Текст книги "Я успею, ребята!"

Автор книги: Андрей Ефремов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Андрей Петрович Ефремов
Я успею, ребята!
(повесть, рассказы)

Я успею, ребята! (повесть)

Вообще-то я дождь люблю, только в этот день какой-то водяной обвал произошел. Мне домой бежать – мама на месяц в командировку уезжает, – а тут из школы выскочить страшно: лужа на всю улицу и вода в ней прямо кипит. Вот я дождался, когда чуть посветлело, куртку на голову натянул и бегу. Добежал до трамвайной линии – слышу:

– Эй, парень, утонуть не боишься?

А по дороге, точно, настоящая река течет, и как через нее переправляться – совершенно неясно. Оборачиваюсь – из подворотни какой-то парень машет. Я туда заскочил, он спрашивает:

– Опаздываешь, что ли?

В подворотне народу много, толкаются, мокрым пахнет. Все, видно, с трамвайной остановки прибежали. Ну, я куртку по-человечески надел и объяснил ему, что к чему. И тут трамвай подходит. Идет, как баржа какая-нибудь, перед собой волну гонит. Все на этот водоплавающий трамвай прямо набросились. Парень говорит:

– Чего ж ты? Давай!

Я ему объяснил, что мне потом от трамвая дольше, чем отсюда пешком, и грязь там, прямо грязища. Он посмотрел, как трамвай от остановки поплыл, и достает из портфеля зонтик. Фирменный, с кривой ручкой.

– Валяй, – говорит, – беги. Успеешь ещё.

Ну, я просто обалдел.

Он говорит:

– Рот закрой. Не насовсем я его тебе, не думай. Послезавтра здесь же встречу. Ну, давай!

Мама была уже в плаще. Она поставила сумку на пол, придвинула свое лицо к моему.

– Успел-таки, паршивец!

Быстро у меня рукой под курткой провела.

– Смотри ты, почти сухой.

Мамины волосы упали мне на лицо, и мы постояли так немного. Потом они с папой ушли, а я встал у окна. Однажды мама сказала, что уезжать в дождь хорошо. Примета, что ли, такая? Я смотрел, как вода струится по стеклам, и думал, что нам крупно повезло.

Вот интересно: дал бы я такой зонтик кому попало?

Папа про зонтик два раза напоминал. Он уже на работу совсем ушел, так ведь вернулся и что-то мне через дверь в ванную крикнул. У меня вода шумит, брызги летят, я ему отвечаю: «Обязательно!»

Ну чего сто раз про одно и то же говорить? Как из ванной вышел, сразу зонтик в портфель положил. Жаль только, в этот день дождя не было.

Я того парня издали увидел. Трамвай, наверное, только что отошел, народу на остановке мало – все как на ладони. Я сзади подкрался и на зонтиковую кнопку нажал.

– Бэмс! – говорю.

Он вздрогнул даже.

– Фу ты! – говорит. – Привет! Ну как, не захлебнулся?

– Не, отличный зонтик. Фирма. Только ноги промочил.

Он кивает, а сам в портфеле роется.

– Слушай, а чехол-то где?

– Какой чехол?

– Да от зонтика, черный такой.

Ох, елки-палки! Вот же мне про что папа с утра кричал. Ну лопух! Я небось его в комнате где-нибудь бросил.

– Ладно, – говорит он, – не суетись. Ты его поищи, а я к тебе вечером зайду. Договорились?

И руку мне подает.

– До вечера, Витя.

Ну как будто мы с ним друзья-приятели. И как раз его трамвай подходит. Мы и разбежались.

Я у дома остановился, стал ключи искать, и тут меня как будто стукнуло. Как же он придет, когда я ему адрес-то не сказал? А как зовут меня – откуда знает?

Дела…

Всю квартиру перерыл – нет чехла. Встретит он меня завтра после школы – сегодня-то без адреса, ясно, не найдет – что я скажу?

Папа с работы пришел, ещё в дверях спрашивает:

– Хлеб купил?

– Какой хлеб, – говорю, – ничего не знаю.

– Да я же тебе, Витька, утром в ванную через дверь кричал.

Ну, я только рукой махнул. Такой день.

После ужина мы каждый своим делом занялись, а часов в восемь папа из комнаты кричит:

– Витяй, открой!

Я молотком стучать перестал, слышу – звонят. Было у меня нехорошее предчувствие, ну а что сделаешь? Пошел открывать. Так и есть: он стоит:

– Заходи, – говорю.

А сам думаю: как сказать-то?

Он у двери к стенке прислонился, замками щелкнул и достает из портфеля зонтик. В чехле.

– Ты уж извини, Витя, это я напутал. Чехол у меня дома был.

Это он ко мне пришел, чтобы я не искал зря, чтобы из-за его зонтика не беспокоился. Я говорю:

– Подумаешь, чехол. Да я бы, в случае чего, новый тебе сшил или два в запас. Ну правда, сшил бы, я умею!

Он портфель поставил, смеется.

– А в гости к тебе по случаю нашей общей радости можно?

И тут из комнаты папа вышел. Стоит, на нас смотрит.

– Здравствуйте, Дмитрий Алексеевич, – говорит он папе.

Ну как будто они знакомы сто лет.

– Здравствуй. – Папа на меня смотрит, а я-то понятия не имею, как его зовут. Как-то у меня сегодня все нескладно.

Он говорит:

– Юрий.

И мы в комнату вошли.

В моей комнате всем нравится. Когда гости бывают, обязательно кто-нибудь зайдет на моих чурбаках посидеть. Мы их с папой из парка притащили. Там старые деревья валили, вот мы и выбрали.

Я Юре самый удобный придвинул, со спинкой. Он вокруг обошел.

– Ишь ты!

А сам не сел. К полкам пошел.

Ко мне иногда двоюродный брат приезжает. Так тот тоже сразу к полкам. Слоняется вдоль стенки, слоняется. Вытащит какую-нибудь модельку, которую я в третьем классе делал, и начнет зудеть: это у тебя не так да там у тебя не тот диаметр. Зудит, зудит, а у самого дома дверь на одной петле болтается.

Юра говорит:

– Ну ты, старик, Ползунов прямо.

Это он паровой катер увидел. Я его только начал ещё и котел не допаял.

– Чем греть будешь, – спрашивает, – свечкой?

– Ха, – говорю, – мы с Ваньчиком получше придумали.

И пошли у нас разговоры. Я только под конец вспомнил:

– Ты адрес-то наш откуда знаешь?

Засмеялся:

– Страшная тайна.

Так и не сказал.

Уже около десяти было, когда мы из дому вышли. Дождь кончился, и только с высоких фонарей медленно летели теплые капли, и газоны пахли сыростью. Мы прыгали по асфальтовым буграм, я забегал вперед и говорил. Я говорил, и все было интересно. И наш с Ваньчиком катер, и весь класс. Юра останавливался, чтобы дослушать до конца, или смеялся и толкал меня в плечо.

Когда я пришел домой, папа пил чай на кухне.

– Чего так рано? – спрашивает.

Я говорю:

– Не понял.

А он мне будильник показывает. Ничего себе! Целый час провожались.

– Он что, живет далеко?

Я уже рот открыл, чтобы ответить, и тут сообразил: мы же вокруг нашего дома ходили. Проводил называется.

Я этого слова терпеть не могу. «Новенький, новенький!» – и таращатся на человека, как будто у него два носа. Только первого сентября так перед школой все перемешалось, что непонятно было, кто кого рассматривает. Половина ребят незнакомые, свой седьмой «б» не найти, да ещё Колюня Петраков рядом скачет.

– А я знаю, – говорит, – откуда они все. У нас новый дом заселили. Половина в пятьдесят восьмой учиться будет, а половина у нас. Мама сказала, что мы друг у друга на головах сидеть будем.

– Ладно, – говорю, – Петраков, давай я тебе сразу на голову сяду, а то наш класс никак не обнаруживается.

– Подумаешь, – говорит Колюня, – наш класс. Ты вон гляди, какой в восьмом «г» новенький. Ничего? Гудилин его фамилия.

Ну, не знаю, может, он, конечно, и новенький, только очень уж мятый, прямо жеваный какой-то.

Колюня мне в самое ухо шепчет, а сам на первоклассников смотрит, как будто мы молодое поколение обсуждаем:

– Сейчас за школой одному девятикласснику навешал – будь здоров!

– Да, Петраков, прямо не знаю, как ты без этого Гудилина и жил-то.

И тут я Ваньчика услышал. То есть Ваньчика все услышали, такой он тарарам поднял, когда меня увидел.

– Витька, Витюха, мы тут!

Он так подпрыгивал, что всем вокруг, наверно, ноги отдавил и в портфеле у него гремело, как обычно. На нас оглядывались, а Ваньчик бушевал, будто мы год не виделись. Только, если правду сказать, я по Ваньчику не меньше соскучился.

– Привет, – сказали мы друг другу.

Я положил ему руку на плечо, и мы просто так постояли рядом.

– Слышь, Витька, – сказал Ваньчик, – а я медную трубку достал, какую надо, и паяльная лампа у меня теперь своя.

И тут он увидел какого-то знакомого и опять заорал.

Он бы и в школе покричать не отказался, но уж больно громко получалось. Пока до класса шли, я чуть не оглох, – наверное, за каникулы отвык. Борис Николаевич сказал:

– Иваницкий, Лешенька, я уже устал, радость моя.

– Делаю выводы, – ответил Ваньчик и влетел в класс. За дверью загремело.

– Поздравляю вас с началом учебного года, – сказал Борис Николаевич.

Мы с Ваньчиком уже уселись как полагается, а Борис Николаевич встал около нашей парты и стоит.

– Иваницкий, ты знаешь, что такое критическая масса?

– Ага, – говорит Ваньчик, – это в атомной бомбе. Или ещё где-нибудь.

– ещё где-нибудь. – Борис Николаевич вокруг посмотрел. – В нашем классе, Иваницкий. И сейчас мы эту массу пополам разделим. Для мирного использования.

Рассадил он нас, в общем. Эх, жалко, нам в класс новеньких не прислали! Не было бы свободных мест – не рассадили бы.

Совершенно непонятно, почему люди в такую погоду в коридорах толкутся. Мы за две перемены чего только не успели – даже в футбол постукали, даже за мороженым сбегали. А как третья началась, что-то грустно стало. Вот, думаю, будут скоро одни тучи да лужи, тут не то что в футбол – вообще на улицу носа не высунешь. Встали мы с Ваньчиком на солнышке и греемся. А греет здорово, ну прямо как летом. Так бы и звонок прозевали. Хорошо, Ваньчик на часы посмотрел.

Вот уже по нашему этажу бежим, а навстречу этот Гудилин, и с портфелем. Как будто уроки кончились. Несется, топает – весь этаж гудит. Вдруг около лестницы из-за поворота первоклассница выскочила. И откуда взялась? Заблудилась, что ли? Ведь все же малыши выше нас учатся.

– А ну вали!

Нет, правда, он ее, как табуретку какую-нибудь, в сторону отпихнул, как будто и не человек это. Девчонка прямо к нам отлетела.

– Ну скотина, – Ваньчик говорит. – Ну гадина!

Я девчонку поднял, она сразу куда-то убежала, а Гудилин к нам вернулся. Он руки под пиджак сунул, раз – и ремень вытягивает. Военный, с бляхой.

– Ну, кого первого? Ты, что ли, рыжий, вякал? Подходи давай, у меня времени мало.

И ремень на кулак накручивает. Вдруг от нашего класса Базылева бежит и кричит:

– Ой, мальчишки, вас же директор по всей школа ищет, а вас нет!

Гудилин со своим ремнем сразу убрался, а мы с Ленкой остались. Она повернулась и к классу пошла.

– Зачем ищет, ищет-то зачем?

– Да ну… – Она рукой махнула. – Придумала я. Увидела, как этот к вам привязался, и придумала.

К парте своей подхожу – моя парта у окна стоит, – смотрю, а этот тип уже из школы вышел. Стоит и головой крутит. Там в сторонке серая «Победа» остановилась, так он к ней как ошпаренный кинулся. Из машины мужчина вышел, Гудилин говорит ему что-то, а сам на школу показывает. Мужчина ему часы под нос сунул и вдруг по щеке как треснет! У Гудилина даже голова дернулась. Потом по плечу похлопал и в машину полез. И Гудилин с ним. Так вместе и уехали.

Я Ваньчику на перемене говорю:

– Чего было крик-то поднимать? Девчонка эта и не поняла ничего, твоего крика больше испугалась.

– Я зато понял, – Ваньчик говорит, – а ты смотри осторожней, в другой раз Ленка опоздать может.

До самого конца уроков не разговаривали. И домой врозь пошли.

Утром я из дому, как всегда, выскочил и припустил. Уже два парадных проскочил, пока вспомнил: спешить-то некуда. Это у нас с Ваньчиком раньше такое соревнование было: кто первый на трамвайную остановку прибежит. Уж я бегал-бегал – никак раньше Ваньчика не получалось. На остановке вокруг газона вроде заборчика – труба на коротких столбиках. Как ни прибегу, все он там по этой трубе ходит. Увидит меня, руками замашет, свалится. «Сегодня уже почти всю прошел!»

Со второго класса человек трудился.

Зря я с ним вчера все-таки.

Трамвайные провода уже видны были. Я посмотрел на часы и пошел медленней.

Ваньчик, он не то что рыжий, он красный – хочешь не хочешь, увидишь. Ну я и увидел. Он к трамвайной остановке шел еле-еле и руку с портфелем все время задирал – на часы смотрел. Я и подумать ничего не успел, а уже бегу как ненормальный. Сзади кто-то:

– Ох ты!

А я только остановку и Ваньчика вижу. Из-за чьей-то спины в клеточку выскочил – бежит мой Ваньчик. И так мы с ним дали, что стоим на остановке, дышим, а говорить не получается. Ваньчик продышался немного:

– Ну что, – говорит, – кишка-то, уф, тонка!

– Сам ты, – говорю, – кишка.

И чего-то нам смешно стало. Вот не было вчера ничего, и все тут. Стоим и хохочем. До школы-то ещё времени вон сколько.

Первым уроком была литература. Базылева на Пушкина в учебнике налюбовалась и шепчет:

– Ты, Кухтин, чего красный такой?

– Утренняя пробежка, – говорю, – очень хорошо, если кто понимает.

– Все с Лешкой на остановку бегаете?

– Ага, – отвечаю, а самому так вдруг захотелось что-нибудь Ваньчику сказать, ну как будто и не разговаривали только что.

Я за партой перевернулся и зашипел, как змей:

– Ваньчик, Ваньчик!

Смотрит он на меня, смеется, а потом тоже шепотом:

– Чего?

Ну, я ему и моргнул разок. Ленка спрашивает:

– Поговорили?

– А как же?

У нас ведь просто: два слова – и порядок.

На большой перемене хотели за мороженым сбегать, а тут дождь. В буфет толкнулись – очередина, конца не видно. Ваньчик на часы посмотрел.

– До чердака, – говорит, – на время. Слабо?

Дождались мы, пока секундная стрелка на двенадцать запрыгнет, и как дунем вверх по лестнице. Только я Ваньчика и видел. И как он меня на целый марш обогнать умудрился? На чердачную площадку залетаю, а там темно, накурено – не сразу и Ваньчика-то увидел.

– ещё один. Ну прямо сами нарываются.

Это надо такую невезуху! И тут на Гудилина наскочили. И главное, ещё трое с ним. Я бы, может, убежал, только они Ваньчика уже зацапали. От лестницы отпихнули – не проскочишь.

– Ну чего, – Гудилин меня к Ваньчику толкнул, – тоже приключений ищешь?

На ухо одному пошептал что-то, тот и убежал.

Быстро вернулся и первоклассника с собой тянет.

– Иди, – говорит, – иди. Не бойся.

А он и правда не боится. Откуда ему знать, что в школе такие типы бывают. Гудилин мальчишку перед собой поставил и за плечо держит.

– Во, сейчас заступаться будете сколько влезет. На всю жизнь назаступаетесь!

И крутит мальчишку, как будто выбирает, с чего начать, а команда его в углу нас прижала. Держат, ну прямо в стенку вдавили.

Ваньчик рядом со мной дернулся.

– Гудок, слышь, Гудок, пусти его, ну! Я тебе что хочешь делать буду! Да Витька, ты-то скажи!

Нет, я честное слово, не знаю, что бы там у нас вышло, если бы первоклассник этот не закричал. Он глядел на Гудилина снизу и кричал. Не вырывался, не плакал, а просто кричал.

– Молчи, сопля! – Гудилин хватал его за лицо. – Молчи!

Несколько человек затопали снизу на лестницу.

– Опять, – закричал кто-то, – опять на площадке хулиганство!

Я после уроков говорю:

– Вот ведь паразит, настроение испортил.

А Ваньчик сидит и молчит. Обхватил свою рыжую голову руками, в парту смотрит. Я его такого и не видел никогда. В коридоре шум, возня, а мы как будто ждем чего-то. Потом Ваньчик на меня посмотрел.

– Струсил, Витюха?

Я говорю:

– Подумаешь, а сам-то?

Он опять отвернулся.

– А мне кажется, теперь всегда так будет.

Первую неделю мы без мамы как-то странно живем. Папа говорит: «Паника в обозе». И все время ищет что-нибудь. «Знаешь, Витяй, у японцев такое слово есть – «ясагаси». Поиски пропавшей вещи по всему дому. Так я думаю – все это ерунда, что у японцев замужние женщины не работают, определенно работают, ещё и в командировки ездят. Иначе откуда бы такому слову взяться?»

Мама у нас геолог, каждый год по командировкам. Только она никаких ископаемых не ищет, у нее работа другая. Вот решили где-нибудь завод построить или даже город – мама едет туда и исследует эту землю. А потом говорит: «Стройте, товарищи, на здоровье» или наоборот: «Что-то здесь, граждане, земля для вас мягковата, провалитесь». И ищут граждане землю потверже.

А у нас тут ясагаси.

Так что первую неделю у меня со свободным временем не особенно было. После школы дойдем с Ваньчиком до остановки, постоим – и в разные стороны. Почти не виделись. Ваньчик говорит: «Ну чего вы там возитесь? Подумаешь, дело – обед приготовить».

Легко ему говорить.

Только я не из-за одних разговоров на остановке стоял. Все мне казалось, что Юра вот-вот появится. Я Ваньчику эту историю с зонтиком рассказал, а Ваньчик свои рыжие брови на самый верх поднял и ну руками махать: «Я тебе говорил – недоделанное посторонним не показывать? Говорил! А тебе за зонтик подержаться дали – ты и рад!»

Ничего, в общем, не понял. Рассказывать я не умею, что ли?

А вышло все, как первый раз. Даже дождик был, слабенький, правда. Ваньчик уже домой пошел, а я ещё у перехода ждал. Вдруг из подворотни знакомый голос:

– Зонтик не требуется?

И Юра выходит.

– Здравствуй, Витя.

Не Витька, не Витюха, а Витя.

– Вот здорово, – говорю, – сейчас я Ваньчика догоню. Познакомишься.

Он меня за плечи успел схватить.

– Да постой ты, он уже вон куда ушел. Что ты теперь будешь взад-вперед бегать?

Ваньчик не далеко был, только я все равно не побежал. Может, у Юры времени нет. Он говорит:

– Как дела-то? Пройдемся?

Ну я ему про ясагаси и рассказал. На нас прохожие оглядывались – так он смеялся.

– Ох, неслабые вы мужики с отцом! Не скучаете. А я, вообще-то, думал – раньше тебя увижу, да весь наш второй курс на картошку отправили… Котел-то допаял? А что дальше делать будете? Ты, случайно, радиотехникой не увлекаешься?

– Да ну, – говорю, – мы с Ваньчиком в прошлом году для увеличителя реле времени делали. Скучно, и током бьет. Нет, мне нравится, чтобы крутилось и ездило, а там провода всякие – ничего и не видно.

– Эх ты, – говорит, – провода… Не лазил бы руками куда не надо – вот и не било бы… А я вот радиотехникой хотел заняться, да одному начинать неохота.

Я так обрадовался, даже остановился.

– Ты к отцу моему приходи, к нему все ходят. Он в этом деле знаешь как рубит! Про него даже в газете статья была. Правда, правда, «Левша у осциллографа» – вот как называлась. С фотографией.

Юра подумал, подумал.

– А что? Возьму и приду.

В этот раз мы к самой Юриной парадной подошли. Не так уж от моего дома далеко. Я ещё раз попробовать решил: ну откуда он про меня знает? Смеяться стал:

– Но это же элементарно, Ватсон!

И выскакивает тут из парадной Базылева.

– Ах, какая, – говорит, – встреча!

К Юре повернулась:

– Здравствуй, Юра.

И поскакала.

Ну Ленка, ну коза! Ясно теперь, кто про меня сведения доставляет. Сам ведь эту газету в школу таскал, показывал всем. Смотрите, мол, какой у меня отец выдающийся! А Ленка-то даже почитать просила.

– Она? – спрашиваю. А Юра опять смеется:

– Вычислил ты меня, старик.

Потом руку, как прошлый раз, подает.

– До встречи, Витя, теперь в городе буду.

И в парадную вошел.

Видел бы Ваньчик, как Юра со мной попрощался, так бы он тут и сел.

У Ваньчика медная трубка оказалась – первый сорт. Он ее в школу притащил.

– Все, сегодня гнуть будем. Паяльной лампой нагреем – и гнуть.

Я говорю:

– У тебя как дома-то, лампу раскочегарить можно?

– Да ты чего? Мы же на балконе, никто и не скажет ничего.

После школы домой сбегал, поел и – к Ваньчику. Лампа ревет, Ваньчик кричит, с соседнего балкона советуют что-то. Не заметил, как Ваньчиков отец пришел. Он на нас смотрел, смотрел.

– Кто же так змеевики делает, артисты?

Тут мы его и увидели.

– В трубку песок насыпать надо, а то она у вас как миленькая сплющится.

Так и простоял с нами, пока получаться не стало. Ваньчик говорит:

– Видал? Ты не думай, что он просто автобус водит. Он что хочешь для машины сделать может. Он однажды из двух плохих радиаторов один нормальный спаял. Сам видел.

Я бы у Ваньчика остался чаю попить, только мне на завтра ещё геометрия оставалась. Я и пошел домой.

В прихожей говорю:

– Привет!

Папа из комнаты выскочил.

– Фу ты, – говорит, – напугал. Орешь как на пожаре.

А у меня в голове паяльная лампа гудит, я и не слышу.

Захожу в комнату – рядом с папой Юра сидит, а на столе какие-то блестящие книжки рассыпаны, штук десять, наверное. Юра на меня посмотрел, как будто виделись только что.

– Дмитрий Алексеевич, вы вот это ещё не смотрели.

Вытягивает одну блестящую книжку и папе дает.

Ну и ладно, думаю. Пошел геометрию делать. Только писать кончил – Юра входит. Прямо я от этой лампы оглох – шагов не слышал.

– Ну, что сердитый?

Сзади ко мне подошел и легонько в спину толкает.

– Мы с Дмитрием Алексеевичем просто перепугались, когда ты заорал.

– Да ну, – говорю, – эти лампы паяльные… А ты как? Это у тебя что за книжки были?

Он портфель открыл и достает одну. А это, оказывается, заграничная аппаратура, магнитофоны, что ли. Картинки яркие, блестящие. Я думал – Юра книжку мне оставит, ребятам показать.

– Что ты, Витя, это вернуть надо. У тебя книги посмотреть можно?

Я ему рукой махнул, чтобы брал, что хочет, а сам историю читаю: мне ещё устные оставались. Папа минут через двадцать вошел. Юра встал, какую-то книжку на место поставил.

– Да брось ты, Юра, вскакивать, – говорит папа и сам на чурбак садится. – Я, знаешь, думаю, не сложновато ли это для тебя. Сам ведь говоришь – начинающий, а это все аппаратура высококлассная.

– Что вы, я разберусь.

И опять свои блестящие книжки вытащил. Вытащил и молчит, как будто вспоминает что-то. Папа его толкнул легонько:

– Чего застыл?

Юра себя блестящей корочкой по ладони похлопал, помолчал ещё и говорит:

– Да есть ещё одно дело, прямо неудобно мне говорить.

Папа улыбнулся, говорит:

– Валяй, чего там.

– У меня знакомый один есть, в ателье работает, звукотехнику всякую ремонтирует. Он мастер классный. Если у кого аппаратура нормальная, его на дом зовут. Особенно если импорт. Ну а тут у него какой-то мертвый случай, никак разобраться не может. А уже обещал. Неудобно, понимаете?

– Эх ты, – говорит папа, – дипломат. Проспекты свои разложил, вопросы умные задает. Сразу бы дело говорил.

– Вы скажете: дипломат. Уж заодно просто. В курсе-то хочется быть. Что, где?

Я говорю:

– Когда…

Они засмеялись, а папа спрашивает:

– Проветриваться идете?

Юра в дверях обернулся:

– А к вам, Дмитрий Алексеевич, ещё зайти можно?

Папа говорит:

– Ради бога. Только предупреждай, архаровцу вот скажешь.

Мы на улице сперва молча шли. Полдороги уже прошли, наверное.

– Знаешь, Витя, у тебя отец… – Юра рукой покрутил. – Схемы эти читает, как семечки… Ты не знаешь, сколько он за ремонт берет?

– Какой, – говорю, – ремонт?

– Ну мало ли, у людей импорта много. Успевай поворачиваться.

Я смотрю на Юру и не пойму чего-то. А он засмеялся и опять рукой махнул.

Около Юриного дома мы назад повернули. Опять он меня проводил.

Папа спрашивает:

– Ты где с Юрой познакомился?

Я рассказал. Он говорит:

– Занятный парнишка.

– Ничего себе парнишка, – говорю, – на втором курсе учится в техникуме.

– Да я не в том смысле. Он парень серьезный. А как у вас, кстати, с Ваньчиком? Пароход-то ваш не уплыл ещё?

Кто это придумал желтые листья мусором называть? Весь город шуршит, как живой, и грибами пахнет. Я от листопада дурею прямо. С утра специально крюка дал – через сквер пошел. Там этих листьев – травы на газонах не видно. Я их разгребал, думал – желудей наберу, да нет, видно, рано ещё. Одни поганки трухлявые попадаются. Чуть в школу не опоздал. И бежал зря. Бориса Николаевича куда-то вызвали, он только к концу урока вернулся.

Девчонки наши этих листьев в класс понатащили, стали венки плести. Базылева с листьями возилась, даже спиной ко мне повернулась, потом спрашивает:

– Витька, а Витька, я тебе нравлюсь?

Стал я думать, как ей ответить, чтобы не заважничала.

– Ну тебя, Витька, думаешь долго. Это ты вчера с Юрой к нашему дому подходил?

Я к ней так и развернулся.

– Без тебя, Базылева, что, шагу ступить нельзя, следишь ты за нами, что ли? Дела у нас, может!

– Де-ло-вые, – говорит. И пошла со своим венком к остальным девчонкам.

Ваньчик у нас опять отчебучил. Венок навертел не хуже, чем у девчонок. Я слышу – смеются. Обернулся – рыжий Ваньчик в рыжем венке и в зубах ещё листок держит. Девчонки набежали, зеркало ему суют. Визг, писк.

Мы потом у меня за партой уселись. И Ленка, между прочим, тоже с нами сидела. Такую они с Ваньчиком возню устроили, чуть меня на пол не столкнули. Ваньчик ей потом свой венок нахлобучил.

– Помни, – говорит, – мою доброту!

Ленки из-под этих листьев прямо не видно стало.

Выхожу на другой день из школы – на ступеньках Гудилин с магнитофоном сидит. Магнитофон, конечно, в мешке полиэтиленовом, уж и не понять, какая картинка на мешке была, все облезло, а он сидит довольный, клавишами щелкает, Гудок несчастный! Я внизу остановился Ваньчика подождать, и тут вылетает из школы какой-то третьеклассник, что ли. Он прямо в этот гудилинский агрегат так портфелем и врезался. Я даже зажмурился: ну, думаю, плакала музыка! Только у этого слона разве из рук выбьешь что-нибудь? Мальчишка и испугаться-то не успел, а его Гудилин свободной рукой зацапал и трясет.

– Ослеп ты, салага, что ли? Ты же ему в самое такое место своим дурацким портфелем долбанул! Да я теперь не знаю, что с тобою сделаю, зелень пузатая!

А ко мне уж Ваньчик подошел, и опять я сзади, а Ваньчик около Гудилина. Я только к нему придвинуться хотел – бац! – а перед Гудком Юра.

– Как дела, – говорит, – в мире прекрасного? Это тут что, музыкальное воспитание трудных подростков?

Гудилин мальчишку выпустил, стоит, глазами хлопает, а Юра его музыку послушал-послушал…

– Отлично, – говорит, – ансамбль сантехников. Соло на водопроводе.

Гудилин от злости прямо ошалел. Как двинет своим кулачищем!

Он и не понял, что случилось. Юра ему под руку нырнул и чуть-чуть только за рукав его дернул. Так Гудок со своим магнитофоном и посыпался. Свалился и лежит. Думал, наверное, мешок кулаков на него высыплют. Понял, что не на того нарвался.

Юра магнитофон поднял, из сумки вынул.

– Нет, ты послушай, какой звук! Ему, наверное, падать полезно. Ты, друг, знаешь, грохнись с ним пару раз – такая вещь будет! Или помочь?

Гудилин совсем обалдел: ступеньки ногой пинает, а кругом малыши смеются. Юра говорит:

– Это надолго. Пошли, парни!

Вышли на остановку, он меня по плечу хлопнул.

– Слушай, я с этим дефективным все на свете забыл. К твоему отцу сегодня можно зайти?

Юра уже уехал, а мы с Ваньчиком ещё на остановке постояли.

– Слушай, – говорю ему, – Ваньчик, почему это всякая сволочь в темпе договаривается, а нормальные ребята так в одиночку и ходят? Это ведь Юре повезло просто, что Гудок сегодня один был.

– Ха, – говорит Ваньчик, – нормальные-то, они и по одному нормальные, а этим-то в одиночку никак.

А все-таки здорово Юра Гудилину нос натянул.

В сентябре диктанты устраивать – это только у нас в школе могут. Тут писать как будто заново учишься, а в диктант таких слов натолкают, что нормальному человеку в голову не придет. Я как про завтрашний день подумал, так сразу «русский» в портфель убрал. Сопротивление бесполезно, я по русскому раньше ноябрьских в форму не вхожу. А у меня ещё и по физике сплошной туман образовался. Папа пришел с работы, говорит:

– Напрягайся, отрок.

Хорошо ему говорить «напрягайся» – знать бы как! У нашего физика не угадаешь, к чему готовиться. Вон на прошлом уроке Ваньчику велел свой год рождения в двоичном коде записать. Ну при чем тут физика? Ваньчик всю доску нулями с единицами изрисовал – смотреть страшно. И ведь ничего не скажешь, он нам это дело в прошлом году целый урок объяснял. Записывали.

Папа за дверью кричит:

– Витяй, ты что там, заснул?

Я в коридор выскочил – дядька какой-то незнакомый стоит. Что, думаю, за ерунда, я-то здесь при чем? Потом только увидел: Юра у него за спиной был.

– Вот, – Юра говорит, – Дмитрий Алексеевич, как договаривались. Познакомьтесь.

Тот, который с Юрой пришел, руку папе подает.

– Холстов.

Посмотрел я, как они в комнату пошли, и опять у себя закрылся. Холстов как Холстов. Старше Юры, конечно, а вообще-то, ничего особенного. Я физику отложил, начал по устным готовиться.

За стенкой двумя голосами говорили, потом только папа, а потом такой смех начался, что я взял и вышел.

– Картина следствию ясна, – сказал папа. – Ладно уж, посиди тут, потом доделаешь.

Он, наверное, что-то веселое рассказывал.

– Нет, вы погодите, ещё вот история была, когда меня на практику отправили. Там в лаборатории два остряка были, так чего они мне только в приборах не устраивали… Все проверить хотели, соображает студент или штаны просиживает. Один раз капсюль на двух проводочках в осциллограф подвесили. Как бабахнуло, я уж думал – все, до пенсии за прибор не расплатиться. Потом-то сам разобрался: эти оболтусы здорово меня натренировали.

Юра говорит:

– А сейчас вам капсюли не подвешивают?

Папа засмеялся.

– У меня, Юра, теперь и без капсюлей голова другой раз разламывается. Системы на руках сложнейшие, отказы самые неожиданные. Вот и вертись.

Он к Холстову повернулся:

– Вы-то, конечно, представляете себе.

Холстов на стуле поерзал.

– Не знаю, чего Юрка тут про меня наговорил, а я ведь в это ателье только пришел. Ну буквально две недели работаю, понимаете? И надо вот вертушка попалась! Как пластинку до середины проиграет – стоп, звука нет. А все смотрят: как, мол, новенький выкрутится? У меня и схема тут…

– Не надо схему, – папа так внимательно на Холстова посмотрел, – там в звукоснимателе проводок сломан. Изоляция цела, а внутри он сломан. Как до середины диска дойдет, тут и песне конец. ещё что?

И чего это Юра его классным мастером назвал? Как про свой проводок узнал, так и ушел. Ничего больше не спрашивал.

Мы втроем в комнате остались. Юра опять свои блестящие бумаги из портфеля достает. Папа говорит:

– Намек понял. А ты сделай милость, у архаровца пока физику посмотри.

Минут через двадцать папа в комнату заходит.

– Ну и как оно?

– Нормально, – говорим, – чего же тут?

А он Юрину блестящую книжку раскрывает.

– Я, если хочешь, могу все подробно объяснить. А в двух словах так: это, Юра, аппаратура экстра-класса и лучше этого центра я ничего сегодня представить не могу. Даже худшая аппаратура пластинки не портит, а уж про это и говорить нечего. Ты говоришь, из твоих знакомых кто-то купил это?

– Да вроде бы, Дмитрий Алексеевич.

– А ты знаешь, сколько это стоит?

– Не я же покупаю.

– Ну да, конечно, не ты. Только кто они, знакомые твои? Откуда столько денег?

Я у Юры за спиной был. Он на меня оглянулся, покашлял.

– Так ведь, Дмитрий Алексеевич, люди-то по-разному живут. Одни – богатые, другие – бедные.

Папа на чурбак перед Юрой уселся, быстро так на меня посмотрел.

– Ну, с бедными понятно. Нам с Витяем такую музыку не купить, стало быть, бедные. А богатый кто? За какую работу этим богатым платят столько?

Юра тихонько засмеялся, только я-то видел, что совсем ему не смешно.

– За нужную работу платят, Дмитрий Алексеевич. Это только дураки воруют, умным-то деньги сами отдают. А что у кого-то денег много – так в магазинах дорогих вещёй вон сколько. Что же они, просто так лежать должны? Это вам, может, не надо, а другим хочется. Сами же понимаете.