355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Андрей Посняков » Око Тимура » Текст книги (страница 1)
Око Тимура
  • Текст добавлен: 22 сентября 2016, 01:21

Текст книги "Око Тимура"


Автор книги: Андрей Посняков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Андрей Посняков
Око Тимура

Глава 1
Январь 1398 г. Рязанское княжество. Поручение великого князя

В чистом поле – дожди косые.

Эй, нищета, – за душой ни копья!

Я не знал, где я, где Россия,

И куда же я без нея?

Александр Башлачев
«В чистом поле – дожди»

Игристое солнце сверкало в голубом, чуть тронутом морозною дымкой небе, золотом пылая на заснеженных ветках деревьев, ослепительной желтизною растекалось по санной колее, круто спускавшейся с холма вниз, к Оке-реке. Лесистый берег – сосны, березы, осины – застыл в тишине, словно витязи перед грозною битвой, с тянувшейся по льду реки дороги в лес бежали повертки к деревням, дальним и ближним. На одну из таких дорожек свернули мчащиеся по дороге сани, запряженные парой гнедых. Свернули резко, едва не перевернулись – кучер, обернувшись, подмигнул, засмеялся – ничего, мол, не так еще ездили. В санях, укрыв ноги теплой медвежьей дохой, улыбаясь, сидели двое – девушка в беличьей, крытой светло-зеленым атласом шубке и молодой – но давно уже не юноша – мужчина с тщательно подстриженной темно-русой бородою. Из-под распахнутого собольего полушубка виднелась темно-голубая однорядка из добротного немецкого сукна, украшенная витым шелковым шнуром – канителью. Бобровая, сбившаяся набок шапка позволяла встречному ветерку трепать густую шевелюру.

– Не замерзла, люба? – ласково обратился мужчина к девушке, и та засмеялась, показав жемчужно-белые зубы, блеснула озорно глазами чудного изумрудно-зеленого цвета.

– Замерзнуть? В этакой-то шубе? Да ты что, Иване!

– А все ж, мыслю, замерзла! – уверенно кивнул Иван. – Иди-ко, погрею!

Обнял, схватил девчонку в охапку, прижал к себе, крепко поцеловав в губы.

– Пусти, пусти, дурной, – смеясь, отбивалась девушка. – Мороз ведь! Потрескаются губы, дядюшка скажет – точно целовалась с кем-то.

– То есть как это «с кем-то»?! – притворно сдвинул брови Иван. – А ты молви – «с кем надо, с тем и целовалась»!

– А что, думаешь, не молвлю? – Девчонка обхватила ладонями раскрасневшиеся щеки Ивана. – Молвила бы… Да только дядюшку обижать неохота. Стар ведь.

– Да уж, немолод. Зато воевода знатный.

– О том бы князь Олег Иваныч ведал…

– Да ведает князь. – Иван грустно махнул рукой. – Только уж больно врагов да завистников у дядюшки Панфила много.

Девушка стрельнула глазами:

– Больше, чем у тебя?

Иван хмыкнул:

– Ай, молодец, Евдокся! И спросишь же!

– Спрошу, – погрустнела Евдокся и вдруг, закусив губу, призналась: – Страшно мне за тебя, Иване!

– Страшно? Ничего, хоть врагов да завистников у меня и много, да все давно уж хвосты поприжали, так, вредят по мелочи, наушничают князю.

– И про нас уж, поди, доложили…

Иван кивнул:

– Доложили уж, не без этого. Да только князю-то до дядюшки твоего особой заботы нет – в опале так в опале.

– Переживает об том дядюшка. Аж почернел весь… Эвон, Иване, глянь-ка! Вон и усадебка наша… Видишь, за перелеском.

Иван присмотрелся, увидев вздымающийся за деревьями частокол… так себе частокол, хиленький, не от лютого ворога – от зверья лесного. За частоколом, за воротцами, виднелись крыши изб и амбаров.

– Почудово, – улыбнулась Евдокся. – Моя деревенька… Не бог весть что, но все же… Стой, Проша!

Кучер натянул вожжи:

– Тпрууу!

– Ну вот. – Девушка повернулась к Ивану. – Теперь знаешь дорожку. На Тимофея-апостола переедем сюда с дядюшкой. Ужо до весны поживем, а то и до лета.

– Хорошо здесь, – потянувшись, отозвался Иван. – Красиво.

И в самом деле, спрятавшаяся за лесом усадебка выглядела словно нарисованной. Аккуратные воротца, желтые, крытые соломою крыши, покрытые снегом деревья. К небу тянулись белые столбы дыма.

– Десяток холопей у меня, – с гордостью сообщила Евдокся. – Трое закупов и рядовичей семь… нет, восемь, если считать Ерофея-тиуна.

– Богато! – покачал головой Иван.

Девушка шутливо ткнула его кулаком в бок:

– Ладно смеяться-то. Не в людишках ведь дело…

– Да уж, не в людишках… В знатности твоей дело. В том-то и закавыка… в том…

Иван, погрустнев, задумался. И в самом деле, кто такая эта девица Евдокся? Знатная боярышня, родственница покойного угрюмовского наместника Евсея Ольбековича, а ныне – приемная дочь опального воеводы Панфила Чоги. Побросала судьбина Евдоксю, поиграла девичьей судьбой, как бурный весенний поток играет древесною щепой, поносило по свету – от ордынских степей до Самарканда и Кафы. Чудом, наверное, Божьим чудом, отыскал ее Иван в далекой Кафе, рабыней у богатого купца Винченцо Сальери. Выкупил – купец назначил справедливую цену – и задумался, вернее, задумались оба. Куда теперь? Иван хотел было предложить ей, как говорится «руку и сердце», да вовремя одумался – здесь подобные дела так быстро не делались. Для начала Евдоксе нужно было, так сказать, восстановить статус, чтобы все знали – она не приблуденка какая-то, а боярыня, хоть и из обедневшего, да древнего рода. И деревеньки были у нее, и селище, правда, большую часть пожгли да прибрали к рукам дальние родичи да княжьи люди – пришлось судиться, вот и высудили деревеньку, пока одну, ну а дальше видно будет. Воевода Панфил Чога – близкий друг погибшего наместника Евсея Ольбековича – принял Евдоксю со слезами радости, обняв, поклонился в пояс – живи, мол, словно дочка родная, как многие родичи наместника живут. Девушка обрадовалась, увидав своих, разрыдалась счастливо – не гадала, не ждала, что вот так все может вернуться: родная сторонушка, родной дом, родные люди вокруг. Жаль вот, усадебка в Угрюмове сгорела, но ведь землица осталась, правда, ее, говорят, монахи к рукам прибрали, ну да на то и княжий суд есть. Князь рязанский Олег Иваныч – человек в летах уже, в разуме – отнесся к Евдоксе милостиво, велел вернуть деревеньки, на кои записи имеются, ну а на которые не имеются, что ж, те только судом можно в обрат вызволить, да и то, ежели удачно судебный процесс сложится. Вот и засела Евдокся за «Правду Роськую», все с какими-то дьяками общалась, писцами, ярыжками – высудила-таки деревеньку! Даже Иван обалдел от такого, а уж старый Панфил Чога только головою качал, да все приговаривал: «Ну и девица, ну дева»! Так что статус свой быстро возвращала Евдокся – ей уж и все дворня кланялась, да захожалые купцы-приказчики – чуть ли не в пояс. В авторитете была боярышня, еще б выгодно замуж…

Вот об этом-то и думал с грустью Иван. Давно прикипел душою к этой зеленоглазой девчонке, присох, так что если и оторвать – так с кровью. Да и Евдокся – видно было – отвечала ему взаимностью. Но вот насчет явно неравного брака… Тут такие штуки не проходили. Евдокся – знатная женщина из старинного боярского рода, а он, Иван, кто? Иван Петрович Раничев, он же – Иван Козолуп, купеческий приказчик… якобы… На самом же деле – и.о. директора исторического музея, известного не только в Угрюмове и районе, но и в Москве, и в Петербурге, и даже в странах дальнего и ближнего зарубежья! И что значит – и.о.? Дня три, от силы неделя – и утвердили б его в мэрии. Директор музея – почти номенклатурная должность, не какой-нибудь там завалящий дворянин-служка, даже не из детей боярских – бери куда выше! Правда это все в той, другой, жизни, далекой и, кажется, нереальной… А здесь, в Великом княжестве Рязанском, Иван… ну не сказать, чтоб вообще никто… так, дворянин с ударением на втором слоге, человечишко служилый. Захочет князь – даст деревушку в кормление, будешь плохо служить – отберет. Дворянин, дворня – одного корня. Это уж потом, много позже, обретут они свое положение, а сейчас… Вот «дети боярские» – те почти то же самое, также от милости князя зависят, однако же отношение к ним другое, и в общественной иерархии куда как выше дворян стоят. Правда, и ниже бояр… куда как ниже. Но все же, все же… Как историк, Раничев понимал: «дети боярские» – термин расплывчатый, настолько расплывчатый, что имело смысл половить в мутной воде рыбку. И лучше б, конечно, не здесь, в Рязани, где многие – слишком многие – помнили его как скомороха. Вот в Москве бы, на худой конец – в Литве, хотя б в том же Киеве, при дворе князя Ивана Борисовича, или в Полоцке – у Андрея Ольгердовича, иль у Дмитрия Ольгердовича Брянского, да мало ли мест, где его, Ивана Петровича Раничева, никто не знает? Так-то оно так… да ведь кабы не Евдокся… Евдокся-то не в Киеве, не в Москве, не в Брянске – здесь, в Переяславле-Рязанском – и земли ее здесь, и родичи, и родовое имя. А такой знатной женщине надобно соответствовать! Не голь-шмоль-скоморох, не дворянин даже, а хотя б на худой конец – из «детей боярских». А что для этого нужно? Да по сути-то, ничего особенного – распустить регулярные слухи о своем, якобы знатном, происхождении, да толково исполнять все распоряжения князя – всего-то и дел! Подкопить деньжат, деревенек, утвердить статус, а уж потом можно и сватов засылать, и иначе – никак. Это, так сказать, программа минимум. Раничев усмехнулся – а что же предложат господа большевики? Сиречь – программа-максимум: вырваться наконец отсюда, с конца четырнадцатого века, обратно к себе, в начало двадцать первого. К музею, к однокомнатной квартирке, к старой, но еще не совсем убитой «шестерке», к друзьям, к музыке… И вернуться не одному – вместе с Евдоксей! А вернуться можно – это уже было там, в Кафе, когда два волшебных перстня – Раничева (вернее – Тимура) и Абу-Ахмета – соединились в один… Иван вспомнил взрыв, дорогу, грузовик… Как же все это случилось? Жаль, Абу Ахмет, погибший от арбалетной стрелы, уже никогда не сможет о том рассказать. Жаль… Гонялся, гонялся за ним – и на тебе! Эх, Абу Ахмет, человек со шрамом, видно, изменило тебе военное счастье… А вообще с этим убийством – история темная. Хотя… война есть война – всякое бывает. Так что же теперь делать? Искать похожий перстень? Смысл? Но ведь кто-то же его изготовил в ювелирной мастерской Ургенча! Приятель Салим обещал пораспросить старожилов… правда, их там и не осталось, после того как Тимур сровнял город с землей, повелев засеять пшеницей. Хотя и отстроился Ургенч – Хорезм все ж край богатый, – но все же старожилов там вряд ли теперь разыщешь. Хотя – может, то и удастся Салиму, а ежели удастся – пришлет весточку через купцов. Салим, Салим… Молодой и очень неглупый парень, а всю жизнь свою посвятил мести. И – кому? Самому повелителю полумира – Железному Хромцу – Тимуру. Тимур-Аксак, Тамер-ленг, Тамерлан…

– Ау, милый! – Евдокся потрясла Раничева за руку. – О чем задумался, закручинился?

– Да так, о разном. – Обняв девушку, Иван хотел уже было предложить ей заехать в деревню – погреться, да прикусил язык, вовремя вспомнив, что на дворе сейчас все ж таки не двадцатый век и не двадцать первый. Невместно незамужней боярышне появляться на людях с чужим мужчиной. Из города-то выбирались тайно – Иван за воротами стоял, знакомых саней дожидался, хорошо хоть возница человек верный, языком зря трепать не будет. А уж ехать в деревню – чревато! Покатались, посмотрели деревеньку – и ладно, пора и в обратный путь.

– Да, пожалуй, поедем, – согласно кивнула Евдокся. – Прохор, заворачивай!

И снова потянулись по сторонам лесистые берега заснеженной реки, и опять блестела накатанная полозьями саней дорога, и солнце сияло все так же, только поднялось выше и, кажется, стало куда как теплее.

– А ведь спадает мороз-то, – улыбаясь, крикнула девушка.

Иван невольно залюбовался ею – румяные от мороза щеки, длинные, загнутые кверху ресницы, глаза – изумруды… У беды глаза зеленые…

– Экая краса! – восхитился Раничев. – Чай, Панфил не сыскивает ли тебе женихов?

– Сыскивает, – боярышня засмеялась. – Что ж ему не сыскивать? Однако знай… – она посерьезнела. – Только тебя люблю я и только за тебя пойду замуж. Понял?

– Как не понять? – расхохотался Иван, прижимая к себе любимую.

На бережку, в кустах, за сугробами, одинокий всадник, завидев сани, осадил коня. Всмотрелся, привстав в стременах и заслоняясь рукой от солнца. В нагольном полушубке и треухе, красивый, безбородый, с серыми большими глазами. Разглядев смеющихся путников, вздрогнул, искривив в ухмылке губы.

– Одначе, – прошептал, покачав головою, – одначе…

Подождав, покуда сани не скрылись из виду, выехал из кустов и быстро поскакал в обратную сторону. Скакал долго, лишь иногда останавливался, растирая рукавицами замерзшие щеки. Уже смеркалось, когда сбоку, за деревьями, послышался близкий собачий лай. Повернув коня, всадник с облегчением вздохнул и выехал по заснеженной лесной дорожке к селенью – торговому рядку. С покосившейся колокольни у низенькой церквушки благовестили к вечерне. Быстро пронесшись по улице, путник осадил коня у ворот постоялого двора, спешился и, бросив поводья подбежавшему служке, вошел в горницу – просторную, жарко натопленную, пропахшую кислой капустой и дымом. Сидевшие за длинным столом постояльцы – купцы – собирались к вечерне. Не обращая на них никакого внимания, путник подошел к хозяину, кругленькому толстощекому мужичку с маленькими, заплывшими жиром глазками. Сунул маленькую серебряную монетку – в ноготь – деньгу. Толстяк расплылся в улыбке, поклонясь, показал рукою на дверь. Кивнув, гость быстро покинул гостевую залу и оказался в небольшой светлице с украшенной изразцами печкой и слюдяным – в свинцовом переплете – оконцем. Почти всю площадь светлицы занимало широкое ложе. Бросив на лавку треух и полушубок, гость быстро стащил теплые сапоги, кафтанец и пояс. Вслед за ними полетели на пол меховые порты и порты обычные, шерстяные, а затем, подойдя к висевшему на стене медному, начищенному зерцалу, путник, расправив руками густые светлые волосы, медленно, через голову стянул рубаху… Девка! Сероглазая, стройная, с большой колыхающейся грудью. Проведя руками по животу и бедрам, она всмотрелась в зерцало, отвернувшись, омыла из рукомойника пот… За дверью послышались быстро приближающиеся шаги. Девица улыбнулась… Чуть скрипнули петли…

Молодой статный красавец с тоненькими усиками и светлой бородкой возник на пороге, с усмешкой оглядывая обнаженную деву.

– А, пришла уж, – снимая шубу, то ли спросил, то ли констатировал он. – Ну что стоишь? Снимай сапоги.

Повалившись прямо в одежде на ложе, он вытянул ноги, и девушка покорно склонилась, стащив левый сапог. Большая грудь ее скользнула по колену гостя.

– Постой-ка… – Красавец вдруг поднялся, развязывая завязку штанов, усмехнулся. – А ну-ка, нагнись, Таисья… Вот… Так…

– О, господин мой, – сладострастно зашептала девушка. – Любый… Аксен… Аксен… Я так ждала тебя… так…

Аксен лишь ухмылялся.

Олег Иванович, великий князь рязанский, поднялся нынче поздно. За окном веяла, бросалась в окно снегом злая пурга, выдувала тепло, и даже здесь, в княжьих палатах, было зябко, хоть и с утра еще затопили печи. Да и здоровье княжеское оставляло желать лучшего – не молод уже, далеко не молод – то поясницу прихватит, то колено, то шею. Вот и сейчас – еле встал. Крикнул слугу – одеваться. Пока одевался – думал. Вообще-то утром хорошо думалось, да вот только не в такое утро – снежное и буранное, когда ломило кости, а по всему телу пробегала отвратительная хлипкая дрожь. С Тимофея-апостола как пошло буранить, так вот и всю неделю уже. Ну да, как раз сегодня день преподобного Ефрема, Ефрема запечника, ветродуя. Вот уж и в самом деле – ветродуй! Зябко поежившись, князь посмотрел в забитое снегом оконце, покачал головою:

– Не к добру летнему на Ефрема ветер.

– Так уж, так, князюшко, – согласно закивал старый – ровесник князя, а то и постарше – слуга Ефимко. – Ветер на Ефрема – жди лето сырое, дождливое. – С поклоном подав князю опашень, Ефимко перекрестился на икону, понизил голос: – А вот, князюшко, в деревеньке нашей говаривали, в этот день пора домового прикармливать. А коли кто не оставит ему гостинец, осерчает домовой, болезни нашлет, сглаз, порчу. И на скотину и, не приведи Господи, на людей!

– Типун тебе на язык, черт старый! – замахал руками князь. – Порчу, вишь, домовой нашлет… Молиться почаще надобно, вот что!

– Вот и я про то говорю, князюшко. – Слуга поклонился в пояс.

Умывшись и накинув на плечи плащ, – все ж таки зябко, пока все протопится, – Олег Иваныч покинул опочивальню и, войдя в горницу, опустился на колени перед иконостасом. Пропустил ведь сегодня заутреню – грех! И ведь слугам не поручил разбудить, думал, как всегда, сам проснуться, да вот проспал.

Помолившись, князь уселся в резное креслице перед столом, позади него трещали в печи дрова, по обе руки, вдоль стен, тянулись длинные лавки – для бояр да прочих советчиков, коих князь раньше не очень-то слушал, да вот теперь приходилось – старость. Одна надежда на сына, Федора… Эх, ежели б с Тохтамышем да Витовтом ладно повернулось – может быть, и посильнее Москвы стало бы княжество. Москва, Москва… Главный конкурент, волчище зубастый, так и поглядывает алчно на рязанскую землю! И нипочем Москве ни Тохтамышево нашествие, ни Литва, ни даже Тимур Хромоногий. Силен князь Василий, силен… Родич, однако! Брат жены сына, шурином, стало быть, приходится Федору. Ну да оно и ничего может, и мирно жить будем? Однако все же пригляд за Москвой нужен, через купцов, через людишек верных, хоть и родня Василий, да всяко быть может. А как римляне-ромеи в древнопамятные времена говорили? «Кто предупрежден, тот вооружен» – вот как! Умные люди были. Кого б послать-то в Москву для пригляду? Верный человек нужен, умный, хитрый, пронырливый. Да еще и такой, чтоб, в случае чего, не жалко было и бросить. Хотя, оно конечно, бросить-то любого можно… да вот только не с руки без нужды особой с боярскими родами ссориться, не те времена. Взять хоть того же Аксена, Колбяты Собакина сына. Прохиндей – клейма ставить негде, говорят, в войске Тимурова воеводы Османа его видали, и еще много чего говаривают – однако ж не пойман не вор, да и попробуй, тронь! Все боярские роды враз скулеж подымут – ихнего заобидели – хоть и при ином раскладе глотку друг дружке готовы порвать. Тот же и Колбята… Не очень-то у них хороши отношения с сынком, да тут такой случай, когда яблоко от яблоньки недалече падает. Хитер Колбятин Аксен, умен, пронырлив… И за него, Олега Иваныча-князя, держится, потому как мало ли что у родного батюшки на уме? Нельзя, конечно, на верность Аксена надеяться, но вот что касаемо всего прочего – умен, хитер, пронырлив – этого уж не отнимешь… Ха! Так вот его-то бы и в Москву! Уж точно – не жалко. Олег Иванович щелкнул пальцами. Стоявший на страже за дверью гридь – отрок-дружинник – в начищенной байдане, доспехе из широких плоских колец, и шлеме с бармицей, при мече, с коротким копьем-сулицей, – заглянув в горницу, поклонился, едва не потеряв шлем. Совсем еще молодой парень, узколицый, безусый, пухлогубенький, вот уж поставили черти дружинничков, такому мамкину титьку сосать, надо будет сказать Феоктисту, чтоб заменил на кого понадежней… иль пусть такой? Хоть неопытен, да зато не предаст, не вошел еще во вкус дворовых интриг, да и не скоро еще войдет… да и войдет ли? Такие-то молоденькие завсегда первыми и гибнут.

Князь усмехнулся, потеребил ус.

– Как звать-то тебя, отроче?

– Лукьяном кличут. – Гридь приложил руку к груди. Звякнули кольца байданы. Нарядный доспех, а ратного толку в нем немного – ненадежен, плетение редкое, да и кольца обычно расковываются, чуть копьем ткни. Только покои в таком и охранять.

– Вот что, отроче, покличь-ка мне тиуна.

– Феоктиста, княже?

– Его… Чай, прибыл уже?

– Прибыл. – Отрок качнул головою. – С утра в людской сидит, дожидается.

– Ну вот и зови, – улыбнулся князь. – Пущай идет не мешкая.

Отрок исчез, плотно притворив дверь, а великий князь рязанский Олег Иванович вновь задумался. На этот раз о тиуне. Не простой тиун Феоктист – главный. Считай, полный управитель княжьим двором и землицами. Вроде бы верен. Правда, ворует, наверное, так все они воруют, дворовые.

Осторожно постучав в дверь, вошел Феоктист. С порога поклонился низехонько, подошел ближе, встал, глядя с подобострастием, – немолод, морщинист, с вытянутым книзу, похожим на редьку лицом и черными эрзянскими глазами.

– Звал, княже?

– Звал, звал, – милостиво кивнул Олег Иванович. – Садись вон на лавку да молви – списки всех бояр, да дворян, да детей боярских у тебя в порядке ль?

– В порядке, великий князь! – Вскочив с лавки, Феоктист вновь склонился в поклоне, сверкнул глазами обиженно: – Нешто по-другому можно?

– Ладно, ладно. – Олег Иванович махнул рукою и, прикрыв глаза, вдруг резко спросил: – Об Аксене, боярина Колбяты Собакина сыне, ведаешь ли что?

– Об Аксене? – Тиун заморгал глазами. – Ведаю, как не ведать, княже!

– Говори, – кивнул князь.

– Эмм… – Феоктист замялся, пытаясь угадать, что хочет услышать государь об Аксене – плохое или хорошее? Не угадал – поди, попробуй с ходу! – поэтому начал осторожненько: – Аксен рода старинного, знатного, дед его еще князю Ивану Иванычу Коротополу послужил изрядно, за то был жалован землицей, это уж к той вотчине, что уже имел.

– Ты мне про род Собакиных не рассказывай, – прервал тиуна князь. – По делу говори, об Аксене. Можно ему поручить тайное дело иль нет?

– Тайное дело? – Феоктист почмокал губами. – Думаю, можно. Человек верный. Долгонько уже служит.

– А слухи о нем разные ходят. – Олег Иванович сладенько улыбнулся и покивал головой.

– А, это ты про Хромца, княже? – догадался тиун. – Так там ничего крамольного нету. Да, видали Аксена в войске воеводы Османа, и что с того? Его ж сам боярин Евсей Ольбекович с тайной целью послал, наместник угрюмовский, царствие ему небесное, хороший был человек.

– Да уж. – Князь нахмурился, вспомнив погибшего боярина. Благородный был человек, надежный. Вот так и уходят верные, смолоду знакомые люди, и с каждым годом их все меньше и меньше. С кем сын, Федор, останется? – Хочу Аксена с тайным поручением в Москву отослать, – повысив голос, сообщил властитель Рязани. – Как мыслишь, справится?

– Справится. – Тиун махнул рукой. – Ума хватит.

– Ума-то хватит… Хватит ли верности?

Тиун Феоктист вышел из княжьих палат в задумчивости. Не одобрял он задумку князя насчет Аксена Собакина, не одобрял, а потому и задумался. Да и как было не задуматься, коли давно уже его с Аксеном (да и со всем родом Собакиных) связывали накрепко совместные коммерческие дела. Аксен прост не был – направил часть своих холопов к угрюмовским оружейникам в учение – кого молотобойцем, кого в подмастерья, со строгим наказом – ко всему приглядываться и все умение перенимать преизрядно, а уж кто не переймет, тому лучше б и вовсе на земле не родиться. С тех пор уж год миновал, и Аксеновы людишки, кузниц понастроив, принялись ковать да вить байданы да бахтерцы, да колонтари. Так себе бронь получалась – из плохого железа, да на скорую руку сляпана – ржавела быстро – однако же все доспехи княжий двор покупал с охотностию – благодаря Феоктисту-тиуну, коему перепадала мзда от Аксена. Вот и еще можно бы по весне смотр дружины устроить, выбранить да наказать кого из гридей за порчу доспехов – а под то дело новых закупить, из того же источника, что и прежние. А еще замыслил Аксен людишками торговать, да не как родной батюшка – правдами да неправдами ловить по дорогам мужиков-смердов да верстать в закупы – нет, тут было все хитрее задумано. С участием ордынских купцов, с заимками тайными, верное было дело – хватать по праздникам дев да отроков – в сани, да в лес, на заимку. Там подержать до лета, как купцы-гости приедут, потом сразу в караван – милое дело! Главное, до лета у родичей пропавших всяко поулягутся страсти – так что все пройдет без излишнего шума. Людишки Аксена брались за непосредственное исполнение дела. Феоктист должен был обеспечить прикрытие, ну а лично Аксен – договориться с купцами. Без этого вся идея была бы обречена – ну-ка, продай пойманных в ближайших землях, потом хлопот не оберешься! Иное дело – заморские купцы. Из Кафы, Сурожа, Хорезма… Аксен хвастал, что хорошо знал одного – Ибузира ибн Файзиля, приказчик которого должен был вот-вот объявиться в Переяславле… И тут вдруг князь решил послать Аксена в Москву! Нет, такое допустить уж никак нельзя, никак…

Феоктист встретился с Аксеном в городской усадьбе, недавно пожалованной князем за верную службу. Усадебка была невелика – словно в насмешку – да Аксен правдами-неправдами прикупил две соседние, и получилось вполне справно – дом в три этажа с высокими резным крыльцом, конюшня, хлева, амбары. На заднем дворе к самому частоколу притулились курные избенки слуг. Пройдя в ворота под пристальными взглядами вооруженных бугаев слуг, тиун невольно поежился, услыхав приглушенные крики, доносившиеся из амбара. Хоть и не хвалился тем Аксен, да Феоктист доподлинно знал – в одном из амбаров была устроена пыточная, для которой люди молодого боярина недавно закупили пыточный инструмент – плети воловьей кожи, клещи для ногтей, железные реберные крюки, ножи и скребла для сдирания кожи. Вот и сейчас уже кого-то пытали, видно – тренировались.

Поднявшись по высоким ступенькам крыльца, тиун вошел в людскую. Сняв шапку, перекрестился на иконку в углу. Позади, в сенях, послышались быстрые шаги, дверь распахнулась.

– А, будь здрав, тиуне! Почто пожаловал?

Аксен Собакин – молодой, наглый, с мерзкими тонкими усиками – улыбаясь, стоял на пороге людской. Рукав его кафтана белого аксамита был заляпан маленькими красновато-бурыми пятнышками – брызгами крови. Такие же пятнышки, если внимательно присмотреться, можно было заметить и на желтом шелковом поясе с кистями, и на нарядных сапожках синего сафьяна.

– Ну не стой же, не стой. – Аксен сделал приглашающий жест рукою. – Проходи в горницу. Сейчас велю – принесут чего поснидать. Эй, Никишка, давай-ка нам пирогов да ушицы.

Феоктист довольно улыбнулся – любил похлебать ушицы, о том многие знали, вот и Аксен…

В горнице сразу уселись за стол на широкие, устланные толстым сукном скамейки. Слуги проворно притащили большие миски ушицы, поставили на стол серебряное блюдо с пирогами, принесли холодец, сдобренную шафраном кашу, заедки, высокий кувшин с мальвазеей.

Феоктист вдруг почувствовал голод, показалось вдруг, словно будто бы шесть ден не ел, – отбросив стеснение, навалился на ушицу, заработал ложкою, что твоя мельница! Похлебав, запил мальвазией, потянулся за пирогом, проглотил один, второй, третий, взял очищенное яичко, съел и его, затем пододвинул поближе миску со студнем, опростал и, сытно рыгнув, поковырял пальцем в зубах.

– Благодарствую, господине, утешил!

– Пустое. – Улыбнувшись, боярин махнул рукой, дожидаясь, пока слуги уберут со стола посуду.

Отобедав, заговорили о деле. Как и предполагал тиун, княжья идея насчет поездки в Москву Аксену крайне не понравилась. Во-первых, без надлежащего пригляда обрушились бы коммерческие дела, а во-вторых – опасное это было дело, вынюхивать тайны московского князя.

– Заболеть, что ли? – скривившись, высказался об услышанном Аксен, больно уж не хотелось ему ехать ни в какую Москву.

– А и заболеть, – кивнул тиун. – И притом человечишку какого-нибудь князю подставить.

– Человечишку, говоришь? – Аксен внезапно оживился и радостно потер руки. – Есть у меня на примете один! Ежели сгинет в Москве, так здесь плакать никто не станет, многим он тут насолить успел. Да ты его тоже знаешь, Ивашко-скоморох, что теперь дворянином княжьим зовется.

К вечеру пурга улеглась, похолодало. Добрый морозец пощипывал лица прохожих, возвращающихся по домам с вечерней службы. Выходя из церкви, оборачивались, крестились на маковки, привычно выискивая в толпе знакомых.

– Иване!

Раничев обернулся и с улыбкой приветствовал старого своего знакомца, негоцианта Нифонта Истомина, стройного сорокалетнего мужчину с длинными, черными как смоль волосами и небольшой бородкой, больше напоминавшей просто щетину. С голым, чисто выбритым подбородком Нифонт уже не показывался – внял давнему совету Ивана не дразнить зря гусей. Поверх коричневого кафтана и ферязи на Нифонте была теплая овчинная шуба, крытая темно-красным сукном, точно такая же шуба, только покороче – полушубком – была и на Раничеве.

– Чтой-то давненько не заходил, Иване, – обняв приятеля, попрекнул Нифонт. – Зашел бы хоть посейчас, в шахматы бы сыграли.

– В шахматы? – хохотнул Иван. – Так ты все время выигрываешь! Ладно, ладно, не хмурься, пойдем, коль зовешь.

Оба свернули за угол. Раничев не виделся с Нифонтом всего-то дня три, когда последний раз брал уроки боя на мечах и саблях. Ристалища их, пусть и шутейные, носили все же довольно жесткий характер, и именно по настоянию Ивана, наконец-то получившего возможность овладеть-таки оружейным боем. А иначе как же? Он ведь дворянин все же! Да и для любого человека в это время – фехтовальное искусство не лишнее. А Нифонт Истомин владел им отменно, где и научился так? Раничев, конечно, догадывался – где, да предпочитал не спрашивать, чего зря вгонять людей в краску? Захочет, так сам расскажет, вот Нифонт и рассказывал иногда, садясь за шахматы. Да так, что Иван слушал, затаив дыхание, потому и проигрывался вчистую. Вот и сегодня, едва пришли – Нифонт жил на окраине, по-бобыльи, в полном одиночестве, хоть и в достаточно приличном, по местным меркам, доме – полутораэтажном, с просторной каменной клетью. Своих людишек у Нифонта не было – для работы по дому приходили нанятые слуги да горбатая бабка Устинья, дальняя родственница хозяина, варившая столь изысканные обеды, каковые, по мнению Раничева, было бы не стыдно подавать и самому князю. Вот и сегодня Устинья потчевала гостя совершенно потрясающими пирогами с тонкой полоской теста и начинкой из творога, каши с шафраном и маслом, мясом. Запивали белым крымским вином, чуть кислым, но довольно приятным и терпким.

– Будет хорошая негоция, угощу романеей, – поднимая бокал, усмехнулся Нифонт. Как и всегда, откушав, они перешли в небольшую горницу с круглой печью и двумя деревянными креслами, меж которыми стоял небольшой шахматный столик. В шандале неярко горели свечи, потрескивали в печке дрова, за окном, на улице, хрустел под чьими-то шагами снег. На стенах были развешаны сабли, мечи и широкие кинжалы-дагассы. Рядом, на сундуке, лежал «верховой» панцирь из крупных массивных колец. Расставив фигуры, Нифонт перехватил заинтересованный взгляд гостя и, усмехнувшись, подошел к сундуку.

– Что скажешь? – Взяв в руки панцирь, он с силой встряхнул его так, что звякнули кольца.

Иван подошел поближе, глянул и пожал плечами – ничего особенного, панцирь как панцирь. Ну, может, чуть тяжелее обычного, скажем, не семь килограмм, а девять.

– Вот именно, что тяжелее, – нахмурясь, кивнул Нифонт. – Я бы даже сказал, значительно тяжелее.

– Зато, значит, и крепче, – усмехнулся Иван.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю