Текст книги "Спасатель. Жди меня, и я вернусь"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

4

Сунувшись к дверному глазку и ничего не увидев, Андрей вспомнил, что на лестничной площадке как раз сегодня утром перегорела лампочка. Судя по наблюдаемой в глазок картине – точнее, по полному ее отсутствию, – штатный электрик управляющей компании тоже не торопился приступить к выполнению своих прямых обязанностей. «До вечера не явится – сам вкручу, – сердито подумал Липский. – А потом не поленюсь накатать жалобу. Накатаю, пойду в управляющую компанию и лично скормлю директору. Затолкаю прямо в эту сытую наглую рожу и заставлю проглотить, чтобы впредь неповадно было…»

– Кто? – спросил он, дождавшись паузы в несмолкающем трезвоне.

– Слесаря вызывали? – послышалось в ответ из-за двери.

Андрею немедленно вспомнился бородатый, жутко матерный, совершенно бессмысленный, но довольно смешной анекдот. Он был построен в форме монолога и начинался словами: «Слюсаря вызывали?» Отпирая замок, он вспомнил еще, что впервые услышал этот анекдот классе, наверное, в шестом – то есть в возрасте двенадцати-тринадцати лет, – и поразился тому, как бережно человеческая память хранит всякий мусор. Законы Ньютона проходят примерно в этом же возрасте, а поди-ка вспомни сейчас хоть один! Дудки! Зато анекдот про «слюсаря» – вот он, тут как тут…

Он открыл дверь и машинально отступил на шаг, поначалу всего лишь слегка удивившись. В следующий миг удивление уступило место другому, куда более неприятному чувству – сосущему, тягостному чувству страха и бессилия. Судя по всему, его давешние неприятности были только цветочками; теперь настало время собирать урожай, в связи с чем на ум ему пришел вполне резонный, но абсолютно бессмысленный вопрос: как, черт возьми, они пронюхали?

Причин этой бури отрицательных эмоций наблюдалось сразу несколько. Прежде всего, свет на лестничной площадке таки горел, из чего следовало, что на электрика Андрей грешил совершенно напрасно. Далее, «слюсарей» за дверью обнаружилось целых два, и одеты они были почему-то не в засаленные (да пусть себе даже и чистые) рабочие ватники, а в тонкие черные полупальто из шерсти австралийских мериносов. Никаких инструментов, необходимых для починки крана, при них не оказалось; гости были разного роста и телосложения, имели различный цвет волос – у одного темно-русый, у другого черный, как вороново крыло, – но из-за одинаково бесстрастного, как у каменных идолов, выражения лиц смотрелись, как однояйцевые близнецы.

Опомнившись, Андрей попытался захлопнуть дверь, но было поздно: тот из «слюсарей», что был повыше и русой масти, легко пресек эту попытку, удержав дверное полотно рукой в тонкой кожаной перчатке. Чернявый шагнул вперед, тесня Андрея вглубь прихожей и, не дав себе труда поздороваться, бесцветным голосом произнес:

– Господин Липский? Одевайтесь.

Из этой реплики можно было сделать сразу два вывода, вернее, целых три, если прибавить сюда нехитрое заключение, к которому Андрей пришел сразу же, как только открыл дверь: это не водопроводчики. Второй вывод был такой: его изыскания на Московской железной дороге не остались незамеченными. И третий: убивать его пока не собирались, а если собирались, то не здесь.

– И не подумаю. Кто вы такие? – перешел он в контратаку, попутно прикидывая, сколько еще зубов ему придется вставить после этой беседы.

Вместо ответа русоволосый шагнул через порог, аккуратно закрыл за собой сначала наружную дверь, потом внутреннюю и только после этого спокойно сообщил:

– Две минуты на сборы.

– Очень приятно, – мысленно ужасаясь тому, что мелет его сорвавшийся с привязи язык, съязвил Андрей. – Кто же из вас первая минута, а кто вторая?

Мимоходом он сообразил, что упустил момент, когда можно было позвать на помощь. Он ненавидел отвлекающие от работы посторонние звуки и потратил немало денег, времени и сил, обеспечивая максимальную степень звукоизоляции своей квартиры. Теперь эти труды обернулись против него: после того как русоволосый закрыл двери, он мог орать, пока не сорвет голос, без малейшего шанса быть услышанным.

И это, как и светлые кольцевые отпечатки на крышке письменного стола, свидетельствовало о том, что Андрей Липский, как всякий истинно русский человек, крепок задним умом.

– Время пошло, – оставив без внимания его неуместную шутку, сказал чернявый. – Через… – он посмотрел на часы, – через минуту и сорок секунд мы выведем вас отсюда как есть, хотя бы и в нижнем белье.

– А на улице, между прочим, минус восемнадцать, – напомнил русоволосый.

– Я никуда не пойду, – упрямо набычился Андрей. – Хотите мочить – мочите здесь.

– Мочить, – повторил русоволосый таким тоном, словно слышал это слово впервые и даже не догадывался, что оно означает. – Какой лексикон! Стыдно, господин Липский. А еще интеллигентный человек.

– И даже не негр, – подхватил чернявый. – Может, еврей?

– Что? – слегка опешил Андрей. – При чем тут…

– Ну как же, – с охотой пустился в объяснения чернявый. – Негры, чуть что не по ним, сразу вопят: помогите, расовая дискриминация! А евреи подхватывают: антисемитизм! Между прочим, – добавил он, снова посмотрев на часы, – у вас осталась всего минута. Джинсы худо-бедно сойдут, но вот тапочки… гм…

Пока он говорил, русоволосый непринужденно протиснулся мимо Андрея, прошел в комнату, выдернул из корпуса ноутбука штекер блока питания, опустил крышку и сунул компьютер под мышку. Осатанев от такой наглости, Андрей ринулся к нему. Он плохо представлял себе, что намерен сделать, каким, собственно, образом собирается воспрепятствовать чинимому на его глазах беззаконию. Перед глазами, как наяву, встала следующая картинка: он подскакивает к русоволосому, хорошенько размахивается и изо всей силы бьет его кулаком в челюсть. Ушибленную, а может быть, и вывихнутую кисть пронзает дикая боль, он сгибается пополам, баюкая между колен поврежденную конечность, а русоволосый, удивленно глядя на него с высоты своего гренадерского роста, с легкой укоризной говорит: «Стыдно, господин Липский. А еще интеллигентный человек!»

Проверить, как оно все могло бы получиться на самом деле, ему не дали. Держа под мышкой помаргивающий индикатором спящего режима ноутбук, русоволосый свободной рукой вынул из кармана пальто газовый баллончик и указательным пальцем нажал на головку распылителя. Андрей упал на колени и скорчился, заходясь мучительным кашлем и сандаля кулаками слезящиеся глаза.

– Беда с этими интеллигентами, – глухо, поскольку говорил в перчатку, которой прикрывал лицо, произнес у него за спиной чернявый. – Видит, что деваться некуда, а все равно дрыгается. Потому что в книжках, по которым он жить учился, написано, что сдаваться нельзя – стыдно. Гордый!

– Это не гордость, – так же глухо отозвался русоволосый, – это – гордыня. Как говорят в Одессе, две большие разницы. Вставайте, Липский, – твердой рукой беря ослепленного, кашляющего и шмыгающего носом Андрея под локоть, добавил он. – И перестаньте, наконец, разыгрывать из себя героя. Вас никто не собирается ставить к стенке, так что и «Орленка» запевать незачем. С вами просто хотят поговорить. Причем, насколько мне известно, по интересующему вас вопросу.

Отпущенные Андрею на одевание две минуты уже наверняка истекли, но «слюсари» не стали выполнять угрозу чернявого силой вынести его из квартиры босиком и в нижнем белье. Вместо этого его сопроводили в ванную, заставили умыться холодной водой, помогли обуться, надеть пуховик и шапку, сунули в руки теплые перчатки и только потом, поддерживая под руки, вывели на лестничную площадку. Сквозь собственный кашель он слышал, как в дверном замке трижды провернулся ключ, после чего кто-то аккуратно опустил в карман его пуховика знакомо звякнувшую связку. Громыхнули, открывшись, двери подъехавшего лифта, и известный блогер Андрей Липский, ничего не видя перед собой, вошел в кабину, уверенный, что отправляется пожинать горькие плоды своей любознательности.

5

Выполнить поручение Шмяка оказалось нетрудно. Собственно, отправляясь на разведку по его заданию, Женька не ждал каких-либо сложностей, и сложностей не возникло. Спустившись на первый этаж (ибо простая логика подсказывала, что заставить старуху в инвалидном кресле карабкаться по лестнице на второй могли бы только какие-нибудь фашисты, каковых среди персонала пансионата, слава богу, не наблюдалось), он успел увидеть, как кресло с бабусей скрылось в дверях четвертой палаты. На ходу кресло негромко жужжало, подвывало и пощелкивало какими-то реле, как робот из старого научно-фантастического фильма.

Номер четыре, как и все остальные номера в пансионате, представлял собой комфортабельный люкс с отдельным санузлом, телевизором и всем прочим, чем обычно оборудованы люксы в гостиницах средней руки, за исключением разве что телефона, который постояльцы при известной доле умения и фантазии могли использовать во вред своему хрупкому, подорванному пороками и излишествами здоровью. Отсутствие связи с внешним миром было одним из не подлежащих обсуждению условий приема больных на излечение. Правда, пример Шмяка с его неиссякаемым запасом сигарет и спиртного убеждал в том, что нет правил без исключений, но Женька понимал: кто платит, тот и заказывает музыку. Семен Тихонович берет деньги вперед, и берет немало. И если Шмяку угодно пускать псу под хвост щедро оплаченные из собственного кармана услуги опытных специалистов, это его проблемы, его личное дело. А у Семена Тихоновича и его коллег хватает забот с теми, кто действительно хочет вылечиться.

Впрочем, к порученному Женьке Соколкину делу планировка и обстановка палаты номер четыре не имели никакого касательства. Притаившись за углом, он подождал, пока сопровождавшая старуху Изольда Вениаминовна помогла ей раздеться и обосноваться на новом месте, а когда старшая сестра вышла из палаты, покинул свое укрытие и будто бы случайно загородил ей дорогу. В руках у него был поднос с грязной посудой, оставшейся после того, как пообедал Шмяк, путь на кухню лежал как раз мимо четвертого номера, так что выглядело все вполне естественно.

Изольда Вениаминовна шагнула вправо, чтобы пропустить навьюченного посудой Женьку, и тот будто бы невзначай, по оплошности тоже шагнул вправо, преградив ей путь. Извинительно улыбаясь, старшая сестра шагнула влево, и Женька, чувствуя, что эта глупая игра начинает его увлекать, повторил ее маневр. Осознав, что ситуация становится тупиковой, Изольда Вениаминовна застыла на месте и рассмеялась.

– Эдак мы с тобой до вечера не разойдемся! – с улыбкой сказала она.

– Извините, – произнес Женька.

– Чепуха, бывает, – отмахнулась Изольда. Она была хорошая тетка, веселая и ни капельки не злая, хотя младший медицинский персонал пансионата боялся ее как огня. Старшая медсестра – как армейский ротный старшина, вся ответственность за порядок и дисциплину лежит на ней, и тут, как в армии, без строгости не обойтись. Во всем, что касалось санитарии, гигиены, соблюдения режима и предписаний, авторитет Изольды Вениаминовны был, пожалуй, даже чуточку выше, чем у главврача. – Как там наш Шмяк, не обижает тебя?

– Нормально, – сказал Женька, привычно умолчав о том, что упомянутый Изольдой пациент в эту минуту находится где-то на полпути к белой горячке. – А что это за бабусю к нам привезли? Кресло у нее прикольное!

Изольда вздохнула – как показалось, грустно.

– Эх, Евгений, Евгений, – сказала она с легким упреком. – Ну, ничего, у тебя еще все впереди. Подрастешь – поймешь, что человек в инвалидном кресле – это ни капельки не прикольно. А заодно – что женщина в пятьдесят четыре года еще далеко не бабуся.

– Да я и не говорю, что она прикольная, – набычился Женька. – Я же про кресло… Вот бы прокатиться!

Вопрос о возрастной терминологии он дипломатично опустил. С его точки зрения, пятьдесят четыре года мало чем отличались от ста четырех. Как большинство молодых, физически и морально здоровых людей, Женька по этому поводу придерживался сразу двух, причем прямо противоположных, мнений: с одной стороны, подсознательно был уверен, что будет жить вечно, а с другой – так же искренне верил, что доживать до такой глубокой дряхлости – пятьдесят четыре года, подумать только! – человеку незачем.

– И думать забудь, – строго сказала Изольда. – Увижу – мало не покажется, самого инвалидом сделаю. Накатаешься у меня тогда! И запомни: ее зовут Анна Дмитриевна. Фамилия – Веселова. Запомнил? А то, не ровен час, в глаза бабусей назовешь.

– Алкоголичка? – с видом знатока осведомился Женька.

Он чувствовал, что слегка перегибает палку, но Шмяк велел выяснить о новой пациентке все, в том числе и диагноз. А как ты его выяснишь за такое короткое время? Лучше уж получить выволочку от Изольды, чем быть взятым с поличным при попытке заглянуть в историю болезни, которая хранится у главврача в сейфе…

– Какая муха тебя сегодня укусила? – изумилась Изольда. – Зачем же, ничего не зная о человеке, говорить о нем гадости?

– Я же просто спросил! – запротестовал Женька. – И никакие не гадости, здесь у половины пациентов в историях болезни еще и не такое написано…

– Ничего такого в ее истории не написано, – сказала Изольда. – Просто жизнь у нее нелегкая, вот нервишки и подрастрепались. Никакой патологии, всего лишь маленький нервный срыв. Подлечится, отдохнет и будет как новенькая. А ты, прежде чем диагнозы ставить, выучись сперва – школу окончи, потом медицинский, интернатуру…

– Магистратуру, аспирантуру, кандидатуру-профессуру… – нараспев затянул Женька, потихонечку трогаясь в путь в обход Изольды. – Я в народные целители пойду, туда без диплома принимают!

– Ступай уже, шарлатан! – снова рассмеялась Изольда Вениаминовна. – Беги, пока я тебе на диплом, из которого ноги растут, красную печать не поставила!

И сделала вид, что собирается шлепнуть Женьку по упомянутому месту. Хихикнув, Женька резво подобрал зад и ускорил шаг.

Ближе к вечеру, покончив с делами, которых сегодня оказалось немало, он поднялся на второй этаж и, остановившись перед дверью занимаемого Шмяком двенадцатого номера, бодро простучал по филенке условный сигнал – два тире, три точки – семерку.

– Кто? – спросил из-за двери Шмяк.

– Конь в пальто, – ответил Женька.

На языке его одноклассников это называлось «борзануть». Пароль в этот раз был «Вихри враждебные», отзыв – «Повеют и перестанут», но Женьке все эти шпионские страсти как-то вдруг надоели, и он решил, что настало время уведомить об этом Шмяка.

И, как ни странно, Шмяк превосходно все понял.

Замок дважды мягко щелкнул, дверь отворилась, и Шмяк впустил Женьку в комнату, вопреки обыкновению даже не попытавшись высунуться в коридор и осмотреться.

Продолжая ломать устоявшиеся традиции, он сам забрал у Женьки поднос со своим ужином и лично поставил его на стол. К немалому удивлению Соколкина, он был трезв – пускай не как стеклышко, но все-таки трезв, а не пьян в стельку, как можно было ожидать.

– Жрать хочешь? – деловито спросил он.

– Нет, – так же деловито ответил Женька.

Это была правда. Последние два часа он провел на кухне, по просьбе тети Тани помогая ей с посудой и чисткой картошки, и по ходу дела наелся так, что почти всерьез побаивался лопнуть.

– Тогда докладывай, – усаживаясь за стол и вооружаясь вилкой, потребовал Шмяк.

– Веселова Анна Дмитриевна, пятьдесят четыре года, номер четыре, – отбарабанил Женька. – Диагноз – легкое нервное расстройство на почве житейских неудобств, связанных с инвалидностью.

– Дай-то бог, – не совсем понятно отреагировал на его доклад Шмяк, с хрустом уминая салат. – А скажи-ка, Иваныч, – продолжил он после небольшой паузы, – можно ли засунуть в компьютер фотографию человека и выяснить, как он выглядел двадцать лет назад?

– Можно, – сказал Женька. Удивляться и строить предположения он уже устал и просто действовал по ситуации – слушал, смотрел и отвечал на поступающие вопросы, даже не пытаясь понять, с какой целью их ему задают. – Только комп должен быть нормальный, не чета тем дровам, что стоят у Семена Тихоновича в кабинете. И еще нужна специальная программа. Купить ее почти наверняка можно, но поискать придется. А что?

– Ничего, – махнул вилкой Шмяк. – Забудь. Ерунда это все. Скорее всего, я просто обознался.

– Вы знакомы, что ли?

– Забудь, – повторил Шмяк. – Говорю же, обознался.

Он оттолкнул тарелку, положил вилку, встал и, подойдя к комоду, вынул из верхнего ящика большой почтовый конверт из плотной бледно-желтой бумаги.

– Возьми, – сказал он, протягивая конверт Женьке. – Пускай до моей выписки у тебя побудет. А если что…

– Что «если что»? – не дождавшись продолжения, спросил Женька.

Шмяк со скрежетом потер щетинистый подбородок, пребывая в явном затруднении.

– Когда «если что» случится, ты это заметишь и поймешь, – сказал он.

– И что тогда?

– Конверт возьми, – сказал Шмяк и почти силой впихнул конверт Женьке в руки. По ощущению конверт был почти пустой; если в нем что-то и было, то это «что-то» размерами не превосходило сложенный вдвое лист писчей бумаги. Конверт был заклеен, а поперек клапана белела полоска бумаги, на которой виднелась чья-то витиеватая роспись. – Что тогда, что тогда… Сам сообразишь!

Он вернулся за стол, оставив слегка оторопевшего Женьку стоять посреди комнаты с конвертом в руках, взял вилку, но тут же с лязгом швырнул ее обратно.

– Ты пойми, Иваныч, – развернувшись к Женьке всем корпусом, почти просительно сказал он, – это по-настоящему важно. И ты, ежели что, действуй по обстановке. Не как сопливый пацан действуй, не как сын бездомной уборщицы – извини, конечно, но из песни слова не выкинешь, – а как взрослый, серьезный мужик.

– Гм, – сказал Женька.

– Только так, и не иначе, – серьезно сказал Шмяк. – И без никаких «гм». Понимаю, это нелегко. Но вот я тебя сейчас подучу. Просто представь, что ты – это не ты, а герой какой-нибудь книжки с приключениями. Или, скажем, одной из статей твоего Спасателя. И действуй соответственно. Как будто это не ты, а он. А ты сидишь дома на мягком диване, читаешь про него и восхищаешься: вот это парень! Вот жжет!

«Совсем свихнулся», – подумал Женька.

– Вам бы выспаться, – сказал он вслух, – отдохнуть…

– Да, пожалуй, не помешает, – неожиданно легко согласился Шмяк. – Ты иди, Иваныч. Я поем и лягу. А поднос в коридор выставлю, потом заберешь. Лады? Только без обид!

– Какие могут быть обиды? – пожал плечами Женька. – Приятного аппетита. И спокойной ночи.

Он направился к двери, но его остановил неожиданно резкий окрик Шмяка:

– Стоять, боец!

Женька замер на полушаге и осторожно обернулся.

– Конверт спрячь, – нормальным голосом сказал Шмяк.

Женька затолкал конверт за пазуху и вышел, чувствуя, как он покалывает кожу твердыми уголками. Очутившись в пустом, ярко освещенном коридоре, он услышал, как за спиной дважды клацнул запираемый дверной замок. Покосившись на укрепленную под потолком видеокамеру, Женька Соколкин одернул свитер и заторопился к лестнице: за всеми своими делами он до сих пор не сделал алгебру, а завтра ожидалась контрольная.

6

В большой, чтобы не сказать огромной, гостиной жарко горел камин. Пляшущие в его закопченной пасти языки пламени, как в зеркале, отражались в натертом до блеска паркете. За стеклянной стеной дремал под толстым снеговым одеялом идеально ухоженный вишневый сад, и, глянув в ту сторону, Андрей подумал, что в пору цветения вид из окна, должно быть, открывается просто потрясающий. Мягкая мебель с белоснежной обивкой манила в свои объятия, суля райскую усладу тощему журналистскому седалищу, в углу солидно и неторопливо тикали старинные напольные часы в резном футляре красного дерева, и размеренно качающийся за толстым граненым стеклом, надраенный до солнечного блеска бронзовый маятник коротко посверкивал, отражая огонь камина. Все здесь дышало покоем и устоявшимся, привычным, незыблемым достатком, наводя на мысль, что если свободного журналиста Липского и собираются мордовать, то происходить это будет не здесь и не сейчас. Кому, в самом деле, охота оттирать кровавые сопли с белых кресел и мозаичного паркета из ценных пород дерева?

На низком стеклянном столике красовался натюрморт, состоявший из хрустального графина с жидкостью, цветом напоминающей слабо заваренный чай, но явно таковым не являвшейся, двух хрустальных же стаканов, открытой коробки с тонкими сигарами, настольной зажигалки в виде Эйфелевой башни и бронзовой пепельницы. Перед уходом русоволосый супостат с газовым баллончиком в кармане и чужим ноутбуком под мышкой предложил угощаться и вообще чувствовать себя как дома, но Андрей не спешил: сначала надо было хоть немного успокоиться, собраться с мыслями и разобраться в обстановке. Уж если наносить массированный удар по легким и печени, так надо хотя бы получить от этого удовольствие, а в своем теперешнем состоянии Андрей вряд ли мог ощутить и по достоинству оценить вкус предложенной элитной выпивки и табака.

По комнате, заставив Андрея вздрогнуть, прокатился густой, басовитый медный удар.

– А, чтоб тебя! – покосившись на часы, пробормотал Липский.

Витые черные стрелки на бронзовом циферблате показывали половину пятого. Снаружи начинало смеркаться. Подойдя к камину, Андрей достал сигареты и выкурил одну, задумчиво глядя в огонь. Часы продолжали неторопливо тикать, отсчитывая бесцельно уходящие в небытие мгновения его жизни. Липский выбросил в камин коротенький окурок, подошел к стоящему посреди комнаты белому концертному роялю, поднял крышку и, тыкая указательным пальцем в клавиши, с запинкой проиграл куплет «Чижика-пыжика». Рояль оказался основательно расстроенным, что немного сгладило кощунственность его поступка. Присев, он попытался наиграть «Амурские волны», сбился, начал с первого такта и снова сбился на том же самом месте.

– Ля-минор, – негромко произнес у него за спиной незнакомый мужской голос. – Ля, а не ре.

Обернувшись, Андрей торопливо встал и без стука опустил крышку рояля. С учетом обстоятельств его появления здесь вставать, пожалуй, не стоило, тем более торопливо, но он просто не успел об этом подумать – воспитание взяло свое, и, увидев в нескольких шагах от себя незнакомого пожилого человека, почти наверняка хозяина всего наблюдаемого вокруг великолепия, он вскочил чисто машинально.

– Присаживайтесь, Андрей Юрьевич, – сказал хозяин, указав сухой белой ладонью на одно из кресел рядом со стеклянным столиком. – Я вижу, вы проигнорировали мое угощение. Напрасно! Виски первосортный, сигары кубинские, тоже высшего качества. Прошу вас, не стесняйтесь!

Лет ему было, наверное, за шестьдесят. Несмотря на возраст, плечи его сохранили прямизну и широкий разворот, да и вообще, держался он так, словно только что вернулся из спортивного зала или, скорее, с военного парада. Он был седой, сухопарый и подтянутый, при ходьбе чуть заметно прихрамывал на правую ногу и опирался на тяжелую черную трость с отлитой в виде прыгающего тигра серебряной рукояткой. Наряд на нем был домашний – просторные, не стесняющие движений брюки, мягкие кожаные мокасины и белый, в тон мебели и роялю, вязаный пуловер, из-под которого виднелся расстегнутый ворот рубашки. Обручальное кольцо поблескивало на безымянном пальце левой руки, из чего следовало, что перед Андреем либо разведенный, либо вдовец. С учетом его возраста второй вариант представлялся куда более вероятным, и то, что он продолжал носить кольцо, косвенно говорило в его пользу. Впрочем, напомнил себе Андрей, Гитлер, как и многие известные истории негодяи, по слухам, тоже был сентиментален.

– Я не стесняюсь, – усаживаясь, сказал Липский. – Просто не хочу. Вернее, предпочитаю воздержаться.

– В доме врага ни глотка, ни крошки? – Хозяин усмехнулся одними уголками губ и тоже уселся, прислонив трость к подлокотнику кресла. – Бросьте, Андрей Юрьевич! Горделивая поза графа Монте-Кристо вам не идет. Вы не Эдмон Дантес, я – не барон Данглар…

– Правда? – с деланым облегчением произнес Липский.

– Правда-правда, – заверил хозяин, неторопливо разливая по стаканам виски. Руки у него ни капельки не дрожали, чего Андрей, к сожалению, не мог сказать о своих. – Позвольте представиться. Моя фамилия Стрельников, Виктор Павлович Стрельников.

– Очень приятно, – выдал не соответствующую действительности стандартную формулировку Андрей. – Но не особенно информативно.

– А что еще вас интересует? – вставляя в горлышко графина хрустальную пробку, вежливо приподнял брови Виктор Павлович Стрельников.

– Например, род ваших занятий.

– Вы мне льстите, – сверкнув ослепительной, явно искусственной улыбкой, сказал хозяин. – Какие могут быть занятия в мои годы? Я пенсионер. Вы удовлетворены?

– Честно говоря, не очень.

– Тем не менее на данном этапе вам придется довольствоваться этими сведениями. Давайте выпьем за знакомство. И за сотрудничество, которое, надеюсь, будет плодотворным.

Сказав так, он пригубил виски и аккуратно, без стука, поставил стакан на стеклянную крышку стола.

– Хорошенькое начало сотрудничества, – заметил Андрей, не спеша последовать его примеру.

– Примите мои искренние извинения за причиненные неудобства, – сказал Стрельников. – Поверьте, это была вынужденная мера. Дело, по которому я вас побеспокоил, не терпит отлагательств и не относится к категории дел, которые можно обсуждать по телефону. А с учетом ваших недавних неприятностей вы наверняка отвергли бы приглашение явиться для разговора в чужой незнакомый дом, не подкрепленное вескими, доказательными аргументами. Существуют и другие причины, по которым мне пришлось действовать именно так, а не иначе.

– Например?

– Например, нежелание преждевременно афишировать наше знакомство. Я уже слишком стар, чтобы участвовать в шпионских играх с погонями и переодеваниями, а вы еще чересчур молоды, чтобы погибнуть от рук негодяев, которые… Ну, вы понимаете, о ком – вернее, о чем – я говорю.

– А, – иронически произнес Липский, – так это были не ваши люди? А мне, грешным делом, показалось…

– И совершенно напрасно. С теми, кто их послал, отношения у меня еще более натянутые, чем у вас. Поэтому вы смело можете рассматривать меня как своего друга и союзника. По свойству транзитивности: враг моего врага – мой ДРУГ…

– До тех пор, пока враг не будет повержен, – с кривой улыбкой подсказал Андрей.

– Как минимум. А дальше – как сработаемся.

– По крайней мере, честно. И кто они, эти нехорошие люди?

– Вам незачем это знать. Эта информация не даст вам ничего, кроме бессонницы и дрожи в коленях. Усвойте просто, что этого противника вам в одиночку не одолеть.

Андрей помолчал, переваривая это заявление, на его взгляд сильно отдающее дешевой мелодрамой.

– А если я не захочу с вами сотрудничать, что тогда? Заставите силой? – спросил он.

– Не думаю, что до этого дойдет, – сказал Стрельников. – Полагаю, захотите. Потому что, помимо солидного вознаграждения, успех предлагаемой миссии даст вам информацию, которой вам в данный момент явно недостает.

– Мм?..

– Я ознакомился с опусом, над которым вы работали в тот момент, когда вас так невежливо прервали, – еще раз примите мои глубочайшие извинения, в том числе и за бесцеремонность, с которой я позволил себе прочесть недописанную статью. Не обижайтесь, пожалуйста, но, на мой взгляд, в ней имеются погрешности…

– Это черновой набросок, – перебил Андрей, поймав себя на том, что действительно задет. Это было просто смешно: на фоне всего остального критика в адрес незаконченного черновика выглядела не стоящей упоминания чепухой, но именно она почему-то вывела его из душевного равновесия.

– Я говорю не о стиле, – спокойно уточнил Стрельников, – а о фактической стороне дела. Впрочем, такие погрешности в данном случае неизбежны: вам, как я уже говорил, не хватает информации. Вы проделали впечатляющую работу, отыскав, разглядев и собрав почти все крупицы, пропущенные теми, кто заметал следы. Ваше непревзойденное умение добывать информацию, а равно направление ваших поисков – вот две основные причины, по которым я обратился именно к вам. Помогая мне, вы продвинете свое собственное расследование, причем так далеко, как вам и не снилось. И при этом вам не придется делать ничего особенного. Просто надо найти одного человека, который умеет прятаться не хуже, чем вы – искать. Информация у него, деньги – у меня, и притом, как я уже говорил, солидные…

– Звучит заманчиво, – сказал Липский. – Только мне почему-то кажется, что вы выдаете желаемое за действительное. Допустим, я найду вам вашего человека. Допустим, он располагает информацией, которой, как вы справедливо заметили, мне остро недостает. Но где гарантия, что он захочет ею поделиться? Специфика темы такова, что осведомленные лица предпочитают помалкивать…

– А мы его попросим, – с многообещающей улыбкой заявил Стрельников. – Хорошенько попросим. Так, что он не сможет отказаться.

– Пытки? – светским тоном предположил Андрей. – Тогда я – пас.

– В жизни, как и в большой политике, возможность применения насилия зачастую оказывается куда более эффективной, чем само насилие, – просветил его Виктор Павлович. – К тому же, боюсь, спасовать вы уже не в состоянии.

– То есть как это? – насторожился Андрей.

– А как вы себе это представляете? Сейчас перед вами всего три возможности, причем приемлемой из них является только одна. Возможность номер один: вы продолжаете работать в одиночку, на свой страх и риск раскапывая эту историю. Зная вас, могу предположить, что расследование приведет вас в Казань, а возможно, и намного дальше. Вы будете идти по следу, пока вас не остановят. И в этот раз, будьте уверены, отделаться парой сломанных зубов не удастся. Я знаю этих людей и совершенно искренне, без малейшего преувеличения говорю: они вас просто зачеркнут, сотрут и закрасят, как написанное мелом на заборе неприличное словечко. Это так же несомненно, как то, что за зимой придет весна, а за весной – лето.

– Вы это серьезно? – спросил Андрей, прекрасно зная, что собеседник даже не думал шутить.

– Более чем, – ответил Стрельников. – Рассмотрим вторую возможность. Она заключается в том, что вы бросаете свои изыскания, удаляете из памяти компьютера все наброски по этой теме и беретесь за что-нибудь менее острое, безобидное. Вряд ли такая возможность вас прельщает. К тому же это мало что изменит. Вы уже привлекли к себе внимание, вторглись в сферу интересов людей, которые ничего не забывают и никому ничего не прощают. Никогда! Ваше молчание они воспримут по-своему – решат, что вы поумнели, глубоко законспирировались и потихонечку продолжаете раскопки на их огороде. По меньшей мере, они будут иметь этот вариант в виду. И сама вероятность того, что вы не угомонились, рано или поздно заставит их принять превентивные меры – просто на всякий случай, для верности.