.

– Когда? Когда сделан снимок?

– Там указано время.

– Девяносто восьмой год, – прочитал он. – Что это значит?

– Это значит, что вы поторопились его похоронить. Откуда вы узнали, что он расстрелян?

– Донесла агентура.

– И вы поверили?

– Мы перепроверили донесение по всем каналам! Этот снимок – фальшивка!

– Нет, товарищ генерал, не фальшивка, – возразил я. – Снимок сделан в следственном изоляторе «Лефортово». Два года назад майор Калмыков был осужден на шесть лет строгого режима как наемный убийца.

– Майор Калмыков не мог быть наемным убийцей!

– Я не сказал, что он наемный убийца. Я сказал, что он был осужден как наемный убийца. О суде над ним была даже передача по телевизору.

– Он сейчас...

– Да, жив. Жив и на свободе. Но он недолго останется на свободе, если вы не захотите ответить на мои вопросы.

– Смотря на какие вопросы.

– Что произошло четырнадцатого декабря восемьдесят четвертого года на советском военном аэродроме в Кандагаре?

Генерал цепко, остро впился в мое лицо глазами, как бы пытаясь понять, откуда мне это известно. Но не понял, а спрашивать не стал. Сработала профессиональная выучка. Он привык к тому, что никто никогда прямо не отвечает на прямые вопросы. Но на мой вопрос ответить было нужно. Он ответил:

– Это государственная тайна.

– Что произошло в час ночи пятнадцатого декабря? Почему майора Калмыкова выдернули из постели, посадили в новейший истребитель-перехватчик и отправили в Кабул?

– Это государственная тайна, – повторил генерал.

– Что произошло в восемьдесят восьмом году в Пешаваре?

– Это государственная тайна!

– Ладно, – сказал я. – Государственная тайна. Тогда спрошу о другом. Почему жене майора Калмыкова не дали пенсию за пропавшего без вести мужа? Почему его жене не дали пенсию даже после того, как в восемьдесят восьмом году он погиб как герой?

Лазарев не ответил.

– Тоже государственная тайна? – спросил я.

– Да! – крикнул он. – Да, тоже! И не задавай мне больше таких вопросов! Тебе этого не понять!

– Да, мне этого не понять, – согласился я. – Ну, а почему вы просто не пришли к ней, к жене человека, которого вы считали своим сыном, и не сказали: «Галя, Костя погиб»? Почему вы не сказали ей: «Галя, Костя погиб как герой. Скажи его сыну, что он может гордиться своим отцом. Скажи ему». Этого-то вы почему не сделали?

– Я не имел права этого сделать. Я не имел права даже близко подойти к ней. У меня разрывалось сердце, но я не мог этого сделать!

– Почему?

– Потому что этого требовал от меня мой долг! Потому что я давал присягу!

– Кому?

– Я давал присягу служить Родине. И я буду верен присяге. До самой смерти!

Я встал.

– Спасибо, товарищ генерал-лейтенант, что вы согласились побеседовать со мной. У меня больше вопросов нет. Но если вы хотите знать, что я обо всем этом думаю, скажу.

– Да что ты можешь мне сказать! – устало отмахнулся он.

– То, что тебе очень не понравится, старый пердун! Тому, что ты называешь Родиной, ты скормил всех своих сыновей, ты скормил ей свою жену...

– Молчать! – рявкнул генерал-лейтенант Лазарев.

– Да нет уж, дослушай. Ты бросил их прямо ей в пасть! Одного за другим! А сколько она сожрала чужих сыновей? Ты присягал Родине? Ты присягал Молоху! Ты и сейчас продолжаешь служить ему! Ты готов отдать ему и последнего своего сына, который чудом остался жив! Я не дам тебе этого сделать. Слышишь, ты, сапог х..в? Я не дам тебе этого сделать! Я тоже присягал Родине. Той Родине, которая мать, а не бешеная волчица! Будьте здоровы, генерал. Честь имею!

Я развернулся и двинулся к выходу.

Он окликнул:

– Пастухов!

Я даже не оглянулся.

– Пастухов, стоять! – гаркнул он, как тот матрос, который над реями рея.

– Да пошел ты на ...! – вежливо сказал я ему.

– Подожди, Пастухов! – попросил он.

Я остановился.

– Ну?

– Вернись.

Я вернулся.

– Сядь, – сказал он.

Я сел.

– Спрашивай.

– Вы разрешите включить диктофон?

– Включай.

Я вытащил «соньку», положил на середину стола, пустил запись и задал первый вопрос:

– Начните с начала. С восемьдесят четвертого года. Что было четырнадцатого декабря в Кандагаре?

– Четырнадцатого декабря в Кандагаре был очень сильный буран. Мы готовили большой десант в тыл моджахедов. Подготовка, как всегда, велась в строжайшей тайне. Но у нас были сведения, что агентура Ахмед Хана получила информацию, и будет сделана попытка сорвать операцию. На аэродроме выставили усиленное охранение. Приказ был: стрелять на поражение по любой подозрительной цели... Ты куришь?

– Нет.

– Я тоже бросил. Сейчас бы закурил. Ну да ладно. Так вот. В двадцать три пятнадцать по московскому времени или в три пятнадцать по местному одному солдату показалось, что кто-то подкрадывается к стоянке бомбардировщика. Он дал очередь из АКМ. Пуля срикошетила от бетонки и попала во взрыватель бомбы на самолетной подвеске.

– И что?

Генерал Лазарев немного помолчал, с ненавистью посмотрел на диктофон и сказал:

– И все ебнуло.

Глава седьмая
Игра на обострение

I

Тюрин не давал знать о себе три дня. Мамаев матерился, хоть и понимал, что матерится зря. Раз Тюрин не звонит, значит ему нечего сообщить. Но для деятельной натуры Мамаева состояние ожидания было невыносимым. Еще больше бесило ощущение собственного бессилия, подчиненности внешним обстоятельствам.

Телефонный разговор с Пастуховым окончательно выбил его из колеи. В тот вечер он напился, разругался с женой, заперся в кабинете и заснул на диване, не раздеваясь. Утром, без четверти девять, как было заведено, пришел Николай сказать, что машина подана. При виде опухшего, небритого шефа неодобрительно покачал головой. Молча принес из кухни и поставил на стол у дивана стакан минералки, рядом положил две таблетки «Алка Зельцер». Смотрел с осуждением, поджав губы. Мамаев рассвирепел и приказал Николаю убираться к чертовой матери. Потом позвонил в офис, предупредил, что сегодня его не будет. В припадке злобы даже выключил мобильник и отключил все телефоны в квартире. Нет его. Ни для кого. Ни для чего. После этого зашвырнул таблетки в угол кабинета и опохмелился «Хеннесси».

День освободился, и Мамаев вдруг обнаружил, что совершенно не представляет, чем можно его заполнить. Он вообще не умел и не любил отдыхать. Даже в отпуске, который обычно проводил со всем семейством в Испании – с Зинаидой и двумя дочерьми, здоровыми, крепкими, горластыми, всем в мать. Уже через неделю он начинал без дела звонить в Москву, через десять дней не мог без отвращения смотреть на усеянный людскими телесами пляж и на всю эту опереточную Малагу, и в конце концов оставлял своих и улетал домой к огорчению Зинаиды и к тайной радости дочерей.

Так и теперь он почувствовал себя, как школьник, который сорвался с уроков, и обнаружил, что понятия не имеет, чем заняться.

Но дело придумалось. Менеджер турецкой фирмы, которая строила ему дом на Истре, уже два раза звонил и просил приехать, чтобы высказать дополнительные пожелания по внутренней отделке особняка. Мамаеву было все недосуг. Сейчас это оказалось кстати.

Когда ему предложили хороший участок в сосновом лесу на берегу Истринского водохранилища, Мамаев сначала хотел отказаться. У него была добротная зимняя дача в Кратово, а строить особняк только для того, чтобы быть не хуже других, – зачем? Пусть такие, как Буров, возводят себе загородные дворцы и устраивают в них приемы. Мамаев еще с советских времен не любил высовываться. Но потом вдруг подумал, что хорошо бы иметь место, куда можно уехать и остаться в полном одиночестве, где тебя никто не станет искать, а если станет, то все равно не найдет. Тайник. Убежище. Что-то привлекательное в этом было. Что-то из лагерных лет. И глубже, из детства, проведенного в кучности и тесноте коммуналки.

Мамаев купил участок и дал заказ турецкой строительной фирме «Измир». Из всех предложенных проектов выбрал самый скромный. Небольшой двухэтажный дом, никаких башенок. На первом этаже – столовая, кухня, комната для прислуги. На втором – зал, во весь этаж. В нем все: гостиная, кабинет, спальня. И не единой перегородки. Много пространства, и все только твое. Это было тоже из детства.

О том, что Мамаев строит дом на Истре, не знал никто. Ни Зинаида, ни дочери, ни в компании. Он даже расчеты с турецкой фирмой вел не через «ЕвроАз», а через Сбербанк. Никакой практической необходимости в этом не было, но это как бы входило в правила игры. Если не должен знать никто, так пусть и не знает никто.

Мамаев позвонил в фирму, приказал передать менеджеру, что подъедет. Хотел вызвать Николая, но передумал. Не мог он видеть его постную скопческую физиономию. Тоже мне, твою мать, воспитатель нашелся. Он позвонил своей любовнице Людмиле, связь с которой тянулась уже три года, велел ей поймать частника на нормальной тачке и ехать к театру на Таганке.

Через полтора часа, приведя себя в порядок, он подошел к театру. Люська уже ждала, пританцовывала на высоких шпильках возле чистенькой белой «шестерки»: яркая крашеная блондинка с круглым курносым лицом, в белых джинсах, с вызывающим бюстом, обтянутым белой футболкой. На нее западали бегущие по утренним делам мужички, она небрежно всех отшивала. Водитель «шестерки», интеллигентного вида, лет сорока пяти, стоял у тачки, поигрывал ключами, с интересом и, как показалось Мамаеву, с удовольствием смотрел, как, получив отлуп, отваливают от Люськи сексуально озабоченные козлы.

Увидев Мамаева, она чмокнула его в щеку, тут же отстранилась и посмотрела на него с веселым изумлением:

– Папа, ты выпил?! С утра?!

– И что? – нахмурился Мамаев.

– Все о"кей, папа! Значит, сегодня никаких дел. Куда поедем?

– Куда надо, туда и поедем, – проворчал Мамаев, залезая в машину. – Командир, у тебя время есть?

– Времени у меня много, – рассудительно ответил водитель. – Денег у меня мало.

– Тогда порядок. Рули.

– Куда?

– На Истру.

– Класс! – обрадовалась Люська. – Давай возьмем по дороге шашлыков и устроим проводы осени!

– Давай, – согласился Мамаев. – Гулять так гулять.

– Шашлыки лучше брать в «Узбекистоне», готовые, – посоветовал водитель. – Разогреете на костре, и все дела. По дороге вам подсунут неизвестно что, а здесь с гарантией. И у них есть белое вино «Ок мусалас». Душевно рекомендую. Подъедем?

– Вези.

– Папа, сиди, – заявила Люська, когда машина остановилась у ресторана. – Я пойду сама, потому что тебя обязательно обсчитают.

– Да и черт с ними, не разорюсь.

– Нет, не черт с ними! Лучше я тебя обсчитаю!

– Легкая девка, – одобрительно заметил водитель. – Не сука.

– А как ты определяешь? – поинтересовался Мамаев.

– Суки радоваться не умеют. А эта умеет.

Люська вышла из ресторана в сопровождении двух официантов. Один нес на вытянутых руках, как новорожденного, сверток с шашлыками и лепешками, у другого был пакет с позвякивающими бутылками. Припас загрузили в багажник, Люська села в машину и скомандовала:

– Шефчик, ехай!

Водитель засмеялся и лихо ввинтил «шестерку» в поток машин.

* * *

Он был прав. Люська не была сукой. И при всей своей вызывающей внешности блядью она тоже не была. А сук и блядей Мамаев насмотрелся.

Он не был бабником. И бабников не жаловал. Особенно тех, кто устраивает бесконечный эротический сериал из своей семейной жизни. Пустые люди. Женятся, разводятся, бросают детей, а потом жалуются, что не задалась жизнь. А с чего ей задаться, если ты не делом занимался, а ползал из постели в постель, как мандавошка? Хочешь зарулить налево? Кто против, дело житейское, но при чем тут семья?

С любовницами Мамаеву долго не везло. Это только кажется, что если у тебя много денег, ты можешь купить самое лучшее. Самое дорогое – вовсе не значит самое лучшее. Проститутками он брезговал, секретарши мгновенно хамели, манекенщицы и фотомодели тянули на люди, на светские тусовки, которых Мамаев терпеть не мог. А от недолгой связи с молодой, входящей в моду киноактрисой у него осталось такое чувство, будто он пожил на птичьем базаре: совершенно ошалел от криков, звонков, мельтешения людей.

Люська появилась в поле его зрения года четыре назад. Обычная история: приехала поступать в МГУ, откуда-то с Кубани, по конкурсу не прошла, домой возвращаться не захотела. В «Интертраст» пришла устраиваться на работу: нарочито скромно одетая провинциальная восемнадцатилетняя девочка. Заявила, что говорит по-английски, знает персональный компьютер. Мамаев отправил ее в кадры, там ее завернули: английский знает через пень-колоду, компьютер умеет только включать и выключать. Но Мамаеву она запомнилась. Через год, с трудом отделавшись от кинозвезды, он приказал найти ее. Оказалось, что она все-таки зацепилась в Москве. Устроилась штукатуром в «Мосжилстрой», получила место в женском общежитии «лимиты». Мамаеву это понравилось, он уважал людей, которые умеют добиваться своей цели. Он забрал ее прямо со стройки, привез в снятую для нее хорошую однокомнатную квартиру в Кунцево и напрямую спросил, что он может для нее сделать. Она посмотрела на него смело, открыто – год в Москве вытравил из нее провинциальную скромность – и серьезно ответила:

– Я хочу учиться. Я хочу закончить университет. И если мне суждено стать проституткой, я буду проституткой с высшим гуманитарным образованием.

Мамаев сказал:

– Договорились.

Он платил за ее учебу, давал деньги на жизнь. Не мало, но и не слишком много. Принимая деньги, она всякий раз смущалась, Мамаеву это очень нравилось. Она радовалась, когда он возил ее в рестораны или в ночные клубы, но не обижалась, когда не возил никуда. Мамаев никогда не оставался у нее на ночь, это ее огорчало, но она не показывала виду. Мамаеву это тоже нравилось.