Текст книги "Рыцарь (др. издание)"

Автор книги: Андрей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Андрей Владимирович Смирнов
Рыцарь

Часть первая
Как я стал странствующим рыцарем

Глава первая

Лошадка была старой, низкорослой, со спутанной гривой и усталыми глазами, полными бесконечного терпения. Старой была и телега – скособоченная, потемневшая от времени и, наверное, благодаря одному лишь чуду до сих пор не развалившаяся на части. Крестьянин, сидевший в телеге, настороженно посматривал на нас с Тибо. То, что от встречи с двумя вооружёнными людьми на пустой дороге ничего хорошего выйти не может, было написано на его лице большими печатными буквами. Впрочем, лошадку свою он остановил, как только понял, что два всадника желают проявить интерес к его скромной персоне.

– Эй ты! До Чёртова Бора далеко? – гаркнул Тибо.

Во взгляде мужичка настороженности чуть поубавилось.

– Не близко, – буркнул крестьянин и, повернувшись, махнул в сторону, откуда приехал. – За холмом тем развилка будет. Вам, знатчица, направо нужно. Как поедете вдоль леса, езжайте всё прямо, прямо, и так к селу тому и выедете… А уж за ним и Бор будет.

– К вечеру успеем?

– Успеете, – последовал ответ, – на конях-то…

Мужик так и не тронулся с места, пока мы не проехали мимо него и не пустили лошадей рысью. У холма я придержал Принца и оглянулся. Мужик по-прежнему сидел на телеге и глядел нам вслед. Перехватив мой взгляд, поспешно отвернулся и хлестнул поводьями свою понурую лошадку.

Обогнув холм, мы на минуту остановились: столь впечатляющая развернулась перед нами картина – особенно после влажного заболоченного леса и неровной, состоящей из сплошных ям и ухабов лесной дороги. Перед нами расстилался широкий луг, плавно переходивший в низкие пологие холмы. Слева – густой ельник, справа, поодаль, – тёмная полоса деревьев. В небе над нами громоздились облака фантастических размеров и очертаний. Я улыбнулся, прищурившись от солнца, на миг проглянувшего между ними. Вон башня, вон парусный корабль, вон невиданный зверь, вон девушка в длинном платье…

Тибо терпеливо ждал, пока я вдоволь налюбуюсь облаками. К моим странностям он уже малость попривык.

Я не знал, что облака могут быть красивыми. Я вообще ещё очень многого не знал о мире, который окружал меня. Точнее – не помнил.

Собственно, поэтому мы и ехали в этот Чёртов Бор. Говорят, там где-то неподалёку живёт весьма уважаемая и опытная в своём ремесле ведьма. Тибо говорит.

– Поедемте, что ли, господин Андрэ… – наконец не выдержал мой спутник. – А то ведь до темноты не успеем.

Я рассеянно кивнул ему и тронул коня с места. Хорошо хоть, что, потеряв память, я не разучился ни править лошадью, ни орудовать мечом. А ведь рыцарю, как ни крути, без этих навыков никуда.

Правда, то, что я – рыцарь, а Тибо – мой слуга и оруженосец в одном лице, я узнал всё от того же Тибо. Совсем недавно.

…Первое, что помню: лежу на земле, в висках бешено стучит кровь, и голова… ну не то чтобы болит… звон в ней какой-то странный. Неприятный такой звон.

Так вот, лежал я на земле, и стоял надо мной здоровенный бородатый придурок. Ухмылялся. Только эта улыбка и борода и видны из-под шлема. Шлем – круглый шишак, на лице – металлическая полумаска. В левой руке мужик держал дубину с шипами, а в правой – самый натуральный меч с обоюдоострым лезвием длиной около метра. И нещадно разило от этого бородатого гражданина потом и чесноком.

– Признаёшь себя моим пленником? – осведомился он, не переставая ухмыляться. – А?.. Чего молчишь? Язык проглотил?! Отвечай, негодяй, а то, как Бог свят, на куски порежу!

По роже видно – порежет. С большой радостью. С агромаднейшей нелюбовью глядел на меня этот здоровенный бородатый дядя. Было видно – с большим трудом удерживается, чтоб не воткнуть в меня свой ковыряльник.

Но мне отчего-то совсем не хотелось признавать себя чьим-то пленником. Тем более пленником столь некультурного типа. И ещё очень мне не нравилось то, что он поставил мне на грудь свою ногу. Уж слишком сильно эта нога воняла.

– Да пошёл ты … мудак! – искренне ответил я.

Мужик, услышав мои слова, обрадовался. Очевидно, ждал чего-то в этом роде.

Далее события стали разворачиваться очень быстро.

Мужик замахнулся, явно намереваясь выполнить своё обещание порезать меня на куски. Я обеими руками вцепился в его ногу и что было силы дёрнул. Бородач хотя и не упал, однако потерял равновесие и на мгновенье замешкался. Я ударил его в пах. Не попал. Но, как выяснилось, к моему локтю была прикреплена железная хреновина с шипом посередине… И вот она-то, хреновина, то бишь он – наруч, и решил дело. Мужик шарахнулся – и наткнулся ногой на шип. Я дёрнул руку на себя, вгоняя шип поглубже. И бородач свалился.

Правда, поразительно быстро поднялся – поразительно быстро для человека, которому проткнули ногу трёхдюймовым стальным шипом. Понятное дело, дяде хотелось жить.

И мне тоже.

Поэтому я оказался на ногах ещё раньше.

Происходило всё это безобразие на небольшой зелёной полянке, словно самим Господом Богом предназначенной для подобных мероприятий.

На полянке мы были не одни. Присутствовало трое зрителей. Двое – слева: один, поджарый, со шрамом поперёк физиономии; второй – совсем ещё мальчишка. Третий – справа. Толстяк с обрюзгшим лицом. На заднем плане пощипывали травку лошади. Но на помощь рассчитывать не стоило. Если наши зрители не вмешались, когда бородач едва не снёс мне голову, то не станут вмешиваться и теперь.

Не успел я толком оглядеться, а бородач уже шёл ко мне, выставив меч, хромая и изрыгая ругательства.

И вот тут толстяк неожиданно заорал:

– Меч, ваша милость!.. Справа!

Услышав толстяка, поджарый мужик тоже завопил:

– Гийом, выпусти ему кишки!..

Признаться, я не сразу сообразил, кто кому что кричит и кто тут за кого болеет. Всё моё внимание было приковано к бородачу, который направлялся ко мне с очевидно недружелюбными намерениями. Я отступил на шаг…

И увидел лежащий в траве меч. Рядом с моим правым сапогом.

Я быстро нагнулся. Сердитый господин по имени Гийом рванулся вперёд и едва не снёс мне полголовы. Я нырнул под клинок, схватил лежавший в траве меч и блокировал следующую атаку. И ещё одну. А потом Гийом допустил ошибку – попытался ударить меня палицей. Он ведь по-прежнему сжимал палицу в левой руке. И мечом вертеть она ему совершенно не мешала.

Я увернулся и рубанул его по левой руке. Гийом завопил и допустил вторую и последнюю в своей жизни ошибку – бросил взгляд вниз, на искалеченную кисть.

Я совсем не хотел убивать его. Но с того самого мгновения, когда я очнулся и увидел, что надо мною стоит неизвестный человек, собирающийся меня прикончить, я действовал, а не думал.

Когда Гийом посмотрел вниз, мои руки, живя будто своей собственной жизнью, продолжили начатое движение. Меч взметнулся вверх и, описав в воздухе полукруг, вошёл точнёхонько в пространство между кольчужным капюшоном и густой тёмно-рыжей бородой сьера Гийома де Боша.

Правда, то, что он сьер и де Бош, я узнал уже потом.

Гийом грузно осел в траву. Я не сразу смог заставить себя подойти к нему: признаться, ситуация меня немного шокировала. А когда всё-таки смог и подошёл, конвульсии у Гийома уже прекратились и он был стопроцентно мёртв.

На полном автомате я стянул латные рукавицы, вытер меч и подумал: «А из-за чего мы подрались-то?..»

И вот тут я понял, что ничего не помню. Вообще. Не помню даже, как меня зовут.

От тихой паники по этому поводу меня уберегли две вещи. Во-первых, во мне отчего-то жила твёрдая уверенность, что пройдёт минута-другая и всё встанет на свои места. Я вспомню, кто я такой, вспомню, что я здесь делаю, и тогда станет ясно, что теперь делать с трупом этого большого бородатого парня…

Во-вторых, зрители наконец соизволили покинуть свои зрительские места и, громко переругиваясь, подошли поближе.

– Это бесчестно!!! – вопил человек со шрамом.

– Всё честно!!! – орал толстяк. – Оружие было у него в руках!

– Он должен был предложить ему сдаться!

– А разве твой Гийом, когда вызывал на бой моего господина, не сказал ему: «Мы будем биться до смерти»?! Разве он позволил ему поднять свой меч?!

Так я узнал, что, оказывается, являюсь чьим-то господином.

– Но Гийом-то предложил ему сдаться! – не успокаивался поджарый.

Пора бы и мне вставить словечко.

– Уймись, – посоветовал я человеку со шрамом.

Он заткнулся. Причём сразу же. Глянул на меня со злобой, но тут же вперил взгляд в землю и отправился к мертвецу.

– Что с телом-то делать будем? – спросил я толстяка, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно естественнее. Почему-то казалось мне, что за это убийство меня схватят и посадят в тюрьму. С другой стороны, я защищался…

Но толстяк смотрел на происходящее под другим углом.

– Тело? А на что оно нам? Эй! – Он повысил голос. – А который тут гийомовский конь?

Когда поджарый, услыхав это заявление, повернулся и вперил в толстяка ненавидящий взгляд, толстяк всё так же буднично добавил:

– И доспехи с него снимайте и тащите сюда.

Я почувствовал, что во мне что-то противится этой идее.

– Не надо, – вмешался я. – Не надо нам его доспехов.

Поджарый мрачно уставился на меня, а толстяк удивился.

Но возражать не стал.

– Так уж и быть, – важно объявил он, обращаясь к поджарому. – Доспехи можете оставить себе. Но коня мы забираем! Так который конь-то, вороной, что ли?

– Угу.

Толстяк вопросительно поглядел на меня, но поскольку я не сдвинулся с места и ничего не сказал, сам подошёл к вороному, ухватил за узду. Тот злобно фыркнул и попытался укусить.

– Зовут как? – спросил толстяк.

– Зверюга.

Следующие десять минут толстяк пытался подружиться с этим злобным животным. Я предположил было, что кончится это тем, что конь лягнёт толстяка в брюхо, но ошибся. Через десять минут толстяк отвязал жеребца и гордо прошествовал с ним на «наш» край поляны.

– Справный конь, – сообщил он мне, привязывая жеребца на некотором удалении от двух других лошадей, очевидно наших, поскольку когда я подошёл к ним поближе, они отнеслись к этому спокойно, а гнедой жеребец даже дружелюбно фыркнул и ткнулся носом мне в плечо. Я похлопал его по шее. Кажется, мы были с ним хорошо знакомы.

Между тем проклятая память и не думала возвращаться. Казалось, ещё чуть-чуть, ещё одно случайное слово или какое-нибудь незначительное событие – и воспоминания всплывут наконец на поверхность сознания, и я вспомню и как зовут толстяка, и какую кличку имеет гнедой, и как, чёрт возьми, зовут меня самого! Но ничего не происходило, и уверенность, что пройдёт ещё немного времени и всё встанет на свои места, таяла, как ледышка на солнцепёке.

Я подошёл к толстяку.

– Слушай, – сказал я, решившись наконец на правду, – как тебя зовут?

Сначала он не понял, к кому я обращаюсь. Потом до него дошло, что я обращаюсь к нему, поскольку больше вроде бы не к кому.

– Шутите, что ли, ваша милость?

– Нет, – сказал я. – Не шучу.

Толстяк ахнул и прикрыл рот ладонью.

– Пресвятая Дева Мария… – пробормотал он. – Значит, огрел он вас всё-таки… А я-то думал, вы нарочно притворились…

– Кто огрел?

– Да он! Гийом этот проклятущий!.. Ох ты… вы что, и Гийома не помните?!.

– Я даже не помню, как меня зовут, – честно признался я толстяку. – А вот Гийома помню. Ровно с той самой минуты, когда я валялся на земле, а он предлагал мне сдаться. А вот до того – ничего. Кто он вообще такой был, этот Гийом?

Некоторое время толстяк глядел на меня широко раскрытыми глазами. Потом издал странный звук – что-то среднее между «Ааааа…» и «Эээ-ээ…» – и снова закрыл рот.

– Ну так что? – поторопил я толстяка. – Из-за чего вся разборка-то произошла? Что мы не поделили?

– Да как же так… – жалобно протянул толстяк. – Вы ж ведь сами… Неужели и вправду не помните?

– Как Бог свят, – сказал я, припомнив гийомовскую присказку.

Как ни странно, этот аргумент толстяка убедил.

– Де Бош, значит, нагнал нас на дороге…

– Подожди. Кто такой де Бош?

– Да он же! – Толстяк чуть не плакал. – Гийом этот! Сьер Гийом де Бош. Догнал, значит, на дороге и говорит, что, дескать, уже второй месяц вас разыскивает. А вы ему так с ехидцей – приятно, мол, когда хоть кто-то о тебе помнит. А Гийом, значит: «Так ты, мерзавец, ещё и смеёшься!..» Простите, ваша милость, это не я, это он сказал, что вы мерзавец!.. То есть вы не мерзавец… Тьфу ты, прости Господи!.. Ну так вот. Вызвал, значит, вас Гийом на поединок. Поехали мы в лесок, нашли полянку подальше от дороги… вот эту самую полянку… Тут вы с ним биться стали. А потом раз махнул Гийом палицей, вы вроде бы увернулись, но потом вдруг меч из руки выпустили, за голову схватились и наземь рухнули. Наверное, всё-таки задел он вас своей кочерыжкой… Позвольте, господин, я вашу голову осмотрю.

Я позволил. Толстяк расстегнул толстую кожаную куртку, которая была на мне, помог стянуть кольчужный капюшон. Только тут я сообразил, что не представляю даже, во что одет, – и с великим любопытством стал разглядывать свои руки, ноги и туловище. Под курткой, изрядно, кстати, потрёпанной, обнаружилась кольчуга. На локтях – шипастые браслеты, сыгравшие столь судьбоносную роль в жизни и смерти Гийома де Боша. На ногах – полотняные штаны, заправленные в кожаные сапоги. Ещё имелись латные рукавицы и пояс с перевязью. К поясу крепились ножны, в которых покоился меч.

Я не помнил, как убирал в ножны меч. Видимо, мои руки сделали это механически. Равно как и вытерли клинок о рукав: о ту самую часть рукава, которая виднелась между кольчужным рукавом и наручем. Я поморщился. Ну вот на хрена я это сделал? Теперь уже кровь не отстирать…

Латные рукавицы были настоящим произведением искусства. Сочетание кожи и металлических пластин. Весом примерно по полкило каждая.

…Полкило?

Да что же со мной такое творится?..

– …Вроде бы крови нету, – заявил толстяк, исследовав мою макушку. – Целая, кажись.

Я рассеянно кивнул.

– А из-за чего вообще он… ну, Гийом этот… из-за чего вообще он до меня докопался?

– Ч-чево?

– Почему он меня искал?

– Так это… – Толстяк недоумённо дёрнул плечами. – Вы ж про него памфлет сочинили. Ещё когда мы в Марселе были.

– Памфлет? В Марселе?

– Ну да. Неужели не помните? «Раз как-то грозный Гийом де Бош в авиньонском борделе устроил дебош. В канаве заснул и, проснувшись, услышал: «А боров ведь этот на де Боша похож!..»» Там ещё четырнадцать куплетов. Говорить?

– Потом. С де Бошем всё ясно. Теперь расскажи мне, как меня зовут, кто я такой и что мы делали в Марселе.

– Кто вы тако… То есть вы совсем-совсем ничего не помните?

– Совсем. Итак, кто я такой?

– Вы – мой господин, сьер Андрэ де Монгель.

Толстяк снова замолчал, решив, видимо, что выдал мне более чем исчерпывающие сведения. Но я так ничего и не вспомнил. Андрэ де Монгель… Это имя не вызвало никаких эмоций, ни шквала воспоминаний – как я втайне надеялся. Просто набор звуков, не более.

Поэтому я продолжил давить на толстяка:

– Это всего лишь имя. А кто я такой? Чем я занимаюсь, что делаю, где живу?

– Вообще-то, – сказал толстяк, – вы живёте в Монгеле, в имении вашего батюшки. Но, с другой стороны, вы там не живёте вот уже почти восемь лет. А занимаетесь вы… Ну и не знаю, как сказать, ваша милость. Вы же рыцарь. Вот странствуем, сталбыть. Восьмой уж год пошёл…

– Ах вот как… – задумчиво произнёс я. – Значит, рыцарь… Странствующий рыцарь…

Было в этих словах что-то… что-то знакомое до боли… и вместе с тем – совершенно неуместное. Мне почему-то вдруг захотелось громко расхохотаться.

Но смеяться я не стал. Слишком уж серьёзно, со странной смесью материнской заботы и дружеского сочувствия смотрел на меня взволнованный толстяк.

– И давно мы с тобой странствуем?

– Да вот… Как вернулись из Палестины, так и странствуем.

– Из Палестины?

– Из Палестины, – значительно подтвердил толстяк.

– И давно мы оттуда?

– Четвёртый год тому уж.

– А что мы там делали?

И почти не удивился, когда услышал:

– Сражались с нечестивцами за Гроб Господень.

Я вздохнул:

– Оставим пока Палестину в покое. Расскажи мне о моих родителях.

Толстяк снова ахнул:

– Что, даже батюшку вашего не помните? Вот грех-то какой, прости Господи…

– Короче.

– Граф де Монгель, значит, отец ваш… Матерью вашей с Жераром была Бланка из Тюи… Только померла она после родов-то… Вы и не знали её совсем… Красавица была и хозяйка добрая…

– Жерар – мой единственный брат?

– Да. То есть нет… То есть брат у вас один, но есть ещё и сестра. Младшая. Когда ваша матушка померла, господин граф снова женился. На дочери барона фон Штрауфзена. От того брака и сестра ваша, Луиза.

– Понятно. А чего мне дома-то не сиделось?

– А вот этого уж, – сказал толстяк, – уж вот этого я не знаю.

И недоумевающе развёл руками в стороны. Подумал немного и добавил:

– А коня вашего Принцем зовут.

– Ну хорошо, – сказал я. – А куда мы ехали, когда нас нагнал этот… де Бош? Или тоже не знаешь?

– Почему же, – обиделся толстяк, – знаю.

– И куда?

– На запад.

Ненадолго в воздухе повисло молчание.

– И это всё? Просто на запад?

– Ну, вообще-то вы собирались в Тулузу, но до неё ж ещё переть и переть… И к тому ж, кто вас знает, куда вам посередь дороги повернуть вздумается? Вот так восемь годков назад поехали мы с вами раз в один городок, где, как говорили, церковь построили новую… а вернулись только через четыре года, из Палестины из самой.

Я хмыкнул:

– И часто мы с тобой так ездили?

– Господин мой, – проникновенно сказал толстяк, – все те восемь лет, что я с вами, мы только так и ездили.

Дела.

– Давай-ка теперь вернёмся к тому, с чего начали. Как тебя зовут?

– Тибо. Слуга я ваш. Неужели не помните?.. Мы ж с вами всю Палестину… От Акры до Аскелона… Вот напасть-то ведь какая, прости Господи…

– Хватит ныть. Подумал бы лучше, что теперь делать.

Тибо почесал затылок:

– А что делать? В Эжль ехать надо. К епископу.

– Зачем нам епископ?

Тибо удивился:

– Да как же? Чтоб рассказать о поединке. А то ведь ещё наплетут всякого…

– Самому епископу и рассказать?

– Ну да. Это ж его земля. И отпущение он же даст. Индульгенцию.

Что такое индульгенция, я у Тибо спрашивать не стал.

Пока мы собирали шмотки, у меня крепло мрачное предчувствие насчёт предстоящей верховой езды. Вдруг я и на лошадь залезть не сумею. Буду ходить вокруг да около и размышлять, как бы половчее вдеть ногу в стремя. Или свалюсь, едва Принц двинется с места.

Предчувствия не оправдались. Моё тело отлично помнило, что ему следует делать, а Принц помнил, что следует делать ему. Мне оставалось только любоваться окрестностями.

День выдался прекрасный. Лето, птички поют… лес вокруг…

– Скажи, Тибо, – обратился я к своему спутнику, – а когда станет известно о смерти Гийома, у нас не будет неприятностей?

Тибо пожал плечами:

– Может, и будут. Если родственники у него найдутся. Но он же северянин. Пока ещё доберутся до нас эти родственники…

– Только родственников нам и надо опасаться?

– А кого ж ещё? Вы ведь честно его убили.

Эжль оказался небольшим городком, окружённым садами и огородами. Ни городской стены, ни частокола вокруг Эжля не было, зато в самом центре громоздилась здоровенная постройка, поначалу принятая мною за крепость. Но это была не крепость. Это был монастырь.

Вообще-то сей монастырь мало отличался от укреплённого замка. Толстые стены с бойницами, мощные дубовые ворота, затянутый ряской ров и невысокая насыпь, густо заросшая сорными травами. Западную стену оберегала круглая низенькая башня.

На насыпи со скучающим видом сидела босоногая девчушка и следила за гусями, которые бродили внизу. Когда отдельные гуси-альпинисты пытались взобраться на насыпь, девчушка хворостиной сгоняла их обратно.

Когда мы подъехали к воротам, те приоткрылись и выпустили нам навстречу мужика в тёмной длиннополой рясе и с бритой макушкой. Монаха.

– К епископу? – поинтересовался он. – Марк, не закрывай ворота!

В створе показалась толстая морда в рытвинах от оспы.

– Откуда едете?

– Из Арля.

– В Ним не заезжали?

Тибо покачал головой:

– Закрыт сейчас город. Болезнь там вроде какая-то.

Монах кивнул:

– Закрыт, значит… Додумались наконец… Ну, с Богом.

– Епископ-то где? – спросил Тибо.

– Монсеньор Готфрид сейчас в трапезной, – важно изрёк монах. И пошёл по своим делам.

Хорошо смазанные петли не заскрипели, когда привратник Марк открывал ворота.

«Бумм!» – сказала левая створка, глухо ударяясь о стену.

«Бумм!» – сказала правая створка несколькими секундами позже.

Мы въехали в монастырский двор.

По двору бродили свиньи и куры. Ещё один монах, с макушкой, обросшей недельной щетиной, возился у колодца. Мы его не заинтересовали.

Во дворе имелись две каменные постройки: церковь и большой дом посередине двора; и множество деревянных: амбаров, сарайчиков и прочих хозяйственных построек.

Мы остановились неподалёку от большого каменного дома. Я спрыгнул с коня и уж было направился к крыльцу, когда меня остановил окрик Тибо:

– Ваша милость!

– Что?

– Деньги-то забыли взять, – укоризненно напомнил Тибо и принялся рыться в моей седельной сумке.

– А они нам здесь понадобятся?

– Ну вы, господин Андрэ, совсем как дитё малое… – пробормотал Тибо, не переставая обшаривать сумку в поисках кошелька. – Епископ Готфрид – сеньор этих земель. Значит, он и судья тутошний, и правитель… Смекаете, к чему я?.. К тому ж он ещё и священник, слуга Господа Бога нашего, лицо, так сказать, духовное…

– Ладно, я понял. Сколько ему нужно дать?

– По повелению нашего августейшего короля штраф за убитого на поединке – три марки. Это, значит, Готфриду причитается как лицу светскому…

Я не смог удержаться от улыбки: очень уж забавными выглядели эти подсчёты.

– А как лицу духовному?

– Тут сложнее, господин Андрэ. Чем больше вы пожертвуете на благо Святой Римской Католической Церкви – тем меньше епитимья будет.

– У нас есть второй кошелёк?

– Есть… – Тибо слегка растерялся. – В моей сумке…

– Ссыпь пока деньги в одну кучу. А в кошелёк положи монет шесть-семь и дай его мне.

Тибо несколько секунд задумчиво жевал губами, потом сообразил, что к чему, и, криво ухмыльнувшись, принялся исполнять приказание.

– Господину епископу, – отчеканил я, принимая из рук Тибо изрядно похудевший кошель, – совершенно не обязательно знать, какими именно финансами мы располагаем.

Монсеньор Готфрид, епископ Эжльский и Каронский, любезно изволил принять меня в своих личных апартаментах. Монсеньор Готфрид был пьян.

В его апартаменты меня проводил какой-то монашек.

Видимо, монсеньор только что закончил трапезу и собирался отдохнуть часок-другой от трудов праведных. В правой руке монсеньор сжимал кубок, в левой – пыльную бутыль в берестяной оплётке. Епископ был крупный мужчина. Весьма. Радостное удивление отразилось на лице монсеньора при виде незнакомца. То бишь при виде меня.

– Добрый день.

– Ссс… с кем имею честь?..

– Андрэ де Монгель, – представился я.

– Оч-приятно!..

– Будучи в ваших землях, – решил я сразу приступить к делу, – я поссорился с одним человеком…

– Рыцарем?

– Да. Гийомом де…

– Держу пари: вы пустили ему кровь!!! – не слушая меня, проревел епископ. – Вы проткнули его насквозь и разрубили на части! – Шатаясь, епископ Готфрид добрёл до стола и с грохотом водрузил посередь оного свою бутыль. – Вы выпустили ему кишки! Я прав?

– Да, но…

– Выпьем же за это! – провозгласил епископ, откупоривая бутылку.

Я удивился, но промолчал. Подошёл поближе к столу.

Епископ меж тем наполнил два кубка. Кроме кубков на столе имелись две пустые бутыли, кувшин, серебряное блюдо, большие каминные щипцы. Но когда я протянул руку к ближайшему кубку, епископ меня удержал.

– Погодите, – сказал он. – Вам ещё нельзя. Кто, говорите, был ваш противник?

– Гийом де Бош.

– Не помню такого, – промолвил епископ Готфрид и осушил свой кубок. – Еретик?

Я пожал плечами:

– Не знаю.

– Но ты-то сам добрый католик?

– Конечно, – согласился я на всякий случай.

– Выпьем же за это.

Воспользовавшись тем, что монсеньор епископ убрал руку от моего кубка для того, чтобы снова налить себе красного, я пригубил вино. Ничего вино оказалось. Только, на мой вкус, слишком терпкое.

– Полно тут еретиков, – доверительно сообщил мне епископ. – В кого ни плюнь – обязательно попадёшь в еретика. Даже в моих собственных землях сколько их развелось, проклятущих, – ужас… рассказать кому-нибудь – не поверят…

Я сочувственно покивал.

– Давно пора их всех к ногтю… – продолжал Готфрид. – А то придумали тоже – свободомыслие… А всё отчего? А всё оттого, что никакого порядка в стране нет… Вот я понимаю – Германия, скажем… Арагон… А кто, говоришь, таков был этот… этот…

– Кто?

– Ну, тот, которого ты… – Тут епископ присвистнул и закатил глаза.

– Аааа… Гийом де Бош.

– Откуда он?

– Кажется, откуда-то с севера. Я не знаю точно.

– Значит, всё-таки не еретик… – с сожалением сказал Готфрид. – А ты буллу Папы Римского против этих нечестивцев слышал?

– Нет.

– Так знай же, сын мой, что всякий, кто убьёт еретика, получает себе его имущество, а также отпущение своих предыдущих грехов, пусть даже и самых тяжёлых. Вот, скажем, убил ты десять католиков. Значит, надлежит тебе убить десять еретиков – и ты чист и перед Иисусом, и перед Церковью, аки агнец…

– Спасибо. Буду иметь в виду.

– А знаешь ли ты, – сказал епископ, разливая по нашим кубкам то, что ещё оставалось в бутылке, – что вообще-то убийство – это грех?..

– Знаю, – ответил я, – но дело в том, что…

– Вот помню, раз в Париже, – перебил меня Готфрид, – лет эдак пятнадцать или двадцать назад… устроил батюшка короля нашего турнир… Ну, я тогда эту рясу ещё не носил… В общем, случилось так, что свалил я на турнире сынка одного барона. Сшиб его с седла в общей свалке – а он возьми да и сломай себе шею. Тут, значит, герцог мне и говорит…

Следующие двадцать минут епископ повествовал о славных делах своей молодости. Периодически он сбивался и замолкал, пытаясь отыскать нить рассказа.

К концу его рассказа я начал думать, что Париж – город весьма немноголюдный. Вот уже лет пятнадцать или двадцать. Населённый преимущественно бывшими собутыльниками епископа Эжльского и спасёнными им девицами… По-моему, король и некий, часто упоминавшийся Готфридом герцог были единственными, кому, кроме девиц и готфридовских собутыльников, удалось избегнуть того, чтобы их «проткнули насквозь» или «разрубили на куски». К герцогу Готфрид – это чувствовалось по его тону – до сих пор испытывал некоторую слегка покровительственную симпатию.

Во время одной из затянувшихся пауз я спросил:

– Значит, насчёт Гийома всё в порядке?

Епископ погрозил мне пальцем:

– Погоди!.. Экий ты быстрый… А знаешь ли ты, что мать наша, Святая Католическая Церковь, пребывает в бедности великой, в то время как враги её всюду подняли главы свои…

Я отвязал от пояса кошелёк, высыпал из него на ладонь все монеты, демонстративно отделил одну, которую спрятал обратно, а остальные подвинул к Готфриду.

– Вижу я, – сказал Готфрид, убирая деньги в большой сундук под кроватью, – что есть в тебе смирение и благочестивое рвение до дела христианского… Погоди-ка.

Бормоча себе под нос, Готфрид принялся рыться в сундуке. Не найдя искомого, он бегло осмотрел две деревянные полки, приколоченные к задней стене, и перешёл к сундуку, стоявшему рядом с дверью.

– Куда же я её сунул…

Нужная вещь нашлась в груде тряпья (в том числе и женского), сваленного рядом с сундуком. Это оказалась увесистая шкатулка, обитая железом. Готфрид сел на кровать, положил шкатулку себе на колени и начал копаться в её содержимом.

– «Сим свидетельством…» Так, это не то… Это святотатство… Это возведение хулы на Папу… А это что такое?.. Ага… Нет… А это?.. А, вот оно!.. Давай становись на колени.

Чувствуя себя полным идиотом, я встал.

– Сын мой, веришь ли ты в Иисуса Христа, Господа Бога нашего? – проникновенным голосом спросил меня епископ.

– Да, отец мой. Верю.

– Раскаиваешься ли ты в убийстве… этого… как его…

– Гийома де Боша.

– Во! Точно… Раскаиваешься?

– Раскаиваюсь.

– Какие-нибудь у тебя ещё есть грехи?

– Да нет… кажется…

– «Кажется»! – передразнил меня епископ. – Так есть или нет?

– Нет.

– Не верю.

– Ну, вообще-то… – начал я, судорожно соображая, что бы ещё такое придумать.

– Ладно, – смилостивился Готфрид. – Знаем мы ваши грехи. Все мы грешны. Отпускаю тебе прегрешения, сын мой… Повторяй за мной: Pater noster qui in caelis…

– Pater noster…

Но тут нас прервали. Скрипнула дверь. В комнату заглянула молоденькая и довольно привлекательная девушка.

– Монсеньор Готфрид, вы зде… Ой, простите! – осеклась она, заметив наконец и меня.

– Мари, – с ласковой укоризной сказал епископ. – Ты не вовремя. Сгинь с глаз моих.

Девица шмыгнула обратно за дверь. Готфрид несколько секунд смотрел ей вслед. Потом в такт каким-то своим мыслям покачал головой. У меня начали затекать колени.

– На чём мы там, бишь, остановились?.. – спросил меня епископ, поворачиваясь.

– На Патерностере.

– Ах да… – Готфрид осенил меня крестом. – Вот что, сын мой… Иди-ка ты и не греши больше. Прочтёшь десять раз «Pater noster» и «Ave»… Аминь.

Решив, что настал подходящий момент для того, чтобы перекреститься, я так и сделал. Во мне почему-то сидела твёрдая уверенность, что креститься следует через правое плечо, однако рука сама собой потянулась сначала к левому, а уж потом к правому – и я не стал препятствовать ей в этом.

– Благодарю вас, отец мой…

– Все, – епископ сунул мне в руку прямоугольный кусок пергамента и ещё раз небрежно начертил в воздухе крест, – иди, сын мой.

Я вышел.

Тибо дожидался меня во дворе:

– Ну как?

– Лучше некуда. Особенно хорошо пошло вино из монастырских подвалов.

Тибо всплеснул руками:

– Так что ж, вы в гостях у него не остались? Всё равно в городе ночлег искать придётся.

Я пожал плечами. Подобная мысль мне как-то в голову не пришла. Но признаваться в этом я не собирался.

– Скажем так: обстановка к продолжению знакомства не располагала.

– Аааа…

Когда мы подъехали к воротам, выяснилось, что привратник куда-то исчез. Так что открывать ворота нам пришлось самим. Закрывать их мы не стали. Сами закроют. Не маленькие.

* * *

Постоялый двор мы нашли быстро. Первый же человек, к которому обратился Тибо, уверенно указал пальцем куда-то в конец улицы.

– Вон тот дом видите? Заведение месье Герарда. Там есть и конюшня, только с обратной стороны надо заехать.

Мы так и сделали. Воняло в переулке знатно. На главную улицу города местные жители сливать помои, видимо, стеснялись. Всем остальным улицам, переулкам и закуткам повезло меньше.

Оказавшись во внутреннем дворе заведения, мы спешились, поручили лошадей заботам подбежавшего конюха, а сами отправились в дом.

Значительную часть первого этажа занимала одна большая комната. В комнате стояло четыре деревянных стола, за каждым из которых могло бы разместиться человек десять.

Не успели мы войти и оглядеться, как к нам уже спешил коротышка в фартуке, заляпанном жирными пятнами. Под фартуком круглилось солидное брюшко. Пиво или сидячий образ жизни? Я бы поставил на пиво…