Текст книги "Безмолвие"

Автор книги: Андрей Печенежский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Оптические прицелы утратили былую прозрачность, их замутила пороховая гарь – но снайперы уже метались в догадках, откуда появится очередной монстр, и вооруженные отряды добровольцев уже редели в растерянности... Безмолвные, покажитесь! Где вы? В ком затаились? – безмолвный не отзывался. "Это настоящая слепота, Нэг. Они буквально топчутся по мне и не замечают..."

Безмолвный сидел у кромки опаленной земли и смотрел, как эта земля светлеет под снежной осыпью. За плечами безмолвного лежала Ликская дорога, по ней то и дело проходили, проезжали, пробегали какие-то люди – к городу и обратно; кто-то преследовал кого-то, кто-то кому-то грозился, – и день ото дня движение становилось все реже. Безмолвный и не думал крыться от глаз – просто он был похож на сломленное, высушенное ветрами дерево. Все было мимо – жертвоприношения и алтари, что их носит-не-переносит эта земля, нарушенное равновесие и птичий лет над головой. Не понимая, он слышал звуки отдаленной пальбы и слышал голос незабвенного сигнала, который пульсировал в сознании безвыходно. Снегом наполнял котловину гигантской воронки, но в этих местах никогда не выпадает снега столько, чтобы раны земли затянулись равниной. Новоявленные солнца, единственная примета дней, подпрыгивали в небе, как шарики из рук жонглера. К весне пальба утихла, слепых вертолетчиков ветер гнал за горизонт; талая вода облизывала в заново почерневшей воронке последнюю льдинку. Безмолвный поднялся на ноги.

"Я пойду, Нэг. Выпью пива и посплю в постели. Потом вернусь и устрою еще одно озерко. У нас будет два озера, Нэг, – мы будем отражать в себе облака. Мне нравится отражать в себе облака." Воронка забормотала пузырьками воздуха – Задира обещался ждать, но от безмолвного он не требовал никаких обещаний...

Это было похоже на перемещение свитка сухой травы, сорванной и подгоняемой ветром – по бездорожью, вдогонку скороспелым закатам; это было похоже на торопливый полет облака, если бы какое-то из них пожелало спуститься на землю и посмотреть на то, что мерещилось ему издалека. Печальное странствие по чужой земле...

Лишь завидев окраинные дома Лика, безмолвный помедлил, затем двинулся влево, в обход извилистой балки. Не оглядываясь назад, где лежала дорога к городу, он прошел метров полтораста вдоль чистого склона и примерно столько же преодолел по зарослям орехового кустарника. Безмолвный рассчитывал обойти снайперскую засаду и вышел прямо на нее. На противоположном скате топорщилась ветвями дикая яблоня – под дичком лежал человек, а рядом с ним лежала винтовка. "У нас были модели поновей, только без оптики", – отметил безмолвный, вспомнив стрельбище питомника. Снайпер откинулся на спину, в руке его сверкнула бутылка; отпив из нее, он вяло, набитым кулем, перевалился лицом к траве и замер. Безмолвный представил себе, как взрывается боезапас в подсумке снайпера, как человек в ужасе влипает в землю, а над головой у него вспыхивает костром ни в чем не повинное дерево. "Если он выстрелит мне в спину, я ничего не успею", думал безмолвный, минуя засаду в нескольких шагах от снайпера. Был час восходящего солнца, а в это время удача сопутствует даже тому, кто разучился предчувствовать ее за поворотом; безмолвный услышал чьи-то голоса впереди, и остальное для него перестало быть сущим. В город он не пошел, потому что в первом же доме, к которому он приблизился, дверь оказалась под вывеской. Он толкнул эту дверь, заблудился среди однообразных столиков, наугад присел к одному из них и понял, что уйти отсюда сможет нескоро. В зале никого не было, за стойкой тоже. Обет Безмолвия, – бесцветный его силуэт, – прислонился к дверному косяку, с интересом наблюдая за обессиленным пасынком. "Ты отсюда никуда не уйдешь, ты забрался в самую середину капкана. Мало ли что, какой-то выпивоха не заметил тебя: он здесь, разумеется, не один, и глухие удары в твоих висках – это не просто биение пульса, какой-то из них станет жалом детонатора. Но еще раньше через это окно ворвется пуля, потому что снайперов здесь гуще, чем волосков на твоем подбородке." Безмолвный не отвечал своему идолу... Наконец где-то хлопнула неприметная дверца, и за стойкой появилась хозяйка – в опрятном кружевном фартушке, в белой рубашке, за отворотами которой темнела смуглая кожа. Глядя в заколдованную точку, хозяйка медленно прошлась мимо заставленных бутылками стен. Она глядела на странного человека в лохмотьях. Безмолвный узнал свою Мэг – это была она, только чуть повзрослевшая и с другой прической.

– Доброе утро, Мэг, – произнес он сухим голосом. – Где твоя желтая сумочка?

Хозяйку звали Фрида Чезара.

– Почему это – Мэг? – спросила она. – Желтой сумочки у меня никогда не было. И никакая я не Мэг, а вот кто вы такой – тут и гадать нечего. Верно я говорю?

– Ты всегда говорила то, что мне хотелось услышать.

– Вы – человек-бомба...

– Может быть, – сказал он. – Дай мне холодного пива, Мэг.

Хозяйка наполнила бокал, поднесла пиво безмолвному, – и все это она проделала так, будто вспомнила вдруг что-то очень важное и продолжала вспоминать.

– Хотите яичницу с ветчиной?

Человек безмолвствовал. Он склонился над бокалом и отщипнул губами немного пены. На подносе, который хозяйка не выпускала из рук, над черной сверкающей глубиной – кружились голубые цветы.

– Меня зовут Фрида, – назвалась хозяйка, не присев к столу и не отходя от него.

– Мэг, постели здесь чистую скатерть, – попросил безмолвный. – Это можно?

– У меня есть чистая скатерть, – сказала она, хотя скатерти на столах были безупречны. – Сейчас я постелю.

– Это кому же мы обязаны новым кредитом? – раздался голос рослого джентльмена, внезапно возникшего за стойкой.

Фрида оглянулась и тут же вернула взгляд к безмолвному.

– Разве ты не видишь? Это человек-бомба.

– Ну да, человек-бомба! – язвительно восторжествовал джентльмен. Снайперы наделали ему дырок, и он на радостях решил подкрепиться! Вам повезло, утром я воспринимаю шутки значительно легче.

Безмолвный сидел так, словно это его не касалось.

– Прекрати, Креб, – сказала Фрида. – Это человек-бомба, я покормлю его.

Фрида быстро покинула зал и скоро вернулась. Она принесла скатерть, и Креб разозлился всерьез.

– Пусть начинает с работы! – заявил он. – Если это человек-бомба, то он должен кое-что уметь. Мы не даем кредита всякому проходимцу.

– Почему ты все время говоришь – мы? – спросила Фрида, разглаживая ладонями скатерть.

– Отлично! – воскликнул Креб. – Первый же бродяга – и я здесь уже ничего не значу!

– А может, вы хотите молока? Или кофе? – сказала Фрида, обращаясь к безмолвному. – У меня есть бразильский кофе. Хотите?

Безмолвный молчал. Креб метался за стойкой, рискуя перегромить стопки тарелок; на ходу он достал сигарету и щелкнул зажигалкой. Прикурив, Креб продолжал играть зажигалкой, высекая огонь и тут же гася его.

– Отлично, отлично, – приговаривал Креб и вдруг погрозил пальцем. Пусть сперва докажет! Мало я их видел, твоих бомбовых бродяг! Теперь каждый второй клянется, что он – бомба! Это чтобы все остальные вокруг гадили себе в штаны от страху... А даже если и так – какого черта он должен жрать задарма? Пусть сперва докажет, пусть разгребет землю на заднем дворе. Пусть уберет чертову кучу, а? Прямо из окна, прямо отсюда...

– Не слушайте его, – сказала Фрида безмолвному. – Просто он разволновался.

– Спасибо, Мэг.

Безмолвный закрыл глаза. Когда он снова открыл их, с Кребом приключилось несчастье – у него в руках взорвалась зажигалка. Раньше испорченные зажигалки в худшем случае обыкновенно не горели, но эта взорвалась и забрызгала огнем человека. Креб хватился ожесточенно хлестать себя полотенцем – содрать рубашку он сумел не сразу; Фрида бросилась к нему и принялась поливать его пивом. Безмолвный опять склонился над своей кружкой и сорвал языком пенную кроху. В это время идол Безмолвия посторонился, пропуская в дверь капитана-снайпера.

– Капитан... капитан... – крикнул несчастный Креб и выбежал вон из зала.

Снайпер уставился на безмолвного, Фрида машинально отпила из кружки, которой гасила погорельца. Капитан соображал долго, но сообразив, беспрекословным тоном потребовал предъявить документы.

– Они остались в питомнике. Питомник 2-В, – сказал ему безмолвный, и в тот день он больше не произнес ни слова.

– Есть! – муркнул удовлетворенный снайпер, и его рука потянулась к кобуре.

– Вам приспичило в преисподнюю? – окликнула капитана Фрида. – Вы не ошиблись, это человек-бомба. Но он страдает плохой привычкой: когда его берут на прицел, он почти перестает владеть собой.

Рука снайпера увязла в воздухе, капитан покосился на Фриду. Как бы не так, прикидывал он, – безмолвный никогда не станет подвергать опасности случайных свидетелей. Тем более тебя, женщина...

– Не надо, капитан, – Фрида протягивала снайперу кружку пива. – Креб уже попробовал – видали, как его понесло? Для начала он просто сломает вам руку, а потом надает пощечин. И даже не встанет при этом с места... Зачем вам лишние пощечины, капитан?

Снайпер взял у Фриды кружку и махом осушил ее. Заодно с пивом он проглотил и весь свой азарт. Безмолвный откинулся на спинку стула и спал. День только начинался, капитан что-то решал, Фрида была невозмутима.

– Кажется, он спит! – вполголоса определил снайпер. – Он спит, не так ли?

– Капитан, этот безмолвик сказал нам, что среди ваших снайперов тоже есть один, а они с ним – большие друзья.

– Кто именно?

– Этого он не сказал, капитан. А знаете, как бывает у друзей? Так что лучше его не трогать.

– Я не верю вам...

– Это ваша забота.

Капитан ушел, а Фрида заперла дверь и повела человека-бомбу наверх, когда они поднимались, безмолвный буквально висел у нее на плечах, но это ей было вовсе не тяжело. Потом она принесла пару ведер воды – туда же, в спальню, – и принялась смачивать полотенца и обтирать ими лежащего, распоряжаясь его обнаженным телом бесцеремонно и споро, как если бы это было тело покойника. Безмолвный производил в точности такое впечатление. Но Фрида старалась: из одного ведра убывала мертвая вода, в другом плескалась живая. Затем хозяйка сменила постель и завернула безмолвного в простыню. Умывшись живой водою, она прибрала в спальне, подумала и не ушла в свою комнату, а присела на коврике у стены. Плотные шторы на окнах были желты от зноя. Фрида сидела и ждала, не застонет ли безмолвный, не позовет ли в беспамятстве свою Мэгги. Сновидение поменяло их местами, Фриду и Мэгги, Мэгги и безмолвного, – теперь лежала в постели она, безмолвный был рядом и, поглаживая ее волосы, шептал слова, которые были рождены для устрашения, но страшными не казались, потому что это были его слова, о ней и для нее." (...он был моим другом, к тому времени я уже не помнил человеческих имен, кроме твоего и Задиры... Его тоже выворачивало наизнанку, но он еще держался, пока не увидел старика в той деревне. Надо было раздобыть какую-нибудь одежду и немного еды, мы знали, что снайперы оставили деревушку, и мы вошли туда, а старик медленно подвигался нам навстречу. Его шатало, он гневно вздымал руки – как два бамбуковых обрезка. За что ты проклинаешь нас, – сказал ему Задира, когда мы сошлись посреди улицы. На всю эту улицу да и на весь поселок людей было – только мы с Задирой и разгневанный старец. И больше ни души, ни голоса... Вы хуже прокаженных, – сказал старик и начал наступать на Нэга, а тот начал пятиться. Это все вы настарались, – уверял старик и размахивал своими клюками. Он был похож на общипанного вороненка, которому никак не удается взлететь. "Люди бегут из селений, – говорил он, – люди бросают города, дети лишаются крова, матери находят у себя в груди пустоту..." "Старик, старик, – сказал ему Нэг, – ты посмотри на нас – ты нас видишь?" – а старик ему: "Вижу и проклинаю!.." Задира опустил голову, и я удивился, что он так высох за эти дни, – теперь даже голову не держит. "Старик, старик", – сказал он и умолк потерянно. Тогда я объяснил оставшемуся, что все не так, и нам от них ничего не нужно – немного воды и чем-нибудь прикрыться от солнцепека. Мы не хотим, чтобы нас боялись, а если кому-то и станет по-настоящему худо при нас – то это синим человечкам, – но старик не понимал моих слов. Он не желал понимать, потому что нас окружали мертвые дома; вот это он знал лучше всего остального... Нэг молча поплелся дальше, я пошел следом. Старик нехорошо напутствовал нас, а сам плакал, как ушибленный ребенок. Самовольно брать одежду и пищу мы не решились... Тогда я шел и думал: почему старик остался? почему в деревне не было снайперов? неужели всякий на месте старика сказал бы нам то же самое? Нэг не хотел бежать, а шагом мы продвигались очень медленно. Дорога пустовала, и остаток дня мы прошагали молча и бездумно. Потом Нэг рассудил: старик прав, это хуже проказы, – а я вспомнил, что это называется "страхом". Странная штука этот страх, – думал Задира и спрашивал: как ты считаешь? Я понял – Задира топчется на самом краю, Задире привиделась огромная воронка в степи, и как она заполнилась водою и стала озером... "А что, по-твоему, будет с нашим хлюпиком? С кривоногим синим уродцем? – спросил я Нэга, озер можно сделать сколько угодно, а синие человечки будут любоваться ими и будут шастать в своих проклятых автобусах по новым питомникам! Они должны поучиться, как делать озера! Это будет воронка через всю нашу вертушку – насквозь, глубже, чем самая последняя глубина, где по ночам скрывается солнце!" – вот что говорил я Нэгу Задире, а он продолжал упорствовать: к синим человечкам дорога ведет через новые поселки, и что этим людям до наших воронок глубинных, если они жили и хотят оставаться над глубиной?.. Мы не спорили, Нэг отлично понимал, в чем я сомневаюсь, и я невольно разделял его сомнения. Мы были вместе еще два дня. Потом Нэг сказал: "Тут никого нет, можно отоспаться. – И сказал: – Липи, однажды ты проснешься на берегу молодого озера – окунись в него, и силы вернутся к безмолвному..." В ту ночь наш идол лихо отплясывал в степи – при свете исполинского факела. Дождь пригасил огонь и омыл первой водой горячее днище нового озера...) "Послушай, Мэг, собери мне что-нибудь на ужин..." Фрида встрепенулась.

– Что бы ты хотел, безмолвный?

– После такой голодовки я даже не знаю... А что у тебя есть?

Она стала перечислять, и безмолвный (и я) соглашался на все: мы уставили блюдами ковер, подоконник, стол, а когда в спальне уже негде было ступить, спустились вниз и начали накрывать столы. Запасы у Мэгги оказались изрядные. За окнами была ночь, я попросил Мэгги, чтобы она открыла заведение, и распахнул дверь, и начал созывать гостей. В доме напротив кто-то выглянул в окно, и потом в меня бросили гнилой апельсин. Мэгги увела меня с улицы, говоря, что уже поздно и ликцы спят. Я понимал, что спят сейчас все, даже снайперы, даже их капитан, и мне хотелось их всех разбудить. Даже снайперов, даже их капитана...

– У тебя сильные глаза, – сказала Мэгги, когда мы вдвоем уселись за стол.

– Глаза не бывают сильными, – сказал я. – Просто одни умеют видеть, а другие нет.

– Что же ты видишь, безмолвный?

– Да простит меня моя Мэг, – сказал я, – но мне привиделся этот великолепный окорок. Окажите любезность, мадам, подайте-ка горчицу...

– Ты еще ни разу не улыбнулся, безмолвный, – задумчиво проговорила Мэгги.

– Это потому, что я еще должен вспомнить кое-что, хотя и знаю, что мне это вряд ли удастся...

– Ты говоришь об именах, которые не успел услышать?

Я отнес ее в спальню на руках. Дверь нашего дома до утра оставалась открытой, а утром Мэгги вышла проводить меня...

– Не уходи, безмолвный, – вдруг попросила она. – Все давно перевернулось. Тот человек наверняка сейчас возится на каком-нибудь картофельном поле. Или торгует кастрюлями.

Все давно перевернулось, – думал я, блуждая взглядом по улице и видя, как отпираются магазины, размахивают веерами газет мальчишки-разносчики, как с царственной неторопливостью вершат каждодневный объезд люди с молочными бидонами на мотороллерах. Выткнувшись в окно, бранятся спросонок разрумянившиеся хозяйки и где-то всплакнул младенец, – быть может, за этой дверью? или за той?.. Великому Безмолвию никогда не разгадать, о чем он плачет. Все перевернулось, Мэг, никто не ушел из города; все перевернулось раньше, чем я успел сосчитать пустыни нашей земли. Теперь каждый второй осилит распылить вселенную, даже если он и сам не ведает пока об этой своей одаренности. Зато всякому известен теперь секрет Великого Безмолвия: не там, так здесь, то в отдалении, то совсем рядом – где-то обязательно промелькнет плечистый парень, я промелькну, Мэг, человек-бомба, который хуже прокаженного и который знает, куда и зачем ему надо. И к тому, кто видел меня, за здорово живешь уже не подступиться, и никакими розовыми, зелеными, черными облучателями прошлого уже не вернуть. А на каждого второго уже поглядывает каждый первый и тоже кое-что соображает про себя...

– Может, останешься? – снова обозвалась Мэгги. – У нас найдется еще что-нибудь, кроме насыпи на заднем дворе.

– Я так и не спросил, что с твоим Кребом? Он сильно обгорел?

– Пустяки, а скулил всю ночь, ты разве не слышал? У него вот здесь наросли водянки... При чем тут он, безмолвный? Я прошу остаться тебя.

– А все-таки жалко Креба?

– Ну и что? – созналась она.

– Он славный парень, – сказал я. – Сделай ему компресс, ладно.

– Скоро я начну ненавидеть тебя, безмолвный!

Я потерял умение угадывать мысли другого человека, но я научился распознавать значение произнесенных слов. Побольше бы мне такой ненависти, Мэгги... Мы проходили мимо дома, где квартировал снайперский отряд. Они устроили себе уличный завтрак, – человек пятнадцать сидели, как это принято у забастовщиков, прямо на мостовой; перед ними пестрели тарелки с бутербродами, в больших чашках остывал кофе. Снайперы, похоже, были довольны новым уставом, хотя и нервничали немного. Им было невдомек, как у них сложится дальше. Они смотрели на нас – на меня и мою Мэгги, которая не боялась держать под руку человека-бомбу и вообще ничего не боялась. Даже ненавидеть того, кто забрал у нее прежнее имя.

– Я все-таки пойду, Мэг, – сказал я. – Мне бы только убедится насчет этой картошки.

– Тогда воспользуйся автостопом, – сдержано посоветовала она. – Так будет быстрее. Но никому не хвастайся своим динамитом, еще не все успели привыкнуть.

– А потом мы вместе проведаем Нэга...

Она не ответила, я улыбнулся и обнял ее. Снайперы все как один наблюдали за нами, прищурившись. Солнце и табачный дым слепили парней, но парни видели, кто идет мимо них к северной городской заставе. Винтовки, составленные в пирамиду, целились глушителями в недосягаемое небо, а дальше, метрах в пятидесяти от своего отряда, присев на корточки, покуривал командир. Он ухмылялся мне, как старому знакомому, быть может, размечтавшись о том, чтобы я напоследок выдал ему безмолвного снайпера.

– Что ты так хохочешь? – забеспокоилась Мэгги. – Эй, Липи, да угомонись ты!

А я хохотал во всю глотку, и это было со мной впервые. Угомониться я не мог еще долго, потому что вдруг понял, зачем капитан не сидит со своими людьми. Нет, Мэгги, что ни говори, а этот заморыш – самый шальной вояка из всех, какие были, есть и будут на нашей земле. Ведь он, вообрази-ка себе, – он решил, что полсотни шагов между ним и человеком-бомбой – расстояние достаточно безопасное!..