Текст книги "Девять (СИ)"

Автор книги: Андрей Сенников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

«Каранаково», – подумал Лёха. – «Что с ним не так?»

3

– Вот здесь, у начала отрогов Янецкого Алатау есть интересная долина, которую местные аборигены называют не иначе, как «Долиной Теней». Названьице так себе, слыхали и пострашнее, но тельмучены – потомки некогда кочевавших по здешней тайге племен хуннской ветви, – наотрез отказываются говорить об этом месте, не говоря о том, чтобы кого-нибудь туда проводить. Говорят, что там есть несколько озер с чистейшей водой, но это так… не подтверждено…

– Почему? – спрашивает худенькая девчушка, вздергивая плечики, – Разве картографическая съемка этого района не производилась? Этого же просто нелепо…

Щеки у нее тут же краснеют, хотя, может быть, это отсветы пламени.

– Видишь ли,… м-м-м… Пустырникова, да? Так вот, видишь ли… – начинает Доцент, и голос его бархатистыми интонациями напоминает урчание кота, подбирающегося для прыжка. – Как бы это не показалось странным, но картографической съемки этого района, вероятно, никогда не производилось…

Гул недоверчивых голосов прерывает рассказчика, и ему приходится повысить голос.

– Да, да! – говорит Доцент. – Не удивляйтесь. Года три назад я пытался получить разрешение на проведение раскопок в этом месте, но получил полный отворот-поворот не только от чиновников местных администраций, МВД и так далее, но и от ректора нашего института! «Старик» меня вызвал. Увещевал поначалу, а потом намекнул на… Ну, в общем, выпер меня с моей заявкой, на которой размашисто накарябал красным: «Бесперспективно, антинаучно. Пустая трата средств института! Не разрешаю!» Словом, внятного пояснения запрета я ни от кого не получил, от меня попросту отмахивались! И странно отмахивались, с подтекстом. Не суйся, мол! Что же там такое? Пролистал я книгу Карпинского. Да, ту самую, что я всем рекомендовал… Дотошности этого человека, скрупулезности в собирании фактов и осторожности в их толковании можно только позавидовать. Так вот, в его «Истории родного края» я ничего не нашел! Дотошный Карпинский умолчал обо всем, что имело отношение к интересующему меня району! От описаний рельефа и участков залегания разнообразных пород, до легенд и мифов коренных народностей, в которых, несомненно, должна быть отражена недоступность этого места… Я был озадачен и в то же время возбужден. Современному историку редко выпадает случай наткнуться на «белое пятно», да еще, так сказать, у собственного порога. Как педагог, и тем более, как ученый я не мог оставить эту тему просто так. Была, правда, еще не слишком приятная мысль, что вся тайна связана с военными. В этом случае можно было ставить крест на любых попытках что-либо выяснить…

– Да ну, – сомневается вихрастый паренек, крепко сбитый, упругий, как молодой груздок, – Какие у военных тайны? Все вероятные противники теперь в друзьях числятся. К тому же будь там «объект», была бы и инфраструктура – дороги, техника, люди, «запретки», – всё в карман не спрячешь…

– Слишком смелое и категоричное обобщение, юноша, – замечает Доцент, – Будущему историку – не к лицу. Тем более, что вы еще не дослушали…

Парнишка смущается, а девчонки хихикают.

– Так вот, – продолжает Доцент. – Неделю я провел в областном архиве. Кипы документов скапливались на столе: подшивки газет, отчеты геологических и картографических экспедиций, мемуары краеведов и еще много чего. И знаете, что?

Он делает эффектную паузу, якобы для того, чтобы поправить поленья в костре…

– Ну, не томите, Сергей Павлович!

Вызывающе красивая девушка, загорелая, так как чаще других появлялась на раскопе в открытом купальнике, вскидывает руку. Даже сейчас, когда вечера и ночи становились по-осеннему прохладными, она в шортах и майке, стройные ноги вытянулись к костру, кожа на бедрах отливает медью.

Доцент кивает, довольно жмурясь.

– Во-первых, карты области, составленные по отчетам трех картографических экспедиций 1926, 1954 и 1978 годов имели разночтения именно по этому району, – говорит он, палец проводит по карте маленькую окружность и замирает, приглашая студентов полюбоваться зеленой кляксой в начале коричневатых отростков Янецкого Алатау.

Заинтригованный рассказом, Леха тоже заглядывает в карту вместе со всеми: загадочный участок ничем особенным не выделяется среди безбрежного моря такой же зелени и охры, только почти под пальцем Доцента, у края обломанного ногтя, взгляд цепляется за крохотную точку с подписью «Каранаково».

– Правильнее сказать, – продолжает Доцент, – что относительного этого участка, карты были совершенно разные…

Студенты обращаются в слух. Лёха невольно вытягивает шею.

– На карте тридцать второго года выпуска, отпечатанной в типографии Сочмарово, под эгидой Института геодезии и картографии, здесь было отмечено множество мелких озер. На карте пятьдесят шестого, выпущенной уже в Москве, обозначена ровная, как стол возвышенность, изменяющая очертания Загряжного хребта, а в восьмидесятом вышла вот эта самая карта, которую вы видите: довольно сложный рельеф и впадина, чуть ниже уровня Западно-Сибирской низменности…

– Но это же… невозможно! – восклицает Оксана.

– Я тоже решил, что подобные несоответствия отнюдь не есть ошибка картографов. Это не бирюльки. Начальник экспедиции двадцать шестого года, Краско Андрей Еремеевич, из «бывших», военспец и выпускник Академии Генштаба царской России! Мало того, что среди слушателей этой конторы неучей не было, учитывая его происхождение, он просто не имел права ошибаться. Могли и шлепнуть под горячую руку. Время было непростое… Так что, переворошив кипу разномасштабных карт еще один раз, я вновь подумал, что поддерживать такую неразбериху в отображении рельефа на протяжении нескольких десятков лет и в таких масштабах (представляете сколько карт было выпущено за это время?!!) по силе только централизованным структурам государственного уровня: военным, КГБ, и так далее. Даже в наши расхлябанные времена, только инерция столь тщательно отработанного механизма сокрытия истины, не позволила бы за здорово живёшь разобраться в причинах. Я же на собственном опыте убедился в противодействии… э-э-э научной любознательности.

– Но может быть, одна, правильная карта, все-таки есть? – предполагает Пустырникова. – Кто-то же наверняка там побывал… в этой долине…

– Да, конечно. Но уверен, этому кому-то было не до топографии, – отвечает Доцент. – Есть ведь еще и «во-вторых»…

Кто-то из студентов подбрасывает несколько заготовленных поленьев в костер, который выбрасывает сноп искр. Остальные не двигаются. У Лёхи от долгого сидения на корточках затекают ноги, но он это едва замечает.

– Столь обескураживающие результаты поисков заставили меня призадуматься, – продолжает Доцент, отхлебнув из мятой железной кружки остывшего, черного как деготь чая. – Делать запросы в центральные архивы по материалам экспедиции Краско я не мог, но был уверен – искать нужно именно здесь – последующие экспедиции, скорее всего никогда не посещали этот район. Поразмыслив, я занялся поисками каких-либо документов относящихся к снабжению экспедиции Краско: продовольствие, амуниция, приборы, оружие и боеприпасы… И, представьте себе, нашел! Каким образом пачка ведомостей хозяйственного аппарата областного ГПУ, осела в сочмаровском обкоме партии, мне не понятно, но к дрянным лиловым копиям ведомостей на получение соответствующих припасов были подшиты собственноручные! отчеты Краско! Я не верил своим глазам! Редкая удача! У меня тряслись руки, когда я начал разбирать документы…

4

Леха брел, едва передвигая ноги.

Опустив голову, он смотрел вниз, но, кажется, вновь выглядывал из-за плеча Доцента, расстелившего на коленях карту, слушал сиплые пояснения уже малость «вдетого», но все еще ученого мужа. Каранаково было там, недалеко от того места, которое по словам Доцента на разных картах рисовали по-разному. И что? Он ещё рассказывал…

Дикой впереди закашлялся.

Оптимизм его несколько поувял. Он вертел головой, высматривая место для отдыха. Когда пробивали просеку, тяжелые грейдеры, выравнивая полотно, выскребли землю на изрядную глубину. Теперь справа и слева от дороги тянулись почти отвесные двух-, трехметровые стены суглинков с торчащими там и сям корнями деревьев. Выбраться по ним наверх, на травку – нечего было и думать. Только через пару километров нашлось подходящее место и Дикой, не говоря ни слова, полез наверх.

Он выбрал подходящую полянку метрах в пятидесяти от дороги, объявил привал, сноровисто ощипал и распотрошил курицу. Милосердная тень старой березы, накрыла бивак широкой прохладной ладонью.

Чрез час они лежали в траве, сыто и пьяно пуская дым в небо.

Ветерок обдувал разгоряченные тела. Береза нашептывала что-то успокаивающее и приятное. Одуряюще пахло поздними лесными цветами. Сочные краски осенней тайги радовали глаз, и кусочек высокого неба такой пронзительной синевы, что спирало дыхание и давило слезу, тихо был над ними и миром – таким спокойным и замечательным местом, приятным во всех отношениях.

По обыкновению, разомлевший Дикой пустился в половые фантазии, которые и фантазиями-то назвать было нельзя, щедро сдабривая их случаями из личного опыта.

Лёха его не слушал, посекундно проваливаясь в дремоту, выныривая ненадолго под березовый зелено-синий шелест и Диковское:

– …ладонь видишь? Титьку накрою и сразу размер скажу.

Потом…

…Студенты заваривают новый котелок чая. Лёха тоже получает обжигающую ладони кружку. Доцент говорит:

– В экспедиции участвовало двенадцать человек. Оборудование для съемки Краско привез из Москвы. С ним прибыло три человека, остальных набрали на месте. Со склада хозотдела ГПУ Краско получил две винтовки Мосина, три винтовки системы Бердана, два нагана и полторы тысячи патронов к ним. Кроме того – муку, крупу, соль, сахар, чай. Шесть комплектов армейского обмундирования, четыре пары сапог, двенадцать комплектов накомарников и седельных сум. Овес и лошадей Краско получил из конюшен шестой кавалерийской дивизии, расквартированной в Сочмарово. Месяцем позже, в Семеновской фактории, в ста пятидесяти километрах от Сочмарово и тридцати от Долины Тени, Краско получал провиант дополнительно, из расчета на двенадцать человек и столько же лошадей. Еще месяц спустя, в той же фактории, Краско получал провиант на трех! человек и реквизировал под расписку трех лошадей. Я смотрел на опись имущества экспедиции до ее выхода из Сочмарово, сделанную аккуратным почерком Краско и сравнивал ее с распиской. Сходство почерка было несомненным, но казалось, что писали два разных человека! Вся каллиграфическая отточенность исчезла бесследно: рваные неровные строчки, прыгающие буквы, перо дважды рвало плотную бумагу. Двумя днями позже Краско подписывал акт сдачи полученного имущества. В графах относящихся к оружию, амуниции стояло «утр». Утрачено! Я не знал, что и думать… Краско расстреляли в тридцать седьмом, по делу Тухачевского. Шапошников пытался заступиться за однокашника, но ничего не вышло. Это я знал и раньше, но теперь, в свете своих находок начал подозревать, что причины «убрать» Краско могли быть несколько иного плана. Формально, экспедиция была успешной: новые карты в тридцать втором году вышли и очень недурные. Но утраченное оружие, пропавшие лошади, а главное девять человек, которым провиант уже не требуется, это, знаете ли, наводило… вкупе с остальным. Никогда! Понимаете, никогда, я не слышал ничего интригующего, что было бы связано с этим местом! Никаких легенд, никаких побасенок ученой братии, никаких намеков в трудах по истории нашего края! Господи! Я и сам-то чисто случайно хотел провести там пробный раскоп, просто предположив, что кочевое племя, чье капище мы сейчас исследуем, не могло не обратить внимания на столь привлекательный – по карте! – участок близлежащей территории. В общем, у меня в руках был хороший материал для исследования, которое могло послужить основой докторской диссертации, а, может, и для книги! Конечно, я себя сдерживал! Мало ли! Время было, как я уже сказал, неспокойное. Остатки семеновских банд и хунхузы шастали через границу с китайской стороны, золотоносные реки привлекали массу старательского народа, в тайге бесчинствовали несколько банд из местных мужичков, что били и белых и красных и хунхузов и семеновцев. Помните Колненского? Только в двадцать восьмом году его заимка была разгромлена, а сам он расстрелян. Всё следовало проверить, перепроверить, сопоставить, выяснить и еще много чего. Памятуя о реакции властей и старика-ректора, я действовал очень осторожно. Много времени проводил в архивах и областной библиотеке, отыскивая малейшие намеки на что-нибудь этакое… Через неделю мне захотелось все бросить. Информационный вакуум. Ничего! Вообще ничего! Я никак не мог понять, в чем дело. Мне стало казаться, что я все выдумал и увидел нечто, где его никогда не было, вроде героев «Маятника Фуко». У меня наступил… м-м-м… период…

«Запой», – усмехается Лёха в темноте. – «Это называется – запой»…

– …Я почти перестал заниматься, так захватившим меня поначалу, исследованием, но даже тогда мысли вертелись вокруг несуразностей с картами, отчетами Краско, странной реакции ректора на мой безобидный план учебной практики четверокурсников. Днем, ночью, на лекциях, на заседаниях кафедры, семинарах и даже дома во сне… Ум мой не мог оставаться в покое и, в конце концов, выдал простенькую, но как оказалось, плодотворную идею. Дело в том, что поиски мои ограничивались в основном двадцать шестым и последующими годами. То есть, я попался на тот же самый фокус, который был проделан с топографическими картами. Если кто-то постарался там, то уж наверняка позаботился о том, что бы закрыть доступ к какой-либо информации о Долине Теней в другом месте. Но что если поискать в документах ранних лет? На следующий день как ошпаренный я помчался в архив и был вознагражден. После трех часов возни с документами времен «военного коммунизма», я наткнулся на личный дневник комиссара Апухтина, который в девятнадцатом и двадцатомм годах несколько раз проходил с отрядами красноармейцев по таёжным деревням и заимкам. Цель этих рейдов была неясна. Линии фронта, как таковой, в этих местах не существовало. Отряд действовал на манер современных диверсионных групп, передвигаясь, по возможности, скрытно, выискивая точно такие же небольшие отряды белочехов и прочих отщепенцев колчаковского воинства, вступал с ними в короткие, кровопролитные столкновения, оставляя раненых по хуторам и заимкам, попутно реквизируя провиант и лошадей. Я перелистывал дневник, пробегая глазами строчки. Там было много личного, вкупе с идеологическими рассуждениями о мировой революции, – откровения Апухтина меня не очень занимали, – как вдруг, откуда-то из середины тетрадки выпал сложенный плотный листок. Разумеется, я его развернул… Это была нарисованная Апухтиным карта и маршрут движения отряда, от Сочмарово до села Каранаково. И там, у Каранаково, у самой границы листка, рука Апухтина вывела неровную окружность и жирный знак вопроса внутри. Под этим незамысловатым художеством было написано: «Ызыл-Кара'н Даг – Долина Теней». Вот оно! То самое оно! Обмирая от предвкушения, я лихорадочно листал тетрадку в надежде, что вот, сейчас, на следующей страничке… А следующей странички не было! Точнее несколько страниц были вырваны с корнем, а с ними и мои надежды. Последняя запись гласила: «Тов. Дрозда и Курбатова оставляем у Крылатихи. Бабка – элемент тёмный. Не то знахарка, не то колдунья. Живёт особняком, на отшибе… Эх, разъяснить бы её, да некогда. Уходим за штабс-капитаном Бортневским на ту сторону Загряжного хребта, через «Ызыл Кара'н Даг»… И всё. Черт! Дальнейшие поиски ни к чему не привели. Через неделю я рассвирепел и пошел к ректору. С порога кабинета я спросил: «Что такое «Ызыл-Кара'н Даг?» Старик побагровел. Вы счастливчики, потому что не ведаете, что такое багровеющий ректор. Человек он крутого нрава, всю войну прошел в разведке, полный кавалер орденов солдатской славы, не считая других наград, при случае, не брезгующий соленым словечком. Я струхнул, но гроза так и не разразилась. Ректор рассмеялся. «Палыч, ты всегда страдал интеллектуальным снобизмом!», – сказал ректор. – «Иначе не спрашивал бы о том, что известно любой домохозяйке»…

– Сибирский треугольник! – восклицает вихрастый.

– Что?

– Какой еще треугольник?

– Вот-вот, Лахтин, – говорит Доцент, перекрикивая недоуменные возгласы, – Я всегда подозревал, что гипотезы в своих работах вы черпаете из бульварной прессы…

– Сергей Павлович, объясните же… – просит Оксана.

– Да, ребята, есть у меня такой грех – не жалую я всякий антинаучный бред вроде сайентологии, уфологии, магии, баек о крысах величиной с поросенка, плодящихся в заброшенных шахтах и питающихся младенцами. Близкие знакомые знают о моем неприятии и давно не заговаривают в моем присутствии на подобные темы. Но в данном конкретном случае вышел у меня явный прокол…

Доцент разводит руками.

– Ректор меня и просветил. С шуточками, да подначками… Оказывается «Ызыл-Кара'н Даг» или, действительно, «Долина Теней» – некая аномальная зона по аналогии с Пермским треугольником. Территория с небывалой энергетикой, как теперь модно выражаться, опасно воздействующей на человека. Там невозможна фото– и видеосъемка. Случается там разное, небывалое. Люди, попадающие туда, теряют ориентацию, испытывают странные ощущения и так далее. Желающие могут почерпнуть полный пакет этой, с позволения сказать, полезной информации на сайте сочмаровских любителей «иного», вот Лахтин вас адресует. Регулярно на этом форуме публикуются отчеты разных экстремальщиков о путешествиях в Долину Теней и обратно с леденящими душу подробностями, на любой вкус…

– Так как же… мистификация? А карты? А записи Апухтина? Что случилось с экспедицией Краско?

– Нет, ребята, загадка Долины Теней, безусловно, существует. Думаю, что и Краско, и Апухтин столкнулись с ней напрямую, и эти столкновения закончились трагически для многих. Для кого-то сразу, для кого-то – много позже. Уверен, что имеются и документы, подтверждающие это. Необычность этого места, как и его опасность несомненна…

– Откуда вы знаете?

– Год спустя, на чьем-то дне рождения, я вновь услышал о Ызыл-Кара'н Даге. Ученая братия непоседлива и любит путешествовать. Среди моих знакомых много людей серьезно увлекающихся туризмом. Один из них, имени его называть не буду – вполне возможно, что вы его знаете, – вел группу по обычному маршруту невысокого класса сложности. Маршрут был проложен довольно далеко от Долины, но некоторые юные умы были слишком взбудоражены близостью столь великой загадки. Двое достаточно опытных подростков лет пятнадцати тайно покинули туристический лагерь, оставив объясняющую их намерения записку. Мой знакомый утром пустился их догонять, оставив основную группу на попечение напарницы. Он надеялся перехватить ребят, но опоздал. Одного, сильно израненного, нашел в Каранаково у какой-то старушки, видимо, после того как тот вышел из Долины Тени. Насколько я помню рассказ, старушка оказалась бывшей фельдшерицей и выхаживала парня, как могла, а вот его товарищ пропал навсегда…

– Что там случилось?

– Я тоже спросил об этом. Разве найденный парнишка ничего не рассказал? Они проникли в Долину? Что произошло? Что стало с выжившим? На что знакомый ответил: «Он стал растением»…

– Что это значит?

– Не уточнял. Расспрашивать «как, да что» у человека, которому вся эта история стоила полутора лет тюрьмы, мне как-то не хотелось. К своему рассказу он добавил только одно: «Нельзя исследовать радиацию с каменным топором». Думаю, он хотел сказать, что праздное любопытство, не должно быть причиной посещения подобных мест. Теперь он наверняка солидарен с теми, кто много лет не допускал распространения информации о Долине…

– А вы? – спрашивает Оксана.

Доцент молчит долго, словно не собирается отвечать, но Лёха все же слышит:

– Я не хотел бы стать «растением»…

4

– Вставай!

Леха вздрогнул от очередного пинка в бок и замычал, проговаривая в ускользающем сне последние слова Доцента. Разлепил веки, осоловело таращась окрест. Солнце висело над деревьями низко, еще яркое, но уже подернутое тонкой багровой пленкой надвигающихся сумерек. Длинные тени лежали поперек поляны от края до края, и ветер шевелил их неровные, размытые очертания. Дикой энергично и зло копошился рядом, перетряхивая рюкзак. Леха смотрел на его спину с дергающимися лопатками. В затуманенное сивухой сознание с трудом просачивались мысли о том, кто они, что здесь делают и что им еще надо сделать. Леха тяжко вздохнул…

– Не стони, не стони, бля, – сказал Дикой, – Расстонался он тут, сука…

Сам же проспал и выступает, подумал Леха, поднимаясь. Его качнуло, поляна под ногами слегка поплыла, в голове загудело. Губы пересохли сразу же, захотелось пить, но он благоразумно промолчал.

– Чё стал враскоряку? Бери байду, – Дикой ткнул штангой в аккумулятор, повернулся и зашагал к просеке.

Лёхе пришлось поторопиться. Он семенил за Беней, подбрасывая аккумулятор на ходу, в напрасной надежде перехватить непослушную штуковину удобнее. Сразу выступил пот. Везде, где только можно, кажется, даже там, где и пор не было. Они резво ссыпались на дно просеки, сбивая сухую глину со склона, и Дикой, недолго раздумывая, повернул направо. Леха, имеющий лишь смутное представление о той стороне, откуда они пришли, не сразу обратил внимание на то, в какую, собственно, сторону они идут теперь. Дикой взвинчивал темп. Сколько мы проспали, думал Леха, и мысль эта прыгала в голове, как жаба. Сейчас, видимо, часа четыре или даже пять. Вот они прикорнули!.. Ни хрена себе! Обратно идти часа два, до раскопа и до лагеря еще минут пятнадцать. А банку самогонки, ну, ту, которая неполная была, они выжрали! Это ж, по сколько на нос пришлось, это ж… грамм по триста пятьдесят будет… Неудивительно, что так болтает, – поспали-то всего чуть. Голова кругами ходит, и ноги заплетаются, на старые-то дрожжи…

А куда мы собственно так бежим?!! И вообще – куда?!!

Просека становилась странной: дорожное полотно суживалось, деревья выползали на ржавые склоны, нависая над дорогой, чьи колеи становились уже. Вот возник травянистый гребень посредине, а склоны все понижались и муравели ползучими травками. Вроде, от деревни не так было все?.. Кажется… Черт! Да не уж-то он в это Каранаково прет?!! Куда к черту!? Сомлеем, угорим… Нет же там ни хрена! Ноги собьем только!

– Слышь, Вениамин, погоди, – Леха сбил-таки дыхание и пыхтел с натугой, – Да стой ты, черт!

Дикой остановился.

– Ну?..

Ему тоже не особенно ровно дышалось, и пота на костистом лице было не меньше, вот только маленькие глазки блестели с прежним задором.

– Мы… это… куда?..

– Туда, – кивнул Дикой, – в Каранаково…

Ему было наплевать на Лехины переживания, страдания, немощь, что тому пятьдесят и на то, сколько еще тот будет таскать болванку аккумулятора. В свете стоящих перед ними задач, в текущем, так сказать моменте, все это не имело значения. Пусть хоть на карачках ползет и зубами, зубами…

Аккумулятор упал в траву с глухим стуком. Дикой непроизвольно дернулся – подхватить: банка же треснет, а Доцент потом с говном съест за своего ржавого «жигуля»…

– Сам неси, понял! – сказал Леха.

– Чего?..

– Хер в очо! Вот чего!

Верхняя губа задралась, обнажив ряд мелких, почти коричневых зубов. Леха втянул голову в плечи, трясущиеся пальцы сжались в крохотные, по сравнению с «дыньками» Дикого, кулаки. «Гнус» сопел, как закипающий чайник и смотрел исподлобья. Ишь, крысеныш, ощерился, подумал Дикой без особого удивления. Вспышка Лёхи его не смутила и уж тем более не испугала – еще чего! Обломаем… Дикой слегка подбросил в руке штангу магнитометра и коротко, без замаха ткнул Лёху в живот. Положил штангу на землю, снял с шеи ремень, поставил прибор рядом и, шаркая сапогами, подошел к корчившемуся на земле Лёхе. Присел на корточки, пошарил в Лёхином кармане, выудил папиросу и закурил.

– Ты за базаром-то следи, – сказал Дикой, пуская дым в страдальчески искаженное лицо. Сказал без злобы, вроде, как пояснил. – А потом, самогон, значит, выкушал и все?! Поимел удовольствие за обчественный счет и под кустик, полежать? Молодец!..

Леха слабо сучил ногами. Он лежал с закрытыми глазами, прижимая руки к животу. Голос Дикого доносился слабо, издалека. Воздух еще не слишком хорошо просачивался в легкие, и радужные пятна плавали под веками. Жесткая пыльная трава колола щеку и лезла в ухо.

– Так не делается, родной, – расслышал Леха более отчетливо, – Ты ж не чушкан какой, а я тем более. Чё ты ерепенишься? В залупу полез, дурачок. Тут пройти осталось – хрен да маленько…

Леха открыл глаза. Бенино лицо висело над ним, как щербатая луна. Страхолюдный он все-таки. Как с ним бабы спят, чертом косматым…

– Как же, «маленько», – сказал Леха. Злость испарилась, оставив привычную ко всему покорность. Он не был бойцом. Все его немногочисленные битвы остались в прошлом. Обижаться и свирепеть было роскошью для него непозволительной. Леха вздохнул осторожно, прислушиваясь к себе. Где-то на середине вдоха невидимое острое колено надавило на живот. Лёха выдохнул. Могло быть и хуже. – Идем, идем. Семь километров прошли давно. Где твоя деревня!? Заблудимся, к такой-то матери…

– Ха! – сказал Дикой и хлопнул Лёху по плечу, – А еще художником был… Это верст до Каранаково семь, а верста-то поболее километра будет… раза в два… Так что скоро уже. Вот и сверток, налево…

– Это почему это – «налево»? – упрямился Леха, поднимаясь на ноги. Колени подрагивали. Дорога налево от развилки выглядела куда более заброшенной, чем прямопуток. Идти туда не хотелось. И даже не потому, что устал, а вертелась в голове какая-то паскудная мыслишка, что-то нехорошее, связанное с этой деревенькой. Вот, как бабка сказала: «Каранаково», так и свербело что-то и скребло на душе, а что? Леха никак не мог сообразить. Доцент опять же рассказывал нехорошее что-то… За ходьбой, суетой, и уж тем более на привале, смутное беспокойство отступило в тенёк, но осталось, словно грязно-серая проплешина льда на склоне глубокого оврага поздней весной. Не враз угадаешь что это, а холодком несет…

– Потому, – отвечал между тем Дикой, поднимая свой скарб и пристраивая штангу на плече, – Потому, милый, что карты читать – уметь надо, и на местности ориентироваться. Пропадешь здесь иначе…

– Ну и что?

– А то! Балдоха на юго-западе, север там. Нам по карте от этих, – Беня махнул рукой в сторону поверженной ими в смятение деревеньки, – Чуть к востоку, а стало быть, тут – налево…

– Ну, может быть…

По мнению Лёхи, север тут ничем не отличался от запада или юга. Кой хер тут разберешь, где что? Лес кругом, неба толком не видать…

Дикой рассмеялся, дребезжащим смехом.

– Что ты булькаешь, дурилка картонная! – сказал он сквозь смех. – Ты электростанцию нашу бери, и айда. Стоять особо некогда, скоро темнеть начнет, а нам обратно выйти, на большак, надо засветло.

Дикой зашагал, увлекая за собой Лёху.

– Ты если не знаешь, то я знаю, – говорил он на ходу, не оборачиваясь, – Я тайгу потоптал – ого! Каранаковых таких повидал – будь здоров! Деревня в тайге – штука хитрая. Если помирает, то помирает долго, со скрипом… И в таких вот умирающих деревнях, люди живут годами. Их как бы и нету вовсе, а они есть… И живут себе и хлеб жуют, и что самое приятное – самогон гонят.

– Всё соврала, старая! – сказал в спину напарника Леха, – По злобе соврала, запутывает…

– Опять же, бегут из города отдельные всякие… Найдут такую деревеньку и живут себе потихоньку. Хозяйство держат, пасеки… А пчелы – это медовуха. Сечешь!? Им то и хорошо, что на бумаге их как бы нету совсем. Начальство не заедает… Дороги, какие к ним, зарастают потихоньку… Участковые не ездят. Сами себе они там, по каким хотят законам… и на хер им твоя цивилизация не нужна!..

Дикой остановился: дорога раздваивалась еще раз. Оба ответвления походили на тропки, по которым и телега еле-еле проедет. Лес подступил к колеям, усыпанным старой хвоей и листвой, вплотную. Здесь было сумрачно и прохладно. Тонкий комариный писк висел над дорогой, обещая скорые проблемы. Леха передернул плечами. Правая ветка, – прямая, – метров через двадцать от развилки густо заросла кустарником и угадывалась, только потому, что деревья были здесь вырублены. Левая – почище, но в густой тени. Кроны деревьев сходились над ней, почти полностью перекрывая свет.

Дикой свернул налево и прибавил шаг.

Кое-где пробивались солнечные лучи, но уже золотисто-багровые, предзакатные. Они пронзали серо-зеленую тень копьями умирающего света. Идти становилось все тяжелее: много травы, старых обломанных веток. Хвоя пружинила под ногами, шаги заглушал казенный шелест брезентушных штанов, да сопение пешеходов. Леха выдохся. Волны тяжелого равнодушия накатывали все чаще и чаще. Он не обращал внимания на окружающее и не заметил, что Дикой перестал нести околесицу и вообще замолчал, хотя поначалу подбадривал напарника то обещаниями целой цистерны самогона, то еще одной курицей, то скорым отдыхом. Леха оставался безучастным, силы быстро уходили, причем только на то, чтобы держаться на ногах, а необходимость их переставлять начинала казаться непосильной. Аккумулятор повис гирей в немеющих руках, вытянувшихся, как у обезьяны. Кусты цеплялись за одежду, за ворот сыпались колючая труха.

Потом дорога кончилась.

Дикой объявил привал. Покурили, примостившись в каких-то лопухах, папоротнике. Молчали. Дикой – тяжело, а Леха обессилено. Разговаривать не хотелось. Какие тут разговоры…

Дальше Дикой попер без дороги, с хряском и кряканьем врубаясь в непонятную, но цепкую растительность. Леха волочился следом, спотыкаясь от грубых рывков кабеля. Он сипел, кряхтел и булькал, как дырявый чайник. Мир сузился до размеров спины Дикого – грязно-зеленой, мятой энцефалитки, рассеченной ремнем прибора, с безобразным наростом вещевого мешка. Несколько раз обходили буреломы – серо-белые нагромождения мертвых деревьев. На дне очередного оврага, наткнулись на родник.

Покурили еще, запивая ледяной водой тошнотворный привкус дрянного табака.

Леха уже знал, что они заблудились и до ночи никуда не выберутся. Когда Дикой стащил с шеи прибор и зашвырнул его вместе со штангой в папоротники, Леха подумал, что, возможно, они не выберутся никогда. Мысль оставила совершенно равнодушным, куда большее оживление Леха испытал оттого, что ему не надо больше нести аккумулятор. У него даже шаг стал шире, спина распрямилась, нет-нет, а с губ то и дело срывалось почти музыкальное мурлыканье. Дикой косился через плечо, и только кожа туже обтягивала скулы. Он не пытался ориентироваться, просто ломил, как секач с налитыми кровью глазами.