Текст книги "Коломна"

Автор книги: Андрей Посняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

После удара нео выгнулся дугой, выпучил глаза и застыл.

– Не помер бы, – приступая к делу, посетовал Рат.

Легоша осклабился:

– Не помрет. Черепа у дикарей крепкие.

Хмыкнув, Ратибор сноровисто перетянул рану поясом, подложив матерчатую прокладку – пришлось пожертвовать подолом собственной рубахи, сотканной мастерицами Погорелой башни.

Кожа, точнее шерсть, дикаря оказалась вымазана – не то слизью, не то белесым маслом – похоже, растительного происхождения. Субстанция пахла травой, правда «лекарь» пока не мог разобрать, какой именно.

– Сзади!

Звонкий голос Велесия разорвал наступившую лесную тишь. Ратибор резко вскочил на ноги, выхватывая из ножен меч…

…и с облегчением перевел дух, увидев выходящих из ельника парней во главе со Сгоном.

– И что у вас тут? Чего стреля… – недовольно начал было бригадир, но тут его взгляд уперся в поверженного нео.

– Вы его живым взять не могли, а?

– Очнется, – тут же заверил Легоша. – Дикари – парни крепкие, небось не окочурится, до поры до времени не помрет. Да вон он уже глаза открыл, гляньте.

Пленник и впрямь распахнул глаза, с яростью взглянул на окруживших его «пятницких», что-то угрожающе выкрикнул и даже попытался вскочить на ноги. Однако вдруг выгнулся, дернулся и забился в судорогах, истекая желтой пенной слюной… Дернулся несколько раз – и тут же умер.

– Эй, эй! – Сгон запоздало бросился к пленнику, потрогал сонную артерию пальцами и, оглянувшись, обвел Ратибора с Легошей не сулящим ничего доброго взором. – Помер, ага. И виноваты в этом – вы! Уж извольте сегодня же объясниться с боярами и воеводой.

– Объяснимся как-нибудь, – хмуро отрезал Рат. – Не твоя печаль.

– Не моя-а?! – казалось, с бригадиром вот-вот случится припадок, такой же, как только что – с нео, и тем же закончится.

– Не моя, говоришь? А кто тут над всеми вами старший?

* * *

Воевода Пятницкой башни Твердислав Ипатыч, прозванный за суровость характера Грозные Очи, принял проштрафившихся парней неласково. Вечерело. В узкие окна-бойницы проникали последние лучи закатного осеннего солнца; преломляясь в мелких, вставленных в свинцовые переплеты, стеклах, расползались по каменному полу разноцветными зайчиками. Стекол было мало, а больших, оконных, и подавно не осталось – только осколки. Какие-то выискивали мальчишки, какие-то выменивали у бродячих торговцев, или маркитантов – людей нездешних, московских, чудно́ одетых и торгующих всякой всячиною верстах в тридцати от коломенских башен.

Место то называлось Мертвая Зона, или Поле Полей, и располагалось на излучине Москвы-реки. Ниже по течению, ближе к бывшей Коломне, река была заболочена – ни на лодке, ни на телеге не пробраться, только пешком. Путь средь непроходимой трясины знали лишь немногие – проводники. Ратибор как раз и был из таких, вот и надеялся, что наказание за смерть языка будет не столь уж суровым. Ну, лишний караул, ну, пни корчевать отправят – маета, конечно, но ничего, справиться можно. Лишь бы не в Маринкину башню, о которой средь обитателей Коломенского Кремля ходили самые жуткие слухи.

Кроме своих чисто оборонительных, военных функций, могучая двадцатигранная башня служила узилищем для провинившихся и пленных, одновременно являясь местом пыток и экзекуций. Нехорошее, скверное место – старики говорили (а им тоже рассказали прежние старики, и тем – тоже старики) будто бы в давние времена, задолго до Последней Войны, туда бросили некую Марину Мнишек – жену царя-самозванца, и там, в башне, она то ли сгинула, то ли превратилась в птицу да улетела, исчезла неизвестно куда. Точно так же, как исчезали сейчас некоторые узники, неугодные волхвам, что проживали в соседней, Грановитой, башне вместе с очередным князем, коего обычно выбирали из числа башенных воевод.

Понурив голову, Ратибор украдкою бросил взгляд в окно. Забранный треугольной железной крышей кирпичный шатер воеводы – «палаты» – располагался верхним ярусом, возвышаясь над землей на высоте около двадцати пяти метров. Рат это помнил, так говорила матушка, и парень сейчас вдруг попытался перевести метры в сажени, да тут же и плюнул на это дело, невольно залюбовавшись открывшейся с высоты красотой. Красиво же: окрашенные оранжевым солнцем развалины древних церквей, и тех, что в Кремле, и монастырских, выглядели загадочно и романтично, все прочие здания давно превратились в прах – поросший густым бурьяном источник стройматериалов. Лишь на бывшей Соборной площади белела Успенская звонница, когда-то шатровая, но во время войны лишившаяся навершия своего шатра. Почти одно основание и осталось – квадратное, мрачноватое. Мать когда-то объясняла Рату суть каждого названия, да тот по малолетству своему не запомнил, а сейчас уже и не интересно было: развалины и развалины – что в них толку-то? Разве что разобрать на камни и кирпичи.

За Успенской звонницей снова шли развалины, заросшие аккуратно подстриженным кустарником: можжевельником, бузиной, шиповником. Далее горделиво возвышались связанные уцелевшим куском крепостной стены башни – Грановитая и Маринкина, чуть южней, краснела могучим квадратом Ямская башня, названная так в честь довоенной Ямской станции, откуда в разные концы земли отправлялись самобеглые повозки – автобусы. Про это тоже рассказывала мать, но Рат ей не верил, хотя в старинных книжках автобусы видел – просто непонятно было, как они двигались? Кто тащил-то?

– Ну, что скажете? – пристукнув по полу посохом, воевода сурово нахмурился. – Опростоволосились! Совсем нюх потеряли – уж с таким простым делом не могли сладить, дикарского лазутчика изловить!

– Так мы изловили, – попытался оправдаться Рат. – А он потом взял и помер. Вот я и думаю, с чего?

– Так на стрелу его брать надо было, – Твердислав привстал, гулкий голос его, многократно усиливаясь, отражался от сводов палаты. – На стрелу, а не пулей.

– Далековато для стрелы-то, господине.

– Так ближе б подобрались. Мхх! – воевода, не старый еще, лет сорока пяти, мужик, осанистый, чернобородый, сильный, подойдя к провинившимся, перехватил рукой посох, будто тот час же собрался ударить обоих парней. – Дерзишь, Ратибор! Давно на тебя жалуются – старших не уважаешь, насмехаешься…

Твердислав Ипатыч был, кроме всего прочего, умным, – поэтому Рат его уважал, но не боялся ничуть, воеводу вполне можно было убедить простыми – впрочем, порою, и весьма сложными – доводами.

– Его кожа… ну, тело все, какой-то дрянью пахучей натерто было, – вспомнив, торопливо доложил Ратибор. – Я вот и думаю – а попади то снадобье в кровь? Может, от того и помер гаденыш?

– Дрянь? Снадобье? – Твердислав Ипатыч задумчиво пригладил бороду и трижды стукнул посохом об пол.

Неслышно распахнулась тяжелая дубовая дверь, и в помещение вошел порученец, называемый старинным словом «адъютант» – молодой, лет тридцати, мужчина среднего роста и непримечательной внешности. Адъютант был мастером мечного боя и к тому же ничуть не глупее волхвов. В древности таких звали со всем уважением – «зануда редкостный». Ну, титул такой, вроде бы как полковник или там, капитан. Настоящее-то имя адъютанта было – Поликарп.

– Труп дикаря уже отправили Великому Био? – повернувшись, негромко осведомился Твердислав.

Порученец вытянулся, звякнув парадной кирасою:

– Никак нет. Планировали на завтра.

– Отставить, – махнул рукой воевода. – Велите отнести его жрецам. Пусть глянут да определят, чем у него смазана кожа, и мог ли он от той гадости умереть.

– Сделаю, господин.

Поклонившись, адъютант покинул палаты, четко печатая шаг.

– А вы – прочь! – прикрикнул воевода на парней. – Сегодня вне очереди – караулить на звонницу. Идите, собирайтесь. Завтра поглядим, что да как…

* * *

Спустившись с верхнего яруса к себе, на третий этаж – там располагалась казарма молодых, неженатых воинов – парни с облегчением перевели дух. Слава Великому Био – хоть не в Маринкину башню послали. Звонница, правда, тоже не сахар – холодно там, неуютно, пусто и ветер гуляет. Запросто можно что-нибудь застудить – и потом отправиться на леченье к волхвам. А уж те – то ли вылечат, то ли залечат, это уж как выйдет, случалось и так, и сяк.

Выбрав одежку потеплее – жилетку из кошмы да недавно подаренный любимой девчонкой – Ясной – свитер, связанный из шерсти одичавших овец, Ратибор глянул сквозь бойницу на солнышко – еще не скрылось! – и быстро слетел по винтовой лестнице вниз, на улицу.

Почти все кругом было разрушено; как рассказывала мать, во время Последней Войны вдоволь порезвились боевые роботы, и от всей Коломны остались лишь одни кремлевские башни. Их и изначально – в довоенное время – было всего семь, да два пролета крепостной стены, однако старинные башни оказались добротными, выдержали все катаклизмы, став последним приютом для людей. Для тех, кто смог выжить. Великий Био очистил близлежащие леса от разных гнусных тварей (матушка говорила – просто распугал да пожрал), и там постепенно возродилась обычная боровая дичь, правда, в малом количестве. Главную ценность представляла земля – плодородные, с большим трудом отбиваемые у дикого леса, участки. С них и кормились. Как ни странно, здешние земли после войны стали куда более урожайными, нежели были раньше. То ли изменился состав почвы, то ли растения были уже иными, а скорее всего, просто не стало цивилизации – химических фабрик, оружейных заводов и всего такого прочего.

Невдалеке от башни росли невысокие кусты ежевики. Все кустарники на территории башен периодически подстригались, чтоб под их прикрытием не подкралась какая-нибудь особенно хитрая тварь, забредшая сюда из подмосковных лесов, или местные крысособаки. Давным-давно, еще до войны, насельницы местного монастыря – монахини-сестры – разводили породистых псов, большая часть которых погибла, выжившие же одичали и дали уже совершенно дикое потомство, время от времени совершавшее набеги на лесные участки и пастбища. Справляться с ними обычно помогал Великий Био, нужно было только принести ему хорошую жертву.

– Здравствуй, Ратко! – Из расположенной рядом с Пятницкой башни приземистого здания бывшей часовни выбежала молодая девушка в длинной домотканой юбке густого травянисто-зеленого цвета и блузке из беленого холста с яркой вышивкой по рукавам и вороту.

Красивая, как само солнце! Стройненькая, воздушная. Карие глаза в обрамлении пушистых ресниц, миленький, чуть вздернутый, носик, пышные волосы падают на плечи солнечно-золотым водопадом. И звали красавицу соответствующе – Ясна, и была она, как и Рат, сиротой – отец погиб, нарвавшись на дикарскую засаду, мать, – как водится, из семеновских, – умерла от болотной лихорадки. Заразилась на старой стерне, случайно зацепившись за кровососущий кустарник, так вот и сгинула в одночасье, угасла за три дня.

– Привет, карие очи! – хохотнул Ратибор. – Что не на работе? Отлыниваешь? Кто ж будет ткать? Ой, видать, ходить нам всем зимой голыми.

И ведь совсем не то собирался сказать парень, а вот ляпнул первое, что пришло в голову, – а что еще с насмешника взять-то? Лучистый взгляд девушки погас, словно наткнулся на невидимую преграду…

– Я просто… просто раньше норму сегодня выполнила, вот, – покусав губы, резко возразила Ясна. – И вообще – тебе какое дело? Не бойся, голым не останешься.

В Пятницкой часовне были оборудована ткацкая мастерская, а чуть поодаль – в новой пристройке на берегу небольшого пруда – кузница. Все девчонки пятницкого рода пряли шерсть с немногочисленной овечьей отары или лен, ткали на изготовленных по древним рисункам станках – тут много ума не надо было, каждая могла. Иное дело – кузнецы. В молотобойцы – да, практически любой годился, хоть в ученики и брали далеко не каждого. Подбирая парней, старший кузнец Велизар лично присматривался, беседовал, советовался с воеводой – а у того, естественно, в приоритете были воины. Так вот и Ратибор кузнецом не стал – не хватало терпения, да и не очень-то, честно говоря, хотелось возиться в кузнице. Уж куда лучше с добрым клинком в руке мчаться на фенокодусе во главе отряда молодых удальцов, громить всякую нечисть! Тут и слава, и почет, и добыча: даже у дикарей частенько попадались весьма занятные и дорогие вещицы, видать, грабили маркитантов, сволочи лесные.

Махнув рукой – ну, что с таким охламоном разговаривать? – Ясна поджала губы, повернулась, решительно шагнув к башне…

Подбежав, Ратибор схватил ее за руку, упал на одно колено:

– Ну, прости! Не хотел обидеть.

– Язык у тебя…

– Знаю – змеиный. А хочешь – вырву? Вот, смотри…

Сунув в рот пальцы, парень сделал вил, что вытягивает, вырывает язык, а тот упирается, не лезет…

Девушка лишь вздохнула и покрутила пальцем у виска:

– Дурак.

– Согласен. Лето придет – нарву тебе фиалок. Знаю, ты их любишь. Честное слово, нарву. Только не обижайся, ладно? Лучше удачной службы пожелай.

– А куда тебя? – встревожилась Ясна. – Неужто снова дальнее пастбище охранять? Или… Маринкину башню?

– На звонницу, – Рат хохотнул, и хотел что-то добавить в своем обычном стиле, но на этот раз сдержался и больше ничего не сказал.

– На звонницу? – озабоченно переспросила девчонка. – Так там же ветра каждую ночь и, говорят, такие ужасные, холодные. Обязательно свитер надень. Тот, что я связала.

– Душа ты моя, – обняв Ясну за плечи, юноша заглянул в ее глаза, глубокие, как море, и хотел уже поцеловать в губы – крепко-крепко, так чтоб померкло в глазах и сердце забилось ураганом… хотел…

…но не успел – из Пятницкой часовни с хохотом выскочили девчонки.

Публичные проявления чувств в башнях не поощрялись, нарушителей вполне могли и наказать, пусть даже и не очень строго: к примеру, Ясну – отправить на ночь прясть, а Ратибору влепить внеочередной караул. Конечно, лишние караулы Рата не сильно заботили, просто не хотелось подставлять любимую.

– Ого! Они уже здесь, – засмеялись, проходя мимо, девчонки. – Чем это вы тут занимаетесь, а?

– Тем, чем вы и подумали, – широко улыбнулся Ратко. – А что, разве не видно?

– Видно, видно – то-то Ясна так покраснела!

– А вам и завидно, да?

Глава 2

Смена караула произошла, как и положено – на закате. Оранжевое солнце садилось в дальних лесах, освещая последними лучами золотистые, плывущие по быстро темнеющему небу облака, вытягивая длинные тени башен и звонницы. Очень скоро весь Кремль – башни, остатки стен и развалины – погрузится во тьму, и тогда караульным на звоннице останется лишь слушать.

Половину шатровой кровли во время Последней Войны начисто снесло лазером, но колокольню не задело. Почти все колокола давно переплавили на пушки, всем миром водрузив их на башни с помощью хитрой системы блоков. Остался лишь один колокол, самый могучий – подать сигнал.

– Крот и Тимофей – дежурят первую половину ночи, потом вы двое – сменяете их и бдите до рассвета, – поднявшись по крутым ступенькам, принялся распоряжаться Сгон. Именно его назначили старшим – ну, не Ратибора же.

Тимофей и Крот – были совсем молодые, зеленые еще парни, и назначение с ними в караул более старших для последних вообще-то считалось оскорбительным. Все это прекрасно знал воевода, потому и назначил в компанию с молодежью Рата с Легошею. В целях унижения проштрафившихся.

Из оружия на звоннице имелись большие стационарные пищали, стрелявшие даже не пулями, а небольшими ядрами, две пищали – с кремневыми замками и две с фитильными. Фитильные давно уже было пора заменить, поскольку фитили постоянно задувал ветер, да вот пока не доходили руки – у людей башен и помимо этого было очень много дел: строить частокол, расчищать лес под участки, ремонтировать Спасскую башню, лить ядра, делать из серы, селитры и прочего дымный и вонючий порох… Но хорошо, что был хотя бы такой.

Без пороха совсем бы плохо было. Ближе к зиме, когда замерзали болота, дикари нападали постоянно, а год назад достали где-то порох да попытались подорвать Спасскую башню, правда, не особенно успешно.

Да, конечно, бродячие шайки нео не давали покоя и летом, но редко. Большей частью нападали исподтишка на участки, да еще на торговые караваны к Мертвой Зоне. С юга им не давал развернуться Великий Био, которого дикари, похоже, боялись не на шутку, со всех остальных сторон башни надежно прикрывали болота и две заболоченные реки – Москва и Коломенка.

– Ну, мы спать, – взъерошив брошенную в углу солому, увалень Легоша, отцепив ножны с мечом, улегся на спину и, заложив за голову руки, немедленно захрапел.

– Молодец! – покосившись на старшего, одобрительно ухмыльнулся Рат. – Сгон, он ведь всю работу делает. Под такой храп молодняк уж точно на посту не уснет.

Крот с Тимофеем переглянулись и, похоже, обиделись, однако ничего не сказали – молча поднялись на верхний ярус. Ратибора они побаивались.

Сгон тоже лишь хмыкнул, да махнул рукой, проверяя захваченные с собою харчи – в караул даже ночью еда полагалась, так и называлась – «ночные». Нынче был пирог с дичью, большой – на всех, и крынка ягодного киселя.

– Лучше б браги плеснули, – шурша соломой, хмыкнул Рат. – А то – кисель. Ах, ну да – с нами-то совсем еще дети.

Десятник поиграл желваками:

– Скажи спасибо, что хоть киселя дали… да пищали есть. А ну как стрелами бы при нужде отбиваться пришлось?

А вот это был выпад, явный выпад в сторону Ратибора. Именно это покойная матушка, смеясь, именовала «гнусными инсинуациями». Надо сказать, Рат, хоть и считался вполне достойным бойцом, однако далеко не все в воинском искусстве давалось ему сполна. Да – клинковый бой, да – огненная стрельба, да – рукопашная, но вот если говорить о луке и стрелах – увы! Хоть ты тресни, а никак не удавалось парню наловчиться четко держать тетиву, рассчитывать угол полета стрелы, делать поправку на ветер. Недоставало не то чтоб хотения – терпенья, скорее. Впрочем, в двадцать лет хорошим лучником в башнях еще не становился никто.

Именно поэтому молодые воины всегда брали с собой огнестрелы, именно потому Ратибор сегодня в засаде воспользовался пищалью, предпочитая лучше прогреметь на весь лес, чем промазать. А ведь стрелой наверняка промазал бы.

Покривив губы, Сгон собрался было еще что-то сказать, вероятно, что-нибудь обидное и уничижительное, чтобы подчеркнуть свое старшинство, но почему-то раздумал, махнул рукой, да ушел в свою караульню – бывшую каморку пономаря, расположенную тут же, рядом. Здесь, на звоннице, все было рядом. Как и в Кремле, вернее – в башнях: Кремля, как такового, уже не было, остались одни развалины и название.

– Не спишь еще? – сверху, с площадки, заглянул в люк караульный Крот. Или Тимофей – Ратибор эту «мелочь» путал.

– Что такое? – немедленно высунулся из своей каморки Сгон.

Рат заспанно потянулся:

– Ну да – что? И зачем это я вам понадобился?

А! Верно, не знаете, как пищаль зарядить?

– Они и так заряжены, – обиделся часовой, – тут дядька Поликарп приходил…

– Полика-а-арп?! – Сгон удивленно раскрыл рот.

– Велел сообщить – на коже дикаря яд оказался. Именно так и сказал – а уж какой там был дикарь, того я не ведаю.

– Зато мы ведаем… – старшой раздраженно цыкнул на часового: – А ну живо на пост! Ишь, разговорился.

Караульщик моментально убрался, скрылся в своей каморке и Сгон, лишь разбуженный Ратибор все никак не мог уснуть, все рассуждал, думал. Воевода Твердислав, хоть и считался непомерно суровым, однако человеком был совестливым, честным: вот и не поленился адъютанта послать, как только пришла весточка от волхвов – о яде. Значит, все-таки не от кровопотерь умер дикарь нео, значит…

– Не спишь, Ратиборе?

Выглянувший из каморки старшой осведомился шепотом, на этот раз – без тени чувства собственного превосходства в голосе. Ну, он иногда и нормальным парнем был и вел себя соответствующе, только в последнее время все реже и реже. А вот сейчас неожиданно предложил по-дружески хлебнуть киселя. Рат и не отказался, все равно не спится. Оба уселись за грубо сколоченный стол в углу, зажгли свечку – такие делали семеновские девчонки. Невесты, жены потенциальные, да.

– Значит, яд, – сделав глоток, тихо промолвил Сгон. – Видно, дикарь протискивался сквозь заросли белладонны или волчьих ягод.

Ратибор нахмурился:

– Хорошо, если так. А если его специально намазали? Чтоб при малейшем ранении сдох, чтоб ничего не рассказал, даже под самыми страшными пытками. А это что значит?

Откуда-то сверху, снаружи, донесся отдаленный звон колокола.

– На Грановитой башне бьют, – покивал старшой. – Буди своего напарничка – время.

Волхвы тоже по ночам не дремали, выставляли дежурных, отбивали каждый час, сверяясь с каким-то хитрым прибором, купленным у маркитантов за изрядное количество старинных золотых монет, случайно найденных при ремонте Спасской башни. Назывался прибор красиво – хронометр.

Наверху было холодно и звездно. Налетевший ветер разогнал собравшиеся к вечеру облака и вот теперь пытался раскачать колокол, – да не хватало сил на такого гиганта.

Сменив молодых, Ратибор и Легоша уселись по разные стороны от колокола и принялись слушать ночь. Вообще-то, думать при этом о чем-то постороннем по «караульному наставлению» не полагалось, но все равно – думалось. Особенно сейчас, после сообщения Поликарпа. Ну, а как не думать, когда дело касалось всех? Ведь все, что случилось, означало, что у нео появился очень умный вожак. И этот умник что-то задумал, что-то нехорошее – недаром же послал соглядатая… Может быть, он даже сговорился с тем ходячим пнем? Не, с пнем – не должен бы, лесовеки дикарей не жалуют, они вообще никого живого не жалуют, только мертвых.

Именно здесь, по сути, посередине Кремля, лучше всего слышались все шепоты ночи. Ветер обычно дул с севера, башни же располагались южнее.

Рат прислушался: вот где-то на болотах, за рекой, истошно вскрикнул кулик. Вслед ему закричала выпь, послышался довольный рык рыси и волчий вой. А чуть к западу, со стороны большого, поросшего редколесьем холма удивительно правильной формы, донеслось кукование кукушки.

Все ночные звуки были обыденными, привычными – не слышалось никаких необычных воплей, ни – зычных возгласов: «Не надоело?!». Так обычно перекрикивались в караулах часовые варваров нео, по дурости забывая, что ночью звук слышен куда дальше, нежели днем. Именно на этом дикари частенько ловились – соберутся напасть, проберутся в сумерках к ближайшему лесу, – а оттуда их уже хорошо слышно. Голосят ведь, чудушки, свое «не надоело-о-о-о» на всю округу.

Правда, нападают они обычно – зимой, в холода. Реки и болота замерзают – любой твари все дороги открыты. Летом же, да и сейчас тоже, никаких дорог нет, одни болотные тропы – проводник Ратибор знал это, как никто другой. Зима – пора для битв, для обороны, лето же создано для того, чтобы спокойно копить силы, строить, собирать урожай. Однако и в теплые времена тоже нужно было держать ухо востро – бывало, пробивалась откуда ни возьмись какая-нибудь бродячая шайка. Нападали на башни, но осаду долго не вели – когда нечего становилось жрать, уходили, несолоно хлебавши.

Чу!

Подойдя сзади, напарник легонько хлопнул товарища по плечу и показал на тот самый холм, где куковала кукушка. Теперь там, хорошо заметная в темноте, горела маленькая красная искорка. Костер?!

– Не думаю, что костер, – поднявшись на смотровую площадку, недоверчиво прошептал старшой – Сгон. – Там же красное Поле, забыли? Оно и сверкает отблесками – вон, лунища-то.

От Сгона как-то странно пахло… синей осокой – росла на болотах такая… как раз у того участка, где корчевали нынче, и росла. Так что ничего удивительного…

Не такой уж и светлой была сейчас луна, но насчет красного Поля Сгон был прав: появиться рядом с ним любому живому существу – верная гибель. Потому и холм этот считался запретным, хотя молодежь, случалось, бегала – уж больно место было красивое, да и цветов там росло немало – девчонкам на венки, на букеты.

Никто и никогда толком не мог объяснить, каким образом возникли Поля Смерти – некие желеобразные сгустки непонятной энергии саженей десять, а бывало и больше, в диаметре, способные передвигаться, охотиться, заманивать жертву и менять свойства попавших в них вещей. Людей они просто жрали, без вариантов – по крайней мере, так, стращая, говорили волхвы. Были белые Поля, были красные… Одно такое, Красное, как раз и обреталось где-то там, на холме.

Да, Сгон прав – наверное, это блестит Поле. Какой же дурень станет жечь там костер? Даже самый тупой дикарь – и то побоится.

Снизу вдруг донесся стук. Совсем обычный, будто кто-то взял и постучался в ворота. Словно с соседней башни за солью пришли, этак по-дружески, запросто.

Караульные с осторожностью посмотрели вниз, и конечно, никого не заметили – темно, до рассвета оставалось часа три, а то и больше.

– Может, горящую тряпицу бросить? – шепотом предложил Ратибор. – Увидим тогда, кто.

Сгон усмехнулся:

– Так лучше тогда просто взять и спросить.

Сказав так, он тут же крикнул во тьму:

– Эй, кто здесь?

Ответом была тишина, и не было слышно ничего подозрительного: никто у подножия башни не шастал, не рычал, когтями ворота не царапал. Но кто-то же постучал! Ведь не может так быть, чтоб всем троим показалось!

Минут пять караульщики молча прислушивались, и, когда совсем уже было решили, что показалось, снова послышалось тихое – тук-тук.

– Может, ветер? – неуверенно предположил Легоша.

Ратибор тихонько засмеялся:

– Ага, ветер. С руками, с ногами…

– Да кто там? – снова рассерженно крикнул старшой.

Он явно нервничал, и можно было понять – почему: старший в карауле должен был принимать решение – ударить ли в колокол, разбудить ли все башни. Стоила ли ситуация того? За ложную тревогу тоже по голове не поглядят, да и насмешек потом не оберешься, а воевода Твердислав триста раз подумает – назначать ли старшим столь нервного и неуверенного в себе ратника.

– Откройте, – снизу, от ворот, донесся вдруг слабый тонкий голос. – Пустите меня… Пожалуйста, пустите… я очень замерз.

– А ты кто вообще-то? – гаркнул Сгон. – Откуда взялся и как сюда пришел?

– Я – Колко, отец мой торговец, маркитант. На нас напали нео, ограбили, убили… я бежал… и вот. Идти больше не могу – помогите!

Снизу донесся жалобный плач.

– Пацан, – Ратибор покачал головой. – Судя по голосу – малолетка. Маркитант, говорит… И как только в трясине не сгинул? Ой, не нравится мне все это!

– И мне не нравится, – поддержал приятеля увалень. – Это что же он – больше двадцати верст прошел? Да еще болотами?

– В колокол бить предлагаете? – старшой сглотнул слюну. – А коли и правда – пацан?

Все мысли Сгона сейчас читались Ратом запросто: старший караульщик просто боялся насмешек, вот и осторожничал, сомневался. С другой стороны – и правильно – мало ли что? По «наставлению» караульной службы вообще не полагалось никому постороннему ворота открывать, а уж утром разводящий решил бы.

Вспомнив, Сгон просиял лицом, не хуже уныло блестевшего над Маринкиной башнею месяца: вот, оказывается, бывает и от «наставления» польза.

Свесившись с башни, десятник громко прокричал:

– До рассвета жди. Там посмотрим.

Вновь послышались рыдания…

– Мне б попить… ну, пожалуйста… помру ведь…

– Может, флягу ему бросить? – Легоша потянулся к поясу.

– Не жалко фляги? – тут же хмыкнул Сгон.

– Жалко. Так и парня этого жалко.

– Ну… тогда на веревке баклажку спусти…

И то дело.

Связав тоненькую бечевку из валявшихся в углу обрывков (ими обычно перевязывали пучки стрел), Легоша опустил вниз личную фляжку с водой, просунув ее через ограждавшую всю караульную (или колокольную) площадку надежную кованую решетку. Дождался, когда неведомый отрок напьется и потянул веревку обратно… только…

Никто даже понять толком ничего не успел.

Вместо фляжки на конце бечевы оказалась вдруг бурая болотная гадюка! Отвратительная ядовитая тварь, блестящая кожа которой сверкнула рыжим огнем в свете горящей внизу, в каморке отдыхающей смены, свечки.

Не эта б оставленная – забытая – свечка, так и не увидели бы гадину, не сообразили.

– Змея!!! – истошно закричав, Легоша бросил гадюку на пол и тотчас же раздавил ее сапожищем.

– Будите всех! – бросившись к колоколу, быстро распорядился Сгон.

Басовитый колокольный гул разбудил все башни – от Пятницких ворот до Маринкиной. За зубцами, в бойницах, вспыхнули факелы, на боевых площадках забегали воины…

– О, Великий Био! Это еще что?

Бросив колокольные веревки, Сгон посмотрел в ночь… вдруг взорвавшуюся сотней огней. Они были внизу и у Пятницкой башни – многочисленные бегающие светлячки, – факелы в мощных волосатых лапах.

– Дикари! Нео!

Ратибор бросился к крепостной пищали, торопливо забивая в ствол картуз с порохом, пыж, свинцовое ядро-пулю. Пищали на звоннице не держали заряженными, опасаясь, что отсыреет порох. Впрочем, не так уж и много времени занял у Рата сей процесс – где-то с минуту. Рука набита, чего уж там.

Просунувшись сквозь прутья решетки, огнестрел рыгнул пламенем в сторону скопища бегающих светлячков. Послышались вопли боли и ужаса.

– Ага-а-а!!! – радостно закричал Ратибор. – Есть! Вот вам! Что скажешь, Легош?

Он обернулся за шомполом и протиркой, и едва не наступил на лежащего увальня…

– Легош! – Рат бросился другу на грудь. – Легош-ша!

– Мертв он давно, – безразлично откликнулся Сгон. – Гадина все же успела его цапнуть. Сам знаешь, противоядия от яда болотной гадюки нет.

Ратибор знал – сам проводник, часто бывал в болотах… Знал, но… Но почему все так? Так погано, гнусно… Эх, Легоша, Легоша…

С башен раздались пищальные выстрелы, тут же громыхнули и пушки.

– Так их! Так!

Никакого огнестрельного оружия у нападавших, скорее всего, не имелось, а если и имелось, то крайне мало. Наверное, не разжились в достаточной мере порохом, иначе б действовали напролом, давно б рванули ворота. Не хитрили бы, не стучались, не просили жалобно о помощи.

Некогда было горевать-печалиться. Нужно вести бой, показать этим свирепым уродам!

Резко долбанул выстрел, за ним – сразу – еще один: молодые караульщики Тимоха и Крот – тоже делали свое дело. Правда, палили, похоже, в белый свет – как в копеечку, зато с каким азартом.

Недобро усмехнувшись, Рат зарядил пищаль и принялся увлеченно выцеливать светлячков… Вот здесь вот… вот как раз…

Внизу послышался вой… истошный, громкий… Или это трубила труба? Наверное, дикари подавали сигнал.

Светлячки вдруг погасли, почти одновременно, все разом. Словно кто-то умный велел погасить факелы.

– Чтоб вас! – выпалив, неизвестно куда, сквозь зубы выругался Сгон. – И что теперь? Рассвета ждать будем?

А что еще оставалось? Бездумно палить в темноту?

Впрочем, отдохнуть караульным не дали…

Что-то ударило в решетки и в каменные огражденья стен, и слева и справа. Крючья! Металлические крючья! Да, похоже, рвануть мощные, обитые железом, ворота, дикарям не хватало пороху – если он вообще у них был – и вражины задумали взять Успенскую звонницу на абордаж, словно какое-нибудь древнее судно.