Текст книги "Меч времен"
Автор книги: Андрей Посняков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Славен город, славен город
Да на возгорье, да на возгорье! —
пели-тянули сидящие у костров дружинники песню. Хорошо так выводили, собаки, душевно!
Звон-от был, звон-от был
У Николы колоколы, у Николы колоколы…
Миша сам не заметил – заслушался. Ну надо же – чисто хор имени Пятницкого, а туда, как известно, халтурщиков да безголосых неумех не берут – тем на «фабрику звезд» дорожка прямая, да на какое-нибудь, не к ночи будь помянуто, «Евровидение».
А Сбыслав – тысяцкий сын Сбыслав Якунович – веселый, молодой, красивый – все улыбался да подливал в чарку новому другу… Да уж – как-никак – друзья теперя!
– А ну-ка, Сбышек! За дружбу сейчас с тобой выпьем!
– От это дело, Мисаиле! Давай!
Обожгло горло медом пьянящим, ах, ну до чего ж хмельно, вкусно! Так бы и пил, не кончалось бы питие.
– Ох, и хорошее же у вас пойло! Поди медовуха?
– Медок стоялый, ефремовский… Князь Александр Грозны Очи самолично за верную службу да доблесть воинскую пожаловал. Мне, не кому-нибудь! И с тобой поделиться велел!
Михаил цинично прищурился и сплюнул:
– Да неужели!
– А ты думал?! Князь – он ведь все видит, все ведает!
– Ну да, ну да… Прямо не князь, а особый отдел.
– Ты вот что, Мисаиле… – понизив голос, Сбыслав огляделся по сторонам и подмигнул. – Вишь у старой ветлы шатер? Ну такой, белый?
– Да не слепой.
– Так эт – мой. А рядом – чуть поменьше, желтенький – для тебя, друже! Ежели спать похощешь, иди… А я покуда…
Сын тысяцкого поднялся на ноги, пригладил кудри…
– Эй, эй… Ты куда это? – заволновался Михаил. – А я с кем тут буду… буду пьянствовать?
– Да я скоро, друже. Пойми ты – надо!
– Ну, надо – так надо.
Трое сватовья, трое сватовья,
Трое большое, трое большое… —
пели у костров дружинники.
Первое сватовье, первое сватовье
Да из Новгорода, да из Новгорода…
Михаил послушал бы их, подождал бы приятеля… да почувствовал вдруг, что отлить охота. Уж так сильно припекло, что… Встал… Нет! Только попытался – да так и сел обратно наземь! Хорошо, не завалился в траву под радостный смех присутствующих! Совсем ведь ноги не слушались – вот она, медовуха-то! А ведь никак не скажешь, что опьянел так уж и сильно. И вот – поди ж ты…
И все же хотелось, хотелось… Ну не здесь же… неудобно все ж таки – люди кругом.
Так… собраться… встать… медленно-медленно… опереться вот хоть об березку… или это рябина? Нет, клен! Клен… Так… Поднялся! Хорошо… Теперь немножко постоять, отдышаться. Земля вроде не вертится, пни да папоротники на голову не бросаются. Уже славно! Теперь оторвать руку от ствола… пару шагов… та-ак… еще парочку… Ага – вот и кустики… Ой, хорошо-то как! И день такой чудесный… вернее – вечер… или ночь уже? Похоже, что ночь… И чего-то спать хочется – глаза слипаются, ну совсем мочи нет… Что там Сбышек про шатер говорил? Желтенький… Ага, вон он… Симпатичный какой, с вышивкой… и ткань… парча, что ли? Где они взяли парчу? Ну, блин – парча – на палатки! Скоро на портянки пойдет…
Пошатываясь, Михаил кое-как добрел до шатра и, опустившись на колени, заполз внутрь, в темноту. Показалось, что снаружи, рядом, кто-то тихонько засмеялся… кто-то? Да Сбышек же! И чего ржет, конь?
Ох, как тут чудесно-то! Темно, покойно, уютно – простынка на лапник еловый постелена… нет, не на лапник – лапник кусался бы – на траву… сено? Солому? И не простынка то – мешковина… Ох, а запах-то какой, запах… пряные такие травы… дышать бы – не надышаться, эх…
Миша стянул через голову футболку – на нее уж тут многие косились, смеялись – мол, «коровы рукава отгрызли» или что-то вроде этого приговаривали…
Стянул, улегся… то есть не совсем еще улегся, а наткнулся… на мягкую шелковистую кожу! Теплое такое тело… кто-то лежал рядом! И чуть слышно дышал!
Михаил отпрянул:
– Кто здесь?
– То я, господин, Марья.
– Что еще за Марья?! Не знаю я никакой Марьи и…
– Твоя раба…
– Тьфу-ты! Раба! И откуда ж ты здесь взялась, такая хитрая?
– Господин Сбыславе откупил меня у Ефрема. Откупил – для тебя! Я – твой подарок.
– Подарок? Сбыслав? – Миша наконец понял, расхохотался. – А-а-а! – протянул. – Так это Сбышек тебя сговорил… точнее – снял. Для меня?
– Да, господине. Он сказал – подарок. Теперь я твоя.
– Хм… Ты сама-то хочешь?
– Как ты, господин…
– Значит, хочешь…
И чего было отказываться-то? С каких-таких морально-нравственных правил? По общему хотению, по щучьему велению…
– Постой-ка! Ты хоть совершеннолетняя?
– Конечно! Давно уж… Или же сюда, господин…
– Меня, между прочим, зовут Михаил… можно по-простому – Миша… А ты? Ах да… Марья… Ну, иди сюда, Марьюшка…
Темнота… Шелковистая теплая кожа… Горячее дыханье… Тонкий стан… Грудь, талия… Ах, господи… Хорошо-то как! Хорошо!!!
И черт с ним, с Веселым Гансом – сам виноват, что куда-то делся. А Сбышек, ничего не скажешь – удружил…
Ох, какие губы… Ох…
Поцелуй… Слабый девичий стон… И томные вздохи… и шепот…
– Господин, я навеки раба твоя… раба… раба… раба…
Глава 5
Лето. Новгородская земля
Рядович
Одним из способов феодального закабаления было установление «ряда», договора между феодалом и свободным человеком. Человек соглашался жить и работать у господина на определенных условиях, теряя, таким образом, свою прежнюю независимость.
Социально-экономические отношения и классовая борьба на Руси IX–XII вв.
Миша проснулся рано, оттого, что кто-то, просунув руку через полог, тряс его за ногу. Открыв глаза, погладил по спине сладко сопевшую Марью… хм, рабу! Ну, раз ей так себя нравится называть…
– Проснись, господине! – приглушенным шепотом настойчиво попросили снаружи.
Михаил встрепенулся:
– Кто здесь?
– Выглянь-ко! Поговорить надоть.
Ага, поговорить – это с утра-то пораньше! Да, какое – с утра, ночь еще не кончилась, солнышко не встало, лишь за черными елями алело зарею небо.
– Чего тебе? – быстро одевшись. Миша выбрался из шатра и окинул внимательным взглядом плюгавенького одноглазого мужичка с длинной козлиной бородкой. И вспомнил – про этого вот хмыря совсем недавно что-то рассказывал Сбыслав.
– Язм – Кривой Ярил, Мишиничей верный пес, – с усмешкой представился хмырь. – Кто такие Мишиничи, небось, и у вас в Заволочье слыхали.
– Слыхали, как не слыхать? – молодой человек пожал плечами. – Ну, говори, что хотел.
– Отойдем… Вон, к ельнику.
– Боишься, подслушают?
– Лишние уши ни к чему.
О! И этот туда же! Историческое действо со шпионским уклоном. Сейчас, небось, начнет вербовать…
В своем предположении Михаил не ошибся. Едва зашли за ельник, Кривой Ярил, не тратя времени на долгие предисловия, сразу же приступил к делу:
– Мишиничи предлагают тебе служить им… Не токмо им – но Великому Новгороду Господину! Будешь верным слугою – будет тебе все: почет, уважение, богатство. Ну и – защита и покровительство.
Михаил прищурился:
– И что я буду делать?
– Что скажут, – хохотнул Ярил. – Коли согласен, сейчас пойдем к… м-м-м… грамотцу составим…
– Ага… кабальную… В рядовичи поверстать хотите? – Миша не преминул показать знание социальной структуры средневекового русского общества. – А с чего бы это я – сам себе господин – чуть ли не в холопы должен податься?
– Иной боярский холоп куда как важней кого другого! – с важностью произнес уговорщик. – Зато защита тебе будет и честь. А грамотцу – ряд – можно ведь всяко составить.
Вот, сволочь! Правильно предупреждал Сбышек – мягко стелет, да жестко спать. Вот так вот и теряют свободу – в полном соответствии с теориями Грекова или там Черепнина. Экзамены-зачеты сдавали – знаем!
– Как, согласен?
– Да ну вас всех, – Михаил отмахнулся, словно от назойливой мухи. – Пойду-ка я спать.
– Смотри-и-и-и, – нехорошо протянул Кривой Ярил. – Как бы потом пожалеть не пришлось, слезами горючими не умытися!
– Да пошел ты! Тоже мне, Мюллер выискался.
– Как знать, как знать… Девка у тя в шатре – не Ефрема-своеземца раба ли?
– Твое какое дело? – вспылив, Миша сжал кулаки, и Ярил опасливо попятился.
– Не ярись, не ярись, паря… Ухожу уже… И все ж таки – зря.
Михаил ничего не сказал, направляясь к шатрам.
– Помни, – прохрипел вслед Кривой Ярил. – Мишиничи два раза не зовут!
В шатре было все так же тепло, уютно. Даже комары не зудели – ну, под утро их обычно меньше становится. Миша стянул футболку, улегся, обняв «рабу».
– Не спишь, господине? – девчонка прижалась к нему всем телом.
– А ты что проснулась? Рано еще. Спи…
– Что-то ты задумчив, господин мой.
– А ты что, видишь, что ли?
– Чувствую… Бабка моя ворожеей была.
– Ишь ты, ворожеей… – Михаил погладил девушку по плечу. – А, может, и ты ворожить умеешь?
– Может, и умею. Хочешь, тебе поворожу?
– Лучше скажи, как поскорее до Питера добраться?
– Питер… Странное имя. Немецкое?
– Слушай, да ну тебя! Ты когда нормально-то говорить начнешь, чудо? – озлился Миша.
– Прошу, не гневайся, господин, – Марья отпрянула, задрожала. – Я ж вижу – ты хороший, добрый… Возьмешь меня с собой – буду тебе всю жизнь служить, ровно псица верная.
Михаил не выдержал, хохотнул:
– Лежи уж, псица…
Снаружи вдруг раздался звук рога. Сразу все вокруг зашумели, повылезали из шалашей и шатров, послышался смех, веселые крики, прибаутки.
– Эх-ма, скоро дома будем!
– Домой-то путь – куда как быстрей, нежели из дому.
– Скоро, скоро увидим Святую Софью!
– Эй, Мисаиле, вставай!
Сбыслав. Поднялся уже.
– Встаю, встаю, дружище…
Выбравшись из шатра, Михаил улыбнулся приятелю, поблагодарив за «подарок».
– Что, понравилась раба-то? – сын тысяцкого Якуна расхохотался. – Пригожа дева… До Новгорода доведешь, там продашь с выгодой.
– А может, себе оставлю? – поддержал шутку Миша.
Сбыслав, однако, взглянул на него со всей серьезностью:
– Не стоит ее оставлять, друже. Деву мы тебе другую найдем, невесту присмотрим, уж тут-то не сомневайся. А рабу посейчас вели связать к возам, не дай Боже, в воду бросится – уплывет, стрелой не достанешь. Ты ж – в нашей лодье?
– В вашей… Ха – в ладье! Хорошо хоть, не на лошади!
– Что, коней не любишь?
– Коней люблю, верхом – не люблю. Лучше уж на телеге.
Михаил за все время реконструкций так и не выучился как следует держаться на коне, мало того, лошадей как-то даже побаивался, не испытывая к ним особой приязни.
– Порастрясешь кости-то на телеге, – снова засмеялся Сбыслав.
Он было повернулся, да Миша ухватил за плечо, молвил негромко:
– Слышь, ко мне тут Кривой Ярил с утра подходил, разговаривал…
– О! – Сбыслав поднял вверх указательный палец. – А я тебе что говорил? Должен был подойти, лиса хитрая.
– Не понимаю, – Михаил потер виски. – На что я вам всем сдался? Что – такой уж сильный боец?
– Ох, и говор у вас, с Заволочья… Не сразу и разберешь. Тут дело не в том, что воин ты хоробрый, таких ведь много, – понизил голос сын тысяцкого. – А вот в Новгороде ты – чужой. Никто тебя не знает, никто про тебя не слыхал – то может быть полезным.
– Ага, – уязвленно отозвался Миша. – Не у Мишиничей с рук есть, так у вас…
Сбыслав вдруг расхохотался и, подмигнув, хлопнул приятеля по плечу:
– Так у нас-то слаще! Ну, пошли, друже, к пристани… А рабу-то все ж таки привяжи… Хоть и лес кругом, чаща… А все ж так надежнее.
Привязывать Марью Михаил, конечно, не стал – а, наверное, надо было бы – просто так, прикольнуться. Вот, фотоаппарат с собой был бы – привязал бы точно! Но, увы, фотоаппарат – у Веселого Ганса, а сам Ганс… черт его знает, где? Хотя… догадаться не трудно – сидит, небось, дома, в Питере, пиво хлещет. В Питере… А он-то, Михаил, как, зачем здесь? На какой-то большой лодке, с какими-то… психами… точно – психами, уж больно увлеклись игрою… или… Или это совсем не игра? Ну, тогда не они психи, а он, Миша.
Места по обоим берегам тянулись унылые, не за что зацепиться взгляду. То лес густой, то болотины; веселые, поросшие зеленой травою и разноцветьем, полянки попадались лишь изредка. Миша сидел на корме, рядом с кормщиком, и большую часть пути просто дремал – после такой-то бессонной ночки… надобно сказать – весьма приятной, да-а-а…
Кормщик оказался знакомый – Парфен, – да еще Сбыслав не забывал, частенько усаживался рядом – с шутками, прибаутками, песнями. Весело ехали! Вот только – куда? В Кировск? В Ладогу?
Все так же тянулись кругом леса – бесконечные, глухие, дремучие… И никаких знакомых звуков: ни бензопилы, ни поездов, ни машин. Даже деревни попадались редко, а те, что попадались, напоминали тщательно стилизованные под старину хутора – с заборами-частоколами, с бревенчатыми избами, амбарами, постоялыми дворами.
Верная раба Марья покорно сидела у мачты, почему-то не смея подходить к Михаилу ближе… может, Сбыслав ей что сказал? Кривой Ярил прохаживался на другой лодье – его хорошо было видно, почти рядом с князем стоял, князь же – не похож, ой не похож! – несмотря на победу, угрюмился и посматривал вокруг насупленно, строго.
А комарья-то было кругом – у-у-у!!! А еще нещадно била мошка – мелкая, гнусная, кусачая. А днем – по жаре – слепни и оводы. Это только горожанам, лежа перед телевизором на диване, почему-то кажется, что на реке ужас до чего хорошо и мило! А на самом-то деле… Без спреев и мазей нечего и соваться! Миша чесался уже, словно месяц не мылся.
Так, в пути, прошло пару дней, во время которых секса с «рабой» так больше и не случилось – негде, – хоть и возвращались домой с победой! А в последний – как оказалось – день плыли и ночью – по озеру, надо полагать – Ладожскому. И тоже все пусто! Ни катерка, ни браконьеров, ни вертолета! А вот с утра…
С утра выплыли в устье широкой реки… Волхов? Да, наверное… Однако же, где…
И вот тут-то Михаил обалдел полностью! Ладно, дружина, князь, ладно – попадавшиеся по пути хутора-деревни, но здесь… Здесь был целый город! Большой, красивый, древний! Словно декорация к какому-нибудь историческому фильму! Высокий вал, бревенчатые стены, башни, внутри – каменная крепость, церкви. За стенами, за воротами виднелись дома, целые усадьбы, пристани, люди… Господи… Быть этого не может! Не может быть!
А кораблей, кораблей-то сколько!
И радостные крики, крики, крики! И колокольный звон поплыл над городом осязаемо-малиновым искрящимся облаком.
– Слава Святой Софии, почти что дома!
– Эй, ладожане! Девки-то ваши красны ли?
– А с победой идете ль?
– С победой, с победой! Да что вам, по князю не видно?
Ладьи степенно подошли к пристани. Князь – и все вслед за ним – важно крестясь, сошли на берег, приветствуемые собравшимся народом – словно сошедшим с кадра исторического фильма.
Слава Святой Софии, слава! Слава благоверному князю-заступнику!
Михаил тоже шептал, крестился… Даже закрыл глаза – а вдруг да пропадет все? Нет, не пропадало.
Оказавшийся рядом Сбыслав шутливо ткнул кулаком в бок:
– Господи, скоро дома будем, в Новгороде!
Живописно одетый народ, совсем по-киношному подкидывал вверх шапки и что-то радостно орал.
– Слава благоверному князю! Святой Софии слава! Славься, Господин Великий Новгород, славься!
Тут долго времени не провели, поплыли дальше… дальше… Перетянули ладьи через пороги – упарились!
А потом опять, как в кино.
Снова город! Огромный… Со стенами, с башнями, с усадьбами-садами… И с собором, в котором Михаил сразу узнал новгородскую Святую Софью…
И снова тот же – киношный – народ…
Господи, да что же это такое делается-то, а?!
Под восторженные крики воины сошли в город, растеклись по мощенным деревянными плахами улицам, мимо церквей, мимо усадеб, мимо яблоневых и вишневых садов… Да-а… как во сне все.
Подойдя к каменной крепости – детинцу, – снова миновали ворота, оказавшись на Софийской площади, у главной городской церкви. Михаил смутно припоминал, что, кажется, здесь собиралось вече… или – на Ярославовом дворище? А черт его, сейчас и не вспомнить, да и не вспоминается что-то… Нет, ну… Не может быть!!!
Князь между тем обнимался с какими-то богато одетыми людьми.
– Вишь, тот, дородный – посадник, Степан Твердиславич, – негромко пояснял Сбыслав. – Рядом с ним – бояре именитые – Онциферовичи, Михалковичи… В клобуке – Спиридон-владыко… А вон и батюшко мой, Якун-тысяцкий! Эх, друже, сейчас вот помолимся, да гульнем! Три дня гулеванить будем.
Михаил рассеянно расхохотался:
– Ну, это запросто…
Не может такого быть! Быть не может! Но вот есть же! Князь Александр, посадник, бояре, архиепископ, народ весь этот ликующий – толпа целая… Есть! И все настоящие, живые – потрогать можно. Да и не потрогать – от стоящего рядом парня так несло чесноком и навозом… Хоть затыкай ноздри!
– Слава благоверному князю!
– Новгороду Великому, Святой Софии слава!
После общего моления, участники похода наконец стали расходиться. Улучив момент, Сбыслав подвел нового приятеля к отцу, поклонился:
– От, батюшка, друг мой – не он бы, так, может, не стоял б язм сейцас пред тобою!
Михаил тоже поклонился, приложив руку к груди. Вышло довольно неуклюже, но тысяцкий Якун, похоже, не обиделся. Ну еще бы!
– Рад, рад гостю. Откель сам?
– С Заволочья, своеземец, – отозвался за Мишу Сбыслав.
Тысяцкий расхохотался, пригладил окладистую бороду:
– Знаем, знаем, какие в Заволочье своеземцы! Всего и землицы – что вокруг избы: сами пашем, сами сеем, что спроворим – то едим.
– Вот-вот, – Сбыслав обнял Михаила за плечи. – Мыслю, он бы и у нас неплохо прижился. Воин умелый! Хоробр!
– У нас? – Якун пожевал губами и внимательно посмотрел гостю в глаза. – Поглядим. Поговорим вечерком. Я тут посейчас задержусь, с князем да господою, а вы на усадьбу езжайте. Там уж столы накрывают.
– Вот это хорошо, что столы! – Сбыслав радостно потер руки и с силой ударил Мишу в плечо. – Ну что, друже?! Пировать едем! Эй, слуги… давай сюда жеребца того, белого… Поскакали, дружище!
Легко сказать – поскакали… Миша едва из седла не вылетел, хотя конек и казался смирным. Хорошо, хоть года два назад пару раз посидел в седле… кое-что помнил… но плохо. Ехал, скукожившись, по сторонам не глядя – как бы с седла не упасть, не убиться…
Не убился… Ну, слава тебе, Господи!
Огороженная нехилым частоколом усадьба тысяцкого Якуна занимала обширное пространство на перекрестье двух улиц и, кроме трехэтажного господского дома и обширного двора с различного рода постройками, имела еще и сад-огород, и выпас, на котором паслось целое коровье стадо. Богато жил Якун, что и говорить, не всякий боярин такую усадебку мог себе позволить, не всякий… Однако ж, как помнил Михаил, ни один «житий человек» – то есть землевладелец незнатного происхождения, скажем, выходец из среды разбогатевших ремесленников или купцов – по своему общественному положению стоял куда ниже боярина, даже самого захудалого владельца какой-нибудь отдаленной вотчины хоть в том же Бежецком Верхе или еще где-то у черта на куличках. Такая уж была градация в обществе – сначала шли «лучшие – вятшие – люди» – бояре, затем – «житьи», а уж потом – «молодшие или черные» – все прочее население. Потому «житьи» бояр не любили и сильно им завидовали. Было с чего!
Тысяцкий не напрасно говорил про столы. Столы – ломились от яств, и это не было пустым словом, – Михаил ясно видел, как прогнулись тяжелые доски столешниц. Поста, слава богу, никакого не было, а потому и дичи, и всякого мяса, и хмельного питья имелося вдоволь – хоть упейся-укушайся! Разномастные каши с мясом и мясною подливою, жаренные с яблоками гуси и перепелки, смородиновые кисели, пироги-рыбники и простые – со всякой прочей снедью, а еще щи с кислой капустою, ушица налимья, ушица карасевая, окуневая, с лососью. Ну и жаренная на вертеле рыба – ух, и вкусна же – куски большие сочные, прямо-таки во рту таяли…
– Кушай, кушай, друже, – улыбаясь, приговаривал Сбыслав. – Эй, челядин… Найлей-ко!
Пили из больших серебряных кубков – не только пиво, бражку, мед, но и привозное вино – мальвазеицу. Пили в больших количествах и не особо пьянели, чай, мед с брагой – не водка паленая, да и правду говорят, что закуска лишний градус крадет.
Миша от удовольствия аж глаза закрыл да прогнал смурные мысли – сначала поесть как следует, а уж потом думу думать! Глаза разбегались – и не только от яств. Посуда на столах – золотая, серебряная, лавки-скамейки резные, узорчатой тканью покрытые, в окна – свинцовые, со слюдой, переплеты вставлены, божница-киот – оклады все в золоте, лампадка зеленым огоньком светится. Да уж, не бедно жил тысяцкий Якун, совсем-совсем не бедно!
Окромя молодого хозяина и гостя, за столом сидела дородная женщина в вышитом затейливой вязью убрусе – Сбыславова матушка, и другие родственники – младшенькие братья-племянники да девчонки – сестры-свояченицы и прочие. Девки пересмеивались, переглядывались, выпивали… и, вопреки всем представлениям Михаила о затворничестве древнерусских женщин, вовсе не чувствовали себя в чем-то ужатыми, скорее даже, наоборот – развеселясь, песни запели, почему-то – про дождь:
Дождик, дождик, пуще,
Дам я тебе гущи,
Хлеба каравай,
Сильней поливай!
Видать, давненько дождя в Новгородской земле не было.
Сбыслав о битве рассказывал, а как же! Да так цветисто у него выходило! И не битва даже была – целое побоище. И рыцарей-то шведских – «без числа», и князь-то громил всех за милую душу, и – вот он, гостюшка! – мечом махал, дай бог каждому…
Девушки слушали, перешептывались, а, как матушка утомилася, да, стол благословив, почивать отошла, с вопросами навалились: а правда ли, что сам Биргер-королевич войском тем управлял? А шнек свейских много было? А погибло сколько? А полон? Много ли рыцарей взяли?
Ну и про гостя тоже расспрашивали: с каких земель, да женат ли, да сюда ли надолго?
Узнав, что не женат, дружно сказали – женим!
Ближе к вечеру явился батюшка, тысяцкий Якун. Бровью с порога повел: смело с лавки девок, сразу и глазенки погасли, и дела какие-то нашлись неотложные… Видно, держал Якун свое семейство строго.
Сели. Ухмыльнулся в бороду, серебряный кубок поднял…
За победу выпили, за Святую Софью, за благоверного князя. Миша уже пить еле мог, а уж от еды – и вообще воротило. А Сбыслав да все его домочадцы – ну молодцы – как ни в чем не бывало в три горла кушали, не давились!
– Смотрю, дружок-то наш утомился, – произнес с усмешкой Якун. – Велю проводить в опочивальню… А о деле и завтра поговорим.
– Верно, батюшка, – Сбыслав поставил кубок. – Пойду, самолично провожу…
А дальше Михаил мало что помнил – утомился, и так уже за столом носом клевал, а как почувствовал под собою постель, травами душистыми накропанную, так и уснул тут же, едва голова склонилась.
А проснулся – Веселый Ганс его за плечо тряс!
– Эй, Миха, вставай, чего разлегся?!
Миша глаза раззяпил – боже ж ты мой! Это где ж он? Похоже, что в камере! Стены серые, спит на голых досках, да еще и дверь железная – заперта.
– Вася, мы где с тобой?
– В ментовке, где же еще-то? Не помнишь, что ль, вчера побуянили?
– Побуянили? – Михаил уселся, скрестив ноги, и почесал затылок. – Нет. Не помню.
– Ну как же! Помнишь, водку мы с тобой на бережку пили?
– Водку – помню.
– И девка еще была…
– Девку – не помню…
– Ну, такая еще, в старинном платье…
– А-а-а-а!!! Гопники еще к ней приставали… Вспомнил!
– Вспомнил, вспомнил, – передразнил Веселый Ганс. – Колом только их не надо было бить…
– А что, я их колом, что ли?
– Ну да – выдернул из забора жердину и погнал… Вот нас с тобой и забрали! Да… девчонка та нас отмазывала… браслетик, вон, тебе подарила…
– Браслетик? Какой браслетик?
Михаил посмотрел на запястье… ну да, вот он… Желтовато-коричневый, витой, в виде змейки… Постойте-ка! Так он же сломался, браслетик-то! А тут вот – целый… целый…
– Слушай-ка, Ганс…
Миша поднял глаза… и обмер – никой не Веселый Ганс перед ним сейчас был, а… сын тысяцкого Сбыслав Якунович. Кудрявый, улыбчивый, правда, немного бледноватый… видать, вчера тоже малость того, укушался…
А вокруг – не камера, а… горница, что ли?
Черт побери!!!
Михаил рывком поднялся.
– На вот, испей, – протягивая глиняный кувшин, ухмыльнулся Сбыслав. – Пей-пей, тут квасок кисленький, с похмелья – славно.
Миша сделал пару долгих глотков – и в самом деле, славно!
И вспомнилось сразу все… Битва, путь… рабыня!
– Слышь, Сбышек… А куда Марья-то делась? Ну, девчонка та, помнишь?
Сын тысяцкого кивнул:
– О рабе своей спрашиваешь? Не беспокойся, она с челядинками… На днях продадим на торжище от греха – что выручишь, твое!
– Продадим? – Михаил помотал головою. – А оставить ее нельзя?
– Да не желательно бы… Пересуды пойдут всякие… Тебя ж оженить надо!
– Оженить?! Бррр!!!
– Ладно, оставим пока рабу твою, – ухмыльнулся Сбыслав. – А я к тебе вот зачем… Батюшка посейчас не придет с беседою – в господу уехал. А вот с монастыря Юрьева монашек приперся – про битву выспрашивать, игумен, вишь, ему все точнехонько записать велел. Наши тут ему много чего наплели… теперь твоя очередь. Посейчас пришлю… Токмо ты уж не сильно ему ври-то… так, как все…
Весело подмигнув, сын тысяцкого вышел, не прикрыв за собой дверь.
Браслет, господи!!! Сон-то – в руку! Вот с чего все началось-то! С него, с него, с браслета! Надел на руку и…
– Дозволишь ли войти, господине?
– Войти? А ты кто? – Михаил непонимающе посмотрел на возникшего на пороге востроглазого паренька лет четырнадцати, в черной монашеской рясе, с тоненьким ремешком, перехватывающим копны нечесаных соломенных волос.
– Я-то? А Мекеша-книжник, – мальчишка поклонился в пояс. – С обители Юрьевой батюшкой игумном послан, дабы…
– А, – вспомнил Миша. – Это про тебя, значит, Сбыслав только что говорил. Летопись писать будешь?
– Что, господине?
– Ладно, давай спрашивай!
Испросив разрешения, монашек уселся на лавку и вытащил из переметной сумы листы бересты и металлическую палочку – писало. Все правильно: сперва – на черновик, на бересту, а уж потом – после правки игумена – и на пергамент, да в переплет – вот и готова летопись.
– Мне уж мнози про битву рассказывали, – пояснил Мекеша. – Теперь бы токмо уточнить малость.
– Давай уточняй, – махнув рукой, Михаил вновь приложился к кувшину.
– Вначале – о кораблях, о шнеках шведских… Сбыслав Якунович сказал – их тридцать три тысячи было?
Миша поперхнулся квасом:
– Тридцать три тыщи? Ну, это Сбышек того, погорячился…
– А сколько тогда?
– Да черт его… не считал…
– Напишу – тысяча…
– Ну, как знаешь. Пиши. А вообще, что там у тебя записано-то?
Книжник улыбнулся:
– Посейчас прочту… Вот: Гаврила Олексич, боярин, сказывал – «народу свейского полегло без числа – и лыцари, и кнехты, и мнози… бискуп свейский Спиридон убиен бысть… наших же потерь – два десятка!
– Лихо! – поставив кувшин на пол, Михаил хлопнул себя по коленкам. – Куда там российскому телевидению! Ты читай, читай, Мекеша… очень интересно – что у тебя еще такого написано?
– Коль велишь, господине, чту далее… «Александр-княже самому королеве възложи печать на лице острым своим копием…», то мнози видали.
– Так-так уж и «мнози»? – с усмешкой усомнился Михаил.
– О том воин один, Парфен, говорил – что, мол, мнози… А сколько именно – не указывал. Так сколько, господине?
– А я почем знаю, фальсификатор юный? Пиши уж, как пишется… Что еще Сбыслав Якунович наговорил?
– Как воевода Гаврила Олексич пьяным-пьяно с лошади свалился… прямо с мостков – в воду. Сам-то Гаврила Олексич такого не припомнит…
– Да уж – с чего бы его на мостки-то верхом понесло?
– Может, на шнеку свейскую хотел взобратися?
Вот! Михаил чуть было не захохотал во весь голос! Вот так вот и писались летописи – «со слов очевидцев» да с подачи самого летописателя, еще и игумен потом откорректирует, да так, что только держись, да потом переписчики чего наврут, недорого возьмут, вот и получится нетленка – хоть на «Звездный мост» отправляй, есть такой конвент фантастики. А профессура-то потом невесть по чему диссертации пишет, докторские защищает, нет, чтоб вилку-то взять, да лапшу с ушей снять, на чужие не перекладывая…
– Не могу вот понять – как королевича звали? – потупив очи, честно признался Мекеша. – То ли Биргер-воевода, то ли Ульф-Фаси – ярл? Каждый по разному бает… Вот я и написал – королевич – чтоб не соврать зря.
– Это ты молодец, постарался. Слушай, а ты под каким летом все это записываешь?
– Известно под каким, – усмехнулся отрок, – под нынешним, шесть тысяч семь сотен сорок восьмым от сотворения мира Господом нашим!
Ну понятно… Тысяча двести сороковой год… Тринадцатый век… Господи!!! Впрочем, что и следовало ожидать, несмотря на разные там – «не может быть»! Вот ведь, может, оказывается. Если не брать в расчет того, что весь город – психи. Ну, не могут же все разом с ума посходить! А, значит, значит… Эх, что и думать-то теперь? Да ладно думать – что делать?
Летописец времени отнял немного – быстренько что-то записал на берестиночке, поклонился с улыбкою, да и был таков – мол, еще многих расспрашивать. Ну-ну… иди, паря, работай, ври дальше… на радость Академии наук Российской!
Едва монашек ушел, как в дверях возник рослый челядинец с охапкой шмоток в руках. Поклонился, сложил шмотки на лавку аккуратненько:
– То от молодого хозяина подарок!
Ага, от молодого хозяина, значит? Ох, любит Сбыслав подарки дарить! То девку-рабу подарит, то вот одежонку… Впрочем, одежонка как раз сейчас и не помешает – в кольчуге все время ходить не будешь, а в футболке стремно. Так… Что тут принесли-то?
Порты синие, с полосками, ага… Рубаха белая, тонкого полотна – льняная, нижняя. Рубаха верхняя, длинная, добротного сукна, с вышивкою, желтая… нет, скорей, желтовато-коричневая… Как браслет! Браслет, чтоб ему пусто было!!!
Одевшись, Миша натянул на ноги черевчатые, без каблуков, сапоги, подпоясался шелковым поясом – эх, хоть куда парень! Прямо жених писаный, красавчик, хоть сейчас к невесте… к невесте…
С браслетом бы разобраться, да и вообще… Как отсюдова выбраться-то? А вдруг – никак? Нет, не может быть, чтобы никак, ведь должен же быть хоть какой-то выход, обязательно должен… Девка та, в старинной одежде, она ведь, верно, тоже как-то не в свою эпоху попала… вот из этой! Значит, можно уйти, можно. Браслет… в нем ко всему ключ… скорее всего, иного-то, пожалуй, и не придумаешь… Браслет…
Пройдя светлыми сенями, Михаил вышел на крыльцо – на обширном дворе усадьбы уже трудилась челядь: кто-то кормил гусей и уток, кто-то гнал на выпас отару овец, кто-то подметал, кто-то что-то тащил, копал, строил… Да уж – феодальный строй в действии – все зависимые люди при деле. Интересно, ему-то, Мише, какое здесь дело найдут? Неужто – ратное?
С делом разъяснилось сразу после обеда, когда вернулся на усадьбу хозяин – тысяцкий Якун. Все, как и предполагал Михаил – его вербовали в зависимые люди, как сказали где-нибудь в королевстве Французском – в вассалы, однако, тут понятия такого не было – просто в дворню, в зависимость по ряду – в рядовичи! Хорошо – не в холопы. Тут же ряд и составили – четко прописали, что Мише надлежит делать – уж, конечно, не пахать, не сеять, не прислуживать, а «исполнять службу ратную живота не щадя, и еще службу тайную, о чем укажут». Службу тайную… интересно…
