Текст книги "Атака неудачника"

Автор книги: Андрей Стерхов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

 
Нет на свете тишины,
Только плач твоей струны,
Только вечность дарит звуки,
Да в груди твоей огонь жестокий,
Твой единственный огонь.
 

Когда же стало совсем невмоготу, музыка вдруг стихла так же неожиданно, как и возникла, а уже через несколько секунд в дверях появился Архипыч.

– Пойдём, Егор, – позвал он. – Всё готово.

Меня подкинуло из кресла как ужаленного.

Когда вошли в кабинет, я увидел, что старик-некромант стоит у окна, прижимая скрипку к груди, а мертвец, голова которого чуть покачивалась, а руки подрагивали, сидит в кресле посреди комнаты.

– Уважаемый, – обратился Архипыч к некроманту, – прошу на выход. Вы, Аскольд Илларионович, своё дело сделали, пусть теперь дракон сделает своё.

Скрипач сдержано кивнул, и они оставили меня наедине с тем, кто раньше был поэтом Бабенко.

Подтащив второе кресло, я сел напротив мертвеца и, стараясь не глядеть на его изуродованное пятнами тлена лицо, а также на лиловую странгуляционную борозду, которую не могла скрыть узкая лента дурацкого галстуком, попросил тихо, чуть слышно:

– Помоги мне, дружок. Вспомни, как оно всё случилось. Назови того, кто тебя так круто подставил.

Ничего он, конечно, ответить не мог. И я, восславив Великого Неизвестного, приступил. Раскрылся полностью, лёг на волны бытия, отдался вихрям пространства-времени и выпустил на волю ту Силу, что получил задарма при спасении мальчика. В тот же самый миг меня накрыла невыносимая какофония, в сознание хлынул поток причудливых образов, а те, многочисленные ощущения, которые я начал при этом испытывать, принялись разламывать мозг. Секунды превратились в годы, минуты стали веками. Напряжение росло, нарастало, и через какое-то время показалось, ещё немного, ещё чуть-чуть, и мой разум перестанет существовать сам по себе и растворится в том, что гораздо шире его, что невообразимо, чему нет названия и что условно именуем мы Запредельным. Однако ничего подобного не произошло. Уверенно контролируя ситуацию тем во мне, что умнее ума, я в миг наивысшего напряжения вернул себя себе, разрезал Взглядом привычную реальность и проник в пробуждённое мастерством некроманта сознание мертвеца. И тотчас поплыли перед моим внутренним взором разнообразные картинки. Не всегда яркие, зачастую расплывчатые, рванные, обрывистые. Но особо выбирать не приходилось. И стал я их рассматривать, листая как иллюстрации в книги.

И вот первая картинка: в сторону заката ползёт огромная, схожая с грозовою тучей, стая ворон.

Сразу не то, листаем дальше.

Вот в стыке двух плохо выкрашенных реек дрожит паутина, а в ней переливается всеми цветами радуги капля дождя.

Нет, не то, перелистываем.

Вот смутно, размыто, будто через декоративное стекло: кастрюля на плите. Снимается крышка. Клубится пар. В бурлящем кипятке картошка в мундире. Ножом её. Одну, другую. Рано, ещё не сварилась. И крышку на место.

Нет, и это не то, пока ещё не то.

Пролистываем.

Вот вид, открывающийся с крыльца на тропинку в саду. К калитке, укрывшись от дождя накидкой с капюшоном, шагает человек. Лица не видно, но по росточку невеликому понято, что ребёнок. Всего лишь ребёнок. Нет, и это не то.

Листаем дальше.

Вот картинка в окне: ветер треплет изодранный целлофан на тепличке.

Сразу – дальше.

Вот белый, девственно чистый лист на столе в пятне бьющего откуда-то сверху и слева света.

Стоп, а ну-ка назад.

Ещё назад.

И вот опять вид с крыльца на тропинку в саду. К калитке, укрывшись от дождя болотного цвета накидкой, идёт ребёнок. Лица не видно, вид со спины. Мальчик? Девочка? Не понять, не разобрать. Но какая странная у него спина. Будто под накидной спрятан баул. Или школьный ранец? А что если не торопиться? А что если подождать? Подождём, посмотрим, поглядим, что будет дальше. Посмотрим… Смотрим. Смотрим. Смотрим. Вот ребёнок подходит к калитке, берётся за щеколду, дёргает и вдруг… Оборачивается. Машет рукой.

Ни фига не мальчик. И не девочка. И вообще не ребёнок. Пожилой горбатый карлик, которого я, между прочим, уже – о, скажи мне, Высший Неизвестный, не снится ли мне всё это? – однажды видел. И даже знаю, где и когда.

Ну а то, что случилось дальше, предугадать было невозможно.

В тот самый миг, когда я узнал карлика, мертвец, сбивая меня с волны, передёрнулся так, будто его шандарахнуло током в тридцать тысяч вольт, и какое-то время трясся мелкой дрожью. А затем медленно поднял голову и уставился на меня стеклянными глазами, в глубине которых метались неясные тени.

– Какого… – чуя недоброе, попытался выкрикнуть я.

Но не успел.

Под мертвецом будто катапульта сработала. Выплюнув изо рта непрожёванный крик, он вылетел из кресла, кинулся ко мне и мёртвой (а какой же ещё?) хваткой вцепился в горло. Кресло подо мной качнулась, опрокинулось, и мы оказались на полу. Я – снизу, мертвец – на мне.

Находясь после кувырка в незавидном положении, задыхаясь, испытывая дикую боль в затылке и в правом локте (локоть просто горел огнём), я, тем не менее, попытался дать мертвяку – врёшь, не возьмёшь! – достойный отпор. Лупил его коленом куда-то в бок и, вцепившись в ледяные запястья, пытался разорвать захват. Самое комичное, точнее – трагико-комичное, что всё это время в голове вертелся идиотский вопрос: «Интересно, у всех после смерти вот так вот знатно колосится щетина?»

Не знаю, сколько бы я продержался, но моё яростное мычание-рычание услышал Архипыч. Ворвавшись в кабинет, он в момент разобрался, что к чему, и сходу врезал мертвецу ногой. Жёстко так. Пыром. И точнёхонько в челюсть.

От столь мощного удара лицо мертвеца перекосило, сам он повалился на бок, меня при этом не отпустил, однако хватку на какой-то миг ослабил. Мне этого мига хватило. Вполне. Рывком (так опоздавшие граждане рвут в отчаянье захлопнувшиеся двери электрички) освободив себя от смертельного захвата, я не хуже какого-нибудь десантника откатился в сторону, вскочил на ноги и принял боксёрскую стойку.

Похоже, мертвец обиделся на меня всерьёз и надолго. Не знаю, чем уж я его так разозлил, но факт остаётся фактом. Лишь секунду потратив на то, чтобы оправится от удара, он издал звук, какой случается при падении листа шифера на асфальт, и без подготовки, но с резвостью, которую никак нельзя было ожидать от его закоченевших суставов, прыгнул в мою сторону. И мы с ним опять бы сцепились, когда бы искушённый в подобных стычках молотобоец не прервал его движение ударом кресла. Мертвец, словно сбитый джипом пешеход, отлетел в сторону и с костяным грохотом повалился на пол. Казалось, всё, финита ля комедия, однако уже через миг он вновь оказался на ногах. Будто не на крашеные доски приземлился при падении, а на невидимую батутную сетку или подкидной гимнастический мостик. Вскочил, покрутив головой, вставил на место шейные позвонки и вновь рванулся.

И вновь Архипыч отмерил ему креслом.

Крутанув в воздухе сальто-мортале (такой силы был удар), мертвец отлетел к стене и больше уже подняться не смог. Не потому что был выключен из игры ударом (подозреваю, что подстёгиваемый глубинной чёрной магией, он бы кидался на меня вновь и вновь), а потому что Архипыч, отшвырнув в сторону кресло, кинулся к дебоширу, навалился на него всей своей немалой массой и прижал к полу.

Не смотря на то, что перед глазами плыли круги, а дышалось через раз, я, тем не менее, собрался придти молотобойцу на помощь. Но не успел и шагу ступить, как он приказал:

– Сваливай, Егор, похоже, ты его крепко раздражаешь. – После чего проорал зычным басом: – Улома, твою мать, верёвку!

Быть чем-то типа красной тряпки для быка мне не светило. Не разворачиваясь, спиной вперёд я отступил в коридор, где столкнулся с набегающим Борисом. Он, ничего не спрашивая, оттолкнул меня в сторону и, цепляя косяки широченными плечами, поспешил к месту боя.

Теперь справятся, решил я. Если не эта тяжёлая артиллерия, то тогда кто?

И поплёлся на выход.

Отпустило не сразу. Какое-то время стоял, качаясь-покачиваясь, на веранде и глотал свежий, похолодевший к исходу дня, воздух. Стоял долго, показалось, что целую вечность, но лучше стало лишь тогда, когда, перегнувшись через перила, благополучно изрыгнул на облезлый куст сирени давешнее молоко. Потом, матерясь на всех шестидесяти девяти известных мне языках, дошёл до обложенного здоровенными голышами пруда, разогнал тину и, черпая из тёмной воды своё отраженье, стал смывать с лица терпкий запах мертвечины. Наплескавшись вволю, употребил вместо полотенца сорванный лопух и неверным шагом возвратился на веранду. И там упал без сил в то кресло, в котором раньше сидел Борис. Моё кресло теперь занимал некромант. Выглядел старик по сравнению со мной бодрым, но, по-прежнему, странноватым. Бережно, словно грудного ребёнка, нянчил скрипичный футляр и вёл неспешный разговор с белочкой. С реальной такой наглой зверушкой, которая не испытывая никакого страха, сидела на парапете и что-то такое грызла в своё удовольствие. Кажется, сухарь. Или сушку. Грызла и слушала. А старик, шамкая беззубым ртом, делился с ней нахлынувшими воспоминаниями. Говорил о былом, заговаривался:

– В госпитале полевом, бывало, гляну перед сном в оконце и чую странное. Будто не в себе. И спать хочется, и уснуть ни какой мочи нет. И что-то доброе тогда хочется самому себе сказать. Всё равно что, только непременно доброе. Хотя бы слово одно. И вот начинаю искать. Слово это начинаю искать. Доброе. И вот ищу, ищу, ищу. Места себе не нахожу, ворочаюсь. Потом вдруг натыкаюсь на какое-нибудь. Ну там «матушка-голубушка», или, допустим, «дитятко» или ещё какое-нибудь, но тоже доброе, ласковое. А как найду, гляну вокруг, не слышит ли кто, да сам себе раз десять то слово вслух и протвержу. И ровно кто приголубил. И засыпаю тогда.

Сам того не желая, я прислушивался к тихой, исповедальной речи, и в душе всё аж переворачивалось. Вот, думал, досталось пареньку. Вот, хлебнул-то сполна. А как представил сдуру, сколько (сколько, сколько – больше полумиллиона!) таких вот пареньков недоласканных в битве за Москву той страшной осенью полегло, в носу стало свербеть, к горлу ком подкатил и одинокая слеза медленно скатилась на небритую щёку. Редко такое со мной бывает. Разве только во время очередного просмотра ленты Леонида Быкова «В бой идут одни старики», когда там: «Ребята, будем жить!» и смертельное пике горящего истребителя на вражеский эшелон.

Словом, чуть не довёл меня до истерики некромант Аскольд своими былинами. Хорошо молотобойцы управились споро. Только подумал, ну где же они там, как уже выходят.

Первым с выражением мрачного триумфа на лице появился Боря. Хотя всё было ясно и без слов, я, тем не менее, спросил у него осипшим голосом:

– Упокоили?

Продолжая деловито и сосредоточено наматывать верёвку от церковного колокола на согнутую в локте руку, молотобоец переступил порог и доложил подробно:

– Клиента упокоили, территорию зачистили, декорации привели в исходное – После чего уже сам поинтересовался: – Слышь, братишка, а чем ты его так разозлил? Чего он так психанул-то?

Я пожал плечами:

– А чёрт его знает.

В этот момент из дома вышел Архипыч и, вытирая лоб носовым платком, разразился прибауткой:

– Чудак покойник, умер во вторник. Стали гроб тесать, а он вскочил, да и ну плясать.

С этими словами подошёл ко мне, осмотрел синяки на шее, заставил повертеть головой и, убедившись, что всё в порядке и здоровью моему ни чего не угрожает, потеребил за плечо:

– Ну что, Егор? Говори, не зря приехали? Разузнал чего-нибудь полезного?

– Не поверишь, но разузнал, – доложил я. – Был у него перед кончиной один необычный гость.

Архипыч погрёб воздух ладонью, мол, не томи давай рассказывай. Но я не стал молоть языком. Схватив его руку в районе запястья, сжал её крепко и, удерживая так, полностью раскрылся. Когда передача образа случилась, Архипыч помолчал немного, а потом произнёс ни к кому не обращаясь:

– Карлик, значит. Интересно, кто такой? Колдун?

– Нет, Серёга, это не колдун, – заявил я со стопроцентной уверенностью. – И даже не человек.

– А тогда кто?

– Хомм.

– Хомм? – удивился Архипыч. – Чей?

Я пожал плечами:

– Да фиг его знает

– А как ты так догадался, что карлик хомм? Ауру через образ ведь хрен-два… Подожди, а может вы, драконы, как-то умудряетесь?

– Смеёшься?

Архипыч впал в лёгкий ступор:

– А как тогда?

– Просто, – ответил я. – Я этого топтуна уже встречал.

– О как. Где и когда?

– Вчера, выходил от Жонглёра, столкнулся в дверях.

– Странно как-то, – задумчиво огладил бороду Архипыч. – Думал, всех хоммов в Городе знаю, а этого горбатого что-то не припомню.

– Похоже, залётный, – предположил я и, прикинув хвост к носу, поинтересовался: – Скажи, Серёга, а вы приезжих хоммов регистрируете?

– Нет, – отчеканил Архипыч.

– Это почему же?

– Вопрос, Егор, не по окладу. Правила такие, вот и не регистрируем. Одна из оговорок Марга Ута, номер которой, стыдно сказать, не помню, гласит, что регистрация хоммом осуществляется в добровольном порядке. Как ты понимаешь, добровольцев мало. Практически нет таковых.

– Хитрые, блин, у вас, ребята, правила, – саркастичекси хмыкнул я.

Архипыч зачем-то стал оправдываться:

– Они не нами придуманы, утверждены Предельным съездом.

Я скривился:

– Правильнее будет сказать – Беспредельным.

– Имеешь что-то против? – опомнился и посуровел Архипыч.

– Имею, – сказал я твёрдо. – Не против кого-то персонально, а против системы. Сам посуди, Серёга. Хоммы – слуги высших и великих, а кто у нас в делегатах Предельного съезда сыновей седьмого сына? Правильно, на девяносто девять процентов высшие и великие. Какой из этого вывод можно сделать? А такой: они сами под себя законы пишут. Пишут так, чтоб самим было удобнее. Вот и получается хрень.

– Опаньки! – воскликнул Архипыч, склонил голову к плечу, посмотрел на меня с интересом и, ехидно улыбаясь, спросил: – Это же кто нам такое говорит?

Боря, который за всё время разговора не произнёс ни слова, вдруг оживился и отрапортовал:

– Это, мой коннетабль, говорит нам золотой дракон, который, как и все прочие драконы, наши людские законы в уд не ставит.

Архипыч, утверждая ответ, ткнул пальцем в небо, после чего они с Борей крепко пожали друг другу руки.

Ну и что я, нагон дракона Вуанга-Ашгарра-Хонгля мог им на это возразить? Да ничего. Они были абсолютно правы.

Глава 16

Расстался я с молотобойцами на околице, возле старого колодца. Не я место выбрал, они. Остановив «хаммер» у почерневшего от времени сруба, Боря выполз наружу, тотчас загремел цепью и, вытащив старое, жутко покорёженное ведро, жадно приник к нему. Архипыч тем временем тоже выбрался из машины, подошёл ко мне и, наклонившись к окошку, спросил:

– Как оно в целом?

– Бывали хуже времена, – ответил я.

– В том смысле, что не было подлей?

– Угу.

– Выглядишь не очень, – посочувствовал кондотьер. – Осунулся, лицом почернел.

– Не поверишь, Серёга, будто ржавое сверло в грудь вогнали и беспрерывно крутят, крутят, крутят… Суки.

– Ничего, Егор, даст Бог, сковырнём супостата.

Ничего я ему на это не сказал. Не то чтобы веру потерял, а просто не хотел сотрясать воздух напрасными словами. Старый кондотьер, чуткая душа, моё настроение уловил и оставил в покое.

А Боря всё никак не мог напиться. Вода, переливаясь через край, плескала ему на тельник, но он внимания на это не обращал, и всё пил и пил, изредка отрываясь и шумно дыша.

Ещё минута, наверное, прошла, прежде чем он сказал:

– Оно.

Скинул ведро вниз и вытер губы рукавом бушлата.

Сразу после этого, клятвенно пообещав, что немедленно дадут мне знать, если вдруг доберутся до горбатого хомма первыми, молотобойцы покинули село. Мне же пришлось ненадолго задержаться, чтобы (скорее по привычке, чем по острой необходимости) стереть из сознания молочницы воспоминания о нашей тёплой встрече.

Сделав своё чёрное дело, я потом всю дорогу до города размышлял над тем, с чего начать поиски таинственного карлика. Надо знать хоммов, чтобы понимать, как непроста на них охота. Я знал. И я понимал.

Дело в том, сущность всякого Иного, а стало быть и его поведение, определяется прежде всего (остальное – накипь, круги на воде, необязательные рюшечки) двумя важными обстоятельствами. Во-первых: имеется ли у него та замечательная субстанция, с помощью которой происходит психико-энергетический обмен между Пределами и Запредельным и которую мы в обиходе называем душой. И во-вторых: если она у него всё-таки имеется, то где в данным момент находится.

К примеру, у демонов, лярв, големов, поднятых мертвецов, не родившихся и прочих подобного рода чудиков души нет. А раз нет души, то и за душой ничего нет, потому их поведение не отличается особой хитростью. Прямолинейно оно, незамысловато. И даже коварность их коварная вполне предсказуема. По большому счёту, всегда знаешь, что от них ожидать в каждую следующую секунду. Они либо прут напролом, либо, пуская слюну, поджидают тебя за ближайшим углом.

В отличие от этих, изначально бездушных, девчат и хлопцев, у вампиров, существ, которых по трагической случайности рожают обычные женщинами на границе Пределов и Запредльного, душа есть, но она у них при появлении на свет попадает в Запредельное, когда как тело – в Пределы. Наличие души (пусть даже и тоскующей в далёком далеко) подразумевает наличие и присущее всякой личности душевных болезней. Депрессий там разных, неврастений, маний, фобий и всяких прочих психологических закидонов. Оттого-то так и непредсказуемо поведение Детей Ночи. Равно как и поведение Мерцающих – существ, чьё тело при рождении попадает в Запредельное, а душа остаётся в Пределах. Поведение Мерцающих, которых профаны, к слову говоря, называют призраками, непредсказуемо даже для самих Мерцающих. Когда им удаётся притянуть в Пределы образ тела, чудачат они по-чёрному. С незаурядной фантазией чудачат. Что, в общем-то, понятно и в какой-то степени простительно: стоять обнажённой и обиженной душе на студёном ветру реальности до крайности скучно и не слишком сладко. Ни фига не мармелад стоять обнажённой душе на студёном ветру. Кстати говоря, в той же самой мере всё это относится и к так называемым приведениям – душам, потерявшим тело, но по какой-то причине задержавшимся в Пределах. Принципиальной разницы между Мерцающими и приведениями нет, простому человеку встреч и с теми и с этими лучше избегать.

Что касается разных там волкодлаков, беродлаков и прочих оборотней, то их повадки тоже сумасбродны, поскольку и у этого рода Иных есть душа. Есть как таковая. В практическом же плане – и у них она не при себе. Оторванная от тела находится либо в Запредельном, либо в неволе. В первом случае мы имеем дело с прирождёнными оборотнями, ведущими свой род от людей, подвергнутых во времена оны ужасному проклятию. Эти оборотни самостоятельны и потому страшны. Во втором случае мы имеем дело с оборотнями обращёнными, то есть существами, которые появились на свет обычными людьми, но тем или иным образом попали в душевный плен к тёмному магу. Эти оборотни подневольны хозяину и потому страшны вдвойне. Последних чем-то и напоминают хоммы.

Хоммы тоже рождаются людьми и лишь потом, когда отдают душу во владение и услужение избранному господину, становятся Иными. Только в отличие от обращённых оборотней, они становятся таковыми добровольно, и властвовать над ними может не только тёмный, но и светлый маг. Знаю об этом не понаслышке, поскольку однажды лично присутствовал в качестве свидетеля на хоммаже – церемонии инициации, чем-то напоминающей посвящение в рыцари. Очень хорошо помню, как всё это происходило. Середина девяностых прошлого века, февральская звёздная ночь, полуразрушенных цех завода имени Куйбышева. Посреди цеха, образуя круг, стоят с горящими факелами в руках двадцать два свидетеля из числа местных посвящённых. В центре круга – светлый маг Сергей Архипович Белов и его будущий хомм, высокий юноша со смышлёным лицом и романтическим взором. Какое-то время вокруг царит неестественная тишина, потом начинает звучать симфоническая музыка. Сначала тихо звучит, потом всё громче и громче. И вдруг резко обрывается. В этот момент по знаку Устроителя, чей лик скрыт железной маской, неофит подбирает полы своей чёрной хламиды, опускается на колени, вкладывает соединённые руки в ладони высокопоставленного кондотьера и громко, так чтобы слышали все присутствующие, произносит: «Сир, отныне я становлюсь вашим человеком». За этим следует присяга и ритуальный поцелуй в знак верности, после которого маг передаёт своему будущему слуге шпагу и десертную мельхёровую ложку, что, видимо, означает символическое принятие и в личную гвардию, и в семью. На этом публичная часть церемонии завершается. Свидетели гасят факелы, а маг и его новоиспечённый хомм удаляются для совершения сакрального ритуала. Возвращаются они через десяток минут уже связанными неразрывными магическими узами. Дальше, как обычно: фуршет, вино рекой и славословье здравниц. Вот так всё это было.

Да, всё было тогда именно так. А три года спустя Архипыч отпустил, что бывает крайне редко, своего хомма на волю. Вернул ему душу. Почему он так сделал, не знаю. Сам не говорит, а я не расспрашиваю. Слухи ходят разные, и такие, и этакие, но я не верю не тем и не этим. Давно решил для себя: сделал он так и сделал. Точка. Нефиг нос совать.

Ну и вот, что касается хоммов. Поскольку хомм с одной стороны подчинён воле господина, а с другой – обладает некоторой свободой воли, просчитать алгоритм его действий, всё равно, что угадать дальнейшую траекторию полёта пули со смещённым центром тяжести после того, как она попала в цель. Поди найди такого.

Поначалу у меня возникла идея устроить полноценную засаду в кабаке у Жонглёра, но, хорошенько поразмыслив, я её отверг. Надежда на то, что в ближайшие сутки горбатый карлик появится там ещё раз, имелась, конечно, но вероятность такого события показалась мне незначительной. С другой стороны заглянуть к Жонглёру всё-таки стоило. Не для того, чтобы пропустить стаканчик-другой, нет, но чтобы расспросить с пристрастием Кешу Крепыша. Вполне могло так оказаться, что подавальщик знает что-нибудь интересное о горбатом слуге колдуна. У ребят из сферы обслуживания глаз намётанный, иной раз примечают такое, на что другие в жизнь бы внимания не обратили. Имея это обстоятельство в виду, я всё же решил немедленно смотаться на улицу Чехова. Однако уже через несколько минут это решение своё изменил. И на то была веская причина.

Дело в том, что на подъезде к городу закрутилось вдруг в моей голове смутное ощущение, что я знаю больше, чем схватываю умом. Ощущение было смутным, но навязчивым. Настолько навязчивым, что я не выдержал и остановился возле придорожного кафе. Нашарив в бардачке Чётки Призора За Случайной Мыслью, закрыл глаза, отрешился от всего суетного и стал перебирать щербатые нефритовые шарики. И как только побежали они по кругу, тотчас стали всплыть на поверхность сознания и кружить в хороводе собранные к той минуте сведения. А когда хоровод распался, факты стали цепляться друг за друга, выстраиваясь в различные, порой самые неожиданные комбинации, из которых прежде всего выделялась такая вот.

Наши дни. Россия. Где-то посреди Сибири. Некий таинственный хомм встречается с поэтом Бабенко и, преследуя коварную цель, заставляет последнего пристроить отравленные жестоким проклятием стихи в литературный альманах «Сибирские зори». Дело у Бабенко выгорает, и стихи попадают в номер. При этом гибнут (кончают жизнь самоубийством) все те, кто так или иначе участвовал в подготовке стихов к печати. Все гибнут, без исключения. В том числе и сам Бабенко. Тем временем из деловой поездки возвращается редактор «Сибирских зорь» господин Холобыстин. Узнав о внезапной и трагической гибели сразу трёх своих сотрудников, он решает, что коллектив редакции проклят и не без помощи мага Михея Процентщика обращается в специализирующиеся на подобных случаях сыскное агентсво. В результате заколдованный журнал попадает к нагону Хонглю, который в свой черед немедленно приступает к частному расследованию. Дальше – больше. По ходу дела нагон Хонгль знакомится с отравленными стишками, и чуть было сам не погибает. От полного развоплощения в Запредельном спасает его, стыдно сказать, загадочная кошка Красопета, непонятно откуда пришедшая и непонятно куда ускакавшая. Но и это ещё не всё. Вскоре выясняется, что под угрозой находится жизнь ни в чём неповинной девушки по имени Лера, и теперь нагон Хонгль вынужден из кожи вон лезть, чтоб спасти её от смертельного проклятия. Вот такую вот чёткую – шарик за шариком, да всё по ниточке – помогли мне выстроить Чётки последовательность событий.

И теперь так. Известен способ, с помощью которого совершенно преступление, известен исполнитель. Не известен заказчик и не понятен мотив. Каков мотив – вот что важно понять. Зачем, спрашивается, некий великий или высший маг тёмной масти поручил своему личному хомму устроить массовую бойню? Вот вопрос – зачем? По приколу? Для того чтобы выиграть некое дурацкое пари? Ради понтов, которые, как известно, дороже Силы? Нет, не может всего этого быть. Среди великих и высших магов мудрецов, конечно, не так чтоб шибко много, но и откровенные дураки встречаются крайне редко. Практически нет их на магическом олимпе. Так уж этот мир грамотно устроен, что дураки до вершины не доползают, по пути отсеиваются, отбраковываются. Естественный отбор, однако. Ну и что из этого следует? А следует из этого вот что: никакие глупости в счёт принимать не стоит, не шутки тут дяди шутят. Никакой клоунады. Никаких розыгрышей. Мотив очень конкретен и предельно серьёзен.

К тому времени, как Чётки пробежали одиннадцатый круг, я отверг многие возможные мотивы и предположил, что существует некий омерзительный и далеко идущий план, для реализации которого злодею понадобилось устранить (убить, развоплотить, стереть с лица Земли) определённую персону. Не всех, как можно было бы предположить, и как я решил поначалу, а только одного. Одного единственного. Что же касается всех остальных, то они попали под огонь случайно. Впрочем, может и не случайно. Возможно, злодей пытался таким образом скрыть свои истинные намеренья. И если это всё так, то сам собой напрашивается вопрос: кого именно хотел изувер устранить? Кто является главной жертвой? Кто цель? Поэт Бабенко? Писатель Холобыстин? Кто-то из сотрудников редакции? Неизвестный мне работник типографии? Какой-нибудь подписчик-читатель? Лера? Кто-нибудь ещё? Кто? Кто из этих, ничего не ведающих о другой реальности, профанов мог заслужить атаки со стороны высшего тёмного или даже великого мага? Ну же – кто? Мой ответ был таков: никто. Никто из них не мог быть целью. Все они не при делах. И только с одним из пострадавших было не всё так просто. С подвергнутым проклятию, но спасённым. С чудом выжившим. С тем, кто и не человек вовсе. С нагоном Хонглем. Со мной любимым.

Так таки сделали волшебные Чётки своё дело, озарились светом понимания те углы сознания, где и так было ясно, как днём: припомнились мне слова чёрной провидицы. Как она тогда мне глупцу сказала? Если дословно, если ничего не путаю, то так: «Берегись, дракон, каблук уже сломан». Именно так прозвучало её предупреждение. И нет никакой двусмысленности в этих словах, сообщение передано практически открытым текстом. Ни кому-нибудь, а лично мне, по мнению старой ведуньи, угрожала опасность. И если не отмахиваться дубиной тугодумия от очевидной семантической связи, существующей между словами «каблук» и «башмачница», то не будет в том ничего зазорного, чтоб предположить: целью атаки неизвестного мага является нагон по имени Хонгль. И скорее всего не сам по себе (нафиг он кому нужен сам по себе), а как нагон дракона, который является одним из хранителей Вещи Без Названия. Проще говоря: какой-то мерзавец предпринял атаку на Хранителя, чтобы овладеть архиартефактом, обладать которым никто из смертных ни в коем случае не должен.

Чем не версия? Нет, вовсе я не эгоцентрист, считающий, что весь мир крутится вокруг него. Как раз наоборот. Но, будучи частью дракона-Хранителя, при любых раскладах обязан думать о таких вещах. И даже в первую очередь о таких. И очень плохо, что не подумал сразу. Теперь, слава Силе и Чёткам, исправился. Одно мне было не понятно. Как в эту версию вписывается нападение вампиров? Никак это нападение в эту версию не вписывалось. Выпадало. Это всё равно как если бы во время исполнения симфоническим оркестром «Императорского вальса» Иоганна Штрауса на сцену филармонии выскочила бы Надежда Бабкина со своими крепостными крестьянами. Натуральная эклектика. Ей-ей. И со спасителями моими был форменный затык. Кто такие? Откуда взялись? Кошка та ловкая. Потом этот мотоциклист в чёрном. Ни фига не понять. Бегали нефритовые шарики по кругу, бегали, но разъяснение этих моментов таинственной истории на ум так и не пришло. Не складывалось пока уравнение.

Зато всплыла зацепочка, которая всё это время подспудно дербанила мой растревоженный ум. И зацепочка эта звалась «Михей Процентщик». Именно про него, самого сильного и самого бездарного в нашем городе мага, всё это время мучила меня исподволь безотчетная мыслишка. Ведь ни кто-нибудь, а именно он, посвящённый, известный в миру профанов как Михаил Петрович Лымарь, владелец шикарной антикварной лавки, законопослушный налогоплательщик и дисциплинированный избиратель, направил ко мне господина Холобыстина. Это именно он зачем-то соврал последнему, что я могу в лёгкую отменить смертельное проклятие. Это именно он, по словам эгрегора Кики, где-то разжился на днях египетским крестом. Надо сказать, что вот этот вот последний факт меня особенно заинтриговал. Кика утверждал, что источник жизненной энергии находится в активном состоянии, но я точно знаю, что наполнить такой мощный артефакт Силой способен только великий или высший маг. Ну и кто этот маг? Не искомый ли злодей? И уже засовывая Чётки в бардачок, я решил: вот к кому мне в первую очередь следует заглянуть. К Михею Процентщику.

Ну а у нас, драконов, так: сказано – сделано. Тридцать пять минут, и вот я уже подъезжаю к жилому дому на углу Российской и Марата. В подвальном помещении этого здания дореволюционной постройки и располагается двадцать последних лет лабаз Михея.

Отсчитав одиннадцать ступенек, я спустился в небольшой зал, где, как и прежде, терпеливо дожидались своих ушибленных на всю голову покупателей все эти странные вещи: бронзовая скульптура-лампа «Женщина-мышь», саквояж докторский из бизоньей кожи, ноты оперы «Die Kunigen von Saba», членский билет ленинградского спортивного клуба «Зенит», статуэтка «Коза и семеро козлят», часы корсетные, треснутый в двух местах мотоциклетный шлем с надписью «Хирург», сахарница серебряная конца восемнадцатого века, брошь золотая с бриллиантами в футляре начала двадцатого и ещё много-много-много всяких ненужных в повседневном быту штуковин.