Текст книги "ХОЛОД МАЛИОГОНТА"

Автор книги: Андрей Щупов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Андрей Щупов
ХОЛОД МАЛИОГОНТА

Глава 1

– Ого! Кажется, на наших улицах завелись британские львы! – Дмитрий кивнул в сторону газона, где пара котов скребла когтями по земле и угрожающе подвывала. Точь-в точь – разогретые бычки на истоптанных площадках родео. По всей видимости, затевалось нешуточное сражение. Рыжий кот с ненавистью глядел на более блеклого собрата, «собрат» платил той же монетой. Возможность мирного сосуществования полосатыми бродягами напрочь отметалась.

– Брэк, мужики! – Александр на ходу подхватил рыжего за шкирку и, пронеся шагов двадцать, усадил на чахлый тополек.

– Вот вам и первое доброе дело, – с ехидцей заметил Дмитрий. Он шагал рядом, сунув руки в карманы, вольно припечатывая кованные подошвы к асфальту. – Все верно, право на райские кущи следует отрабатывать.

– В поте лица своего, – Александр кивнул. – Мементо море и тому подобное. А иначе – шиш и дырка от бублика!..

– Приятно слышать образованную речь.

– Еще бы! Между прочим, будь мы в каком-нибудь «БМВ» или того хуже, в «Вольво», подобной речи ты бы от меня не услышал. В салонах этих лакированных калош хочется курить ментоловые сигары, целоваться с безгрудыми француженками и цедить ликер. Роскошь и дух, как известно, – категории несовместные.

– Согласен! А посему – пешком и только пешком! Слава богу, не в Москве и не в Воронеже прозябаем. Есть еще чем дышать, а временами, можешь не верить, но улицы освещаются самым настоящим светилом. С пятнами и протуберанцами!

– Верю. И даже художественно разовью: все мы в Рязанских губерниях богаты Кавказом и Африкой больше, нежели оказываясь на месте.

– Узнаю есенинский слог.

– Правда? А я и запамятовал.

– При чем тут память? Это называется плагиатом, Саша. Присвоение чужих идей… Статья, не помню какая, сроки в основном условные. Так что твою волшебную реплику придется денонсировать.

– Господи! Опять иностранное слово!.. Где ты их только подбираешь?

– Прогресс, Саша, прогресс.

– От которого страдают люди, не забывай!

– Не понял?…

– Разве не ты назвал вчера Чилина компилятором?

– Но это вовсе не ругательство!

– Не знаю… Если человек обиделся, значит, ругательство. Кроме того, перед ним сидел допрашиваемый, так что картинка вышла хоть куда! Ухмыляющийся жулик, а рядом оплеванный с ног до головы следователь.

– Надеюсь, ты шутишь?

– Ничуть. Бедняга побагровел, как нерестящийся лосось.

– Но я же не имел в виду ничего такого…

– Разумеется! Ему бы взять словарь, да полюбопытствовать, что такое «компилятор», а он обижаться вздумал. Кстати, в прошлом наш Чилин-Челентано – чемпион по дзюдо. Тебе это известно?

– Иди к черту! – Дмитрий насупился. Некоторое время шагал молча, в конце концов неуверенно произнес. – Ерунда!.. Чилин – мужик отходчивый.

– Вполне возможно.

– И времени – вон сколько прошло! Без малого сутки.

– Опять же верно, не придерешься.

– Ты что, считаешь – никто не забыт и ничто не забыто?

– Главное – не повторять ошибок, – уклончиво пробормотал Александр. – Взгляни-ка лучше на ту таксу. Прелесть, а не животные! Забавны, не злы и даже к кошкам питают интернациональную приязнь.

– Но мясо-то все равно едят.

– Не кошачье же… Нет, ты посмотри, как она движется! Не семенит, а летит. Лапы – два крохотных пропеллера, а тело – миниатюрный дирижабль. Я не говорю об ушах и хвосте…

– Еще немного, и ты вывихнешь шею.

– Не боись! Она у меня на шарнирах.

– Ну смотри, смотри… – Дмитрий Губин, лейтенант четвертого отделения милиции города Уткинска, с мрачной решимостью шагнул на газон и рывком восстановил опрокинутую урну. – Вот так, братец-анималист!.. Ты бы, как пить дать, прошел мимо.

– Может быть. Зато теперь ты тоже вроде как отличился. Учет у них там на небесах – точный!

– Хорошо, если так. Эту самую операцию я проделываю раз сто в год.

– Сто раз? И не лень?… Борейко на твоем месте давно бы устроил засаду.

– На все урны и витрины засад не хватит, – отряхивая ладони, Дмитрий пророчески прищурился. – Да и чепуха все это. Не с тем мы боремся, Сашок. Разгребать мусор – не самое умное занятие. Куда интереснее уговорить людей не мусорить.

– И не безобразничать.

– Вот-вот!..

– Только каким образом?

– Самым что ни на есть законным. Закон – это ведь не то, что сильнее, а то, что мудрее. Почему бы не сделать так, чтобы налоги платить стало выгодно, а наш зарождающийся гангстер не шапки на улицах сшибал, а прибирал к рукам разваливающееся производство. Сразу бы двух зайцев пришибли. А заодно и бюрократиков уели. Гангстер – он бы с ними не церемонился, можешь мне поверить.

– Да вы, братец, экстремист! Самой махровой расцветки! А как же быть с милосердием Достоевского? Или с нашим разлюбезным кодексом?

– На этот счет не волнуйся. Федор Михайлович – первый растоптал бы наш разлюбезный кодекс. Да еще не постеснялся бы поплевать сверху.

– Мда… Вероятно, как честный человек, я обязан накляузничать куда следует.

– Это всегда пожалуйста! Глядишь, и обратно в центр переведут. Только помни, райских кущ тебе уже не видать…

Беседу их прервала женщина в засаленном одеянии, с опухшим и изъязвленном, как поверхность луны, лицом.

– Гражданин, – она поймала Дмитрия за рукав. – Добавь сорок копеек на билет. Кошелек украли, квартира сгорела, – не знаю, как и быть.

– Что? – Дмитрий невольно отдернул руку. В испуге, что женщина вновь к нему притронется, торопливо достал рубль. Когда попрошайка отошла, озабоченно пробормотал. – Признаться, добрые дела не всегда приносят удовольствие.

Приятель с улыбкой взял его под локоть.

– Брось, я же понял. Она очень даже славная. Отчего ты не рассказал про нее раньше? Мог бы и познакомить.

– Еще чего! Такие, как ты, только и норовят отбить чужую подружку. Кроме того, ты ей в отцы годишься.

– Надо же. Я-то решил, что ей под пятьдесят.

– Это вблизи так кажется. А присмотрись с расстояния – и ты не дашь ей и двадцати пяти.

– Странно. Должно быть, она намудрила с макияжем.

– Возможно. Она у меня щеголиха. Любит подпустить синевы под глаза.

– И эта подозрительная каемка под ногтями…

– Маникюр, что ты хочешь!

– А странный запах?

– Вот тут я согласен. Лосьон из сомнительных, но, как говорится, дело вкуса. Так ты действительно желаешь познакомиться с ней? Мы можем вернуться.

– Ладно, чего уж там, – Александр усмехнулся. – Тем более, что мы пришли. – Чуть помолчав, добавил. – И потом грустно это все, Дима. Грустно, а не смешно.

* * *

Солнце врывалось в проходную косо, под углом, и часть помещения утопала в скучноватой тени. Пыль искорками кружила в воздухе, побуждая посетителей к чиху, вызывая в памяти картины домашних бедламов – с вениками, тряпками и пылесосами.

Дежурный по отделению Петя-Пиво, рыхлый толстяк в чине сержанта, как обычно, мучился над журнальным кроссвордом. В мыслительном процессе в равной степени участвовало все лицо. Губы сосредоточенно шевелились, брови подергивались, лоб собирался в страдальческую гармошку и вновь разглаживался, Мельком взглянув на вошедших, дежурный машинально буркнул.

– К пустой голове руку не прикладывают.

– Так это к пустой, Петя, – Дмитрий со значением постучал себя по виску.

– Вот и я о том же, – Петя-Пиво повторил его жест.

– Бунт, – прокомментировал Александр. Дмитрий свирепо завращал белками глаз.

– Забываетесь, сержант! Одно мое слово, и ярмо патрульного вам обеспечено! Так сказать, за систематическое принятие позы «развалясь» в кресле дежурного, а также за грубейшую непочтительность к начальству. Кстати, как оно у нас поживает? По-прежнему путешествует по коридору и произносит «исповдоль» вместо «исподволь»?

– Не знаю, как насчет «исповдоль», но путешествовать – путешествует. С утра названивало, требовало разыскать Борейко, угрожало внеочередной оперативкой.

– На то мы и УГРО, чтобы угрожать… А по какому поводу оперативка?

– Кажется, по поводу роста криминогена, а также для разбора разгильдяйства отдельных сотрудников ОВД.

– Имена этих отдельных счастливцев тебе, конечно, известны?

– Увы, – Петя-Пиво загадочно хмыкнул.

– Ох, смотри у меня, сержант! – Дмитрий потряс кулаком. – Сокрытия такой информации органы тебе не простят!..

Что-то пробормотав, дежурный отщипнул кусочек от пухлого, лежащего на столе батона и кинул алчущий взгляд в пространство, укрытое от входящих фанерной перегородкой. Там по обычаю он прятал своих ближайших друзей. Еще недавно «друзья» остывали на полке холодильника, а теперь округлые их бока запотели, блеск содержимого приятно затуманился. Украшенные этикетками «Жигулей», они взывали к совести хозяина, торопили скорее спровадить собеседников.

– Терпение, сержант! Уже уходим… – Дмитрий помахал ладонью. На лестнице, чуть понизив голос, он выдал пространное резюме.

– Ей-богу, его можно понять. Маленький периферийный городок, ни смут, ни прочей пугачевщины. Словом, служба – не бей лежачего. Но ведь в чем-то надо искать смысл, строить базис будущей гармонии! Так сказать, – соития великого и малого…

– А природа – она тоже свое берет! – подхватил Александр.

– Да еще как берет! Стальными пальцами, на каждом из которых перстень из нефрита!.. И зачем, в сущности, противиться, если известно, что красота спасет мир? Все равно для Пети красота овеществлена в чувственном блаженстве. Иначе говоря, в перцепции такой метафизической категории, как счастье. Всякое занятие для него вдвое приятнее, когда он прихлебывает пиво. Он любит положительные эмоции, и что в том плохого? Пиво волнует его, как шампанское женщину…

– Как валерьянка домашнюю кошку!

– И как бусы индонезийского дикаря! Угостите его пивом, и он выслушает вас от первого до последнего слова.

– Только ни в коем случае не называйте это взяткой!

– Правильно. Пиво для него не взятка, а необходимый ингредиент существования. Лишите его ячменного варева, и он скончается через пару недель, – Дмитрий скорбно покачал головой. – В эти четырнадцать дней он превратит коллег в недругов, бросит жену и детей, подожжет родной дом и по крайней мере трижды попадет в КПЗ.

– А посему?…

– А посему мы его не осуждаем.

– Хотя втайне посмеиваемся…

– Что в общем допустимо.

* * *

Крашеную девицу никак не могли выпроводить. Уперев руки в бока, она с вызовом глядела на Чилина-Челентано.

– Не тупи, кэп. Скажи прямо, сколько ему дадут?

– Все решит суд, Элла, – терпение Чилина, похоже, подходило к концу. – От меня здесь ничего на зависит.

– Ага, так я тебе и поверила!

– Иди же, Элла. У меня и без тебя забот полон рот. – Чилин беспомощно оглянулся. Поймав его затравленный взгляд, Александр тронул Дмитрия за плечо, торопливо шепнул:

– А ведь мы подоспели вовремя…

– Вас понял! – Дмитрий волком метнулся к девице. Ухватив ее под руку, галантно повлек к лестнице. – Дело в том, сударыня, что в настоящее время капитан Чилин действительно страшно занят. Если у вас имеются вопросы, я готов разрешить их немедленно…

– Слава богу, – Чилин неумело перекрестился. Они прошли в кабинет, где Александра немедленно ошарашили новостью. Медвежатник Лыхин, за которым гонялись чуть ли не всем отделом, находясь в госпитале на долечивании, умудрился пробраться в лабораторию прозекторской и, отыскав склянку с соляной кислотой, окунул в нее всю кисть. До того подушечки пальцев у него были аккуратно срезаны бритвой, и медикам ничего другого не оставалось, как терпеливо ожидать момента восстановления папиллярных узоров. Отпечатки пальцев являлись единственной потенциальной уликой, нагоняющей на Лыхина тоску, и он поступил так, как подсказывала совесть отпетого уркагана.

– Что с ним теперь делать? Что?! – Чилин-Челентано, рослый брюнет с располневшим торсом и профилем гордого кавказца, несолидно бегал между столами, роняя стопки документов, постукивая костяшками пальцев по стульям и стенам, по развешенным там и тут картонным плакатам. – Вся дерматоглифика к черту! Он же у нас впервые, в картотеке ничего нет!

– А что, после кислоты папиллярные линии не восстанавливаются?

– Кто его знает. Может, да, а может, и нет. Да и сколько прикажете ждать? Где гарантии, что все снова не повторится?

– Точно. Отдохнет пару месяцев и вовсе ножом оттяпает. Всю кисть целиком.

– В старину, между прочим, с ворьем так и поступали.

– Ничего. Захарченко ему каркас гипсовый придумал. Конструкция что надо. Не то что оттяпать, – почесаться не сумеет.

В дверях вальяжный и усмешливый возник Дмитрий. Конечно же, без девицы. Не комментируя акт недавнего спасения, он незаметно подмигнул Александру.

– Порядок на корабле?

– Полный, – Александр водрузил на свое рабочее место дипломат и принялся выкладывать принесенные бумаги.

– Снова будешь заниматься пропавшими без вести? – Дмитрий присел рядом.

– Придется…

– Александр Евгеньевич! Кажись, один из меченосцев дуба дает, – практикант Антоша, четвертый курс юридического, обеспокоенно заглядывал в аквариум. – Вчера еще гонялся за сомиками, а сегодня на бок заваливается.

– Это какой же меченосец? Уж не Варфоломей ли? – к аквариуму поспешил заинтересованный Казаренок, маэстро канцелярских дел, кругленький, с детским, вечно опечаленным личиком. – Точно, он, стервец! Борейко нам за него головы пооткручивает. Вот беда…

– Без паники! Оклемается ваш Варфоломей.

– А может, им аспиринчику кинуть? Говорят, помогает.

– Да нет, это для цветов. Рыбешкам лучше всего капельку коньяка. В момент оживут.

Дмитрий лукаво покосился на Александра.

– Не знаю, как вам, сэр, а мне такая жизнь чем-то симпатична. Криминалистика, таблетки, аквариум… Глобальное шалопайство, помноженное на столь же глобальное всезнайство. Когда-нибудь все это исчезнет. Сразу вслед за коммуналками. А жаль. Это именно то, по чему льют крокодиловы слезы нынешние пионеры Брайтона и Тель-Авива.

– Кстати, это правда, что Россия создает собственное ФБР? – громко и ни к кому конкретно не обращаясь вопросил Казаренок.

– Правда, – совершенно по-ноздревски Дмитрий кивнул. – Кто-то ведь должен шерстить нас.

– Вот уж не надо. И без того тошно. Раскрываемость такая, что впору на стены лезть.

– Верно. Вчера опять узбек приходил. Забрызгал всех слюной, кричал так, что Антоша чуть лужу не напустил.

– Ага, еще чего!..

– Это что же, тот самый узбек, у которого картину увели? Да ведь месяц уже прошел. Где ее теперь найдешь?

– Вот и я ему объяснял: если картина ценная, то давно, мол, кочует по Европе. Нет, – кричит, – в Уткинске! Он это якобы чувствует, экстрасенс чертов! И хоть ты тресни, ничего не желает слушать.

– Кто он вообще этот узбек?

– Не знаю. По внешности – хлопкороб, морщинистый, с бороденкой, а по замашкам – бай. Сюда прибыл на съезд мелиораторов. Навез с собой книг на древнееврейском, посуды, ковров, прочего хлама. Была у него парочка картин, так в первый же день одну и свистнули.

– Впредь будет наука. Слишком уж шикарно путешествует.

– Действительно, коллекционер нашелся!..

В воздухе что-то звонко треснуло. Словно проскочил невидимый электрический разряд. Волосы на голове Александра шевельнулись. На мгновение он ощутил озноб, и нечто холодное змейкой скользнуло под сердцем. Сослуживцы примолкли, а Казаренок недоуменно уставился в потолок.

– Сверчок завелся, – предположил кто-то.

Дмитрий переглянулся с Александром, смешливо пожал плечами. И снова все разом заговорили. Напряжение сошло на нет. Странность случившегося превратилась в зыбкую тень прошлого.

* * *

«А вот и наш знаменитый буйвол!»

«Пригнитесь, господа! Шальной метеор…»

Примерно такими фразами обычно приветствовали появление Борейко. На этот раз никто и сказать ничего не успел. В следственный отдел майор ворвался подобно разогнавшемуся локомотиву. Не тратя времени на приветствия, прямиком двинулся к столу Александра. Выглядело это по меньшей мере странно. Первые, кем интересовался начальник оперативной группы, были его подводные питомцы. И лишь, вдоволь насюсюкавшись с золотохвостыми обитателями аквариума, он готов был уделить внимание и коллегам. Сегодня о своих подопечных он, казалось, напрочь забыл.

– Что же ты раньше помалкивал, герой доморощенный? – майорский бас оглушил Александра. – Уже, почитай, год вместе, а мы знать ничего не знаем!

– Наш скромный Сашок спас кого-нибудь на пожаре? – Дмитрий подмигнул приятелю. – Давай-ка, голубь, раскалывайся. Может, и медалью уже обзавелся?

– Если так, то полагается обмыть, – вякнул кто-то из сослуживцев. – Иначе неблагородно.

Покривившись на эти тирады, Борейко поднял широченную ладонь, призывая к молчанию. Глаза его сверкали, на скуластом лице блистал гипертонический румянец.

– Сообщаю коротко и внятно, – пробасил он. – Перед нами бывший особый следователь города Ленинграда. Статус и ранг – не нам чета. Поперт с должности за правое дело и за множественные ссоры с местным чиновничеством.

– О, если только это, то я в курсе, – Дмитрий махнул рукой. – Опаздываете, господин майор. Опаздываете…

– Кроме того, в личном деле, хранящемся у Митрофана Антоновича, ленинградская эпопея изложена достаточно подробно, – Александр хмуро кивнул.

– Вот как? – Борейко присел на скрипнувший стул, рассеянно ущипнул себя за подбородок. – Собственно говоря, оттуда я и почерпнул сведения про Ленинград. Но мне-то вы, гады, ничего не рассказывали!

– Не любопытствовал, вот и не рассказывали.

– Хорошо-с, это мы проглотим. Но у меня имеются и более свежие новости. Полковник намеренно показал мне досье. Дело в том, что по твою душу, Саша, явился Лесник.

– Что, что? – Дмитрий приложил ладонь к уху, но ирония ему не очень удалась. – О каком леснике вы только что упомянули?

– У нас в городе один Лесник.

– Не понимаю… – На лице Александра отразилось изумление, и Борейко довольно крякнул.

– Подробности мне не известны, но в целом суть такова: как оказалось, Лесник наслышан о тебе еще по ленинградским делам, – именно поэтому мы и не поленились заглянуть с Митрофанушкой в досье. Так или иначе, но мафиозо тоже интересуется исчезновением людей и не далее, как вчера, упросил нашего полковника выделить ему для помощи опытного консультанта. И заполучить он хотел не кого-нибудь, а Дыбина Александра Евгеньевича собственной персоной.

– Соглашайся, Сашок! Предложение лестное…

Борейко покосился на Дмитрия, как на докучливую муху.

– Речь идет не о согласии или несогласии. Все в сущности уже решено, потому что подпольный хозяин Уткинска назначил за тебя цену и цену немалую.

– Ага, – Дмитрий сделал вид, что строчит в блокноте. – В какой валюте, позвольте узнать?

На него не обратили внимания. Сообщение Борейко ошарашило всех.

– Лесник обещает нам содействие: Чилину – свидетелей против Лыхина и всех его сообщников, а мне зацепку насчет женских убийств.

– То есть, маньяк все-таки существует?

– К сожалению, имеет место быть… – Борейко по-бычьи тяжело вздохнул. – Короче, братки! Вся информация уже в моем сейфе. Не позже сегодняшнего вечера мы возьмем этого неугомонного ловеласа за глотку. Слышал, Савченко? Предупреди Пашу Семичастного и ребят из группы захвата.

– Жуть, – Казаренок покачал головой. – Никогда бы не подумал, что ветхозаветный Уткинск обзаведется собственным патологическим убийцей…

– Любое убийство патологично! – Александр поднял глаза на Борейко. – Эй, шеф! Ты не в курсе, чем мне придется заниматься у Лесника? Ковры заставит чистить или пятки чесать?

– Этого я тебе сказать не могу, – Борейко поморщился.

– А Митрофанушка могет?

– По-моему, и он в этом смысле пустой. Он тебя бы и за меньшую цену продал.

– Вот счастье-то! Но у меня своих дело невпроворот!

– Все дела в сторону. Как-нибудь разбросаем по отделам. В конце концов, не каждый день мафия предлагает свои услуги. Если вам удастся поладить, возможно, Лесник раскошелится и на другие открытия.

– Понимаю, – Александр кивнул. – Но он хотя бы намекнул, что ему нужно?

– Лишь самым краешком. Кто-то из его людей, кажется, пропал, и хозяина это всерьез обеспокоило.

– Но в одиночку я могу не справиться.

– Обращайся напрямую к Митрофанушке. Или к любому из нас. Эта история, сам понимаешь, – особой важности. Кроме того, Лесник заплатил вперед. Материалы против Лыхина тоже на столе у главнокомандующего. Погоди, Чилин, не вскакивай!

– Саша! – Чилин-Челентано прижал руку к груди. – Если Лыхин сядет за решетку, я первый поднесу тебе шкалик.

– И с меня будет причитаться, – Борейко величественно кивнул головой. – Плохой ли хороший, но это компромисс, Сашок. И мы от него крепко выигрываем.

Глава 2

Лысоватый человек с крупным горбатым носом умел удивляться молча. Этому его научила жизнь, научили люди. Еще в детстве он усвоил, что молчание в самом деле являет собой золото, ибо действительно золотых слов немного, а одна-единственная высказанная вслух глупость способна перечеркнуть горы непорочной мудрости. И потому носатый человек берег голос, дорожил молчанием, хотя здесь, в вагоне, его удивляло практически все – от расписания, отпечатанного на темно-бордовой бумаге, отчего время отбытия-прибытия превращалось в трудно разрешимый ребус, до чая, цветом напоминающего детскую акварель, а вкусом – древесный уголь. Раздувая ноздри, носатый пассажир втягивал в себя воздух и не понимал, отчего к ароматам прелых матрасов примешивается запах лука и чеснока. Коврик под ногами радовал ворсистой свежестью, но и от него подозрительно тянуло кисловатым пивом. Поездное радио под потолком хрипло наяривало мотивы Элвиса Пресли, а металлические гардины на окнах дребезгом вторили американской звезде, вываливаясь из гнезд при малейшем прикосновении. В довершении всего вниманием пассажира завладела проводница вагона, дама в фуражке железнодорожника, в форменном кителе, высокая, иксоногая, с приятным лицом школьницы и низким мужским голосом. Складывалось впечатление, что скроили и сшили ее из трех совершенно различных существ. И хотя подобное носатый человек наблюдал впервые, из груди его по-прежнему не вырывалось ни звука. На призывный взор проводница никак не отреагировала, и пассажир глубоко огорчился. Но не за себя, – за нее. Он прекрасно сознавал, что женщина допустила ошибку – возможно, самую крупную в своей жизни. Носатый пассажир умел одаривать слабый пол тем, чего не давало им большинство мужчин. Он умел любить и любить по-настоящему, а понимая это, от души жалел всех, с кем так или иначе разводила его судьба.

Откуда-то издалека донесся протяжный гудок – нота «до», знаменующая старт для путешественников и начало гаммы для любителей сольфеджио. Критический момент настал, и в нечеловеческом подземелье бокалы с пенным содержимым двинулись навстречу друг другу. Поезд Ижевск-Уткинск скрежетнул стальным нутром и дернулся с места. Радио под потолком заиграло громче, колени молодого человека, устроившегося в коридоре на откидном сидении, пришли в музыкальное содрогание. Заплакал ребенок, кто-то зашуршал газетами, разворачивая дорожные припасы.

Некоторое время носатый пассажир смотрел в окно, любуясь изменчивым ландшафтом, потом перевел взгляд на темно-бордовое расписание и прищурил глаза. Скорость поезда нарастала. Он мчался, силясь обогнать мохнатые облака, прорываясь к чистому горизонту. Миллионы шпал услужливо напрягали под его тяжестью спины, светофоры цветасто подмигивали, позволяя следовать дальше. Мир был ужасающе кругл, небо выползало из-за горизонта и за горизонтом скрывалось. Возникшее ощущение малости всего земного усиливало отвращение к войнам, заставляло думать о тревожно-загадочном, полукосмическом… В конце концов, придя к тривиальному выводу, что все – суета сует, носатый человек тронулся к родному купе. По дороге дважды тяжело вздохнул и трижды прислонился к фанерно-пластиковым стенам. Поезд немилосердно болтало.

Что делать, если выйти невозможно? Даже на перрон и даже на пару минут? Значит, нужно превратить заточение в радость. В исследовательскую работу, в энергетический сумбур. Носатый человек зажмурил глаза и без особых усилий клонировал себя по всему составу. Тринадцать вагонов! Вот вам и совпадение. И всюду одно и то же. Стук колес, чавканье пассажиров, хриплоголосое завывание поездного радио. Какой-то интерес представлял вагон номер девятый, – там затевался юбилей, в четвертом кто-то кого-то бил, и женщины разнимая драчунов, царапали и тому, и другому лица. Носатый человек исторг из груди вздох и словно развернутые в пальцах карты сложил тринадцать образов, оставив всего два – в том дальнем девятом и здесь. Особых приключений место заточения не предлагало. Стало быть, стимул и интерес приходилось выдумывать самому.

По счастью, предыдущая станция соседей не добавила. Единственная попутчица, статная белокурая женщина лет сорока-сорока пяти успела застелить свою полку и теперь лежала лицом вниз, мирно посапывая. На столе валялась кожура от мандарина, бумажным шариком перекатывалась скомканная конфетная обертка. Носатый осторожно прикрыл за собой дверь и замер. Простыня, накинутая на женщину, сбилась немного вниз, обнажив полные молочно-белые икры. Лежащая не обладала пропорциями знаменитой Монро, но и голливудским звездам есть порой чему позавидовать.

Носатый умиленно зажмурился, давая волю воображению. Черты лица его, крупные, отталкивающие, разом преобразились. Улыбнувшись, он опустил на окне дерматиновую штору и, присев возле спящей, медленно протянул вперед руку. Ладонь ощутила исходящее от женщины тепло, ауру сонного благополучия. Он не видел ее лица, не слышал голоса, и тем не менее она его заинтересовала. Что снилось ей в этом грохочущем неспокойном вагоне? Плохо ли, хорошо было для нее убегать от реальности? Пусть даже на час или два? Да и нуждалась ли она в реалиях?…

Рука носатого скользила в воздухе, описывая загадочные круги. Поднимаясь от ладони, трепет чужого тепла достигал груди, ласковой волной омывал островок чувств. Прошло несколько минут, прежде чем он уверился, что женщина реагирует на его близость. Правда, пока только во сне, но спешить он не собирался. Время работало на него, и с каждой секундой таинственные нити крепли, пригибая ладонь ниже и ниже.

Мгновение, когда пальцы пришли в соприкосновение с кожей женщины, показалось ему волшебным. Одновременно это было и самым серьезным моментом. Всю невостребованную за прошедшие годы нежность пассажир постарался теперь передать своим пальцам. Он был пианистом, ласкающим рояль лазурной мелодией. Ни в коем случае не вспугнуть! Этого он опасался более всего. Сказочная вязь снов естественным образом должна была обратиться в явь, не менее чудесную, не менее сладостную. Рука, обращенная в мягкую кисть художника, источала мед, постепенно перемещаясь вверх. Достигнув высоты колена, вновь описала замысловатый пируэт. Лежащая вздрогнула. Еще раз и еще нежнее… Носатый закрыл глаза. В зрении он больше не нуждался. Впрочем, как и женщина. Они переместились в параллель невидимого, и пассажир знал, что стоит ей поднять голову и посмотреть в его сторону, как все разрушится. Мир чувственный живет обособленно, и главным его языком является язык прикосновений. Носатый не знал схем и методик, не интересовался географией эрогенных зон. Он являл собой образчик одаренного импровизатора, угадывающего желания партнерши по дрожи, температуре тела, по нюансам, названия которым свет еще не придумал. Пальцы действовали помимо его воли. Можно было сказать, что сейчас ими управляла она. Инициатива сменила хозяина. Мужчина обращался в послушный инструмент разгорающихся энергий. Тех самых, что заполнили купе до краев, окутав случайных попутчиков плотным коконом.

Женщина задыхалась. Испытание оказалось не из легких. Она боролась с дикими, поднимающимися из неведомых глубин силами, даже не пытаясь прибегнуть к логике. Подобное с ней творилось впервые.

– Милый! Откуда ты? Здесь? Каким образом?…

– Не открывай глаза, – мягко шепнул носатый. Губы его склонились, оказавшись новой пыткой для женщины. Они гуляли по лицу, по всему телу, нигде не задерживаясь, зажигая точку за точкой, превращая локальные очаги в единое бушующее пламя. Она не заметила, когда ее успели раздеть. Носатый лежал уже рядом.

– Чародей, – она прижалась к его плечу и всхлипнула. – Я ничего не знала! Совершенно ничего!.. Скажи правду, это все еще сон?

– Все зависит от твоего желания, – он печально улыбался. – Сны подвластны людям. И жизнь тоже…

– Но если это сон, он когда-нибудь прекратится!

– Он не прекратится, если мы не откроем глаза.

– Ты боишься, что мы увидим друг друга?

– Я боюсь, что ты увидишь меня.

– Но почему? Ты похож на кого-нибудь из персонажей Гюго? Я бы это наверняка ощутила! Разве не так?

– Возможно… Впрочем, если хочешь, смотри. Но ты ВСЕ РАВНО НИЧЕГО НЕ УВИДИШЬ.

– Почему? – женщина распахнула веки и в недоумении поднесла руку к лицу. – Действительно! Ничего не вижу!

– Честно говоря, я тоже.

– Может быть, наступила ночь?

– Возможно.

– Или поезд движется по тоннелю?

– Тоже вполне вероятно.

Собеседница погладила мужчину по щеке.

– Что ж, тогда я подожду.

* * *

Вагон-ресторан отдали юбиляру с охотой. Слово свое сказали и видные гости, и деньги, выложенные самим юбиляром. На двери снаружи повесили запретные таблички, работники ресторана Дима и Верочка перешли в полное распоряжение празднующих…

– Вдумайтесь, юбилей, отмеченный на скорости семьдесят километров в час! Ей богу, в этом что-то есть.

– Жаль, что мы не на семидесятилетии…

– Типун вам на язык! Хорошо хоть Геннадий Васильевич не слышит.

– И все же скорость – это здорово!

– Прежде всего это оригинально, Ниночка. По приезду будет чем похвастаться. Да и наш юбиляр, похоже, не в накладе.

– Это уж точно! Нынешние цены кусаются.

– Да так, что кровь идет.

– А когда они не кусались, Федор Фомич?

– Ваша правда, но то, что происходит сейчас, простите меня, не умещается ни в какие рамки! Нельзя сравнивать укус мышки и волчью хватку.

– То ли еще будет, Федор Фомич! Пройдет год-два, и вспомним об акулах с драконами.

– В каком смысле?

– В кусачем, каком же еще?

– Сплюньте, немедленно сплюньте!.. Вот так. И по дереву три раза.

– Пожалуйста… Только все равно не поможет.

– Господи! Что за поколение пошло! Никакого страха. В наше время на жизнь смотрели иначе…

Юбилей протекал ровно, без эксцессов. Вполне искренне люди улыбались друг другу, с удовольствием пили на брудершафт. И как на всяком веселом сборище присутствовали обязательные посторонние. Впрочем, вели они себя довольно уверенно, и большинство гостей уже принимало их за своих. После трех часов непрерывных здравиц часть публики отсеялась, однако на общий ход событий это отнюдь не повлияло.

– Позвольте, друзья, маленький тост, – с рюмкой итальянского «Амаретто» с места поднялся представительный Федор Фомич. Кто-то услужливо зазвенел ножом о бокал. – Тост о Геннадии Васильевиче. О нем здесь говорили уже много, говорили красочно, но никто не упомянул одной черточки, весьма славной на мой взгляд, заслуживающей всяких похвал…