Текст книги "Меч времен"
Автор книги: Андрей Посняков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 8
Лето 1240 г. Господин Великий Новгород
Смута
Не успел Александр вернуться с войны, как в городе «бысть крамола велика». В чем суть «крамолы», ни в одном из источников не сообщается, но она послужила причиной того, что Александр рассорился с новгородцами и в гневе отбыл в Переяславль.
Джон Феннел. Кризис средневековой Руси
Вот так вот получается! Ребенок подставляет князя. Хм… по-местным меркам – уже не ребенок, да и то – его просто используют, вот и все. Взять перстень с печатью из дупла, отнести на немецкий двор, потом положить обратно. Интересно, что с кольцом проделали немцы? Сняли восковую копию? А зачем им поддерживать бояр против князя? Это ведь не орденские немцы-крестоносцы, это торгаши из Любека и прочих северонемецких городов, прообраза будущей Ганзы. Значит, бояре им что-то такое обещали… какие-нибудь торговые выгоды. Вот те и подмогнули…
Впрочем, ему-то, Мише, до всех этих интриг какое дело? Выбраться бы отсюда поскорей, а для того – проникнуть к Мирошкиничам, найти стеклодува, а там… А там – видно будет.
Назавтра, ближе к вечеру, явился дьячок из ближней церкви – учить отроков Святому Писанию. Воспользовавшись этим, Михаил тут же ушел – якобы на торжище, купить гребешок да ножик – на самом же деле – зашел в условленную корчму, пора уже было встретиться с человеком тысяцкого.
В городе было беспокойно, очень беспокойно, в душном вечернем воздухе явственно пахло смутой. Да, собственно, она и началась уже – туда-сюда бродили по улицам вооруженные палками группы, что-то кричали, дрались меж собой, а кое-где – слышно было – как звякнули вечевые колокола городских районов-концов. До концов уже дошло! С улиц да сотен.
Боярин Софроний Евстратович позаботился – большей части холопей велел с дальней усадьбы на главную перейти – на всякий случай, добро хозяйское уберечь – мало ли? Смута – она и есть смута, быстро может потерять управление, тогда уж совсем не ясно будет – кто за кого. Бей, круши, грабастай!
Люди шептались… да что там – шептались – говорили открыто, болтали, можно сказать, на всех углах: князь, мол, продался немцам, дал им особую торговую грамоту, а, окромя того, городскую казну похотел под себя подмять и, еще пуще, власть взять полную – над посадником, тысяцким, господой.
– Люди новгородции! Не отдадим наших вольностей жаднолюбивому князю! Постоим за Святую Софью! Скажем же властолюбцу – путь пуст!
Вот именно так вот и кричали. Мол, убирайся, княже, откуда пришел – без тебя обойдемся. Между прочим, судя по одежке, простые люди кричали, «молодшие» или «черные». Можно подумать, это именно им князь продыху не дает! Ага, как же… Боярское серебро здесь ищи, интересы… как и в любом бунте. Или – почти в любом.
Подобное Михаил видел еще в юности, в конце восьмидесятых, когда по всему Питеру вот так же бродили с лозунгами, кучковались, кричали всякое разное – от «Долой КПСС» до «Партия, дай порулить». И – такое впечатление – что никто не работал. Вот как и здесь.
Только вместо «Долой КПСС» – «Долой князя!»
Путь – чист!
А ведь выгонят, как пить дать – выгонят. Вон как активно действуют – видна, видна организационная жилка. Покричав на улицах да по сотням, пошли собирать веча по концам, а уж оттуда наверняка двинутся к Святой Софии или на Ярославово дворище – собирать главное вече. А уж там какое решенье примут – ясно. Что и говорить, не повезло Александру. Сейчас, в данный момент, не повезло… Ничего, через год вернется, сами же новгородцы и попросят – вот, примерно так же, как теперь – и уж тогда развернется, получив нужную легитимность, многих, многих казнит из нынешних крикунов. Ну, до того долго еще… А пока же… Пока…
Постоим за Святую Софью и вольности новгородские! Долой князя – путь чист!
– Кольцо? Что за кольцо? – переспросил Парфен, старый знакомец Миши еще по Невской битве, именно его и прислал Сбыслав. Надо же – оказывается, поддерживали отношения!
– Обычное такое кольцо, перстень с печаткой…
Михаил обсказал в подробностях.
Парфен задумчиво покивал, скривился:
– На немецком дворе ювелиры знатные. Что хочешь подделают. Вощанник с перстня сняли – вот и печать княжья.
Однако познания. Вот тебе и простой мужик, возчик. Да-а… не так-то и много тут простых было… разве что Авдей с Мокшей да раба… хм… раба… Марья. Интересно, как она хоть? Спросить у Парфена? Так откуда ж ему знать? Про другое надобно спрашивать, про другое.
– А что, Мирошкиничей никак нельзя прищучить? Ну и всех прочих. Ведь подлог явный!
– Да все знают, что подлог, Миша, – рассеянно отмахнулся возчик. – Не сегодня вся эта смута затевалась, и не вчера даже. Князь на шведов, а бояре – тут как тут. Чужими руками все делают, псы, поди, поймай! Да и поймаешь, так с того что? У них сила…
– Так и у «житьих» и у «гостей» сила немаленькая, – глотнув пива, усмехнулся Михаил. – По крайней мере, серебришка уж не меньше, чем у бояр, на любую смуту хватит, не так?
– Так, – Парфен неожиданно улыбнулся. – На то и расчет. Выгонят сейчас князя, подуспокоятся… Тут наш черед и придет! Через год посмотришь – по-другому все повернется. Не дадим боярам всю власть, не дадим!
Миша хохотнул:
– Не сомневаюсь.
– Да и бояре не все заодно, – возчик пригладил бороду, через плечо собеседника бросив внимательный взгляд на дверь. – Сам посадник Степан Твердиславич, да сын его, Михалко Степанович – за князя. А ведь тоже не последние люди! Ничего – сейчас, главное, кровушки лишней не нацедить, успокоить буянов. А уж потом – полегонечку, потихоньку. Посадник с тысяцким, думаешь, где сейчас?
– Не знаю.
– У князя. Уговаривают спокойно уехать. Чтобы потом – очень скоро – вернуться.
– Кстати, о князе, – Михаил потянулся и понизил голос: – Предатель в дружине его, из самых ближних людей – перстень ведь выкрал кто-то, передал, потом забрал да тихонько вернул на место.
– Хм, предатель… Тоже – удивил, – цинично усмехнулся Парфен. – Верные дружины, они ведь токмо в стародавние времена были – и то наверняка не известно, были ли? А ныне – серебро всему мера. Все купить, все продать можно… даже вот и князя. Почему бы и нет? Эх, времена… Волчьи!
– Лучше уж сказать – шакальи.
А корчма между тем заполнялась народом. И не сказать, чтоб это были добропорядочные торговцы, приказчики, приехавшие на рынок крестьяне или там мастеровой люд. Куда там! Громко перекрикиваясь и хохоча вошла целая кодла с палками – то-то Парфен то и дело поглядывал на дверь. Впрочем, новые гости – все как на подбор молодые мускулистые парни – вели себя довольно прилично: на пол не плевали, других посетителей не задирали, даже палки аккуратно, в рядок, составили у входа, да, усевшись за длинный стол, потребовали каши, пирогов, пива. Все правильно: смута – смутой, а обед – обедом. На голодный-то желудок палками много не помашешь. Да что палки – у многих и ножи в сапогах, и широкие кинжалы за поясом.
Усевшись, парни по-хозяйски командовали корчемными служками: того несите, этого. Сам кабатчик – вислобородый старичок в круглой кожаной шапке – выбежал к новым гостям, закланялся, шапку сняв, что, мол, угодно? Улыбка – на пол-лица, а в глазах – Миша заметил – страх. Заплатят ли? Или так пришли, на халяву?
– На вот тебе, дед! – один из парней, высоченный, с руками-оглоблями и квадратным подбородком – по-видимому, он и был тут старшим – достав из заплечной сумы, небрежно бросил корчемщику кунью шкуру.
Старик обрадовался, просветлел ликом, на служек своих цыкнул – а, пошевеливайтесь-ка, парни! Те и без того бегали – упарились. На «куну»-то много чего можно и съесть, и выпить.
Парни довольные стали, разговорились:
– Что, Кнут Карасевич, куды теперь-то?
Это они главного так называли, того, что с квадратным подбородком. Михаил усмехнулся – ну, надо же! Кнут, кажется, варяжское имя… Вообще, верзила этот на скандинава похож… белесый, точнее сказать – сивый. Волосы длинные, но редкие, плохие, сальные. Борода почти не растет… или он ее тщательно бреет? Но сильный тип и, видать, ловкий. За поясом – Миша только сейчас разглядел – плеть. Красивая, с узорчатой рукоятью…
– Сейчас, поснидаем… потом помыслю – куда, – Кнут усмехнулся, прищурился. – Эй, дед! Рыба-то есть у тебя? Есть? Так тащи! И жареную, и уху – налимью, окуневую, с линями… Батюшка мой, чтоб ему на том свете в аду гореть веки вечные, рыбу любил – страсть. Сам прозывался – Карась, и всех чад своих прозвал тако: кого Линем, кого Окунем, я вот Сомом звался… покуда другое прозвище не прилипло.
При этих словах парняга с ухмылкой погладил плеть… кнут… Вот потому – и Кнут! Ничего не скажешь, доброе прозвище.
– Пойдем-ка отсюда, друже, – с опаской покосившись на гоп-компанию, негромко промолвил Парфен. – Неча тут с имя сидеть, с псами боярскими. Кнут-от – парень смурной, злопамятливый. Люди говаривают – многих уже кнутищем своим насмерть засек. То ему в радость – сечь. Упырь – одно слово.
Михаил кивнул, подозвал служку – расплатиться. И правда, нечего тут с этакими людишками сидеть – мало ли, ссора какая выйдет? Оно кому надо-то? Мише – уж точно не надобно. Ему б мирошкиничей стеклодува сыскать для начала…
Вышли спокойно, никто к ним не цеплялся, лишь Кнут проводил долгим внимательным взглядом. Ну да и ладно – пущай смотрит, не жалко. На улице простились, Парфен к торжищу пошел, а Миша, голову почесав, призадумался. То ль идти на усадьбу обратно, то ли дела свои спокойненько порешать, вот, хотя бы с теми ж Мирошкиничами. На Прусской, Борька-боярич говаривал, их усадебка. Не ближний свет – через мост да вокруг детинца. До вечерни и не управиться. Но с другой стороны – а куда спешить-то? Чай, смута! Поди-ка, доберись вовремя – забастовка, транспорт не работает… типа того. В драку ввязался с кем-нибудь или там еще что – придумать можно.
Рассудив таким образом, Михаил лихо сдвинул шапку на затылок и решительно зашагал через Торговую площадь к мосту через Волхов. На торжище, несмотря ни на какую смуту, было все так же людно, шумливо, весело.
– А вот сбитень духмяный, кому сбитня? – перекрикивая друг дружку, орали мальчишки-разносчики.
– Пироги, пироги! С рыбой, с луком, с яйцом – есть станешь, язык откусишь!
– А вот квас, квасок, разевай роток!
– Сбитень, сбитень!
– Пироги!
Миша жестом отогнал навязчивого пирожника:
– Не нужно мне твоих пирогов, с корчмы только что вышел.
Дальше пошел, к мосту пробираясь. Тут, за лошадиным рядком, не орали, не ругались – тихо все было, благостно – торговали людьми. Рабы обоих полов – в основном, конечно, женщины, девки и дети – держались смирнехонько, искоса поглядывая на покупателей. А те не стеснялись – ощупывали, оглаживали, заставляли присесть, смотрели в зубы…
– Девка-то точно раба?
– Да раба! Клянусь Христом-Богом!
А не слишком ли громко клялся? Гаркнул, гад, почти прямо в ухо – со всех мыслей сбил. Михаил оглянулся недовольно… Опаньки! Ба-а-а!!! Знакомые все лица – Кривой Ярил, Мишиничей верный пес! Шестерка боярская… Интересно, кого он тут продавать привел!
– Не его раба я!!! – громко закричала девчонка, которую Кривой Ярил крепко держал за руку. – Не его!
– Ефрема-своеземца чудского холопка беглая, – цинично сплюнув наземь, пояснил Ярил. – У меня и грамотка от Ефрема есть – если увижу, хватать, продать, а уж деньги – ему. Хошь, принесу грамотцу-от?
Торговец – борода лопатой – лишь махнул рукой, ухмыльнулся, да девчонку за бок ущипнул:
– Сколь хошь за деву?
Не вмешивайся! – сам себе беззвучно кричал Михаил. Какое твое дело до Ярила и этой девчонки? Проходи мимо! Здесь твоих дел нет, дела там, у Мирошкиничей. А девчонка… Что ж – всех от произвола не убережешь…
Узнал, узнал Миша девку – рабу Марью. Рабу, да не Ефрема, и уж тем более не Ярила. Узнал… Хорошая девчонка, веселая такая, миленькая… И в постели однако ничего себе так – помнится, угощали. И так она все смотрела глазищами своими зелеными… Так смотрела… Аж на усадьбе тысяцкого неловко было.
– Не его я раба, не его!
– А ну, не ори, девка! – гулко предупредил торговец людьми. – Посейчас кнутом ожгу, або велю язык отрезать – немые тож за хорошую цену идут! – почесал бороду, повернулся к Ярилу. – Так сколь?
– М-м-м… – тот задумался, а Марья тихо заплакала. И правда – помощи ей сейчас ждать неоткуда.
Эх, Марья, Марья… Миша не выдержал, оглянулся – и встретился с девчонкой глазами… И уже не мог. Не смог пройти… Плюнул, да шапку оземь:
– Эй, одноглазый! Что, уже чужое добро крадем-торгуем? А виру заплатить не хошь?
– Ты?! – Кривой Ярил неприятно удивился. – Откель здесь?
– Откель надо. Девку пусти. За делом, видать, шла.
– Ты шел бы паря себе, куда шел, – с угрозой в голосе произнес торговец. – Инда, бывает, и головы на торгу проломляют.
– Смотри, как бы тебе не проломили, борода гнусная! – взъярился Миша. – Говорят тебе – девка это, Марья, с тысяцкого Якуна двора! Хочешь с тысяцким поссориться?!
– А хоть бы и так! – злобно хохотнул Ярил. – Нет теперь его власти. Власть вся – у бояр!
– У бояр? А вот, получи, боярский прихвостень! – Михаил с размаху ударил одноглазого в челюсть, да с такой силою, что тот, выпустив девчонку, кубарем покатился прямо в гущу выставленных на продажу рабов.
Видя такое дело, торговец – бородища лопатой – опасливо попятился и вдруг, сунув два пальца в рот, молодецки свистнул – подзывал своих.
Ага! Станет его Михаил дожидаться, как же! Девчонку – за руку, да бежать! Мимо рядков с товарами, перепрыгивая, опрокидывая, напролом – ах, сколько «добрых» слов про себя услыхали, из которых «лешаки» и «шильники» – самые ласковые. Ничего, прорвались! Погоня-то, чай, к мосту убежала, а беглецы умней – к пристани-вымолу, что у Федоровского ручья. Миша – как раз к месту – знакомца своего вспомнил, с кем не так давно на Лубянице пиво пил. Подбегая к лодкам, окликнул:
– Бог в помощь, парни. Онцифера Весло не видали ль?
– Только что двоих в обитель Хутынскую повез, – обернулся один из парней, чернявый, смуглый…
– Онисим! – обрадованно воскликнул Михаил. – Онисим Ворон!
– Мисаиле? Ты как здесь?
– Да мне б на тот берег… Только вот заплатить…
– Да ладно, – Онисим поднялся с мостков и махнул рукой. – За так перевезу. После отдашь – ты ж на ручей почти каждый день ходишь.
– Отдам, вестимо.
– Вона, в крайнюю лодку садись. Что за дева-то? Зазноба твоя? Красна!
Марья неожиданно зарделась, прижалась к Мише щекою. Тот ласково погладил девчонку по волосам, приголубил:
– Ничего, ничего… сейчас, отвезу тебя к тысяцкому, на усадьбу.
– Не надобно мне на усадьбу, убегла я! – тихо призналась Марья.
– Как – убегла?
– Да так… Продать меня восхотели.
Продать… Вот оно что! Ну, Сбыслав-то, кстати, о том как-то и говорил. Что, мол, неплохо для Миши было бы от рабы избавиться, ибо по всем законам – «рабынин муж сам робичич». А Сбыслав-то, похоже, добра желал. Так ведь Миша вроде бы и не собирался жениться на Марье. Никаким образом не собирался, вот еще, была нужда! Подумаешь, переспали разок – так и что с того? Кто она ему, эта девчонка – да никто. А вот просто взять ее сейчас и бросить – пущай сама, как знает… Не получится! Точно, не получится. Не по-мужски это как-то, да и вообще – гнусно: в такой ситуации девчонку одну, без всякой помощи, бросить.
– Посидим-ка сейчас… помозгуем….
– Ну, так что? Плывем? – закричал идущий с веслами на плече Онисим.
– Плывем, Онисим. Только… не на тот берег. До Щитной подкинешь?
– Само собой.
Михаил специально так решил, по-хитрому на усадьбу идти-пробираться. Не прямо, а таким вот крюком, через Щитную, через Молоткову улицы – чтоб погоню (буде еще не угомонились) с толку да со следа сбить.
Ну, Ярил, чучело одноглазое! Это ж надо, удумал что?
– Кривой знал, что ты в бегах? – усаживаясь в лодку, негромко спросил Миша.
Марья покачала головой:
– Не ведал. Увидал на Торгу – я туда шла, думала, своих кого встречу… ну, из наших, из смердов, чудских крестьян. А он – тут как тут! С парнем каким-то стоял, высоченным. Руки – что две оглобли, голова сивая, морда – как кирпич.
– Ох ты! – узнал Михаил. – Ну и портретик, не обознаешься. А кнута у него за поясом не было?
– Был, был кнут. Да Ярил так его, парнягу, и звал – Кнут! Что-то ему говорил, а тот слушал почтительно, да головой кивал.
– Хм… вот как, значит. Ну, понятно…
Понятно, кто тут у кодл начальник – координатор. Бояре Мишиничи – через Кривого Ярила. Однако Миша-Новгородец вроде как князя поддерживает. Да и на Неве себя проявил – со шведами лихо бился. Что ж теперь-то? Иль не посмел идти против клана? А может, это клан его к князю и направил? Все может быть. Бояре – народ изворотливый, хитрый – чего все яйца в одной корзине держать? Вдруг, да победит Александр-князь – а у них уж и дружок его имеется – Новгородец Миша! Тезка, блин…
До места добрались быстро – что тут плыть-то? Выбрались, поблагодарили Онисима, прошли чрез воротца малые – вот и Щитная. Звон от молотков-наковален – на всю округу. Понятное дело – оружейники. Работают все, по улицам шайками не шатаются, видать – некогда.
– А куда мы идем? – дернула за рукав Марья. – Может, я сама бы себе…
– Иди уж. Сама!
Конечно, девчонку нужно было прятать на дальней усадьбе Онциферовичей – а где еще-то? Договориться с тиуном, теперь-то уж это нетрудно, теперь-то уж и сам Михаил мог при случае за кого-нибудь перед боярином-батюшкой словечко замолвить. А чего ж? Он же теперь не простой закуп-рядович – а воспитатель юных бояричей, педагог, «дядька»… Песталоцци, ититна мать, Жан-Жак Руссо, Макаренко…
– Интересно, откуда у Ярила грамота на тебя? Или врал?
– Может, и врал. А может, у Ефрема взял зачем-то…
– Поживешь пока на одной усадьбе…
– Ой, господине… – закручинилась Марья. – Вот дура-то – сбегла. Как бы теперь хуже не было.
– Ничего! Уж придумаем, что с тобой делать, потолкую с тиуном. Может, тебя на дальний погост отослать? Поедешь?
– Куда скажешь… Только – с тобой, господине.
Ишь, «с тобой»… Нужна ты больно. Однако помочь-то надо. К Онциферовичам, куда ж еще-то? К Онциферовичам.
Еще на подходе к усадьбе Михаил почувствовал что-то неладное. Ворота почему-то были распахнуты настежь, однако Трезор не лаял, словно его и не было… да и не было – лежал, бедняга, невдалеке от своей будки, раскрыв пасть и недвижно смотря мертвыми глазами. На боку мертвого пса запеклась кровь.
Однако дела-а-а-а!
Миша обернулся к Марье:
– Погодь-ка на улице… Во-он, за деревьями спрячься.
Сам же, подхватив валявшуюся у ворот палку, побежал на задний двор – именно там, судя по шуму, и разворачивалось сейчас основное действо. Не ошибся – так оно и было. Какие-то чужие люди – крепкие, вооруженные коротким копьями и палками парни – деловито осаждали недостроенную конюшню, где заперлись оставшиеся в живых обитатели усадьбы… да-да, вот именно так – оставшиеся в живых. Много, слишком много мертвых тел – челядинцев, закупов и прочих – валялось на огороде, у колодца, за баней. Кое-кто еще хрипел, исходя кровью…
Михаил сунулся к одному – привратнику Семену, тот прятался за колодцем и, увидев Мишу, сплюнул кровавой тягучей слюною:
– Шильники… песьи рыла… Явились, незнамо откуда… Ничо! К боярину за подмогой послано…
– Где наши-то – на конюшне?
– Там… Этих-то много, куда боле наших… Словно знали, что почти все холопи с усадьбы ушли. Отроки!!! – привратник с трудом приподнялся. – Чад упаси!
– А где они?
– В хоромах, с дъячком…
Семен снова захрипел, застонал, дернулся… Эх-ма, хорошо его в бок приложили – кровинушки-то много повытекло. Однако ничего – держится молодцом, улыбнулся вот, через силу:
– Беги скорее! Отроцев спаси… Мечи там, найдешь… Ты можешь…
– А ты как же, Семен?
– А язм не преставлюсь, – привратник осклабился. – Подмоги дождусь. Рано мне помирать… рано…
Кивнув раненому, Михаил отпрянул к забору, и – справедливо полагая, что для облегчения участи осажденных его скромных сил будет явно недостаточно – кусточками пробрался на задний двор, а уж оттуда, прислонив найденную у овина лестницу, забрался на галерею…
Забрался, и задумался. Чего теперь делать-то? В какую сторону двигаться? Семен сказал, что дети – в хоромах, однако хоромы-то не маленькие, пять срубов, и каких только помещений в них нет: две высокие горницы на подклетях, с печами изразцовыми, еще – теремом – повалуши – летние спальни, иначе еще светлицами называемые, те без печей, конечно; меж срубами – соединение – сени, светлые, с большими «красными» окнами, забранными слюдой, в сенях обычно сидели «сенные девушки» – пряли, пели песни, смеялись… теперь вот, не до смеха.
Где же бояричи могут прятаться? В сенях? В светлицах? Или, может, на галереях? Или вообще со двора убежать успели?
Только подумал так – крик услыхал! Не крик – стон даже. Прислушался – вроде как откуда-то сверху, из светлицы. Ага… С чего б там кому кричать? Неужто добрались вражины?
Осторожно, на цыпочках, Михаил подкрался к горнице, заглянул – никого! Пусто! Быстренько подскочил к стене, схватил висевший на стенке меч… Настоящий, боевой, жаль только – коротковатый, старый, с большим полукруглым навершьем. Видать, когда-то принадлежал знатным боярским предкам.
Ага! Снова крик. Наверху, в светлице…
Сжав покрепче меч, Михаил перепрыгнул через три ступеньки, рванул дверь…
И остановился, удивленно оглядываясь – горница-то оказалась пустой! Так кто же, черт побери, кричал? Ну вот только что…
Что-то скрипнуло… сундук! Да-да – чуть приподнялась крышка.
– А ну-ка, вылезай, не прячься! – поигрывая мечом, посоветовал Михаил.
Крышка со стуком отвалилась к стене.
– Дяденько Мисаил!!!
Словно чертенок, выпрыгнул из сундука Глебушка – босой, под левым глазом – синяк, на лбу – царапина. Но жив, жив, ишь, улыбается, обниматься лезет:
– Дядюшко…
Вот – заплакал.
– Ну, ну, милый… – Миша погладил отрока по голове. – Будет, будет… А где братец-то?
– Парняга с кнутищем за нами погнался – мы на крыльце играли, когда чужие люди пришли. Бориска крикнул – в сундуке схоронись, а сам – бежать, за ним и погнались, язм – в сторону, в горницу. Схоронился.
– А чего ж кричал?
– Так страшно же!
– Понятно… Ну что, пойду твоего братишку искать.
– И я с тобой!
– Нет уж… ты сиди пока здесь, запрись вон, на засовец.
– Ага, – скептически ухмыльнулся Глеб. – Запрись. А вдруг они дом подожгут?
– Так успеешь, откроешься… Не-не, со мной – и не думай! Враз головенку отвертят – а я в ответе. Сиди уж лучше здесь.
– Мисаил… а ты не долго?
– Уж как пойдет. Куда они побежали-то?
– Да по всем хоромам носились.
– А тиун где? Не видал?
– Не…
Подмигнув мальцу, Миша с грохотом спустился по лестнице вниз, в сени. Снова заглянул в горницу, потом вышел на галерею, стараясь, чтоб не увидали со двора. Где ж они могут быть-то? Боярич Борис и верзила по кличке Кнут… человек, верно, предобрейший. К конюшне вряд ли Борис побежал – не дурак же. Остаются подсобки… те, что на заднем дворе: амбары, овин, гумно, рига…
Таясь от лишних взглядов, Михаил протиснулся меж амбарами на задний двор и застыл, прислушался. Кроме доносившихся с конюшни криков – ничего. Хотя… вот, кажется, скрипнула дверь… Да, скрипнула – ветер. А вот, похоже, голоса… Или – показалось? Вон там говорили, в дощатом молотильном сарая – риге. Или – не там? Рядом овин – бревенчатый сруб с печью для сушки снопов – сооружение солидное, вряд ли оттуда было бы слышно. Значит – в риге. Или – на гумне – тоже сарайчик, только для обмолота. Вот снова голоса… Точно – на гумне!
Прокравшись вдоль овина, Михаил заглянул на гумно – пустое, урожай-то еще не сняли. Пустое и гулкое.
– Ну, пащенок, держись!
Ага! В самый раз поспел.
– Мавдяй, а ну, держи его… не так, за руки… Щас я ожгу!
– Меня-то не задень! – Мавдяй – тоже не слабая орясина лет двадцати пяти – резко выкрутил мальчишке руки.
Борис застонал, выругался, насколько мог гнусно:
– Давай-давай, ожги, пес! Батюшка потом с тебя шкуру спустит.
– Если найдет, – ухмыльнулся Кнут.
Миша опоздал чуток. Неуловимое движение… свист… Из распоротой на спине рубахи показалась кровь… Борис дернулся, застонал…
Гнусно захохотав, Кнут снова раскрутил свое страшное оружие… Только на этот раз – зря.
Честно говоря, Михаил вовсе не собирался играть в благородных рыцарей, вовсе наоборот – хотел, незаметно подобравшись, ткнуть Кнута мечом в бок – в почку или куда там еще. Жаль, не вышло! Ушлый оказался верзила, обернулся, отпрыгнул и – вжик! – проворно вытащил меч из висевших на поясе ножен.
Миша не ждал более…
Удар! Удар! Удар!
Скрежет, тупой железный срежет, искры… Яростное сверканье глаз. И пахнущее чесноком и луком дыханье – тяжелое дыханье врага.
Оп! Михаил чуть отскочил назад, размахнулся… Ага! Соперник хотел достать его острием клинка… дурачок! Кто же на такие детские приемы ловится? Разве ты сам? А ну-ка…
Раскрутив меч, Миша рванулся влево, и – сразу же – припал на левую ногу, вытянувшись стрелою… есть!!! Есть укол! Прямо в левый бок, чуть пониже сердца… да и так, вскользь… Плевая рана, однако кровища хлынула…
На помощь вражине тут ж, отшвырнув отрока к стенке, рванулся второй – времени тут зря не теряли. Все происходило быстро, очень быстро, буквально в какие-то секунды. Миша специально форсировал бой – чтоб не дать соперникам сказать и слова. А то начали бы торговаться, угрожать жизни подростка… А так – попробуй, поугрожай, когда на тебя и не смотрят, и слов твоих не слушают. Делай, что хочешь… Ну да ладно – чуть постращать или кнутиком хлестнуть пару раз, а вот жизни юного боярича лишить – чревато! Весьма-весьма чревато! Такого беспредельщика всеми кланами искать будут – возможностей хватит, нигде не укроется, даже в самой далекой вотчине, даже у немцев. Разве что – где-то далеко на юге.
Удар!
О, этот оказался куда более изворотлив, нежели Кнут.
Бился умело, храбро, но зря на рожон не лез, блюл дистанцию.
Ага! Вот резко бросился вправо… конечно же притворно. Выбросил вперед меч…
Миша отбил, и сам перешел в атаку… Раз… два… три… Скрежет! Звон! Искры!
И прямо сочащиеся злобой глаза… Вот противник снова нанес удар – сильный, с оттягом… Михаил подставил клинок… с ужасом услыхав вместо уверенного в себе звона мерзкий и противный треск… Сломался! Древний клинок не выдержал напряжения боя.
Враг ухмыльнулся, сплюнул, прищурился, готовясь завершить жизненный путь соперника.
Михаил скосил глаза – не убежишь, не отпрыгнешь, – не даст, не даст чертов вражина, не даст…
– Лови!
Борис… боярич…
Что-то летело… Нож!
Тот самый, с красной резной рукояткою…
Ударился лезвием в стену, задрожал… все быстро происходило, очень быстро, но почему-то казалось, словно в замедленной съемке. Или даже не так – просто как будто все происходящее вдруг разбили по кадрам.
Торчащий в стене нож. Враг замахивается мечом. Руку – за спину. Нащупать рукоять… Меч опускается… Податься влево… якобы уклониться… С хорошим мечником такой трюк не пройдет! Ага… вот и клинок повело влево… Бросок!!! На!!! Получи, сволочь!!!
Острое засапожное лезвие вонзилось вражине в правый глаз… Миша специально туда не метился, хотел в горло… Тем не менее и тут вышло неплохо… только уж больно кроваво. Хотя, и в горло бы…
Тьфу ты… Михаил вдруг почувствовал, что его вот-вот вырвет. Вообще, замутило всего, и стены зашатались, поехали… Тоже мне – воин! Правильно убил – не ты бы, так он!
– Мисаил, ты не ранен?
Господи! Боярич!
– Бориска! Ты как?
– Спина саднит… – отрок пошевелил лопатками. – Ну, где кнутом. А так – славно.
– А второй… Кнут где?
– Кто-о? Ах, тот… Убежал куда-то. Там, на дворе, кричат. Верно, наши с подмогой пожаловали…
Миша устало вытер со лба пот:
– Вовремя.
– Вот и я говорю… Пойду, гляну. Нет! Сперва ножик вытяну. Хороший ножик, по старине сработан – точить не надо.
Хлюпанье… Мерзкое такое… Мишу снова едва не вырвало. А отрок ничего – вытер лезвие о подол рубахи убитого да побежал себе… Вот заглянул обратно, улыбнулся, крикнул радостно:
– Наши! Батюшка сам! С ним вои. Я побегу!
– Беги.
Ну, слава Господу!
Михаила все ж таки вырвало, прямо здесь же, рядом с окровавленным трупом. Вроде и недолго, да все же, пока к колодцу шел, пока напился… Парней увидал – Авдея с Мокшей. Живы! Стоят, улыбаются… А солнце – такое ясное. Или это луна уже? Черт, словно пьяный.
– Ну, вот он, господине, что я говорил! Вели хватать!
Черт! Что это? Почему заломили руки? Зачем веревки? А кто это тут командует? Господи! Кривой Ярил! Он-то откуда здесь? И боярин, Софроний Евстратович, недобро так щурится. А мальчишек нигде уже не видать – ни Бориса, ни Глебушки…
– Вот он, Сбыслава Якуновича тайный пес! – потирая руки, гнусно расхохотался Ярил. Обернулся: – Подтверди, паря!
Рожа какая-то… холоп или закуп. Вроде бы Миша его на дворе тысяцкого видал. Да, видал…
Харя ухмыльнулась в бороду:
– Он! Соглядатай!
– Ах ты шпынь! – совсем взъярился боярин. – А я-то, дурень старый, чад своих ему доверил. А ну – в железа его, в железа!!! И в клеть, в клеть… Пущай посидит перед смертушкой.
Да, это не солнце все-таки… Луна. Яркая такая, зараза…
Господи, ну, почему все так гнусно-то?!
