Текст книги "Пустой (СИ)"

Автор книги: Андрей Сомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Тот смущенно вытирал руки об карманы джинсов.

– Не. В магазине купил.

– В смысле? Съездил и купил? Вот прям сейчас? – я остановился и внимательно посмотрел на него.

– Ну да.

– Его оставил тут, а сам на этой машине в магазин уехал?

– А что он сбежит что ли? – и Фунт хмыкнул как идиот.

Глядя на мои вытаращенные глаза и рот, который открывался и закрывался без звука, как у рыбы, тот решил меня успокоить и пояснил:

– Я ж по-быстрому… Магазин на кольце знаешь? Во, там и взял. И сразу назад. По дороге торопился. Но вроде все чисто.

– Чисто? Ты дебил! – меня начало трясти.

– Сначала ты, уводишь за ухо Шарика у всех на виду из кабака и уезжаешь с ним на своем автомобиле. Затем тот пропадает. Потом ты оставляешь теплый труп на берегу и уезжаешь в город на том же автомобиле. Покупаешь в магазине чугунную батарею, кстати с окровавленными руками, и уезжаешь. Где Шарик? Никто не догадается!

Тот смущенно и виноватым видом вытирал руки носовым платком, стараясь убрать им кровь с костяшек кулака.

Отдышавшись и закурив новую сигарету, я опять спросил у него:

– Откуда ты прикол с батареей знаешь? С чего ты решил вообще его притопить? Что за дичь?

Тот, смущаясь, как ученик возле доски, шмыгнул носом, переступил с ноги на ногу и не поднимая головы ответил:

– В кино видел.

Я не знал, что мне сейчас делать. То ли рассмеяться нервным смехом как сумасшедший. То ли разрыдаться. То ли набросится с кулаками на Фунта и просто положить его рядом с уже холодным трупом.

Нет худа без добра. Теперь понятно, что это не подстава. Так сыграть Фунт не смог бы. Он действительно – дебил.

Я отказался, и в довольно грубой форме от всякой помощи в опутывании веревкой трупа. Я вообще к нему не прикасался.

– Ну а если бы я взял две батареи, что его, как бурброд?

– Чего?

– Ну я в смысле, его как колбасу, в середку надо было засунуть? Между двух батарей?

– Ты запоминаешь что ли?

– Да не, я так, просто…

Фунт, по моему требованию, обыскал карманы убиенного мента и напихал ему в штаны и в рубаху камней. Для пущего веса.

Он явно чувствовал передо мной вину. В глаза мне старался не смотреть, постоянно шмыгал носом и вообще, вел себя как нашкодивший ребенок перед строгим родителем, стараясь своим усердием загладить вину.

– Ну вроде все, – наконец сказал он, распрямляясь и кряхтением массируя затекшую поясницу. Умаялся бедный, по карманам шастать.

Уже порядком стемнело и сидел на капоте автомобиля, внимательно рассматривая творение трудов Фунта.

Ой – халтура!

Тот присел рядом со мной на капот, взял из порядком поредевшей пачки сигарету, закурил и через некоторое время спросил у меня: «Думаешь прокатит?».

Я горестно вздохнул и отвернулся в сторону. Многое я хотел высказать своему приятелю. Ассоциативный ряд для сравнений был огромен и замысловат!

Тот, верно, расценил и понял правильно мое молчание и так же горестно вздохнул в ответ.

Посидели молча в темноте на капоте, поболтали ногами как школьники младших классов. Затем я словно невзначай спросил:

– Ты Буратино помнишь?

– Книгу что ли?

– Ты еще и читать умеешь? Кино конечно!

– Ну…

– Так вот… Базилио, ты самый глупый кот на свете!

Фунт уставился на меня как баран на новые ворота.

– Топить ты его как будешь, без лодки? – спросил я.

Мы сидели в моей машине с распахнутыми настежь дверьми и пили водку из горла не чекаясь. Моросил противный, мелкий и холодный осенний дождь. Автомобиль стоял за городским парком в темноте аллеи. Редкие прохожие быстро переходили на рысцу завидев в недрах автомашины двух в дупель паяных типов. По характерным рожам, явно бандиты. Ну их…

Мы уже сумели дойти до той стадии опьянения, когда не замечаешь все происходящее вокруг, можешь разговаривать сам с собой и повторяешь одно и то же тупо смотря вперед. Я без особой надежды на то, что Фунт все выполнит в точности как я сказал, сотый раз, как мантру повторял этому дебилу, что он должен сделать и потом сказать, когда его я сам вызову на допрос. Тот согласно бубнил себе что-то под нос, пьяно мотая головой.

Шарика было абсолютно не жалко. Рано или поздно, что-то подобное должно было с ним произойти. И с Фунтом что-то наподобие случится. И со мной.

– Слыш, Фунт… А какая у меня кличка в детстве была? Почему у нас у всех как у собак или зэков в лагере клички, тут?

Поворачивать голову и смотреть на приятеля, сидящего на пассажирском сиденье, почему-то было очень трудно. И я спросил все это у «торпеды» автомобиля. А Фунт и есть «торпеда», так что разницы никакой. Меня почему-то это очень рассмешило. Но вместо смеха я издал только какое-то бульканье горлом.

Фунт, смотрел вперед осоловелыми глазами и пьяно, медленно промычал:

– Да ниче у тебя не было. По имени всегда был…

Сделал глоток водки из горла бутылки, стоящей у него между ног, затянулся сигаретой, выдохнул дым в открытую дверь и снова промычал:

– Ну это…не выделялся ты как-то… ничем. Пустой, что ли…

Снова отхлебнул водки из горла и продолжал:

– Но ты всегда… это…свой… был… Вот… всегда… тебя… уважал.

Я уже не слышал. Я провалился в тяжелый пьяный сон, уткнувшись лбом в руль.

****

Только лишь на следующий день, я осторожно вылез из окна первого этажа и стал искать способ перевернуть кусача на спину, чтобы добраться до спорового мешка на его затылке.

Руками это сделать совершенно не удавлось.

Перевернул его только с помощью черенка от совковой лопаты дворника, которую обнаружил возле мусорных контейнеров. Вскрыв споровый мешок на затылке у твари, при помощи обычного кухонного ножа, обнаружил в нем четыре спорана и одну горошину.

Фу, какое это было неприятное занятие!

Запускать пальцы руки во что-то … что-то… слов не подобрать. Какая-то паутина черного цвета, рыхлая и одновременно маслянистая на ощупь, хоть и следов противной жидкости на пальцах не оставляла. Потом перебирать пальцами, выбирая из скопления черных нитей спораны, размером с фасолину и горох, чуть крупнее настоящей горошины.

Все это время я воровато крутил головой и прислушивался, а ну как ни дай Бог… Второй пустыш, тот, что ползал с перебитым позвоночником, после встречи с кусачем, меня впечатлил своими выпущенными наружу кишками, от того, что на него наступила ступня кого то, явно немаленького. Все это произошло, когда я спал в мягкой бандитской постели Фунтика апосля приема ударной дозы алкоголя. Что это была за годзила, которая его раздавила, я даже представлять не хотел.

Извиняюсь виноват, я немного глуповат.

Мало того, что я оставил винтовку в доме, так я еще и не могу туда подняться. Тупо попрыгав, пытаясь зацепиться руками за проем выбитого окна, оставил эту затею. Сложив штабелями, друг на друга тела двух пустышей, я, издавая кряхтенье и другие неприличные звуки, я попал внутрь квартиры, подпрыгнув на трупах тех, кто еще недавно был людьми.

Подведем итог охоты. Одна горошина. Принимать ее надо под присмотром знахаря, а я его упокоил, и другого не предвидится. Или это с жемчугом так…? Не помню уже нифига ведь… Жемчуг, я, да и половина обитателей стаба никогда в глаза не видела, вторая половина, врала, что видела. Эту крохотулю надо как-то по-другому принимать… Но, решил не экспериментировать, и оставил ее до лучших времен. И четыре спорана. Мне на месяц хватит. Но я-то буду не один.

Вывод: охоту надо продолжать! Да и золота маловато будет…

И наличие и разнообразие спиртных напитков не могло меня не радовать. Обитатели подъезда дома, в котором я поселился, унылыми трезвенниками явно не были. Да на запасах одного моего приятеля Фунта я мог заработать цирроз печени. Если таковой тут заведется. Живчик лечит все. Говорят, даже оторванные ноги и руки отрастить можно. Врут, конечно. Но, тем не менее, живец, штука стоящая и жизненно необходимая. Именно процессом приготовления этого ценного напитка я и собирался заняться.

Открыл непочатую бутылку водки и кинул туда один споран. Тот, через некоторое время, раскрываясь, начал растворяться в спирту, предавая жидкости мутный блеклый вид. Процедив жидкость через вату в воронке, я хорошенько подумал, и… процедил ее еще раз.

Всегда лучше перебдеть, чем недобдеть.

Белые хлопья оставшиеся на куске ваты, брезгливо выкинул в окно. Говорят, они ядовиты до ужаса. Ни один живчик не спасет. Кстати, о живчике, оказывается у не разбавленного, совсем иной вкус. С легким послевкусием… свежезаваленного монстра.

Я, как истинный гурман, прищелкивал пальцами, притаптывал ногой, закатывал глаза и старался всеми силами сдержать рвотные позывы.

Одно дело, когда ты пьёшь этот нектар, приготовленный кем-то. Совсем другое дело, когда ты убиваешь тварь, выковыриваешь споран у него из башки и бадяжиш самостоятельно эту хрянь, а по тебе ползают опарыши из трупов и сворачивается кровь на одежде, хорошо, если не твоя.

Да и напиток получился слишком крепкий, ни к чему мне тут находится в состоянии перманентного опьянения. Так можно и добухаться. Разбавил все это дело апельсиновым соком, коробка которого стояла на кухонном столе, предварительно вынутая из холодильника.

Вот если бы еще и яд из спорана в дело пустить, ни к чему таким добром раскидываться. Хотя как его в зараженного засунешь… Или сожрать заставишь? Может его копьем с отравленным наконечником ткнуть или стрелой какой? Хотя, что это за стрела такая должна быть? Как у этих, с синими рожами, как там, это кино то…

Незаметно для себя, я уснул, сидя за столом и свесив голову на грудь.

****

Ныло отбитое ребро и правый локоть. Из-за полученных травм, сидел на татами боком и стараясь не застонать. При беглом взгляде на мой взвод, было видно, что щенячьего восторга по поводу тренировки не испытывает никто. У кого-то разбит нос, у некоторых набухают фиолетовые гематомы на лице.

Тактическую подготовку объявили утром на построении взамен административного права, занятие по которому проводила старая бабулька, и все дружно вместо конспектирования лекций занимались своими делами. В основном спали, уронив голову на руки, которые в свою очередь лежали на парте.

Все занятия в школе милиции были нудными и абсолютно не интересными. Нудной и скучной представлялась вся дальнейшая служба в МВД. И самое главное – нищей. Меня, как самого старшего по возрасту, целых двадцать шесть лет как-никак, назначили командиром взвода.

И я получил восемнадцать наглых дембелей в свое чуткое руководство. Почти все они были дремучими провинциалами, окончившую срочную службу в армии и не имевших никаких дальнейших перспектив в жизни. Куда можно пойти работать, если ты не имеешь никакого образования, туго с мозгами, не повезло с богатыми родителями, и вообще, не повезло в жизни? Как снискать свой хлеб насущный? Ответ понятен.

МВД!!!

Тем более вызывал всеобщее изумление – я. Только окончивший престижный университет и по сравнению с окружающей меня массой олигофренов, имеющий сказочные перспективы в жизни.

Как им молодым и глупым объяснить, что такое алименты и стервозная брошенная жена, которая подает в суд на тебя по любому поводу. Задержка в выплате алиментов на один месяц привела меня к разбору полетов с судебным приставом. Если, по ее милости, чего она и добивалась, вынесут судебное решение о моем наказании как злостного неплательщика, не видать мне престижной работы, а светит мне карьера слесаря с высшим юридическим образованием.

Пусть хоть так, перебьюсь как ни будь, это же временно, правда...?

Все примитивные познания от примитивных преподавателей я ленился даже записывать в тетрадь. Лекции, в связи с казарменной дисциплиной и строгим ежедневным пересчетом и перекличкой игнорировать не получалось. А тут еще это «почетное» звание комвзвода… Приходилось не только быть пионером-всем-примером, но и морально и физически воздействовать на ущербных юных блюстителей порядка, что бы они росли над собой, постоянно повышали уровень своих знаний, физической подготовки и высоких моральных качеств.

Словом, жизнь подкинула свой излюбленный фортель, дала мне то, чего я избегал и сторонился, как и женитьбы в свое время. А именно дисциплину и ответственность. Да я в армию не спешил идти по причине того, что я не могу подчиняться кому-либо и выполнять тупые команды. А именно на выполнении всех команд беспрекословно и подчинении старшему по званию базируется любая армия мира. В этом ее смысл и существование!

Я шарахался от службы в армии как черт от ладана, и тут такое…

Какие-то тупорылые дяденьки с перекошенными от частого употребления алкоголя рожами, постоянно чего-то от меня хотят. Орут как резанные и послать их подальше ты не можешь… Субординация… Понимать надо…

А за моей спиной стоят восемнадцать дебильных рож, у которых при правильном воспитании и регулярном питании есть все шансы стать такими же тупорылыми дяденьками с перекошенными лицами от регулярного употребления пива и водки.

Сначала, мой взвод меня просто раздражал, потом просто начал бесить. Потом пришла стадия апатии.

Да делайте вы все, что хотите, хоть на ушах ходите, колхозяры.

На истеричные вопли старших по званию, просто перестал обращать внимание и хоть как-то реагировать на их замечания навести порядок и дисциплину в коллективе. Отстаньте вы от меня все. В стране сейчас недобор в внутренние органы. Все равно вы мне корочки выдадите и торжественно проводите из учебки.

Из комвзвода разжалуете до рядовых, да пожалуйста! Я еще проставлюсь на радостях. Пусть кто угодно по утрам ставит строем этих дебилов и ведет перекличку. Дайте мне просто, спокойно, отсидеть здесь свои полгода и выйти из этого дурдома на вольные хлеба.

Поиски работы не останавливались ни на секунду. Я верил, что меня ждала непыльная работенка в теплом офисе. Сисястые и сговорчивые секретарши, достойные деньги в качестве зарплаты за легкий труд. Уважение к самому себе. Прощай сессии универа, ночные смены на вонючем заводе и нудная жена. Хоть от нее избавился, не без потерь правда. На алименты меня поставила, но я и на это готов, лишь бы не видеть ее унылую рожу и не слышать ее вечное нытье.

Но в данный момент я находился в спотзале на уроке тактической подготовки. Так называли уроки обычной физкультуры, которые мы по причине осенней, а затем и зимней погоды, проводили в закрытом помещении.

Посещаемость на этих занятиях была сто процентной! Любовь к спорту тут ни при чем, проводил занятия полковник, солдафон с напрочь отбитой и контуженной головой. Как мы все поняли, он был ветеран всех горячих точек на планете и везде умудрился получить какое ни будь ранение. Мне казалось, что именно в голову. Наверное, сквозное.

За прогулы, и не важно по какой причине, он спрашивал строго, а именно, пробивал лоу-кик. По количеству хромых увальней в казарме и на плацу при построении, можно было точно без ошибки посчитать количество косячников в учебке.

Поочередно вызывал каждого в добровольно-принудительном порядке в спарринг и решал, что с ним делать далее. Точнее не с ним, а с его тушкой. Полноценным и здоровым человеком после нескольких секунд спарринга никого из рядовых курсантов назвать уже было нельзя. По мне он определил своим метким взором, что чем-то там таким я когда-то занимался и назначил меня «своей любимой женой».

С командирами двух других взводов, он проделывал, те же самые приемчики. А именно, назначил их всех грушами для битья.

Как я понял, им руководили двойственные чувства, с одной стороны, он по-отечески стремился вдолбить в нас свои обширные познания в рукопашном бое. С другой стороны, он стремился унизить нас, я имею в виду командиров взводов, публично и показательно, перед всеми. Может играло заложенное в армии стремление к доминированию альфа самца в стаде гиббонов, а может понимание о прошедшей, и как правило глупо и быстро, молодости и покинувшем его здоровье.

Я реально его боялся. Он относился к тому типу истеричных мужиков, которые заводят сами себя и доводят до настоящей истерики. Как и сейчас. Он стоял перед строем салаг, которые боялись даже дышать, в камуфляже и босиком. Впрочем, стоял, это неправильно сказано.

Он, то замирал на месте, то словно ужаленный начинал метаться по небольшому залу, и каждый из нас хотел, чтобы он не подходил к нему. И вообще выбежать из этого зала и бежать сломя голову подальше отсюда. Хотел этого и я.

И без того лысый череп и страшная небритая рожа сорокапятилетнего мужика была перекошена гримасой истошного крика! Орал он все время и постоянно. С края губ его рта показывалась настоящая пена. Таких персонажей я наблюдал только в голливудских фильмах про армию, так себя постоянно ведут киношные сержанты перед строем перепуганных новобранцев. Он был недоволен всем и всегда! Не так прошли, не так пробежали, не так убрали за собой спортзал…

Все не так!

Но иногда он утихал. Я не врач, но видимо бешенство циклично и начинал рассказывать, как бы между делом, о своей службе в армии и вообще о своей жизни, которая вся целиком была армейская. Казалось, что его зачали родили в казарме, там воспитали и направили прямиком на плац. Рассказы были интересными, хотя почти всегда жуткими.

В горячих точках он действительно побывал немало. Такое просто придумать невозможно. И в редком кино такое увидишь. Да и кино это будет запрещено к показу в кинотеатрах. Скорее походило на воспоминания шизофреника или маньяка о своем прошлом.

Хотя, я повторюсь, придумать такое невозможно. Такое можно только пережить, а пережив и прожив все это невозможно остаться здравомыслящим и нормальным человеком.

Я любил слушать эти рассказы, которые прерывались истеричным нервным смехом, кашлем заядлого курильщика и хронического алкоголика.

Отчасти, они мне нравились потому, что в это время он забывал обо мне и прекращал мое избиение, которое он называл спаррингом.

Отчасти из-за содержимого рассказа. Такое ведь не услышишь по телевизору и в пьяной компании никто не расскажет. Я просто поражался глубине человеческой жестокости, на первый взгляд, а так, если рассудить, холодному расчету. Расчет этот был направлен на одну цель – выжить.

Выжить любой ценой. Ценой предательства, обмана, подкупа, жестокости и убийства. Убить ради достижения своей цели всех, убить всех, кто мешает, кто слабее. Кто сильнее – сделать слабыми, а потом все равно убить. Любым способом убрать со своей дороги.

И только вперед!

Чего стоит только его рассказ, как они раненые в бою, убили своего товарища, которого больше не могли нести на руках и не пожелали его оставить врагу, и как тот, все поняв, не стал молить их о пощаде, а только закрыл глаза и попросил позже зайти к его семье.

Как они молодыми и необстрелянными воровали продукты со своего склада. Как по очереди насиловали пленную девушку, а затем убили ее.

Как нужно грамотно и нагло, но, не забывая об осторожности, устранить всех соперников в коллективе и добиться своей поставленной цели. Стать главным или получить ВСЁ.

Для начала следует поставить перед собой цель. Понять, чего ты хочешь на самом деле, и действительно ли тебе это нужно. Если нужно, то зачем? Расставить приоритеты в жизни, а не болтаться как некая субстанция в проруби, доверяясь лишь глупой судьбе.

Много интересного и занятного об армейской службе и мужском коллективе я узнал от него. Многие свои поступки в жизни пересмотрел. В частности, перестал либеральничать со своим взводом.

Кое кто огреб по шее. С кем не смог справится, тот получили выговор и понижение курсантского оклада. Один, самый наглый и не сговорчивый, уехал к себе в родной колхоз, поднимать сельское хозяйство.

Чем больше я учился понимать наставника, тем больше я ненавидел своего отца. Я и так к нему теплых чувств с юности не испытывал, теперь же я начал просто его презирать. Он бы мог сам всему этому меня давно научить и сколько ошибок я смог бы избежать в жизни. Ошибок, за которые стыдно до сих пор. Стыдно прежде всего перед самим собой, за свое малодушие и трусость. Он бы мог меня научить всему этому раньше! Мог бы, если бы сам обладал такими знаниями и умениями. Таким жизненным опытом. Таким авторитетом и волей.

Но тот был просто работягой и размазней. Не способным постоять ни за себя, ни за свою семью. Зачем он ее вообще заводил?

Вот у меня – все будет по-другому!

Кроме того, жесткое обучение рукопашному бою не прошло для меня даром. Как выражаются в армии, что не доходит через голову, дойдет через ноги. И до меня действительно дошло.

Занятие борьбой в счастливые и наивные студенческие годы, казались просто балетом, по сравнению с тем, что я узнал от этого психопата.

Как ломать руки, душить человека несколькими способами. Наносить все подлые и запрещенные удары, о которых большинство людей и не подозревают, а порядочные спортсмены просто брезгливо подожмут губки.

Дисциплина в моем взводе выросла и это заметило руководство. Даже благосклонного мычания начальника учебки один раз удосужился.

Впрочем, мне на него, как и на всех, было наплевать!

Несколько рядовых, преданно смотрели мне в глаза, и только что портфель за мной как в школе за отличницей и красавицей не носили. Слабый всегда тянется к сильному. У меня появился заместитель, и зам заместителя. Я, освободил сам себя от несения дежурств и возложил эту почетную обязанность на своих заместителей, которую они покорно выполняли. Меня всюду и везде сопровождали двое преданных как собаки слушателей.

Пришлось, что называется, побычить, среди курсантов других взводов. В своем, я стал непререкаемым авторитетом. Среди всех остальных, ко мне сохранялся уважительный нейтралитет. На большее, я и не претендовал. Не жить же мне с ними. Отмучаюсь несколько месяцев, и домой!

Перед тем как войти в аудиторию по сдаче зачета по уголовному праву, все лекции по которому я благополучно проспал на задней парте, взял конспекты у местного зубрилы и пытаясь разобрать его почерк, уселся на корточки, как заключенный в лагере, в конце длинного коридора на втором этаже здания административного корпуса.

Здесь хоть и освещения не хватает, зато не слышно гомона десятков человек, ждущих свой очереди сдать зачет. Мой мыслительный процесс нарушил мелкий гаденыш из моего взвода.

Тип низкорослый и хилый, с копной растущих волос на голове в художественном беспорядке. Причесать свои локоны, как он не пытался, ему видимо так и не удавалось. Волосы росли густыми клоками, торчащими в разные стороны. Кличку Чиполлино, он заработал сразу же, в первые дни обучения.

В каждом коллективе есть подобный тип. Он не нравится абсолютно всем, и никто его никогда не трогает. Мелкий гаденыш остер на язык, знает как напакостить и выставить своего обидчика дураком. Ко мне он относился крайне неприязненно, но в открытый конфликт никогда не вступал. Знал точно, что в драке проиграет, и делал мне мелкие гадости за моей спиной.

Впрочем, своим достойным конкурентом я его не считал на тот момент, и, как всегда, ошибался. Нельзя оставлять вражескую крепость в своем тылу. Даже если она выглядит безобидно на первый взгляд. Со временем мелкие атаки истощат и начнут раздергивать войска.

Не бывает мелочей в подобных делах.

Мелкий гаденыш не прекращал попытки выяснить пределы допустимого в своем поведении и моем терпении, на чем же я сломаюсь. Вот только он забыл, что сломленная ветка может больно ударить по голове.

Встав напротив меня, он о чем то, бормоча, вытащил свой единственный на весь курс корейский сотовый телефон. По тем временам, невидаль и игрушку мажоров. Раскрыв раскладушку, так что бы это видели завистливые взгляды из толпы курсантов, он включил какую-то дебильную мономелодию немецкого марша времен третьего рейха.

Едко захихикал и стал маршировать под музыку, едва не задевая коленями мое лицо. Одновременно отбивал в такт мелодии вытянутыми губами: «Пуу пуурр, пуу рууу пууу пуу пу пуурр..». Брызги слюней из его рта, долетали до моего лица.

Остальные курсанты, краем глаза следили за происходящим, и в целом одобрительно ухмылялись, им всем в равной степени не нравился ни гаденыш ни я.

Я обреченно вздохнул. Рано или поздно все это должно было случится.

Из сидячего положения словно бы нехотя выхватил раскрытый телефон, который тот болтал на шнурке, поднялся на ноги и глядя на растерянную рожу гаденыша, сломал «раскладушку». Та, печально пискнув последнюю ноту замолкла и повисла в моей правой ладони на каком-то хлястике, соединявшие обе половинки телефона.

В те годы, сломать сотовый телефон было равнозначно тому, что намеренно оцарапать гвоздем шестисотый мерседес, при чем вместе с сидящими в нем бандитами.

Затем, через долю секунды по искаженному разнообразными гримасами лицу супостата произвел отработанный до автоматизма по боксерскому мешку удар «тейсо».

Мой наставник и духовный пастырь в виде синей рожи тренера и полного психа показал нам всем этот удар. Но запомнил его, кажется только я один.

Удар наносится открытой ладонью и распрямленной в локте рукой. Наносится быстро и незаметно, выкидывая руку в лицо противнику от пояса. При правильном и умелом нанесении удара, он становится первым и последним. Если ладонь руки попадает в нос – ломается нос. Если в челюсть – вылетают зубы. Одним словом, у человека пропадает всякий интерес продолжать начатый разговор и начинаются серьезные проблемы со здоровьем.

От молниеносного прямого удара, голова гаденыша ударилась затылком об стену, что тоже не прибавило здоровья. Отлетевший от стены маленький кусочек краски, сказал мне о том, что противник долго не встанет.

Тот, медленно и крепко зажмурив глаза сполз на пол на подогнувшихся ногах. Куда я попал ему, сразу не определил, только через несколько секунд боль в ладони заставила меня взглянуть на нее.

Вытащив два передних зуба, которые застряли в мякоти ладони я бросил их на пол перед ошалевшими курсантами и с вызовом посмотрел на толпу, мол что-то не так?

Народ – безмолвствовал.

Я часто вспоминал истеричные вопли инструктора по тактической подготовке. Его долговязую фигуру в камуфляже, морщинистую пропитую физиономию бывалого алкаша. Все произносимые им слова начинались спокойно, затем внезапно, кажется, для него самого, переходили в визг и крик. Он начинал мелко трястись, из его рта брызгала слюна и скапливалась пена как у бешенной собаки.

Метался перед нашим строем перепуганных курсантов, стоящих по струнке в одну линию, размахивал руками перед лицами, явно не замечая наших перепуганных физиономий. А может он все видел, понимал и получал от этого садистское наслаждение? Я так его и не понял. Да и не стремился понять его в то время, если понять такого человека вообще возможно.

В одной из православных молитв, которые я вычитывал десятками, надеясь, что случится чудо, и я единственный в мире излечусь от неизлечимой болезни, постепенно парализующей мое тело, я вычитал и запомнил строки: «Как люблю, так и ненавижу…».

Это потом я понял, что с таким чувством сын – относится к своему отцу. Уважая, любя, боясь и ненавидя одновременно. Всего за полгода не тесного и не ежедневного общения, этот странный во всех отношениях мужчина, дал мне больше, чем мой настоящий отец, к которому кроме жалости и брезгливости я не испытывал никаких иных чувств.

Однажды, мы несколькими взводами находились в спортзале прячась от осеннего дождя в помещении. По причине того ли что в зале было не протолкнуться и занятия было решительно невозможно провести, то ли по причине жесточайшего похмелья, инструктор приказал нам всем усесться на татами и нудным голосом учил нас всех жизни. Прерывая свой сбивчивый рассказ не связанными общим повествованием отступлениями и не к месту глупым хихиканьем.

Мы сидели тихо как мыши, боясь вызвать гнев и мгновенную перемену в настроении рассказчика. Некоторые явно засыпали и старались не уронить голову на грудь. Я, сидя в начале строя, как комвзвода, не внимательно слушал его, не всегда понимая, о чем идет речь. Но одну фразу этого психа я запомнил на всю жизнь, запомнил и поверил ему сразу. Тот печально вздохнул, и переваливаясь с носков на пятки произнёс:

– Берегите себя парни. Случись что, никому кроме мамы, вы нужны не будете.

****

За неделю, не без труда, я укокошил еще одного кусача и рубера. Так же, показываясь во всей красе, в окне кухни на первого этажа, уже без рамы, и стуча половником в металлическую чашку. На второй раз, как и в первый, прибежали пустыши, которые своим урчанием, подозвали кусача. Процесс занял, как мне показалось, намного больше времени чем в первый раз. Возможно, зараженные чувствуя скорую перезагрузку уходили из города, а возможно кормовая база истощилась. Рычание и звуки борьбы из зашторенных наглухо окон я слышал постоянно, но все реже и реже. Звуки выстрелов пропали в первую же неделю. Это могло говорить лишь об одном, всех людей уже доели, и начали жрать себе подобных.

Кусач, увидев меня, попытался целиком залезть в оконный проем. Я соответственно, мужественно отступил в узенький коридор, истерично паля ему в голову из ружья.

В патронах, я тоже не разбирался, и их маркировка мне ни о чем не говорила. Но судя по тому, как я ловко завалил первого, был уверен, что заряд там достойный. От башки кусача пули отлетали во все стороны, рикошетя по стенам и портя мебель пенсионеров. Но тот упорно продолжал лезть в квартиру, выражая своим ревом явное недовольство таким «теплым» приемом.

Лишь только после того, как мне удалось почти в упор, махать руками он не мог, по причине узости кухни хрущевки, влепить заряд ему в глаз, и его победил.

Вскрыл ему споровый мешок там же на кухне. Поскольку он своей задницей загораживал вход с улицы в кухню, я почти лишен был удовольствия лицезреть беснующихся на улице зараженных, видимо, они были более мелкого ранга и осквернять зад кусача своими попытками вытащить его наружу или вскарабкаться по ней в квартиру не решились. Все-таки хорошо, что мешок с различными ништяками, располагается на затылке зараженных. У курдючного барана, все самое деликатесное, например находится в другом месте.

Я слишком часто пью горячий чай. Это я понял, по тому, как мой баллон с пропаном, от сварочного аппарата, внезапно кончился. Горелка, на которой я кипятил чайник, издав жалкое и прощальное сипенье замолчала.

По причине внезапного «конца света», газовые плиты не работали и электричество в квартирах отсутствовало. Ванну я уже не принимал, но вот от чашечки кофе по утру, как истинный аристократ, отказаться не мог.

До перезагрузки еще оставалось четыре дня, и я осмелел или обнаглел настолько, что пришел к выводу, что без кипятка, моя жизнь теряет всякий смысл.

Во дворе дома, стояла грузовая «Газель», под днищем которой, это было видно из окна, был газовый баллон красного цвета. Как и чем крепиться данный баллон с газом, есть ли там газ вообще, я понятия не имел. Но, тем не менее, твердо решил совершить подвиг.