Текст книги "Дары и анафемы"

Автор книги: Андрей Кураев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Андрей Кураев
Дары и анафемы

ЧТО ХРИСТИАНСТВО ПРИНЕСЛО В МИР

Для многих людей двухтысячный год – это повод заговорить об устарелости христианства. Вслушайтесь в голос человека, входившего в государственный российский комитет по встрече юбилея – “Среди движений-2000 моё любимое носит название “Зеро”. Его сторонники, мусульмане африканского происхождения, живущие в Америке, во избежание религиозных распрей предлагают обнулить календарь. Они боятся, что с наступлением 2000 года, когда христиане будут праздновать победу своей религии, со стороны фанатиков других вероисповеданий последует мощный террористический взрыв. Поэтому единственным спасением может стать объявление 2000 года годом “Зеро”, не отягощённым ничьим рождением. Начнётся новый отсчёт времени, и, возможно, вокруг такого календаря объединятся люди разных религий”. Так, во имя “мира между религиями” у христиан будет отобрана их святыня. Марат Гельман, чьи мысли только что были процитированы, придумал и символику встречи “года Зеро”, которой начали украшать даже государственные юбилейные мероприятия: цифра ХХХ стилизована под песочные часы с тремя чашечками, в двух из которых “песок просыпался, а в третьем только начинает”[1]1
  Гугель А. Год “Зеро” – последний или первый? Встретим апокалипсис с энтузиазмом, призывает известный галерист Марат Гельман // Век. 1999, № 34 (349). Гельман готовит и свою собственную экспозицию к началу нового тысячелетия. Одну из её частей составляет “исследование Библии с точки зрения Уголовного кодекса”. А чего стесняться – “да этот суперновый год на самом деле – модное коммерческое предприятие, шанс заработать, который даётся раз в тысячелетие”


[Закрыть]… Мол, время христианства истекло.

Что ж, значит надо задуматься над тем, что именно христианство принесло людям. Как объяснить людям светского склада, что дары, принесённые христианством, не устарели?

И поскольку речь идёт о диалоге с людьми светскими, это означает, что сначала разговор пойдёт о том, что важно в их системе ценностей, но менее важно в нашей, христианской. Для светских людей важна культура, то есть то, что для христиан является чем-то вторичным и служебным. Сравните две фразы: «Троице-Сергиева Лавра является центром древнерусской культуры» и «Основатель Троице-Сергиевой лавры Прп. Сергий Радонежский ушёл в пустынь для того, чтобы создать центр древнерусской культуры». Первая из них очевидно верна, а вторая столь же очевидно нелепа. И, значит, культура вторична по отношению к собственно духовному подвигу… И все же сейчас речь пойдёт о переменах в культуре.

Но прежде начала этого разговора я вынужден сделать предупреждение. Христианство раскрывает свою новизну через сопоставление с тем миром, который оно пришло обновить. Нельзя сказать, чтобы весь мир согласился на это обновление. Поэтому языческий мир не остался в прошлом: и сегодня он противопоставляет себя христианству. Хорошим тоном, например, считается высмеивать «нелепости библейских мифов». Что делали в подобной ситуации древнехристианские апологеты? – Они совмещали защиту Священного Писания и разъяснение христианской веры с обнажением нелепиц, противоречий и безнравственности в мифах самих язычников.

Правда, древним апологетам было проще вести свою полемику: их современники знали свои мифы, и порой достаточно было лишь намёка на самый гнусный из них – и становилось понятно, что, имея такое бревно в собственном глазу, язычники весьма некстати пустились на поиски сучков в Евангельском оке. Сегодняшние неоязычники сводят язычество просто к «близости к природе» и абстрактному «космизму». Что ж, тем более необходимо показать им, что такое реальное, историческое язычество. Не то, которое они реконструируют по своему вкусу, пользуясь двумя-тремя брошюрками, а то, которое существовало в действительности, которое предшествовало христианству и сопротивлялось Церкви.

Если же ставить задачу ознакомления с реальным, неприукрашенным язычеством – то надо быть готовым к тому, что некоторые, мягко говоря, малопривлекательные вещи вылезут наружу из языческих кладовок. Некоторые цитаты из языческой литературы и образцы языческой мифологии, которые встретятся читателю в этой главе, могут показаться довольно-таки неприличными. Прошу прощения за это у православного читателя, но наши светские современники порой столь тщательно забивают себе и голову, и нос, что им бывает очень трудно объяснить, что вот эта вот штука издаёт вонь, а не аромат. “Что вы, что вы! Зачем же так нетерпимо, так категорично! Может, это фиалки!”. И пока не подведёшь их к соответствующей куче вплотную и сапогом не расшевелишь лежащее, они будут твердить свою мантру про “общечеловеческие ценности” и “одинаковую духовность всех религий”[2]2
  Внимание православных читателей обращу на то, что и у древних Святых Отцов считалось в порядке вещей без ретуши представлять пред глаза читателя смрадные страницы еретических и языческих теорий и практик. «Особенно грязные пороки приписывает Епифаний египетской секте гностиков – фивионитов или варвелитов (некоторые из этих описаний поэтому и опущены в русском переводе)» (Иванцов-Платонов А. М. Ереси и расколы первых трех веков христианства. М.,1877, с. 295).


[Закрыть].

Впрочем, и православному читателю будет полезно сопроводить эту нашу экскурсию, чтобы осознать глубину различий между христианством и язычеством. Ибо ты не будешь иметь верное представление о своём доме, пока однажды не выйдешь из него и не посмотришь на него извне.

Так что же христианство внесло в человеческий дом, а что попробовало вымести из него?

Самые важные устои любой культуры – это сумма представлений человека о себе самом, об истоках и целях своего бытия в мире, о самом окружающем мире и его отношениях с Богом. Вот именно в этом базовом опыте самопознания христианство и произвело наболее значительные сдвиги.

1. ВСЕГДА ЛИ ПЛОХА ФАМИЛЬЯРНОСТЬ?

Первый дар, принесённый христианством людям – это право прямого обращения к Богу, право обращаться к Богу на «Ты». Человек вновь обрёл то, что Тертуллиан, христианский писатель III века, назвал familiriatas Dei, т. е. семейственную, дружественную, сердечную близость с Богом (см.: Тертуллиан. Против Маркиона. 2, 2).

Нам кажется сегодня естественным, что религиозный человек молится к Богу. Но в до-христианском мире Бог мыслился находящимся вне религии. К Богу молиться было нельзя. Молиться надо было Господу.

Слова «Бог» и «Господь» в истории религии отнюдь не синонимы. Самая суть язычества в том, что эти понятия разделяются и относятся к разным религиозным реалиям. Язычник убеждён, что первичный бог, Первоначало не действует в мире.

Общеизвестно, что верховное божество у греков носит имя Зевса. Зевс – владыка мира, «Господь». Но является ли он Богом в высшем значении этого слова, т. е. Первопричиной, истоком всякого бытия, Абсолютом? – Нет. Прометей именует Зевса – «новоявленный вождь»[3]3
  Эсхил. Прометей прикованный // Античная драма. М., 1970, С. 83.


[Закрыть]. Согласно Гесиоду, Зевс – потомственный путчист. Первая диада богов здесь носит имена Геи и Урана. Гее не по душе постоянные роды, и однажды Гея, спрятав сына Крона в то место, через которое он явился на свет, «дала ему в руки серп острозубый и всяким коварствам его обучила. Ночь за собою ведя, появился Уран, и возлёг он около Геи, любовным пылая желаньем, и всюду распространился кругом. Неожиданно левую руку сын протянул из засады, а правой, схвативши огромный серп острозубый, отсек у родителя милого член детородный и бросил назад его сильным размахом» (Гесиод. Теогония. 174-181). Кронос-Время, однако, имеет привычку пожирать своих детей («всепожирающее Время»). И когда рождается Зевс – настаёт время мести…

Как видим, «господство олимпийских богов основывается на целом ряде богоубийств. Те боги, от которых произошли боги греков – суть отошедшие, недействительные. Зевс есть отец всех бессмертных, лишь поскольку он отцеубийца. И память об этом несуществующем, раздроблённом боге (Кроносе) всегда стоит между богами, препятствуя их поглощению в единстве Зевса»[4]4
  Трубецкой С. Н. Мнимое язычество или ложное христианство? // Собрание сочинений Т. 1. М., 1907. Публицистические статьи 1896-1905 гг. С. 163.


[Закрыть].

Аналогичные «скелеты в шкафу» были и в преданиях других народов.

Шумеро-вавилонская поэма «Энума Элиш» рассказывает о том, что первичный бог «Апсу первобытный, создатель» оказался магически усыплён своим потомком, богом Эа, и также претерпел кастрацию (от богини Мумму)[5]5
  Тураев Б. А. История древнего Востока. Л., 1935. Т.1. С. 124.


[Закрыть].

У хеттов этот же миф о том, как изначальный бог был лишён своей творческой мощи и был отстранён от дел, звучит так: «Прежде, в минувшие годы, был Алалу на небе царём. Алалу сидел на престоле, и даже бог Ану могучий, что прочих богов превосходит, склоняясь у ног его низко, стоял перед ним, словно кравчий, и чашу держал для питья. И девять веков миновало, как царствовал в небе Алалу. Когда же настал век десятый, стал Ану сражаться с Алалу, и он победил его Ану, и Ану воссел на престоле… Когда же настал век десятый, стал с Ану сражаться Кумарби, Кумарби, потомок Алалу. Кумарби его настиг, схватил его за ноги крепко, вниз с неба он Ану стащил, и он укусил его в ногу и откусил его силу мужскую, и стала, как бронза, литьём она у Кумарби во чреве»[6]6
  Поэзия и проза Древнего Востока. М., 1973. С. 246.


[Закрыть].

То же происходит в угаритской мифологии: Ваал, представляющий четвёртое поколение богов, с братьями атакует небесный дворец Эля, устраняет его и, очевидно, кастрирует (миф эвфимистически говорит: «Нечто упало на землю»). Очевидно, травма слишком тяжела, и Эль (от этого древнего семитского имени – Аллах у мусульман и Эль, Элоах, Элогим как имена Бога в Библии) уже не может быть прежним. Даже когда в мифической истории Ваал на некоторое время устраняется следующим богом (Мотом, союзником Эля), Эль отказывается вернуться на престол. Вновь захватив власть, Ваал требует, чтобы Эль удалился к истокам мироздания – к истокам рек и к пропастям земным[7]7
  См.: Eliade M.Histoire des croyances et des idees religieuses. De l'age de pierre aux mysteres d'Eleusis. Paris, 1976. p. 167.


[Закрыть].

Язычники убеждены, что миром правит не Бог. В языческом богословии «Господь» не является изначальным богом, а изначальный Бог, оттеснённый от дел, становится праздным богом (dеus otiosus) и перестаёт быть «Господом», Правителем. Даже его имя постепенно забывается (Овидий, рассказывая о начале космоса, так говорит о Творце: «Бог некий – какой, неизвестно…» [Овидий. Метаморфозы 1, 32]).

Высший бог или недостижим, или бессилен, или вообще покоится в бездействии. Даже если его не свергли, – он сам не интересуется нашим миром, ибо мы слишком ничтожны, и он делегирует управление миром людей духам низшей иерархии… Миром правят частные и многообразные «Господа» – узурпаторы или «наместники». Каждый из них правит своим «уделом». Подвластным им людям надо уметь выстроить отношения с этими господами, и не стоит тешить себя иллюзией, будто наши молитвы может услышать кто-то другой, Высший и Изначальный…

И вот на этом фоне вдруг звучит проповедь Моисея: Эль вернулся! Тот, Кто создал мир (Элогим – Быт. 1,1.), Тот, кто был Богом покоя (Богом субботы), вошёл в историю людей. Он не утратил Своей силы, и Он не забыл Своё создание. Забудет ли женщина грудное дитя своё, чтобы не пожалеть сына чрева своего? но если бы и она забыла, – то Я не забуду тебя! (Ис. 49,15).

Это – главная новизна дерзкой и радостной проповеди израильских пророков: «Бог есть Господь». Тот, Кто ведёт нас по дорогам истории, – Тот же, Кто нас создал. И Тот, Кто нас создал, есть Высший и Первоначальный. Нет Бога выше Господа. И нет иного Господа, кроме Бога. Да познает народ сей, что Ты, Господи, Бог (3 Цар. 18, 37). Блажен народ, у которого Господь есть Бог (Пс. 143,15). Ибо именно Эль (Элохим, Элоах) – Господь, т.е. субъект Завета с людьми, и создал небо и землю…

То, что первоначально было удивительной привилегией одного народа, – право прямого общения с Наивысшим – Апостолы распространили на всех людей. Это было настолько неожиданно, что даже гностики, околохристианские еретики первых веков нашей эры предпочитали называть Христа Спасителем, но не Господом, ибо последнее имя отождествлялось у них с тираном и узурпатором (см. свт. Ириней Лионский. Против ересей. 1,1,3)

Более того, оказалось, что Бог пришёл к людям не в поисках рабов, а в поиске друзей. Аристотелю кажется очевидным – «Дружба с богом не допускает ни ответной любви, ни вообще какой бы то ни было любви. Ведь нелепо услышать от кого-то, что он „дружит с Зевсом“ (Большая Этика 1208b 30). Апулей приписывает Платону столь же безнадёжный тезис: „никакой бог с человеком не общается,… не утруждают себя высшие боги до этого снисхождения“ (О божестве Сократа, 4-5). Но суровость философов была растоплена евангельской милостью: „Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями“ (Ин. 15,15).

Если языческие народы позволяют себе обращаться к высшему небесному божеству только «как к последней надежде во времена самых страшных бедствий»[8]8
  Элиаде М. Трактат по истории религий. СПб., 1999, Т.1 С.111-112.


[Закрыть], то христианам было даровано право повседневного общения с Ним. К Творцу галактик мы обращаемся с просьбой о ежедневном хлебе…

Одного студента сокурсники, увлёкшиеся модными «целительско-харизматическими» сектами, допытывали: «Вот у нас на наших собраниях такие дивные чудеса творятся! У нас пастор только пиджаком махнёт – и такой мощный дух входит в людей, что они целыми рядами валятся в покой во Святом Духе! А у вас, в вашей так называемой православной церкви – разве есть что-нибудь подобное?! Да разве у вас бывают чудеса?!» Студент, хоть и вырос в верующей семье, однако всерьёз к вере не относился. Не отрекался от веры, но и не воспринимал всерьёз. Все же эти непрестанные наскоки в конце концов «достали» его. И на каникулах, приехав в родное село, он пристал к матери: «Мам, ну ты у нас главная церковница: ни одной службы не пропускаешь. Вот ты мне и скажи: а сегодня в нашей Православной Церкви разве бывают чудеса?… Нет, нет, ты про себя расскажи. Вот в твоей, лично в твоей, жизни чудеса бывали?!» Мать задумалась, а затем говорит: «Ну конечно. Вот этой осенью со мной было прямо настоящее чудо. По радио на следующую ночь заморозки пообещали, а у меня ещё картошка была не выкопана. И я с утра пошла картошку копать… Ну вот, поработала сколько было сил, распрямляюсь, смотрю, а солнышко уже садиться начало. Полдень-то уже прошёл, а я ещё и трети огорода не убрала. И тут я в сердцах Господу и взмолилась: „Господи, ну Ты же знаешь, что мне без этой картошки зиму не пережить! Ну помоги мне, пожалуйста, её убрать до вечера, до мороза!“ Сказала эту молитовку и снова – носом в грядки… И представляешь, ещё солнышко не село, а я всю картошечку-то собрала!»

Это действительно чудо. Но порождено оно глобальным чудом христианской веры: к Владыке всех миров самая простая крестьянка может обращаться с ходатайством о том, чтобы Он (Абсолют!!! Тот, при мысли о Котором немеют философы!!!) помог ей собрать её картошку…

На вопрос Данте: «Я поднял глаза к небу, чтобы увидеть, видят ли меня?» – христианство ответило: «Да, Небеса не слепы. С высот Вечности человек различим. Более того – именно его судьбы находятся в „зенице ока“ Миродержца (см.: Втор. 32,10). Даже sub specie aeternitatis («под знаком вечности») человек не теряется[9]9
  Каббалистическая мистика, кстати, считает иначе: «Существует ли сотворённое? Если смотреть „со стороны Б-га“, то ничто не существует, кроме Него» (Рабби Шнеур-Залман из Ляды. Ликутей Амарим (Тания). Вильнюс, 1990. С. 345).


[Закрыть].

Христианство увидело в Боге – Отца. Не холодный космический закон, а любящего Отца. Отец же не убивает сына за первую разбитую чашку, но ищет защитить своего сына.

Эта уверенность христиан в том, что люди не безразличны для Бога, была непонятна древним язычникам. Во II в. языческий философ Цельс так излагал своё возмущение по поводу христианской веры: “Род христиан и иудеев подобен лягушкам, усевшимся вокруг лужи, или дождевым червям в углу болота, когда они устраивают собрания и спорят между собой о том, кто из них грешнее. Они говорят, что Бог нам все открывает и предвозвещает, что, оставив весь мир и небесное движение и оставив без внимания эту землю, Он занимается только нами, только к нам посылает Своих вестников и не перестаёт их посылать и домогаться, чтобы мы всегда были с Ним. «Христиане подобны» червям, которые стали бы говорить, что есть, мол, Бог, от Него мы произошли, Им рождены, подобные во всем Богу, нам все подчинено – земля, вода, воздух и звезды, все существует ради нас, все поставлено на службу нам. И вот черви говорят, что теперь, ввиду того, что некоторые среди нас согрешили, придёт Бог или Он пошлёт Своего Сына, чтобы поразить нечестивых и чтобы мы прочно получили Вечную Жизнь с Ним» (Ориген. Против Цельса. IV, 23).

Те же аргументы слышим мы и от неоязычников: теософы, в иные минуты столь горделиво именующие самих себя «богами», вдруг становятся странно смиренны именно в этом вопросе. Они говорят, что человек и вселенная несоизмеримы, что человек и земля не могут быть предметом внимания вселенского Разума. А потому – “нужно приучить сознание к малым размерам Земли”[10]10
  Так говорит трактат «Аум» из рериховской серии «Агни Йоги» (Аум, 242).


[Закрыть] и осознать, что мы можем общаться только с «планетарным логосом», только с тем духом, который “проявлен” на “нашем плане”…

Верно – человек и Вселенная несоизмеримы. Но в другую сторону. Как соизмерить человека и Млечный путь? Линейкой геометра человека не измерить. Человек занимает меньше пространства, чем слон. Но онтологически человек существеннее слона. Гора занимает больше места, чем человек. Но именно через историю человеческой мысли, а не через историю вулканов проходит ось эволюции Вселенной. Разве размеры бриллианта соизмеримы с теми шахтами, из которых их выкапывают? Но человек – это существо ещё более редкое, чем бриллиант.

И вот именно эту радость своей найденности, нелишности, замеченности, узнанности – крадёт неоязыческая теософия. Высшее Божество, в соответствии с её учением, не является ни Создателем (Творцом), ни Вседержителем, ни Спасителем. Оно вообще не думает, не действует…[11]11
  По уверению Блаватской, свойствами Абсолютности являются “Абсолютное Небытие и Бессознание” (Блаватская Е. П. Комментарии к “Тайной Доктрине”. М., 1998, с. 71) и про Божественную волю “нельзя сказать, что она действует с пониманием” (Там же, с. 127). “Как можно полагать, что Абсолют думает, то есть имеет какое-то отношение к чему бы то ни было ограниченному, конечному и обусловленному? Это философский и логический абсурд. Даже каббала иудеев отвергает эту мысль” (Блаватская Е. П. Ключ к теософии. М., 1996, с. 77).


[Закрыть] Миром правят «дхиан-коганы»… И теософы спешат разъяснить «сироте»[12]12
  «Человечество есть великая Сирота» (Письма Махатм. Самара, 1993. С. 67). Ср. Платон: «Творца и родителя этой Вселенной трудно отыскать…» (Тимей 28с).


[Закрыть] его статус: твой папа – на самом деле не папа, а так, случайный любовник твоей матери, и вообще он никакой не лётчик, а грузчик из соседнего винного магазина… Тот, Кого ты полюбил, не Бог. Так себе – элохим, «низший ангел»[13]13
  Блаватская Е. П. Тайная Доктрина: Синтез науки, религии и философии. Новосибирск, 1993. Т. 3. С. 186. Христос же и на этот чин рассчитывать не может: «Статус, который Они (Махатмы – А. К.) определили для Иисуса – это великий и чистый человек, который с радостью бы жил, но вынужден был умереть за то, что считал величайшим неотъемлемым правом человека – абсолютную свободу совести; адепт, который проповедовал всемирную религию, непризнающую никакого другого „храма Господня“, кроме человека; благородный Учитель эзотерических истин, которые он не успел объяснить, кто предпочёл смерть разглашению секретов посвящения И, наконец, тот, кто жил за сто лет до начала общепринятого, так называемого христианского летоисчисления» (Блаватская Е. П. Замечания к статье «Статус Иисуса // Блаватская Е. П. Смерть и бессмертие. М., 1998, сс.401-402). Вот так – даже до „дхиан-когана“ не дорос Христос с точки зрения „духовных христиан“…


[Закрыть].

На этом фоне понятна та радость, что переполняет христианского философа III в. Климента Александрийского: «Для нас вся жизнь есть праздник. Мы признаем Бога существующим повсюду… Радость составляет главную характеристическую черту Церкви» (Климент Александрийский. Строматы. 7, 7 и 7, 16).

Римский философ Цицерон полагал, что люди живут в космосе подобно мышам в большом доме – наслаждаются его великолепием, хотя оно предназначено отнюдь не для них[14]14
  «Когда смотришь на большой и прекрасный дом, разве ты, даже не видя хозяина, не сможешь сделать вывод, что дом этот построен отнюдь не для мышей и ласточек? Но не явным ли безумием с твоей стороны окажется, если ты будешь считать, что великолепие мира – это жилище для тебя, а не для бессмертных богов?» (О природе богов. 2,17). Было бы, впрочем, несправедливо считать, что таково было верование всех язычников. В Египте «Книга позания творений Ра» (т. н. «гелиопольская космогония») используя игру слов (ремит – слезы; ремет – люди) влагает в уста Ра признание, что «воссуществовали люди из моих слез» (Матье М. Э. Избранные труды по мифологии и идеологии древнего Египта. – М., 1996. С. 230 и 296). В другом тексте о Ра говорится, что «Он сотворил небо и землю для сердца их (людей). Он сотворил дыхание жизни для их ноздрей. Они – его образ, вышедший из его плоти. Он восходит на небе для их сердца. Он сотворил им растения, животных, птиц и рыб, чтобы их насытить» (там же, с. 176)


[Закрыть]. Но не таково суждение христиан: “Мы не должны ничего ставить выше Христа, так как и Он выше нас ничего не ставил” (свт. Киприан Карфагенский[15]15
  Свт. Киприан Карфагенский. Письмо к Фортунату об увещании к мученичеству // Отцы и учители Церкви III века. Антология. т. 2. – М., 1996, с. 333.


[Закрыть]). «Нет у Него никакого другого дела, кроме одного – спасти человека» (Климент Александрийский. Увещание к язычникам. 87,3).

2. СВОБОДА СОВЕСТИ: ХРИСТИАНСКИЙ ДАР, ОТВЕРГНУТЫЙ ХРИСТИАНСКОЙ ИНКВИЗИЦИЕЙ

Христианство вернуло людям серьёзное отношение к своему мировоззренческому и религиозному выбору и отстояло их право на выбор.

Языческий мир встретил христианство устало-разочарованной репликой Понтия Пилата: «Что есть истина?» Римский чиновник не ждал ответа: он был убеждён в том, что ответа на его вопрос быть вообще не может. Он не желал продолжения разговора на тему, которая казалась недостаточно серьёзной, чтобы привлекать внимание образованных и деловых людей…

А затем в течение ещё трехсот лет этот сюжет будет повторяться вновь и вновь. Христианская проповедь – возмущение язычников дерзкой самоуверенностью христиан – арест – увещание к рассудительности – отказ от произнесения примиряющих слов («Вы правы. Я не то хотел сказать!») – казнь…

То, что было для христиан самым радостным в их новой вере, – именно это было самым возмутительным в глазах остальных. Христиане радовались, что они нашли Бога. Не семейного гения, не племенного божка, не подполковника «космической иерархии», но – Абсолютного Бога. В христианстве Абсолют, Первоединое, Первопричина, Первоисток, Бог, Господь и Спаситель – Одно. «Отец вернулся!!!»

На этот радостный крик соседи умудренно отвечали: «Да быть такого не может. С Отцом общаться нельзя вообще. И потом, если бы Он и вернулся, Он это сделал бы иначе. Во-первых, Он пришёл бы не к вам, презренным евреям, а к нам, благородным римлянам. Во-вторых, Он это сделал бы с триумфом, подобным тем торжествам, что устраивают наши императоры, возвращаясь домой с войны. И уж конечно, Он не дал бы Себя распять. Не может быть Владыкой Вселенной Тот, Кто даже похоронен был в чужой могиле!»

Но христиане помнили предупреждение ап. Павла: Смотрите, братия, чтобы кто не увлёк вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу; ибо в Нем обитает вся полнота Божества телесно, и вы имеете полноту в Нем, Который есть глава всякого начальства и власти (Кол. 2, 8-10). Вот так: Тот, Кто был распят по решению не самого высокого римского чиновника, есть глава всякого начальства и власти. В Том, Кто не смог даже Свой Крест донести до места казни без посторонней помощи, обитает вся полнота Божества телесно …

Христиане раздражали язычников своей дерзкой самоуверенностью, парадоксами своей проповеди. Но главное – своим отказом чтить святыни других религий. От христиан не требовали отречения от Христа. От них требовали признания других религий и хотя бы формального соучастия в ритуалах этих религий[16]16
  «Римлянину казалось, что предоставляя каждому веровать в глубине души в какого угодно бога, или вовсе не веровать, он дал личности всю ту свободу cовести, какой она может желать. Он мог представить себе верующего простеца, совершающаго жертвы и воскурения от всего сердца; мог представить себе неверующего „интеллигента", совершающаго то же для одной проформы; но представить себе душевное состояние, запрещающее человеку делать это хотя бы и для проформы, он не мог… Верующая языческая толпа видела в христианах безбожников; а истинные безбожники, неверующая интеллигенция и та часть правящаго класса, для которой все старые религии были отжившими суевериями, видела, понятное дело, в новой религии только новое „cуeвеpиe, грубое и безмерное» (Плиний, Тацит, Лукиан, Цельс). Справедливо усматривая в христианстве сильнейшее в их время проявление религиозной веры и энтузиазма, эти верхи именно этот-то энтузиазм и считали за главное зло. Христианство задевало их не тем, что добивало старые религии – а тем, что оно делало это во имя опять таки религии; тем, что круша религии, оно возстановляло религию. Так материалисты и атеисты от реформации до наших дней видят в реформации худшее зло, чем то католичество, против которого она ополчилась» (Мелиоранский Б. М. Из лекций по истории и вероучению Древней христианской Церкви (I-VIII в.). Вып. 1. Спб., 1910, сс. 63 и 65). «Официальная религия состояла исключительно из внешних обрядов, которым большинство придавало так мало значения, что не могло себе представить, чтобы исполнение их могло тревожить совесть» (Буассье Г. Падение язычества. Исследование последней религиозной борьбы на Западе в IV веке. Спб., 1998, с. 217).


[Закрыть]. Ведь если дать каждому человеку возможность самому творить свою религию, то исчезнет духовная скрепа империи. Должны быть общенациональные ритуалы (хотя бы культ императора). Даже Цицерон, который совершенно не верит в богов, не допускает свободы гражданина от обязанностей, накладываемых государственным культом: «Никто не должен иметь отдельных богов, никто не должен почитать частным образом новых богов или пришлых, если они не приняты государством» (Цицерон. О законах. 2, 8).

Кроме того, все же нельзя быть твёрдо убеждённым в том, что олимпийских богов нет. А потому лучше не провоцировать их гнев. Боги ведь не будут разбираться – по чьей именно вине им стали меньше приносить жертв в таком-то городе или такой-то провинции. Свой гнев в виде засухи или извержения вулкана они нашлют на всех… Так почему же за нечестие одних («безбожных» христиан) должны страдать все? «Таким образом они навлекут осуждение богов как на себя, так и на тех, кто лучше их, но допускает, чтобы они все это делали и всё государство подвергалось участи нечестивых людей» (Платон. Законы. 910b). Во избежание общей беды Платон предлагает устроить тюрьму под названием «софронистерий» – «дом, где приводят в разум», куда люди, отказывающиеся поклоняться государственным богам, должны быть заключены «не меньше, чем на пять лет» (Там же. 10, 908е)[17]17
  «Ради спасения его души» (Платон. Законы. 909а) к заключённому ежедневно будет приходить проповедник официального культа. «Платон фактически желает воскресить процессы над еретиками, проходившие в V веке (он даёт понять, что тоже осудил бы Анаксагора, если бы тот не изменил своих взглядов… Тот факт, что судьба Сократа не научила Платона опасным последствиям, происходящим от подобных мер, может показаться странным» (Доддс Э. Р. Греки и иррациональное. Спб., 2000, с. 323).


[Закрыть]. «Попросту говоря, вот какой закон должен касаться всех: пусть никто не сооружает святилищ в частных домах» (Там же. 909d). Поздний ученик Платона, Ямвлих, уже в христианскую эпоху советует: «Тем, кто задаёт вопрос, есть ли боги, и, по-видимому, сомневается в этом, не следует отвечать как людям, а надо преследовать их как диких зверей» (Юлиан. Против Гераклия. 20)[18]18
  Буассье Г. Падение язычества. Исследование последней религиозной борьбы на Западе в IV веке. Спб., 1998, с. 144.


[Закрыть].

Но для христиан было немыслимо, узнав Единого и Изначального Бога, поклоняться былым узурпаторам-«господам». Представьте человека, который годами ждал встречи с любимой женщиной, уже отчаялся и даже почти перестал мечтать о ней… И вот она появляется на пороге его дома и признается в любви – а он отвечает ей: ну ты пока присаживайся, осмотрись, и обожди немножко: я тут пока журнал фотомоделей долистаю… Вот как немыслимо такое поведение для влюблённого, так же невозможно оно и для того, кто любит Христа: «Кто мне на небе? и с Тобою ничего не хочу на земле» (Пс. 72,25).

И империя начала преследования христиан, требуя от них терпимости. Христиан ослепляли, требуя от них «широты взглядов». Христиан запрещали, требуя: «запрещено запрещать! не смейте своим адептам запрещать молиться нашим богам!»

Христиане же предложили различать терпимость идейную и терпимость гражданскую. У людей должно быть право на несогласие, на дискуссии, на резкую оценку противоположных взглядов. Но государству не следует вмешиваться в эти споры – ибо «по человеческому праву каждый может почитать то, что он хочет… и одной вере не свойственно притеснять другую, так как жертвы требуются от духа волящего» (Тертуллиан. Послание к Скапуле. 2). Как позднее скажет русская поговорка: «Невольник – не богомольник»… «Не убивая врагов своей религии можно её защитить, а умирая за неё. Если вы думаете служить ей, проливая кровь во имя её, усиливая пытки, вы ошибаетесь. Ничто не должно быть так свободно, как исповедание веры» (Лактанций. Божественные установления. 5, 20).

Этот опыт гонений очень важен для истории и самопонимания христианства: придя к власти, христиане к сожалению, быстро забыли свои собственные призывы к веротерпимости. Всего через 60 лет после соединения христианства с государственной властью Римской империи произошла первая казнь еретика[19]19
  «Вызванный этим повсюду ужас показывает, что все отнеслись к казни как к отвратительному новшеству. Когда Присциллиан, осуждённый тираном Максимом в Трире, был подвергнут пытке и предан казни с шестью своими учениками, а остальные были сосланы на острова в сторону Бретани, то по всей Европе раздался громкий крик негодования. Из двух епископов, преследовавших Присциллия, один был прогнан со своей кафедры, а другой сам удалился на покой. Свт. Мартин Турский, сделавший все возможное, чтобы помешать этому жестокому решению, отказался иметь общение не только с этими епископами, но и с теми, кто находился с ними в сношениях… Свт. Амвросий отлучил от церкви Максима» (Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века. М., 1994. Т.1. С. 135-136). Впрочем, из опубликованных в XIX в. книг Присциллиана видно: он и сам полагает, что его оппоненты за свои взгляды достойны смерти.


[Закрыть]… Увы, «языческие понятия об отношениях религии к государству оказались во много раз живучее самого язычества»[20]20
  Мелиоранский Б. М. Из лекций по истории и вероучению древней христианской Церкви I-VIII вв. СПб., 1910. Вып. 1. С. 87.


[Закрыть], а потому и в христианском мире оказались возможны слова, призывающие к убийствам: «Люди у нас простые, не умеют по обычным книгам говорити: таки вы о вере никаких речей с ними не плодити; токмо для того учинити собор, чтоб казнить их и вешати» (Архиеп. Геннадий Новгородский )[21]21
  Цит. по: Григоренко А. Духовные искания на Руси конца XV века. СПб., 1999. С. 19.


[Закрыть].

Но все же для столь консервативного института, как Церковь, было невозможно полностью забыть суждения древнейших святых Отцов, восстававших против любого насилия в области религии. И поэтому полемика о том, должно ли государство признавать свободу совести, вспыхивала вновь и вновь – и причём даже «диссиденты» могли использовать общеавторитетные христианские источники (сторонники свободы совести ссылались на Евангелие и древнейшие христианские авторитеты поры Церкви Гонимой; противники – на Ветхий Завет и на позднейшие примеры времён Церкви Господствующей).

Более того – каждый раз, когда христиане становились гонимыми в той или другой стране, они начинали повторять аргументы первых апологетов. Но, увы, едва лишь христиане чувствовали возможность власти, в их голосе столь же неизменно снова слышались стальные интонации… Чудовищнее всего этот перевёртыш наблюдать в современной России: уцелевшие от меча пытаются перехватить меч, чтобы самим обрушить его на голову мыслящих иначе… И практически никем из церковных проповедников не предлагается увидеть в тех неслыханных гонениях, которые наша Церковь пережила в ХХ веке, расплату за те гонения и призывы к гонениям, которыми были полны её же история и её издания в предшествующие столетия (ибо даже из уст Святых и даже в XIX веке раздавались призывы ввести смертную казнь для проповедников атеизма)…

Итак, требование свободы совести – это дар, который христианские мученики принесли в жизнь людей. Увы, это был тот дар, от которого потом неоднократно отрекались христианские же иерархи. И все же: «Можно быть недовольным Церковью за то, что она позже стала злейшим врагом терпимости, но не надо забывать, что она объявила её прежде всех»[22]22
  Буассье Г. Падение язычества. Исследование последней религиозной борьбы на Западе в IV в. СПб., 1998. С. 81.


[Закрыть].

Именно Христос произнёс формулу, впервые в истории разделившую религиозное и племенное: «отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу». Эти слова вызвали подлинное изумление. Чтобы понять его, прочитаем полностью этот фрагмент: «Тогда фарисеи пошли и совещались, как бы уловить Его в словах. И посылают к Нему учеников своих с иродианами, говоря: Учитель! мы знаем, что Ты справедлив, и истинно пути Божию учишь, и не заботишься об угождении кому-либо, ибо не смотришь ни на какое лице; итак скажи нам: как Тебе кажется? позволительно ли давать подать кесарю, или нет? Но Иисус, видя лукавство их, сказал: что искушаете Меня, лицемеры? покажите Мне монету, которою платится подать. Они принесли Ему динарий. И говорит им: чьё это изображение и надпись? Говорят Ему: кесаревы. Тогда говорит им: итак отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу. Услышав это, они удивились и, оставив Его, ушли» (Мф. 22,15-22).

Понятно, чем пытались фарисеи «уловить» Иисуса: если Он скажет, что подать платить надо – они разгласят по Иудее, что Иисус – коллаборационист, что Он не несёт Израилю освобождения, а, значит, не является Мессией… Если же Он скажет, что платить дань империи не надо, то фарисеи известят об этом бунте римскую администрацию, а та положит конец существованию проблемы по имени Иисус.

Решение Христа удивительно точно. Он просит дать Ему монету, которой платится подать… Дело в том, что монет в Палестине ходило две. Евреи добились от Рима важной уступки: им было разрешено чеканить собственную монету. Евреи соглашались пользоваться римской монетой в обычной торговле. Но было одно пространство, куда они не могли допустить римские деньги. На римских монетах были изображения богов (и олимпийских и земных – императоров). Надписа на этих монетах гласили, что императоры – боги. Таким образом, каждая монета была и карманным идолом и языческой декларацией. В Храм же ничто языческое не могло быть внесено. Но подать в Храм приносить надо. Жертвенных животных приобретать надо. На нечистые же деньги нельзя приобрести чистую жертву…

Евреи, очевидно, достаточно доходчиво объяснили римским властям, что если им не будет разрешено чеканить свою монету, имеющей хождение в храмовом пространстве, то народ взбунтуется. Римская империя была достаточно мудра, чтобы не раздражать покорённые ею народы по мелочам… Так в Палестине продолжали выпускаться свои монеты (священные полусикли; см. Лев. 5,15; Исх. 30,24). И те самые менялы, что сидели во дворе Храма, как раз переводили светские, нечистые деньги в религиозно-чистые.

Итак, Христа спрашивают о том, надо ли платить налог Риму. Христос же просит показать – какими деньгами уплачивается этот налог. Ему, естественно, протягивают римский динарий. Следует встречный вопрос: «чьё это изображение и надпись?». Этот вопрос является решающим потому, что по представлениям античной политэкономии правитель был собственником земных недр, и, соответственно, всего золота, добываемого в его стране. И, значит, все монеты считались собственностью императора, лишь на время одолженной им своим подданным. Значит, монета и так принадлежит императору. Почему бы тогда не вернуть её владельцу?

Итак, первичный смысл ответа Христа ясен: храму надо отдать храмовую монету, а Риму – римскую. Но если бы Спаситель ответил именно этими словами – то этим бы смысл Его ответа и ограничился бы… Однако, Господь отвечает иначе: “отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу». Тем, кто не держал в руках римские динарии, дерзость и глубина этого ответа непонятны. Дело в том, что на динарии императора Тиберия (в ту пору правившего Римом) была надпись Tiberius Caesar Divi Augusti Filiis Augustus Pontifex Maximus (Тиберий Цезарь, сын божественного Августа, Август, верховный понтифик (т.е. есть верховный жрец)). Истинный Сын Божий держал в руках монету, на которой было написано, что сыном бога является император…

Тут или-или. Или Христос есть Путь (Ин. 14,6), или император – мост (понтифик означает мостостроитель; тот, кто строит мост между миром богов и миром людей). Или Христос является единственным Посредником между Богом и человеком (1 Тим. 2,5). Или таким посредником является царь. Монета утверждает, что император – сын бога и сам обладает божественным статусом и достоин божественного поклонения… Так что в этом случае должны были бы означать слова «отдайте Богу богово»? Да, благоверный римлянин должен был бы эти слова отнести к динарию и к императору. Но Христос очевидно не в этом смысле сказал эти слова. Он противопоставил Бога, истинного Бога и императора. Отныне государственная власть была десакрализована. Император – не бог. Ему могут принадлежать деньги, но не совесть.