Текст книги "Око Тимура"

Автор книги: Андрей Посняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Узнал, – догнав отряд, крикнул на скаку Авраам. – Правда, может, и ни к чему то…

Иван придержал коня и с любопытством обернулся к дьяку:

– Ну и как звали черницу?

– Таисьей, друже Иване!

– Таисьей? – Раничев покачнулся в седле.

– Что, знакомое имя?

– Еще б незнакомое, – усмехнулся Иван. – Если это, конечно, та Таисья, которую я когда-то знал.

Он задумчиво посмотрел в небо, не замечая ни медленно плывущих облаков, ни птичьих стай, ни ласкового весеннего солнышка. Таисья, Таська… Разбойная девица, погубившая всю шайку ради одного взгляда Аксена Собакина. Да, та Таисья была способна на многое… В том числе и набиться в подруги к Евдоксе… Зачем вот только? Зачем? Или таким образом Аксен хотел просто отомстить? Вполне может быть, с него станется… Но ведь Аксен в Орде, посланником князя. Тогда как же… Или его люди действовали сами по себе, направляемые железной рукою Таисьи? Та вполне с этим справится, но вот откуда возьмутся люди? Большая часть воинов с городского подворья Аксена – да почти все, Иван узнавал специально – отправились с ним. И кто тогда остается? Какие-нибудь разбойные хари? Вряд ли будет связываться с ними Аксен, скорей уж с папашкой – боярином Колбятой Собакиным. Не так и далеко его вотчина, и полсотни верст не будет, да все лесными дорожками. Можно и прийти, и уйти незаметно. Эх, повыспросить бы Колбятиных, может, что и узнали бы! Так ведь не скажут, ежели явиться официально, с воинами да с дьяком. А неофициально как? Кого Колбята в хоромы свои пустит? И что делать? Прикинуться агентами всероссийской сельскохозяйственной переписи? Здрасьте, мол, уважаемый господин Собакин, сколько у вас сеялок-веялок-тракторов? Ничего такого нет? А пожалте-ка тогда на дыбу… Гм… Что ж делать-то? Да господи ж ты боже мой! Чего тут думать-то? Кого Колбята и пустит, так это скоморохов! Тем более на Пасху! Разговейся, честной народ, пей, гуляй, веселись! Вот тут-то скоморохи уж кстати. Чай, не забыл еще искусство… Опасно? Раничев пожал плечами. Не больше, чем что-либо еще. Вряд ли его кто из Колбятиных помнит, даже Минетий, тиун. Эх, ватажку бы, скоморохи по одному не ходят… Хотя… Сказителем-бояном прикинуться? Тоже выход. Только подстраховаться, взять с собой того же Лукьяна с воинами, пусть сидят в Угрюмове, так, на всякий случай, и ежели что…

В общем, неплохая задумка. Что ж, пожалуй, и можно будет тряхнуть стариной!

* * *

На самую Пасху, после службы, Раничев в обличье странника-скомороха уже вовсю молотил кулаками в крепкие ворота усадьбы боярина Колбяты Собакина. Разговевшиеся слуги недовольно свесились вниз с надвратной башни:

– Бог подаст, перехожий!

– Да я не просить, – рассмеялся Иван, выдернул из-за спины гусли, ударил по струнам. – Эхма, сказитель я, боян!

– Сказитель? – заинтересованно переглянулись слуги. – И много песен знаешь?

– Много. Какие хотите, те и спою.

– Ты подожди, не уходи, бояне, – заторопились слуги. – Мы посейчас боярину-батюшке доложим.

Загрохотали по лестнице сапоги. Раничев привалился к нагревшимся бревнам, усмехнулся.

Взглянуть на зашедшего певца-бояна вышел сам хозяин вотчины – боярин Колбята Собакин. Сухопарый, высокий, тощий, с крючковатым носом и узкими, пронзительно свербящими собеседника глазками, он окатил Раничева таким взглядом, словно бы Иван был ему должен, по крайней мере, рубль, а то и два.

– Скоморох? – Колбята недоверчиво сверлил гостя глазками.

– Боян, – оскорбился Раничев. – Разницу-то понимать надо!

– Тогда сыграй, – попросил боярин.

Усевшись на ступеньки крыльца, Иван положил на колени гусли и объявил:

– Вариации на темы строительства терема Забавы Путятишны, невесты хорошо известного вам Соловья Будимировича.

Грянул по струнам, да так, что залаяли выскочившие из дощатых будок псы.

Запел на мотивы ранних «Блэк Саббат»:

 
Со вечера поздным-поздно,
Ровно дятлы в дерева щелкали,
Работала дружинушка хоробрая.
Ко полуночи и двор поспел:
Три светлицы да горница!
 

К концу песни Иван так разошелся, что боярин, незаметно для самого себя, стал отбивать носком сапога такт.

 
На небе заря, и в доме заря,
И вся красота поднебесная! —
 

резко тряхнув гуслями, закончил Раничев. Колбята удовлетворенно кивнул.

– Не обманул, странник. Петь умеешь. – Боярин обернулся к дворне. – Скомороха этого накормить, и пусть гостей дожидается. Да смотрите, чтоб, дожидаючись, не упился, иначе быстро велю высечь, так-то!

– Да нешто можно упиться? – хохотнул Иван. – Ты, боярин, чем платить будешь?

Колбята окатил его холодным взглядом:

– Не голоси раньше времени. Коли гостям понравишься, велю и серебром заплатить.

– Вот это дело! – Раничев изобразил бурную радость.

В людской его накормили холодцом и холодною кашей. Иван не привередничал – пока шел, оголодал малость. Поев в одиночестве, он подошел к двери, надавил – ага, не тут-то было! Снаружи дверь была заперта на засов. Иван постучал.

– Почто колотишься? – грубым голосом осведомились с крыльца. – Наказал батюшка боярин ждать, так сиди, жди.

– Нужду бы малую справить.

– Счас…

Показав дорогу к уборной, страж – нечесаный, до самых глаз заросший буйною бородищею парень – направился следом. Видно, ему было приказано не спускать со скомороха глаз. Что ж, тогда вся надежда на вечер…

На обратном пути в людскую, Раничев попытался было разговорить конвоира. Тщетно! Тот никак не реагировал на все вопросы, лишь, снова водворив скомороха в людскую, угрюмо буркнул:

– Сиди.

– Сижу, куда деваться? – невесело посмеялся Иван и, подумав, завалился спать прямо на лавке.

А когда проснулся, прямо в глаза ему било сквозь слюдяное оконце оранжевое вечернее солнце. Бесшумно отворив дверь, вошел давешний лохматый страж:

– Идем!

Пожав плечами, Раничев взял гусли и, сопровождаемый стражем, направился к боярским хоромам. Показалось вдруг, словно бы как-то пристально взглянул на него попавшийся по пути мужик… Нет, показалось… Поднявшись на крыльцо, Иван специально замешкался и незаметно обернулся. Застыв на середине двора, мужик смотрел на него, приложив ко лбу руку. Странно… Странно и весьма нехорошо. И где они могли встречаться? А быть может, год-два назад, в Угрюмове, только что отстроившемся после пожара. Ну да, тогда Колбятины холопы ловили неосторожных людишек. Может, и этот мужик в том участвовал и теперь вот узнал?

– Проходи, чего встал? – оглянувшись, буркнул лохматый, и Иван, пригнувшись, вошел в горницу. Ничего не изменилось в ней с того приснопамятного майского дня, когда Раничев, волею судьбы и злосчастного перстня Абу Ахмета, ворвался в этот архаично дикий мир, не думая, не гадая. Все тот же стол, те же, устланные по-праздничному парчою, лавки, золоченый иконостас в красном углу, лампадка на тонкой серебряной цепочке, на специальной полочке, под божницей – крашеные пасхальные яйца и – Иван глазам своим не поверил! – его собственный серебристый мобильник в черном чехле и… и… и… о, боже! Пачка «Честерфилда»! Тоже его, между прочим, пачка… Эх, покурить бы! Четыре года уже не курил… долгих четыре года! За это время ведь не должны бы сигареты испортиться, наоборот, подсохли лучше. Курево…

Раничев так пристально всматривался в пачку, что не сразу и разглядел гостей – местных полуразорившихся вотчинников, Колбятиных прихлебателей. Многие из них были уже изрядно навеселе, видно, с самого утра разговлялись. Тиуна Минетия средь них видно не было, не было и Аксена. Ну да, он же в Орде…

– Христос воскресе! – поклонившись, поприветствовал Иван.

– Воистину воскресе, – прожевав, отозвался кто-то, но христосоваться никто не спешил, впрочем, на это Раничев вовсе не был в обиде.

– А, скомороше! – ухмыльнулся хозяин. – Давай, спой чего-нибудь.

В парчовом длинном кафтане, болтавшемся на нем, как халат на вешалке, с длинным носом крючком, Колбята чем-то напоминал в этот момент злую общипанную ворону.

– Спеть? – Иван опустился на поднесенную слугами скамью, приладил гусли.

 
Ай же ты Добрыня Никитинич,
А бери-ка ты гусли яровчатые,
Дерни по струнам золоченым,
По-уныльному сыграй, по-умильному,
Во другой раз сыграй по-веселому…
 

Молча послушав, гости выпили еще и заказали плясовую. Тут уж Раничев не стал особо подбирать мотив, просто лабал по струнам да напевал невесть что – то ли «Землян», то ли «Машину Времени», а скорее – и то и другое вместе.

 
Я пью до дна за тех, кто в море,
За тех, кого любит волна,
За тех, кому повезет…
Прости, земля,
Своих детей прости за все, за все…
 

А народ уже принялся выкобениваться. Один простоволосый старик в темном опашне такие коленца выкидывал – от зависти захлебнулся б слюной любой танцор-рэпер. Украшенные дешевым узором рукава опашня летали в спертом воздухе горницы, словно мельничные крылья. Сам боярин Колбята, не выдержав, пустился в пляс. Гости почтительно раздвинулись, освобождая хозяину место. Колбята плясал старательно, словно бы выполнял какую-то необходимую работу типа молочения хлебов, приседал, выбрасывал вперед ноги, хэкал. И так – покуда не утомился. А тогда, расстегнув кафтан, уселся обратно за стол, вытянув ноги. Щелкнув пальцами, подозвал слугу, кивнул на бояна. Служка споро поднес Раничеву серебряный кубок, объемом этак литра полтора-два. Иван принюхался – ставленый мед, довольно крепкий по тем временам напиток – градусов восемнадцать-двадцать. Что ж, делать нечего, уж коли назвался груздем…

Встав, Иван положил на скамью гусли и, поклонившись на три стороны, единым духов выхлебал кубок. Гости одобрительно зашумели.

– Изряден ты пить, паря! – гулко захохотал хозяин.

Какой-то толстяк с широким губастым лицом, противным и сальным, икнув, поддакнул:

– Недаром говорят – пьет, как скоморох!

Колбята, осклабясь, оглядел прихлебателей:

– Все вы тут у меня скоморохи… Эй, хватит плясовых, давай-ко, потешь чем иным…

– Что ж, потешу, – улыбнулся Иван, нахватавшийся за время знакомства с Селуяном и Авдотием Клешней множества разного рода неприличных песен.

– Первая песня – «О блуднице», – снова объявил он, поудобней пристроив гусли. Заиграл, запел – такая песенка вышла, что при съемках ее на отечественном российском ТВ были бы слышны одни пищалки. Гости и сам Колбята были в полном восторге:

– Молодец, скомороше, уж потешил!

Служка снова добросовестно принес кубок. Раничев отхлебнул.

– Э нет, скоморох, до дна! – прищурившись, погрозил пальцем боярин.

Пришлось выпить. Почувствовав, как в голове зашумело, Иван снова взялся за гусли, исполнив «О прелюбодеях», «О веселых жёнках» и даже «Об одном содомите». Последняя вещь была принята просто великолепно. Покрасневший от смеха Колбята усадил скомороха за стол.

– Ешь, пей, паря, чего душа твоя пожелает!

Душа Раничев, конечно, желала бы доброй беседы, но, за неимением таковой, пришлось пока удовлетвориться пищей. Закусив мед студнем, Иван схватил с блюда рыбник и потянулся к телятине.

– Пей! – снова пристал Колбята. – Коль ко мне пришел – пей.

Раничев помотал головой – и так уже изрядно выпил, если не сказать больше, – напился так, что не мог держать гусли. А служка уже наполнял кубок…

– Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, – поднявшись с лавки, громко продекламировал Раничев. – Выпьем и снова нальем… Колбята, а ну, перекинь сюда сигаретку…

– Чего?

– Да вон, на божнице у тебя лежат, целая пачка! Жалко тебе, что ли?

Раничев, наверное, добился бы своего и закурил, ежели б не губастый толстяк, внезапно полезший к хозяину целоваться.

– Ой, отойди, Амвросий, – замахал руками боярин. – Удушишь!

Улучив момент, Иван, как в классическом фильме, вышел на крыльцо освежиться. Уже начинало заметно темнеть, и легкий ветерок приносил от близкого леса прохладу. На стрехах под причелинами крыши радостно чирикали воробьи, за видневшейся невдалеке речкой садилось красное, в облаках, солнце.

Какой-то мужик – нет, скорее молодой парень, – подойдя к крыльцу, молча уселся на ступеньку рядом с Иваном.

– Ты кто? – Раничев бросил на него удивленный взгляд.

– Так, человек, – пожал плечами парень.

– Не знаешь, по дальним деревням ваши не так давно не ездили?

– Ездили, как не ездить? – Парень неожиданно усмехнулся. – Ежели больше про то узнать хочешь, так пошли за двор, поговорим.

– А эти? – Иван кивнул на горницу.

– Да эти-то уж упились давно, о тебе и не вспомнят. Так идем?

– Идем… – пошатываясь, Раничев поднялся на ноги. – Погоди, только вот прихвачу гусли.

– Да зачем тебе гусли? Идем, там ждать не будут.

Махнув рукой, Иван спустился с крыльца и побрел к воротам вслед за неожиданным провожатым, посмотрев на которого стража безропотно распахнула калитку. Резко пахнуло сырым лугом, муравейником, лесом.

– И далеко идти? – осведомился Раничев.

– Да недалече… Эвон, заверни за березиной на тропинку.

Иван дошел до березы, повернул…

– Здрав будь, Иване! Что, опять в скоморохи подался?

Весь хмель тут же покинул Раничева – прямо пред ним, на поляне, в окружении ордынских воинов, нехорошо улыбаясь, сидел на вороном коне Аксен Колбятин. На шее его поблескивала…

Глава 5
Май—июнь 1398 г. Степи Дешт-и-Кыпчак. Караван

Мы много дорог повидали на свете,

Мы стали сильнее, мы стали не дети.

Андрей Макаревич

«Закрытые двери»

…золотая пайцза с прихотливыми арабскими письменами. Точно такую же Иван видел когда-то у одного из эмиров Тимура.

– Чти! – Передернув плечами, Аксен с усмешкой бросил Раничеву свиток, скрепленный синей печатью.

Ничего еще особо не понимая, Иван развернул свиток…

«Иване, любый мой…»

Раничев оторопело покрутил головой. Евдокся! Но… Откуда? Он поднял глаза на боярина. Тот оскалился, словно голодный волк:

– Сначала прочти, потом будешь спрашивать.

«Иване, любый мой. Послание сие передаст тебе наш давний недруг Аксен Колбятин сын Собакин. Не удивляйся, ибо ему поручил это тот, кому, как мне сказали, ты служишь. Меня похитили волею Хромого Тимура, везут в степь, но обращаются милостиво и с почтением, словно бы с ханшей. Кругом степняки да караванщики, идущие в город Ургенч, а дальше недалеко будет до Мараканды, куда мне, видно, и придется ехать. Аксен проводил нас до самых развалин Сарая, град сей так и не отстроился до конца после разгрома Хромцом, и здесь, к вящей моей радости, нас встретил ордынский князь Тайгай с большим отрядом. Помнишь ли ты еще Тайгая? Он так много для нас с тобой сделал когда-то. Я было обрадовалась, но, вспомнив дядюшку и слуг, загрустила, даже пожаловалась Тайгаю, и тот сказал, что убивать моих родичей приказа не было, было лишь велено увезти меня, чтобы ты, мой сокол, был всегда верен Тимуру. Он со многими так поступает и, мыслю, хочет тебя отправить куда-то с важным поручением. То же думает и Тайгай, но наверняка ничего не знает, а лишь может предполагать, как и я. Прощай, любимый, надеюсь на встречу. Тайгай хочет приписать, даю ему грамоту и перо.

Салам, мой давний друг Ибан! Эмир Тимур желает видеть тебя у своих ног, думаю, для тайного и опасного дела, ибо дело с Абу Ахметом ты выполнил великолепно, правда, почему-то не поспешил после пред грозные очи Повелителя. Чтоб ты был вернее, он велел привезти в Самарканд Евдокию-ханум, которую я и буду сейчас сопровождать со всем возможным старанием. Да хранит тебя и ее Аллах, с почтением, Тайгай Кызыл-бей Унчак, когда-то свободный степной князь, а ныне темник».

Тайгай… Евдокся… Так вот, значит, как!

– Повелитель желает видеть тебя, – подтверждающе кивнул Аксен и нехорошо усмехнулся. – Эти воины сопроводят тебя, хотя… – Он вдруг рассмеялся. – Хотя я не советую тебе бежать, очень не советую… Знаешь, что тогда будет с твоей девкой?

– Хам, – сплюнув, пожал плечами Раничев. – За что ж ты сватов угробил, тварь?

Аксен потянулся в седле, красивое надменное лицо его скривилось.

– Ну-ну, не ругайся, я же не могу проследить за всеми действиями моих людишек! Поверь, я не давал приказа их убивать, даже и рядом не был.

– Не сомневаюсь, – буркнул Иван и исподлобья оглядел воинов. – Ну что стоим, кого ждем? Поехали, что ли… Конь-то у вас для меня найдется или так, на аркане бежать заставите?

– Зачем на аркане, бачка? – изумился один из воинов – длинный желтолицый парень с небольшой бородкой и узкими раскосыми глазами. – Лошадок хватает у нас, все хороши, выбирай любую!

Вздохнув, Раничев забрался в седло низкорослой монгольской лошаденки, неказистой с виду, да зато выносливой и неприхотливой. Оглянулся на Собакина, хотел было попросить его передать поклон своим – Авраамке, Лукьяну, Нифонту… да тут же и передумал. Доверять подобному уроду – себе дороже. Вернее – им, тем, кому передашь поклоны. Кто знает, как поступит с ними Аксен? Может, решит извести, чтобы не осталось у Раничева в Рязанской земле ни одного верного человечка. Поразмыслив так, Иван оглянулся на желтолицего парня – в золоченом панцире, в небрежно наброшенной на широкие плечи синей просторной епанче, вышитой золотыми цветами; похоже, именно он был здесь за главного.

– Едем. – Тот подал знак воинам и оглянулся. – Прощай, Аксен-бек, помни свое слово!

Аксен недовольно кивнул и, повернув коня, медленно поехал к лугу, где уже давно дожидались его верные люди. Был соблазн – налететь, растоптать, изничтожить маленький отряд гулямов, забрав себе имевшееся при них золотишко и пленника, которого тут же повесить… или нет, лучше отрубить голову… четвертовать… живым закопать в землю… Нет… Себе дороже. Силен Хромец, не скоро его еще в здешних местах забудут… Да и что говорить, платит изрядно.

Огрев коня плетью, боярский сын вихрем вылетел из лесу.

Два десятка всадников, верных вассалов нового ордынского хана Тимур-Кутлуга, словно волки, скрылись в эрзянских лесах и, проскакав до Алатыри-реки, круто повернули к югу. Непросто было пробираться сквозь еловые заросли, да и дорога – скорее, тропа – то и дело крутила петли, огибая болота и многочисленные лесные озерка, большей частью едва растаявшие. Хорошо, май сухим выдался – пока ехали, ни дождинки не капнуло, а ежели б разверзлись хляби небесные? Утопли бы тут, в болотах, все, и никто б никогда не узнал, что случилось. Впрочем, Алтынсак – так звали желтолицего предводителя – довольно хорошо знал местность и даже изредка попадавшихся людей – мокшан-охотников. Их Алтынсак словно бы издалека чуял. Остановив воинов, сам выезжал вперед, свистел еле слышно, потом разговаривал о чем-то с появлявшимися из лесной чащи людьми в накидках из звериных шкур, улыбался. Видно, свой был – по крайней мере, никто отряд не тревожил.

Обогнув лесом какой-то большой, видневшийся с вершины холма город (Темников, как примерно определил Раничев), дальше пошли берегом Мокши-реки. Едва освободившаяся ото льда, она несла свои темные воды бурным всесокрушающим потоком, так что пытаться подняться по ее верховьям в лодке было бы безумием. Тем не менее – смельчаки находились, Иван сам видел двоих рыбаков, ставивших сети. Утлые, выдолбленные из древесного ствола челны их не вызывали никакого доверия. Видно, подобные же мысли проскочили и у Алтынсака, потому как тот вдруг улыбнулся и ласково погладил коня по гриве. Дурашливо фыркнув, конь потянулся губами к хозяину, заластился, словно кот, и Алтынсак довольно похлопал его ладонью по холке.

По Мокше-реке поднялись вверх до холма, с росшим на самой вершине столетним дубом, окруженным деревянными идолами, принадлежавшими то ли мокше, то ли эрзянам, то ли еще какому-нибудь неведомому лесному народу. Сопровождавшие Ивана всадники, похоже, были не очень хорошими мусульманами – молились не пять раз день, а как придется, большей частью утром и вечером. То ли оставались в душе язычниками, а может, у них было специальное разрешение от муллы – фетва. Тем не менее главный, Алтынсак, все ж таки, по мере возможности, оставлял время для намаза, когда все, омыв лицо и руки, вытаскивали молитвенные коврики, поворачивались лицом к Мекке – направление, наверное, определяли по солнцу – и, подняв руки на уровень груди, произносили такбир – «Аллах велик» – «Аллаху акбар!», затем быстро читали суры, кланялись, и…

– Ла илаха илла Ллаху ва Мухаммадун расулу Ллахи!

Помолившись вдали от идолов, воины разожгли костер, наскоро перекусили и от холма повернули на восток, к великой реке Итиль.

– Мы едем в Булгар? – улучив момент, спросил Раничев Алтынсака.

– Булгар? – удивленно обернулся тот. – Нет, Булгара давно нет. Сначала его уничтожили монголы, потом – совсем недавно – русские-урусуты, воины московского бека Василия.

– А ты был в Москве?

– Нет, – улыбнувшись, Алтынсак показал крепкие зубы.

– Откуда тогда так хорошо знаешь русский?

– Я родился в степи, – пожал плечами ордынец. – Мать моя была русской, а отец кыпчак. Род кыпчаков родствен булгарам… Хотя вы, русские, почему-то называете всех нас одинаково – татары. Что за племя такое?

– Нет такого племени, – засмеялся Иван.

– Вот и я говорю, нет… Завтра будем спешить, смотри! – Алтынсак кивнул на небо, затянутое на западе плотными золотисто-оранжевыми облаками. – Надо пройти все болота, иначе можем и не выбраться.

– К Итилю?

– К Итилю… Там дальше лучше – меньше болот, утесы…

– А дальше что, поплывем на каком-нибудь судне? – не уставая, допытывался Иван, на всю катушку используя расположение молодого ордынца. А тот, видно, и сам был рад поговорить с новым человеком, а приставать с расспросами было стыдно, другое дело, узнать что-то в беседе. Другие воины тоже, кстати, прислушивались во все уши, но, расслышав слова, разочарованно отъезжали; похоже, тут не все знали русский.

– Дальше идет караванный путь, очень древний. Купцы – лошади, повозки, верблюды! Через Итиль переправитесь, потом степью, затем другая река – Яик, потом Эмба-река – ветер подует с моря, что вы зовете Хвалынским – снова степь, затем пески, пустыня – и вот он, город Ургенч.

– Ах вот как… – Раничев качнул головой. – Ну в Ургенче я бывал, знаю… Ну да, именно так мы и шли… Только я рек не знал – как называются. Значит, вы не до конца пути со мною?

– Нет, – рассмеялся Алтынсак. – Только до середины. У Итиля-реки тебя ждет караван… Ты был в Самарканде? Видел самого эмира? – неожиданно спросил он.

– Был, – пожал плечами Иван. – Красивый город, большой, очень большой.

– А правитель?

– Тимур? О, пожалуй, велик! Как и его государство.

У излучины Итиля, меж высоких холмов и утесов их ждал караван богатого хорезмского негоцианта Халима Ургенчи, или Касым Халима бен Лудия ибн Ахмада ибн Дея ад-Хорассан ад-Ургенчи, как его правильно следовало бы называть. Сам купец словно бы сошел со страниц восточных народных сказок – в длинном парчовом халате, золоченых туфлях с загнутыми носами, с крашенной хной бородою, в ослепительно белой чалме. Все улыбался, все кланялся, однако взгляд был жесткий, волевой, умный. Да разве ж и мог иной хорезмиец выбиться в люди? Ведь Хорезм – это раньше великая держава хорезмшахов, а ныне лишь скромный улус в составе огромной империи Железного хромца Тамерлана, кстати, не особо-то жалующего выходцев из этой беспокойной провинции. Кроме самого Халима в караване было еще несколько купцов рангом поменьше, плюс охранники и обслуга – погонщики верблюдов, возницы, кузнецы, лепешечники. Всего таким образом набиралось человек хорошо за сотню, и это еще не считая рабов – основного товара, кроме них еще были возы с медом, горностаевыми и куньими мехами да грубой выделки кожами – довести до ума ее должны были уже ремесленники Мавераннагра.

– Как Булгар? – сидя в походном шатре Халима, поинтересовался Иван. Разговаривали на фарси, хотя купец отлично владел и тюркским, а Раничев его тоже знал. Правда, многие слова уже подзабылись, но все же всплывали в памяти. Раничев знал уже, что караван-баши зимовал в Булгаре, куда пришел прошлым летом. А ведь незадолго до этого Булгар опустошили войска московского князя.

– Так себе Булгар, – улыбнулся Халим – впрочем, он всегда улыбался. – Аллах милостив – отстраивается помаленьку. Рабы, впрочем, дешевы.

– Не боишься, что и в Мавераннагре упадут на них цены?

– Только не сейчас. – Купец бросил на собеседника быстрый внимательный взгляд. – Ты знаешь о новом походе Повелителя, уважаемый Ибан-бек?

– О новом походе? – Раничев пожал плечами, пытаясь что-нибудь вспомнить, потом, мысленно плюнув, брякнул наугад: – В Индию?

Халим кивнул.

– Последний большой поход Повелитель, да продлит Аллах милосердный и милостивый его годы, удачно закончил больше двух лет назад, разгромив недостойного Тохтамыша, пройдясь огнем и мечом по северным землям непокорного улуса Джучи. Тогда было много дешевых рабов… но ведь те времена давно прошли, а? А новые еще не наступили. Ты прав, эмир готовится к походу против Махмуд-шаха, могущественного султана Дели. Уверен, Тамер-бек разобьет и его войско, каким бы сильным оно ни было. Вот тогда в Мавераннагре вновь появится много дешевых рабов, а пока… Пока нужно ловить удачу! Только осторожно, ибо… – Почтенный негоциант рассмеялся и добавил несколько фраз по-арабски.

– Что-что? – не понял Иван.

– Те, кто торопятся, уже мертвы, – перевел купец. – Так говорят в далеком Магрибе!

– Так ты побывал и там, уважаемый? – Раничев вскинул глаза.

Халим передернул плечами:

– Приходилось… Ты знаешь, Повелитель приказал за время пути обучить тебя языку правоверных. Ты мусульманин?

– Пока нет, – сознался Иван и тут же соврал: – Но вскоре собираюсь им стать.

– Похвальное желание, – одобрительно кивнул купец.

– Говорят, арабский – трудный язык, – тихо произнес Раничев. – Но я буду стараться учиться.

– Учиться – одно, научиться – другое, – старинной магрибской пословицей ответил торговец.

* * *

Высокая, на двух сплошных колесах, арба, запряженная лошадьми, неспешно катилась по степной дороге, а вокруг, под жарким зеленовато-голубым небом, до бесконечности, сколько хватал глаз, тянулся изумрудный океан трав. Порывы налетавшего ветра гнали по разнотравью бирюзовые волны, принося сиреневые и желтые лепестки ирисов и горьковатый запах полыни. Из-под копыт коней вспархивали пестрые куропатки, где-то невдалеке, низко над землей, пролетела парочка дроф, и, почуяв людей, по-хозяйски неспешно, с ленцою, скрылся в кустах светло-серый степной волк.

– Степпен вулф, – развалясь в арбе, лениво посмотрел на него Раничев. Была такая штатовская группа. Даже хит у них был где-то в самом конце шестидесятых… как же назывался-то? Ах, да – «Born To Be Wild» – «Рожден, чтобы быть диким», примерно так, кажется, переводится. Ну точно про ордынских воинов спето или про Тимуровых гулямов. Иван пересел по-другому, свесив вниз ноги. Путешествие на арбе не было легкой прогулкой – рессор никаких не было, трясло немилосердно… ну, конечно, поменьше, чем на старой раничевской «шестере», так ведь и дороги-то здесь были не чета российским. Раньше ордынские ханы, а теперь Тимур, как делали? Отдадут строительство дорог на откуп, говоря современным языком – устроят тендер, а самолично проезжают в арбе – проверяют качество, заодно сплетни собирают, где какой откупщик дворец с фонтаном себе выстроил, где девок для гарема прикупил. Ежели хороша дорога, все прощелыге простится – и дворец, и фонтан, и девочки, но ежели на пути хоть одна колдобина – мигом секир-башка, пощады не будет, и дворец с фонтаном мигом реквизируют. И правильно! Ежели б так в России-матушке поступали – давно бы по автобанам катались. Не в том беда, что воруют, а в том, что ни черта при этом не делают!

Неудобно ехать в арбе, жестко, хотя, с другой стороны, провести столько времени в седле тоже не сладко. Раничев расспрашивал о пути на привалах, выяснил: от Итиля до города Сарайджук (или Сарай-чик), что на реке Улусу, – около двадцати дней, а от этого самого Сарайджука до Ургенча – примерно месяц, и то если ехать и ночью. Правда, дороги там хорошие, ровные, недавно отремонтированные по приказу эмира. С указателями пути и караван-сараями. Пока же ехали степью, словно корабли в безбрежном океане цветов и трав. Покачивались среди густой зелени пурпурно-розовый иван-чай, таились за кустами анютины глазки, кое-где в низинах желтели купальницы, ярким желто-сиреневым взрывом сияли ирисы, а иногда кровавой, до самого горизонта, рекою, расстилались заросли мака. В ожидании поживы летели за караваном орлы-могильщики, кричали в редких озерках серые дикие утки. Дни тянулись один за другим, однообразно и пусто… Впрочем, нет, не совсем пусто – с помощью купца Халима Иван старательно учил арабские слова. Сначала названия обычных вещей, потом дни недели, числа, месяцы.

– Двенадцатого числа месяца раби-ал-аввал пророк Мухаммед прибыл из Мекки в город Йасриб, прозываемый также Мединой, – терпеливо пояснял Халим. – А через шестнадцать лет благословенный халиф Омар повелел считать от того времени начало лет по лунному календарю – с первого года перехода Мухаммеда – Хиджры – с месяца мухаррам – по исчислению неверных – с лета шестьсот двадцать второго года. Лунный год не совпадает с солнечным, он короче, а прибавлять тринадцатый месяц или дни к месяцам халиф строго настрого запретил. Потому лунные месяцы в иной год могут приходиться на разное время. Запомни их названия: мухаррам, или «священный», – первый месяц, во время него запрещены все войны, следующий – осенний месяц сафар, что значит «желтый», затем два месяца раби – раби-ал-савал и раби ус-сани, потом зимний месяц джумад-ал-ула – «студеный», затем раджаб, потом шаабан, затем месяц священного поста рамадан – «раскаленный», обычно весенний или летний месяц, потом шаввал – месяц кочевий, месяц стоянок зу-л-каада, и наконец последний месяц зу-л-хиджа, оставленный пророком для совершения хаджа.

Раничев слушал, кивая, да мотал на ус. От жары разбили прямо на арбах шатры, кроме того, со степи, разгоняя волнами травы, налетал ветер, пусть теплый, но все же и это было неплохо.

– Жарко, – вытирая со лба пот, крутил головой Иван.

– Погоди, это еще не самая жара, – смеялся купец. – Вот после Улусу начнется…

– Знаю, – обреченно махал рукой Раничев.

Вообще, если б не жара да скука, переход проходил для него довольно неплохо, чего нельзя было сказать о рабах, в основном – молодых женщин и юношей – тем действительно приходилось туго. Каждая пара была привязана к длинному деревянному шесту, который тоже вполне можно было выгодно продать, на кого шестов не хватило, шли скопом, нанизанные на прочный аркан, словно бусины на веревку, шли, тупо уставившись в землю, еле слышно мычали заунывные песни – меряне, булгары, эрзя, русских попадалось меньше. Воды на всех не хватало, и полоняники, пошатываясь, облизывали потрескавшиеся губы. Слабые умирали. Их бросали тут же, в траве, на съедение степному зверью, словно акулы за кораблем, алчно рыщущему позади каравана. Раничев воспринимал это спокойно, привык уже к этому жестокому миру. Да и что он мог сейчас сделать для этих несчастных? Разве что попросить караван-баши сделать подлиннее привалы. Так купцы и без того делали все, что могли, – полон ведь был их имуществом, и если смерть одного-двух невольников в принципе мало что значила для такого богатого торговца, как Халим Ургенчи, то в отношении других купцов, победнее, дела обстояли иначе. Впрочем, не все пленные шли своим ходом – красивых девушек и мальчиков везли на арбах или на лошадях в больших плетеных корзинах. Это был выгодный товар для услады богатых. Искусные ремесленники тоже стоили дорого; правда, таких было мало.