Текст книги "Завидная биография"

Автор книги: Андрей Некрасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

СРОЧНЫЙ ГРУЗ

Зимой, в каникулы, Лида Макарова принесла братишке билет в Дом пионеров, и Степа отправился на елку.

Домой он пришел поздно и чем-то огорченный. Лида сразу это заметила.

– Ты чего это губы надул? – спросила она еще в передней. – Девчонки, что ли, тебя обидели?

– Ничего и не обидели… Меня не больно обидишь, – буркнул Степа, скинул теплый бушлатик, повесил шапку, прошел в комнату и уселся к своему столу, хмурый, как осенняя туча.

Мама тоже, конечно, заметила, что Степа чем-то расстроен.

– Ну как, Стешка, интересно на елке было? – спросила она, пытаясь завязать разговор.

– Ничего, – безразлично ответил Степа.

– А дед Мороз веселый был?

– Ничего…

– А еще что было? – вмешалась Лида. – Артисты хорошие были?

– Ничего… – сказал Степа, отвернулся и раскрыл книжку про моряков.

– Ну, заничевокал, – тихонько сказала мама, – теперь от него все равно толку не добьешься. Пусть остынет. Ты его, Лида, не трогай.

– А чего он, как сыч, надулся? – обиделась Лида. – Я бы знала – другому кому билет отдала. А то пожалуйста: пошел на елку, а пришел вон какой…

– Ну, значит, есть причина, – сказала мама, – оставь его, Лида.

Причина для скверного настроения у Степы в самом деле была, но, конечно, не елка оказалась тут виноватой.

Сама-то елка Степе понравилась. В деда Мороза он, правда, давно не верил и фокусы, которые показывали, почти все знал, но в общем было весело. Степа побыл на елке часа полтора, а когда начались танцы, собрался домой. Он тихонько вышел из зала, спустился вниз, в коридор, и тут немножко заблудился: повернул не туда и вместо раздевалки зашел совсем в другую комнату.

Вот тут и случилось происшествие, которое испортило ему весь вечер.

А на другой день, встретив во дворе Володю и Борю, Степа так рассказывал им о своем приключении:

– Открываю дверь… Там свет горит, а в середине такие большие столы, на них рубанки, всякие стамески, кисточки, сверла… А кругом по стенам полки, а на полках корабли, корабли… Какие хочешь…

– Настоящие? – спросил Боря.

– Ясно, настоящие, а то какие же? Ну, конечно, не совсем настоящие, а модели, понимаешь?

– И линкор есть? – перебил Боря.

– И линкор есть! Даже целых два. С пушками, здоровенные, и крейсер есть, и эсминцы, и торпедные катера…

– И авианосец?

– Тоже есть. Вот такой, – показал Степа, – палуба, как стол, а на ней самолетики, маленькие, вот такие. А все равно как настоящие. Ну, я смотрел, смотрел, скоро-то не рассмотришь. Вдруг какой-то дядька заходит и говорит: «Ты как сюда забрался?» А я говорю: «Я не забрался, я зашел нечаянно». А он говорит: «Раз нечаянно, давай полным ходом назад». А я говорю: «А у вас тут, дяденька, что?» А он говорит: «Морской модельный кружок». «А нам, – я спрашиваю, – можно записаться?» А он спрашивает: «В каком классе учишься?» Ну я сказал… – Степа помолчал и добавил грустно: – Я сказал. А он говорит: «Рановато. Годика через два приходите, тогда милости просим, а сейчас марш домой».

– Вот всегда так, – перебил Володя, – за что ни возьмись, все рановато: в футбол играть – рановато, в кружок – рановато. А что мы, маленькие, что ли?

– Не маленькие, а все равно не запишут, – сказал Степа, – такая уж наша судьба… А только раз нам рановато, давайте из снега линкор построим или лучше торпедный катер. А?

– Пошли! – подхватили ребята и побежали на школьный двор строить свой снежный корабль.

В тот же день, к вечеру, торпедный катер был готов. Получился он наславу. Борта и рубку сложили из снега, гладко подровняли лопатами. На рубке подняли мачту, натянули антенну. На носу поставили пулемет из круглого полена, а на корме – два торпедных аппарата. Аппараты сделали из новых, оцинкованных водосточных труб. Эти трубы давно, с самой осени, лежали на заднем дворе, и Степа давно к ним приглядывался, все соображал, к чему бы приспособить. А тут они пришлись в самый раз, как по заказу, и вид у катера получился грозный и боевой. Но зато из-за этих труб чуть не получилась большая неприятность.

В первый же день занятий, на переменке, не успели ребята вскочить из-за парт, в класс вошла их учительница, Евгения Андреевна, и сказала Степе:

– Зайди, Макаров, в учительскую.

Степа замер на секунду. Уши у него покраснели, губы побледнели, но сколько он ни старался, никакой провинности за собой так и не вспомнил.

– Идите, ребята, я сейчас! – крикнул он вслед товарищам. А сам, насупив брови, решительно зашагал по лестнице на второй этаж.

В учительской сидел Иван Никанорович – школьный завхоз. Евгения Андреевна вошла следом за Степой, прикрыла дверь и сказала:

– Вот, Иван Никанорович, это и есть тот мальчик, Макаров Степа.

– Вот как, – сказал Иван Никанорович, – адмирал такой был, Степан Макаров, славный был моряк… Фамилия, брат, у тебя важная, а вот дела, Макаров, получаются совсем неважные. Это что же выходит: я буду материал для ремонта готовить, а ты его будешь растаскивать. Это, брат, не игрушка: растащите, раскидаете, а весна придет, где я трубы возьму? Не годится такое дело…

– Так, Иван Никанорович, – перебил Степа, – мы же не насовсем, мы поиграть только, для торпедного катера…

– Да я ваши игры знаю… Вам не то что трубу, вам пушку дай, вы ее так раскатаете…

– Не раскатаем, Иван Никанорович, нет, мы поиграем только, и все. Да вы пойдите посмотрите сами.

– Ну пойдем, погляжу, – неожиданно согласился Иван Никанорович и вместе со Степой пошел во двор, к катеру.

– Смирно! – скомандовал Степа, когда они подошли поближе, и вся команда катера – пять человек – застыла вдоль борта, руки по швам.

– Вольно! – сказал Иван Никанорович и улыбнулся. – Молодцы, ребята, службу знаете. А ты, значит, тут за командира, Макаров?

– Так точно, – откозырял Степа.

– Ну что ж, молодцы. Корабль добрый построили, – сказал Иван Никанорович, осмотрев катер. – Хорошо, играйте пока. А как надоест, ты, Макаров, мне лично эти трубы представишь. Ясно?

– Ясно!

– Ну, тогда все. Продолжайте службу, – сказал Иван Никанорович и зашагал через двор.

А к вечеру началась оттепель. Потянуло откуда-то влажным ветром, закапало с крыш. На школьном катке в молочном свете фонарей засверкали лужи, вдоль тротуаров побежали звонкие ручейки. И когда утром ребята пришли в школу, они не узнали своего катера: борта разъехались в стороны, рубка осела набок, мачта покосилась и только на уцелевшей корме попрежнему матовым блеском грозно сверкали торпедные аппараты…

Ребята постояли минутку, посмотрели на останки своего корабля, а потом безжалостно разоружили его. Степа взвалил на плечо обе трубы и пошел на задний двор.

– Что больно скоро отплавали? – встретил его Иван Никанорович. – А я думал, стойкая смена нам растет. Я ведь тоже моряк, на линкоре служил комендором… Наш корабль до сих пор в строю.

– А наш растаял, – грустно сказал Степа. – За одну ночь растаял.

– Вон оно, дело-то какое, – посочувствовал Иван Никанорович, – да, уж тут ничего не поделаешь. А вы бы носы-то не вешали да новый построили. Не из снега, а настоящую модель…

– Мы бы построили, – согласился Степа, – только нас в кружок не берут. Не записывают, говорят, рановато…

– Эко горе, – усмехнулся Иван Никанорович, – а вы без кружка. Руки есть, голова на плечах есть, звено у вас боевое, материал, инструмент – это всё добудем. А чего объяснить – прямо ко мне приходите. Помогу, посоветую…

И началась новая стройка. Только не сразу, конечно. Сначала долго спорили, какой корабль строить.

От торпедного катера сразу отказались. Такой, как был, все равно не построить, а хуже и делать не стоит.

– Строить, так уж линкор, – сказал Володя, – с пушками, и чтобы стреляли.

– А еще лучше эсминец. Эсминцы самые быстрые, – предложил Боря.

– И крейсер – ничего…

Словом, спорили-спорили, переспорить друг друга не смогли и пошли к Ивану Никаноровичу за советом.

Тот выслушал все доводы, подумал и неожиданно предложил:

– А чего непременно военный? Стройте мирный корабль. Морской, например, теплоход. А еще лучше речную баржу-самоходку. Оно и попроще и к делу поближе выходит. Сейчас на реках – самое дело. Каналы, плотины, электростанции… Одних стройматериалов – возить не перевозить. А зерно, а хлопок, – на линкоры их, что ли, грузить? Вот так, ребята. Давайте баржу построим, а как лед пройдет, устроим ей форменное испытание. Я сам с вами поеду, лодку возьмем, опробуем ваш корабль на ходу. Ну, решили, что ли? А у меня и материал есть как раз подходящий. Пошли на склад. Прямо сейчас и выберем…

В тот же вечер ребята привезли на салазках сухой березовый кругляк, больше метра длиной и толстый, как бочонок. Все вместе втащили его на второй этаж и тут же принялись строгать.

Лида ворчала, конечно:

– Ну, что это, мама, устроили в доме целую лесопилку. И вечно этот Степан придумает что-нибудь. Только мусор от них. Прогнала бы их, мама…

Но мама гнать ребят не стала.

– Ничего, – сказала она, – мусор они уберут, я за этим сама послежу, а мастерить, пускай мастерят. На то они и мальчишки.

– Да все равно у них ничего не получится, – не унималась Лида. – Подумаешь, мастера… – и, повернувшись на каблучках, ушла.

С той поры она нарочно недели две не заглядывала в Степин угол. А когда заглянула однажды – глазам не поверила: вместо грязного чурбана лежала на полу гладко обструганная болванка, уже немножко похожая на корабль, и мальчики острыми стамесками понемножку, но стружечке, по щепочке выбирали из нее лишнее дерево.

Лида постояла над ними, посмотрела и нарочно, чтобы подразнить немножко брата, сказала наконец:

– Этак вам, Стешка, года на два как раз и хватит работы.

– А нам не к спеху, – сказал Степа, – и сама же говоришь всегда: тише едешь – дальше будешь.

– А вы, небось, далеко собрались, в Цимлянское море, не ближе?

– Куда нужно, туда и собрались, – сказал Степа, оделся и пошел к Ивану Никаноровичу посоветоваться насчет руля: из чего его делать, как подвесить, чем укрепить.

Пока он шел, Лидины слова все не давали ему покоя, точно застряли в ушах. И с Иваном Никаноровичем он первым делом, прежде даже чем о руле, заговорил о будущем рейсе своего корабля.

– А доплывет она до Цимлянского моря, не утонет? – допытывался Степа.

– Утонуть-то не утонет, прочно строена, – сказал Иван Никанорович, – а вот доплывет ли? Это еще вопрос. Путь далекий, и к берегу может прибиться, и обсохнуть может, а главное – мальчишки, адмиралы вроде тебя, увидят, зачалят, тут ей и конец.

– Ну, как же так можно? – возмутился Степа. – Ну, а если мы напишем, чтобы не трогали? Неужели все равно не пропустят?

– Да куда же будешь писать? По всем городам, по всем пристаням, по всем колхозам не напишешь…

– А если на ней на самой положить такое письмо, вроде пропуска, чтобы, кто прочтет, отпускали бы?

– Так-то, пожалуй, можно, – сказал Иван Никанорович, подумав. – Только это дело тоже обдумать нужно…

И вот чем ближе дело шло к весне, тем больше думал Степа о том, как бы отправить свой корабль на Волго-Дон. Он и с Иваном Никаноровичем об этом советовался, и со старшей вожатой Александрой Николаевной, и с ребятами. Наконец решили так: приделать к палубе плоский флакон из-под одеколона и засунуть туда письмо так, чтобы каждый мог его прочитать. А в письме – рапорт об отметках всего звена, привет из Москвы и просьба: чтобы без задержки пропускали баржу по всем водным путям.

– Или лучше давайте, ребята, от всего отряда напишем, – предложил Степа и пошел с этим делом к Александре Николаевне.

– Что же, это вы хорошо придумали, – сказала она. – А еще лучше, если вся дружина подпишет.

Так и решили. И с тех пор все ребята в школе стали интересоваться, как идет строительство. А кое-кому пришлось с тревогой посматривать на Москву-реку и в учебе тянуться изо всех сил, чтобы к тому времени, когда пройдут под широкими мостами первые льдины, не попасть в рапорт с двойками и с тройками.

Теперь все ребята были уверены, что Степина баржа дойдет до места, и только сами строители еще сомневались в этом. И все хотелось что-то такое придумать, чтобы уже без осечки, чтобы наверняка дошел их привет к берегам Цимлянского моря. И каждый раз, когда Степа приходил к Ивану Никаноровичу, он снова и снова, будто невзначай, спрашивал:

– А как вы думаете, дойдет все-таки, если с письмом? Не застрянет, не обсохнет?

– Должна бы вроде дойти, – неопределенно отвечал Иван Никанорович, – почему не дойти… Ну, а дело-то как? Движется помаленьку?

– Дело-то движется. Завтра красить начнем…

Чем меньше дней оставалось до спуска баржи, тем плотнее сдвигал брови Степа и все думал, думал, что бы такое еще для верности изобрести.

И вот тут, сама того не ожидая, выручила брата Лида.

– Слушай, Стешка, – сказала она однажды, разглядывая баржу, которая стояла теперь на подоконнике, совсем готовая к отплытию. А сколько груза может взять ваш корабль? Килограмм поднимет?

– Килограмм? – сказал Степа и презрительно улыбнулся. – Да мы одного балласта туда пять килограммов положили, а ты – килограмм. Конечно, поднимет, и больше поднимет, а что?

– А так, есть одно предложение, – сказала Лида. – Только это еще подумать нужно… Словом, вечером поговорим…

А вечером она сказала:

– Наши девочки вот что предлагают: в прошлом году мы собрали в лагере семена красных маков. Хотели у себя в школе посеять, а теперь решили на вашей барже отправить их на Волго-Дон. Пусть там клумбу засеют, хотя бы одну, нашими маками…

– Это можно, – сказал Степа, – возьмем, почему не взять…

На другой день вопрос этот обсуждали на совете дружины и решили груз принять.

А потом Лида принесла семена. Степа думал – и в самом деле килограмм, а оказалось совсем немного. Пакетик, чуть побольше спичечной коробки. Но уж раз обещали, нужно везти. Пересыпали семена в прочный пузырек, бережно уложили в трюм баржи на самое дно. А в плоский флакон на палубе вложили такой документ:

«СРОЧНЫЙ ГРУЗ! ПОСЕВНАЯ.

Адрес получателя: Управление Цимлянского гидроузла, канал Волго-Дон, Цимлянское море.

Всем! Всем! Всем! Просим обеспечить срочную проводку баржи «Пионерская № 1» по всем водным путям до места назначения».

И вот, наконец, настал долгожданный день. Давно отзвенели весенние ручьи. Москва-река вздулась, помутнела, проплыли вдоль гранитных набережных последние почерневшие льдины, торопясь на далекую Волгу. И однажды, в воскресенье, два пионерских отряда в походном строю спустились к реке, Впереди шли мальчики, держа над головой ярко окрашенную большую модель с красным флагом на высокой мачте.

Вот они подошли к самой воде, бережно спустили модель, и она закачалась у берега, держась на тонком причальном конце.

А потом Степа встал на колени, нагнулся пониже, отцепил причальный конец и, как только баржа стала кормой к берегу, сильно толкнул ее вперед, на самую быстрину.

И поплыла «Пионерская № 1», унося в далекий путь рапорт двух дружин, привет из столицы и подарок московских пионеров строителям Волго-Дона.

А ребята стояли над рекой и смотрели, как плывет их кораблик, с каждой минутой приближаясь к далеким заветным берегам. И когда скрылась баржа и самый зоркий глаз ничего уже не мог разглядеть на водном просторе, все равно и тогда ребята не хотели расходиться. Еще долго стояли они на берегу и смотрели вдаль, на многоводную реку. А когда, наконец, разошлись, каждому хотелось верить, что вода донесет их подарок до нового моря…

Прошло много дней. Кое-кто уже начал забывать об этой славной затее, и вдруг из города Горького пришло в школу письмо.

А в письме капитан парохода «Урал» писал ребятам, что идет с возом барж на Цимлянское море, что встретил по дороге их баржу и теперь ведет ее к Сталинграду.

«У меня было шесть барж за кормой, – писал он в конце, – с вашей будет семь. Рейс нелегкий. Но у нас экипаж боевой, мы обсудили это дело и обещаем, что в пути не задержимся и ваш груз доставим в срок».

«НОВЫЙ ИДЕАЛ»

Свесив ноги в придорожную канаву, Алешка сидел на солнцепеке и думал.

Неладно получилось: на завод его не пустили, послали в проходную за пропуском, а в проходной спросили паспорт. Паспорта у Алешки, конечно, не оказалось. Он так и сказал дежурному. Тогда тот посмотрел на Алешкин не очень-то нарядный картуз, на курносый нос, коричневый от загара, уперся недоверчивым взглядом в упрямые Алешкины глаза и сказал:

– Справку от колхоза…

– И справки нету, – ответил Алешка, но от окошка не отошел. Он помолчал, оглянулся кругом, пощупал деньги, зашитые в поясе, и решительно заявил: – Вы меня так пропустите, мне по важному делу нужно…

– Знаем мы ваши дела, ступай-ка, друг, не отсвечивай, – добродушно сказал дежурный и захлопнул окошечко.

Пришлось уйти. Но совсем отступать Алешке не хотелось, – не такой он был человек, чтобы отступать.

Алешка поднялся, отряхнул штаны и решительно зашагал к заводским воротам.

Тут ему неожиданно повезло: за спиной фыркнула легковая машина, сторож распахнул ворота, и Алешка бочком, незаметно проскочил во двор.

Машина сразу свернула. Алешка остался один на самом виду и не успел оглянуться, как сторож сгреб его за шиворот и повел назад к воротам.

– Хитер, – сердито приговаривал он на ходу, – добром ему говорят: «Нельзя!» Нет, не слушает, лезет… Ну, подожди ж ты!

Но чего еще ждать, Алешка так и не узнал. Кто-то окликнул сторожа. Алешка обернулся. У машины стоял высокий человек в серой шляпе и с интересом смотрел на них.

– А ну, давай-ка его сюда, – сказал он, и по тому, как заторопился сторож, Алешка понял, что предстоит ему беседа с большим начальником… Так оно и оказалось.

– Вот, товарищ директор, с утра здесь крутится, – сказал сторож и отпустил Алешку.

– А ну-ка, пойдем побеседуем, – сказал директор и показал Алешке на дверь. – Вон туда, вверх по лестнице…

Наверху они прошли одну комнату, другую. Потом директор маленьким ключиком отпер дверь, прошел в конец большого кабинета, уселся за стол и показал Алешке кресло напротив.

– Садись! Фуражку можешь снять, мешок положи вот там. Не пропадет, не бойся. Так. Ну, а теперь рассказывай.

– А чего рассказывать, – буркнул Алешка и недоверчиво посмотрел по сторонам.

– Звать-то тебя как?

– Голованов, Алексей Николаевич…

– Ишь ты, – удивился директор, – уже Алексей Николаевич. Рановато… Я, брат, лет до двадцати в Алешках ходил, а тебе, небось, и шестнадцати нет…

– Пятнадцать… в марте будет…

– Ну, вот видишь: пятнадцать, а уже Алексей Николаевич. Повезло тебе, Голованов… Ты сам-то здешний или приехал откуда?

– Приезжий…

– Родители есть?

– Отца на фронте убили, а мать жива, в колхозе работает.

– Сам тоже работаешь?

– А то как же, – пробасил Алешка, – второй год.

– Так. Значит, заработки маловаты?

– Почему маловаты? – осмелел Алешка. – У меня не маловаты, с мое еще не всякий заработает: прошлый год двести пять трудодней да за этот сто семьдесят.

– Ого! А не врешь ты, Алексей Николаевич?

– Мне врать нечего, – солидно сказал Алешка и незаметно пощупал свой пояс.

– Значит, учиться собрался?

– Чего мне собираться, я и так учусь. В седьмой перешел.

– Пионер?

– А то вы не видите сами! – сказал Алешка и скосил глаза на значок, приколотый к пиджаку. – Председатель совета отряда…

– Так… Ну и что же тебе в колхозе не нравится?

– Почему не нравится? Мне нравится…

– Стой-ка, Алексей Николаевич, – перебил директор, – чего ты крутишь? И заработок у тебя хороший, и в школе ты учишься, и дома тебе нравится, а сам удрал.

– Никуда я не удрал, я за машиной приехал…

– Вот оно что! А что же, кроме тебя, и послать некого?

– А меня и не посылали. Я сам приехал.

– Вон ты какой человек, Алексей Николаевич. С тобой, видно, говорить пообедавши нужно, а я еще и не завтракал, – засмеялся директор и нажал кнопку на столе.

Дверь сразу открылась, и вошла высокая женщина.

– Клавдия Капитоновна, – сказал директор, – тут ко мне заказчик приехал, так вы распорядитесь, пожалуйста, чтобы нам принесли позавтракать.

Директор занялся какими-то бумажками, что-то читал, черкал, подписывал, с кем-то строго говорил по телефону. Потом женщина в белом халате принесла чай, бутерброды и ушла.

– Закусим? – предложил директор и, отодвинув бумаги, принялся за еду.

Алешка застеснялся было, но голод не тетка, – все-таки съел бутерброд, выпил чай и поставил стакан кверху донышком. Директор закурил.

– Ну, – сказал он, – теперь выкладывай все подряд, только правду.

И Алешка, подобревший от еды, стал «выкладывать». И о том, как прошлой весной вывел он на огород пионерскую бригаду ребят-пятиклассников, как сначала посмеялись над бригадой и особенно над бригадиром – уж больно ростом мал. И как потом стало не до смеха, потому что и взрослые на прополке не всегда поспевали за «головановцами». Как вошел он в почет и в доверие. Как сено косил и хлеб молотил, как на станцию ездил зерно сдавать и как ему, товарищу Голованову Алексею Николаевичу, записали двести пять трудодней. Не забыл Алешка рассказать и о том, как распорядился с доходами: зерно, картошку – это все отдал матери, деньги пересчитал два раза, завернул в газету и снес в село, в сберегательную кассу. И о своих планах рассказал Алешка: о том, что задумал летом еще подработать, а к осени купить приемник и велосипед…

– На велосипед-то, – сказал он, – у меня и так бы хватило, я решил покупать, так уж покупать самый лучший: с двумя тормозами и с динамкой.

– Ну это так, велосипед… – сказал директор и закурил новую папиросу, – только мы-то велосипедов не делаем…

– А я знаю, что не делаете. Вы слушайте, что дальше-то получилось: аккурат восьмого числа бригадир Петр Кузьмич, – а он меня уважает, – «Давай, – говорит, – с утра пораньше на конный двор. Бери машину да поедешь выкосишь Сухую Лощину…» Ну, пришел я. Запрягли коней. А косилки у нас новенькие, весной получили с вашего завода. Сел я. Петр Кузьмич мне говорит: «Смотри, Алексей, поаккуратней…» А я ему говорю: «Знаю, не в первый раз». Тронул коней. Кони у нас сытые, Орел и Воронок, как взяли… А там, в лощине, здоровый камень лежит. Его бы объехать можно, а я понадеялся, поднял ножи, да как-то рука сорвалась: упустил рычаг и со всего хода об камень…

Тут Алешка вздохнул и покраснел.

– Меня-то ничего, не ругали, – сказал он, помолчав, – а Петру Кузьмичу, тому, конечно, досталось…. Разговоры пошли: ребят чтобы на машины не ставить. И к ценному имуществу не допускать… А какая она ценная? Ей четыреста рублей вся цена. Подумаешь, цена! Вот куплю им новую машину, привезу, небось, не так заговорят.

– Значит, разговоры эти тебе не понравились и ты деньгами решил откупиться. Так, что ли? – спросил директор, когда Алешка кончил.

– Выходит, так, – согласился Алешка.

– А если я машину тебе не продам, тогда как?

– А вам почему не продать? Вон их сколько наготовлено, – сказал Алешка, глянув во двор. Там рядами стояли разноцветные косилки, жатки и еще какие-то машины. – Небось, на продажу сделали, в деньги вам не все равно с кого получать?

– Так-то так, – сказал директор, – деньги все одинаковые, да ведь не все на деньги продается. Не деньги главное.

– Это я понимаю, – важно сказал Алешка, – ну, да ведь это как скажете: можно и хлебом, мне все равно.

Директор посмотрел на Алешку, улыбнулся, помолчал и опять позвонил.

– Клавдия Капитоновна, – сказал он, – Ивана Ильича ко мне попросите и заготовьте пропуск во все цеха Голованову Алексею Николаевичу.

Снова открылась дверь. В кабинет вошел плотный мужчина лет тридцати, в короткой кожаной курточке, с орденом Красной Звезды.

– Здравия желаю, звали меня? – громко сказал он, подходя к директору, поднявшемуся навстречу, и с удивлением разглядывая Алешку, рассевшегося в глубоком кресле.

– Звал. Вот познакомьтесь: это Иван Ильич, наш главный технолог, хозяин всего производства. – Иван Ильич слегка поклонился. – А это, – директор показал на Алешку, – это мой тезка, знакомый колхозник Алексей Николаевич Голованов. Случилась с ним беда: по небрежности, по недосмотру, разнес колхозную косилку… Ну и, чтобы оградить себя от нежелательных разговоров, решил купить новую.

– Занятно, – сказал Иван Ильич. – А как цены наши, его устраивают?

– Его-то устраивают. Человек он состоятельный, – ответил директор, – а меня, сказать по правде, такой покупатель никак не устраивает. Продашь ему машину, а он опять разобьет. У вас, Иван Ильич, какие нынче дела? – неожиданно спросил он.

– Да как обычно, собираюсь пройти по цехам.

– Вот и хорошо, – сказал директор, – тогда я вас и попрошу, возьмите с собой товарища Голованова, проведите его по заводу, пусть посмотрит, пусть сам оценит, чего она стоит, наша косилка. А с тобой, – директор обернулся к Алешке, – с тобой, Алексей Николаевич, мы так договоримся: посмотришь наше хозяйство, придешь и расскажешь: что, на твой взгляд, у нас самое главное. Увидишь самое главное – твоя машина, не заметишь – пеняй на себя: поедешь ни с чем… Вот так.

– Понятно, – сказал Иван Ильич, – ну что ж, пойдем, молодой человек!

Сначала они шли по широкой прямой дороге, густо обсаженной зелеными подстриженными деревцами. Иван Ильич на ходу здоровался с какими-то людьми, с другими коротко говорил о чем-то, а Алешка шел рядом и, задирая голову, смотрел по сторонам на высокие, чисто выбеленные корпуса, с двух сторон теснившие зеленую улицу.

Потом свернули направо и зашагали по железнодорожным путям, разбегавшимся среди всяких материалов, сложенных высокими грудами и штабелями. По путям, повизгивая тормозами, катились красные вагоны. Медленно шевеля колесами, пыхтел горячий паровоз. Грузовики, перекликаясь сигналами, тяжело перелезали через рельсы.

– Вот это – лес из Карелии, это – уголь с Дона, это – уральский чугун… – говорил Иван Ильич, показывая то вправо, то влево. – А это медь из Киргизии… У нас везде помощники: и на севере и на юге… Ну, да и к нам за машинами и с Амура едут, и с Кубани, и с Немана… Видишь, металл везут…

Иван Ильич поднял кусок чугуна и бросил на вагонетку.

– Вот он пройдет по цехам – его и не узнаешь: может, шестерней станет, может, колесом, может, рамкой… Зайдем поглядим, как чугун разливают.

Они двинулись следом за вагонеткой. И тут прямо перед ними открылась широкая дверь. Оттуда пахнуло жаром, что-то заполыхала в глубине корпуса и вместе с запахом гари вырвался из двери приглушенный свист. Алешка попятился.

– Ничего, ничего, не бойся, не сгорим, – сказал Иван Ильич и, взяв Алешку за руку, смело шагнул в жаркое нутро цеха.

Алешка старался смотреть во все глаза, но сначала со света ничего не мог разобрать в полумраке просторного корпуса. Потом он различил низенькие железные тележки. Одна за другой, весело позвякивая, они катились по кругу, как на карусели, и на каждой тележке лежала что-то вроде большого черного кирпича, с дыркой наверху.

…Вдруг весь цех осветился ярким оранжевым светом. Алешка оглянулся и замер: в глубине корпуса стоял высокий черный бак вроде огромного самовара с отбитым носиком. Из дырки широкой дугой, рассыпая белые искры, хлестала тугая огненная струя. Сюда по двое подходили люди с огромными чашками, больше ведра, с ручками, как у носилок, и, до краев наполнив чашки огнем, торопились во все концы цеха.

Иван Ильич пожал руку высокому парню в расстегнутой спецовке, спросил:

– Ну, как чугун?

– Хорош чугун, что твой сахар, – парень сверкнул зубами, вытер пот со лба, не спеша надел рукавицы и вдруг, схватив длинный железный шест, нацелился, как штыком, и со всего размаха заткнул дыру в самоваре.

И хотя всюду попрежнему горели яркие лампы, в цехе сразу стало темно. Только огненными пятнами расползались во все стороны полные чашки…

Вот одна наклонилась над каруселью, и тонкая струйка огня побежала через край, прямо в дырочку на кирпиче. Кирпич задымился со всех сторон и укатился на карусели. На его место подъехал другой, третий…

Иван Ильич тронул кирпич рукой.

– Вот, гляди: это формы, сюда наливают металл, – сказал он.

Но Алешка не слушал. Он стоял, как зачарованный, и не мог оторвать глаз от огня. Он подумал, что огонь тут и есть самое главное, и, наверное, долго простоял бы здесь, но Иван Ильич взял его за руку, провел по узкому коридору, и минуту спустя они оказались уже в другом цехе.

Тут повсюду грудами лежали еще горячие формы и, точно кузнечики в степи, во всех концах стрекотали звонкие молотки. Черные формы под их ударами рассыпались горячей землей и оттуда, из земли, как зерна из ореха, выпадали серые сосульки, вроде козьих рогов. Их тут были тысячи, этих серых сосулек. А работницы с молотками в руках все били и били формы, все новые и новые сосульки очищали от земли и кидали с кучи.

И вдруг Алешка понял: да ведь это же пальцы с гребня косилки! Ему вспомнилось, как тогда, в Сухой Лощине, в душистой траве он собирал исковерканные пальцы от разбитой машины.

Потом он увидел, как, прямо из-под земли, на железной площадке поднялась большая, как сундук, форма, окованная железными обручами. Двое рабочих в фартуках подхватили ее крючками, волоком затащили на станок, сбили обручи, и форма запрыгала, загремела, потом железная лапа подхватила крышку, форма рассыпалась, и во все стороны поползла сухая земля, и там, в земле, красным светом засветилась огромная корявая головешка… Зацепив крючком, рабочий дернул ее, головешка скользнула, въехала на железную ленту и поползла куда-то, медленно остывая на ходу. А на станке уже прыгала новая форма, рассыпаясь горячей землей.

– Узнаешь? – крикнул Иван Ильич прямо в ухо Алешке.

– Не! – крикнул Алешка в ответ, но тут вдруг узнал в остывшей головешке главную раму косилки…

– А теперь пойдем в механический, – сказал Иван Ильич и повел Алешку куда-то наверх по крутой лестнице. Там, на втором этаже, Алешка видел, как машина легко, точно бумагу, режет толстую сталь. На другой машине мальчик-ремесленник будто семечки щелкал – вырубал ножи для косилки, а девушка, чуть постарше, клала ножи в точилку. Точилка с ревом сыпала белые искры, а оттуда, прямо из-под камня, блестящие отточенные ножички ловко выхватывала железная магнитная рука: притянет, вынесет ножичек и отпустит. И один за другим со звоном падают ножички на ленту и едут куда-то еще дальше.

Иван Ильич взял один ножичек и дал Алешке попробовать острие.

– Руками не скоро так выточишь, – сказал он.

– Не скоро, – согласился Алешка и подумал: «Машины тут главное, вот что».

В другом месте, опять из-под пола, поднялась главная рама, но уже холодная и чистая.

Рабочий зацепил ее крючком, свисавшим с потолка, потянул какую-то веревочку, и вдруг тяжелая рама поднялась на воздух, закачалась, отъехала в сторону и плавно опустилась на стол большого станка. Сразу схватили ее железные лапы, с четырех сторон надвинулись разные сверла, что-то захрустело, заскрежетало: серебряными змеями расползлись во все стороны стружки. Рабочий, стоявший у станка, покрутил какое-то колесико, и сверла сразу отъехали, лапы разжались, тот же крючок подхватил раму и опустил на железную ленту.