Текст книги "Слепой. Приказано выжить"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 7

Они встретились там же, где и прошлый раз – в старом парке, в глубине которого стояло в меру обезображенное реконструкцией здание графской усадьбы. Вывеска у ворот осталась прежней; у дальнего берега пруда, как и раньше, торчал на вечном приколе бутафорский парусник с хвастливой надписью на носу. Заведение продолжало работать в привычном режиме, персонал, от уборщицы до управляющего, здесь трудился все тот же, что и неделю назад. Правда, в штатном расписании появилась новая единица – инспектор по кадрам. Этот серенький, неприметный человечек никому не мозолил глаза; он был неприметен настолько, что добрая половина сотрудников ночного клуба «Фортуна» до сих пор даже не подозревала об его существовании. Запершись в своем маленьком кабинете между кладовой для бакалеи и уборными для персонала, он с утра до вечера штудировал личные дела официанток, барменов и охранников, периодически делая в толстом ежедневнике какие-то понятные ему одному пометки, – вершил судьбы, отделял злаки от плевел, решал, кого казнить, кого помиловать – словом, занимался обычной рутинной работой наделенного немалыми полномочиями кадровика.

Появление в «Фортуне» этого «серого кардинала» было вызвано таким немаловажным обстоятельством, как смена владельца клуба. Чтобы установить имя нового хозяина, не в меру любопытному сотруднику налоговой полиции пришлось бы размотать длинную цепочку подставных лиц и организаций, и это был бы мартышкин труд, поскольку, пройдя до конца нелегкий, мудрено петляющий путь, любопытствующий следопыт, как в глухую стену, уперся бы в Андрея Родионовича Пермякова. Да, сказал бы тогда Андрей Родионович (естественно, лишь в том случае, если бы по странной прихоти снизошел до разговора с налоговым инспектором или следователем прокуратуры), – да, сказал бы он, данным объектом недвижимости действительно владею я. Владею на вполне законных основаниях и в силу причин, которые вас никоим образом не касаются, не желаю афишировать это обстоятельство. У вас есть ко мне еще какие-то вопросы? Если нет, прошу извинить: у меня дела.

После чего собеседнику осталось бы только написать предсмертную записку и покончить с собой, не дожидаясь, пока с ним покончат другие. Но описанная ситуация была невозможна в принципе, по определению: выйти на настоящего хозяина «Фортуны» мог бы только очень опытный и талантливый сыщик, а у таких людей, как правило, хватает ума вовремя остановиться и не задавать дурацких вопросов деятелям наподобие Андрея Родионовича Пермякова.

Пройдя по вымощенной гранитной брусчаткой дорожке, они остановились у крыльца. Крыльцо, не единожды отремонтированное, сохранило первоначальную форму: низкие широкие ступени, числом пятнадцать, спускались вниз пологим полукругом. Защитой от дождя и солнца служил опирающийся на четыре колонны портик, построенный, как и вся усадьба, в строгом классическом стиле. Не поворачивая головы, Иван Сергеевич Буров коротко кивнул, и один из сопровождавших их телохранителей, забежав вперед, отпер высокие дубовые двери. С усилием потянув на себя массивную, старинной работы бронзовую ручку, он открыл правую створку и замер рядом, как изваяние. Выражение лица у него отсутствовало совершенно, словно кто-то шутки ради отвинтил ему голову и пристроил на ее место подходящий по форме и размеру булыжник. Через секунду после того, как перестал двигаться, он сделался неотличимо похожим на манекен в строгом деловом костюме, и нужно было хорошенько приглядеться, чтобы заметить, что он время от времени моргает глазами.

Зрелище было привычное, обыденное, но в эту минуту Иван Сергеевич Буров вдруг понял, что оно еще и очень приятное. Само по себе оно ничего не означало: на свете полным-полно холуев, готовых лебезить перед кем угодно. Но у двери в позе манекена стоял не барачный шнырь или ресторанный халдей, а майор федеральной службы охраны, и это в корне меняло дело.

– Прошу, – сделав приглашающий жест в сторону крыльца, сказал Иван Сергеевич. – Пора, наконец, хорошенько осмотреть приобретение, ты не находишь?

– Пора, – согласился Андрей Родионович Пермяков и вдруг усмехнулся. – Диву даешься, до чего живучими оказываются некоторые впечатления!

– Ты это о чем?

– Да так, о своем, – неторопливо поднимаясь по ступенькам, ответил Пермяков. – Ты вот сказал сейчас: осмотреть приобретение. И сразу вспомнилось, как мы с Маринкой свой первый дом в Крыму покупали. Молодые были, глупые, денег не считали – потому, наверное, что и считать-то было нечего. Он нам сразу приглянулся буквально с первого взгляда – все, решено, берем, заверните в бумажку! А потом, когда прежние хозяева барахлишко свое вывезли, правда жизни изо всех углов так и полезла: фундамента, считай, нет, полы гнилые под ногами прогибаются, крыша течет, печка не работает, водопровод уж год, как обрезан, окна не открываются, а если поднатужился и открыл, так черта лысого закроешь… И долгов десять тысяч – зеленью, естественно. В общем, полный комплект.

– Молодо-зелено, – с понимающим видом кивнул Буров. – И?..

– Да как-то выкрутились. Было бы желание, а выход всегда найдется. Отремонтировали, пожили пару сезонов, потом хибару снесли, а на ее месте нормальный дом построили… А потом продали. Теперь там, по слухам, какая-то певичка живет – Апина, что ли…

– Ксюша – юбочка из плюша?

– Вот-вот. Эх, где ты, молодость!

– Да ну ее к псам, – сказал Иван Сергеевич. – Как вспомнишь, так вздрогнешь. Углы эти съемные, зарплата символическая – что заработал, то и проел, да еще и не хватило… Начальник, как водится, долдон, ночью ребенок спать не дает, днем жена пилит… А что молод, здоров и собой хорош, так это кажется нормой, на которую не обращаешь внимания. И только потом, когда от всего этого и следа не осталось, спохватываешься: где ты, молодость?

– Если бы молодость знала, если бы старость могла… – раздумчиво продекламировал Андрей Родионович и, остановившись в центре просторного вестибюля, огляделся по сторонам. – Что ж, недурно, недурно. С трубами и крышей здесь, полагаю, проблем нет. Убрать гламурную мишуру, сделать интерьер немного строже, и все будет в полном и окончательном порядке. Да, и еще ужесточить правила членства в клубе.

– И изменить название, – добавил Буров.

– Ммм? Что, и предложение имеется?

– Кремль, – сказал Иван Сергеевич.

Пермяков ненадолго задумался.

– А что, – сказал он после паузы, – это мысль. Хорошая, как и все идеи, которые ты генерируешь в своем котелке. Ай да ты! Есть такой фантастический роман – «Голова профессора Доуэля». Там человеческая голова отдельно от тела, на стеклянном столике жила. Помнишь?

– Беляев, – без задержки, как примерный ученик у доски, отрапортовал Буров. – Как не помнить, когда за его книжками вся страна охотилась!

– Да, было дело, – согласился Пермяков. – Вот я и подумал: надо бы попросить Умника, чтобы его яйцеголовые хорошенько поработали в этом направлении. Чтобы, когда придет срок, твоя соображаловка не в земле гнила, как прошлогодняя картофелина, а продолжала плодотворно работать.

– Если по соседству с твоей, я не возражаю, – рассмеялся Буров. – Сколько лет мы с тобой рука об руку – двадцать пять, двадцать семь?

– Тридцать два, – поправил Андрей Родионович. – Старость не за горами, а из тебя, как прежде, идеи бьют фонтаном. И каждая, какую ни возьми, истинный перл. Это же надо было придумать: «Кремль»!

– А что? – пожал плечами Буров. – Теневому правительству нужен теневой Кремль. По-моему, это очевидно.

– Особенно для того, кто придумал само теневое правительство, – добавил Пермяков. – Кстати, ты не в претензии за то, что я оседлал твою идею?

– Мог бы не спрашивать, – сказал Иван Сергеевич. – Ответ на такой вопрос может быть только один, и тебе потом придется гадать, правда это или ложь. Ты прекрасно знаешь, что я предпочитаю оставаться на вторых ролях и руководить из-за кулис, по принципу: моя идея – ваше исполнение. И, соответственно, ваш же ответ в случае, если идея окажется не совсем удачной.

– Спасибо, успокоил, – иронически поблагодарил Пермяков.

– Чтобы ты окончательно успокоился, задам встречный вопрос, – приподняв уголки рта в подобии улыбки, сказал Буров. – Тебе не приходило в голову, что оттуда, из-за кулис, я могу управлять не только своим горячо любимым шефом, но и тобой?

– Ты знаешь, приходило, – с такой же, как у собеседника, иезуитской улыбочкой ответил Андрей Родионович. – Более того, я неоднократно получал этому прямые подтверждения. Но меня это не особенно беспокоит. Так уж устроен мир, что любого короля делает свита. Или возьми простейший пример: собака. Человек приобретает щенка, выхаживает его, кормит, воспитывает и дрессирует. Пес преданно смотрит хозяину в глаза, виляет хвостом, выполняет команды и, бывает, приносит тапочки – изрядно пожеванные и обслюнявленные, но приносит. И редкий хозяин в какой-то момент своей жизни не задается вопросом: а кто, собственно, кому служит – собака ему или он собаке? Выполнять команды среднестатистическому городскому псу приходится нечасто, тапочки он приносит раз, от силы два раза в день, а все остальное время валяется на хозяйской кровати и ждет, когда его накормят до отвала и поведут гулять в парк. А человек горбатится пять дней в неделю, чтобы прокормить этого дармоеда, а перед уходом на работу и по возвращении с нее вынужден вести его на прогулку – независимо от своего желания, в любую погоду…

– Всегда восхищался твоим умением мгновенно отыгрывать очки, – сказал Иван Сергеевич. – С кем меня еще не сравнивали, так это с собакой.

– Так уж и не сравнивали, – посмеиваясь, усомнился Пермяков, – при твоей-то работе! Это же у наших горцев любимое ругательство: умри, неверная собака!

– Ну, эти не в счет, – с улыбкой, на этот раз вполне искренней и дружелюбной, ответил Буров. – Эти у меня, как правило, сами подыхали раньше, чем успевали помянуть неверного пса. Ну вот взгляни. По-моему, помещение вполне подходящее.

Они стояли на пороге небольшого банкетного зала. Помещение было прямоугольное, сильно вытянутое в длину, с двумя рядами колонн вдоль продольных стен. Стены были глухие, с вмонтированными в промежутки между колоннами фальшивыми окнами. Буров щелкнул выключателем, и за матовыми стеклами вспыхнул мягкий ровный свет. Протянувшийся почти от самой двери до дальней стены зала стол был пустым и голым, напоминая о том, что до вечернего наплыва посетителей еще далеко. Время для встречи было выбрано с умом: персонал заведения отсыпался после трудовой ночи, а утренняя обслуга уже ушла, предварительно вылизав до блеска посуду, полы и вообще все, что нуждалось в вылизывании.

– Недурно, – одобрительно повторил Пермяков. – Дверь придется перенести, чтобы был отдельный вход, а в остальном все просто превосходно. Здесь мы и будем встречаться, когда придет время. Разговаривать-то тут можно, товарищ Филер?

– Обижаешь, начальник, – сказал Иван Сергеевич. – Все десять раз проверено и перепроверено. Можешь говорить совершенно спокойно – никто, кроме меня, тебя не услышит. А мне, если честно, просто невтерпеж узнать, что это за информация, которой ты хотел со мной поделиться. Если ты получил ее от Мента, могу побиться об заклад, что она мне давно известна.

– Поспорим? – предложил Политик.

– На три щелбана, – с готовностью принял вызов Филер и протянул для пожатия руку.

* * *

Василий Иванович Саблин отзывался на не блистающую оригинальностью кличку «Чапай», сколько себя помнил, а помнил он себя давненько – без малого шестьдесят годков. Иногда его называли Чапаевым или даже товарищем Чапаевым, что не раз приводило к забавным казусам, особенно с молоденькими подчиненными, которые, наслушавшись разговоров старших коллег, случалось, так к нему и обращались: «Товарищ Чапаев, разрешите вопрос?»

В пору своего расцвета Чапай служил особистом в войсковой части, номер которой никому не интересен, незадолго до ухода на заслуженный отдых был переведен в столичный военный округ и, демобилизовавшись в чине подполковника, осел в свой московской квартире. Ни жены, ни детей Чапай не имел, пенсию получал вполне себе приличную, за большими деньгами не гнался и жил тихо и скромно, временами, когда приходила такая охота, подрабатывая ночным сторожем то на какой-нибудь стройке, то на расположенной недалеко от дома платной автомобильной стоянке.

Когда позволяла погода, Чапай проводил львиную долю своего свободного времени во дворе, где в компании других пенсионеров и прочей праздношатающейся публики мужского пола развлекался настольными играми – шашками, шахматами, а чаще всего демократичным домино. Забивая козла, Василий Иванович попутно мотал на ус разговоры партнеров по игре – не затем, чтобы кому-то их пересказать, а просто по старой армейской привычке. Ему нравилось знать, чем дышат окружающие, и за годы, проведенные на пенсии, он досконально изучил подноготную всех, от мала до велика, жильцов своего пятиэтажного дома.

Лет пять назад у него появился еще один побочный заработок. О заработке этом не подозревали ни его партнеры по домино и шашкам, ни даже участковый Сидоркин, который частенько консультировался с всезнающим Чапаем по различным вопросам – кто, с кем, сколько приняли, в котором часу разошлись, и не было ли после этого во дворе какого-нибудь подозрительного шума.

Тогда, почти ровно пять лет назад, по дороге из магазина с Василием Ивановичем заговорил какой-то представительный гражданин приблизительно одного с ним возраста – вежливо обратился по имени-отчеству, назвался сам и спросил, не хочет ли Чапай немного поработать по основной специальности. Стелил он мягко, но Чапай не зря оттрубил в особом отделе полных двадцать лет, и предъявить документики вежливому гражданину все же пришлось. Сделал он это с готовностью, охотно согласившись, что порядок должен соблюдаться во всем. Показанное им Василию Ивановичу удостоверение было выдано на имя генерала ФСБ Потапчука. Звали генерала Федором Филипповичем; именно так он и представился, и такая генеральская откровенность в сочетании с его информированностью о профессии и месте службы собеседника, а также тем обстоятельством, что удостоверение у него было самое настоящее и даже не просроченное, сразу расположила к нему недоверчивого Чапая.

Так Чапай вернулся в органы – с пакетом, где лежали две бутылки кефира и нарезной батон, в одной руке, и тросточкой, которой обзавелся на случай внезапного обострения артрита, в другой. Ни формы, ни служебных документов, ни, тем паче, оружия вежливый Федор Филиппович ему не выдал. Каких-то особенных полномочий Василий Иванович тоже не получил, да он во всем этом и не нуждался. На пенсии оказалось до чертиков скучно, и было приятно сознавать, что о нем не забыли, вспомнили и сочли возможным доверить какое-никакое дело – причем, судя по тому, что вербовать его явился не зеленый лейтенантишка, а целый генерал, дело весьма ответственное, невзирая на кажущуюся его простоту.

Впрочем, по поводу простоты отставной особист нисколечко не заблуждался. Автомат Калашникова образца тысяча девятьсот сорок седьмого года тоже устроен сравнительно просто, а с того самого года и по сегодняшний день был и остается самым продаваемым и распространенным в мире оружием. Что уж говорить о работе компетентных органов! В этой работе никакой простоты, кроме кажущейся, не бывает – это Василий Иванович усвоил, как таблицу умножения.

Работа его заключалась в следующем. Время от времени ему на мобильный поступал звонок. Звонили всякий раз с нового номера, и главной обязанностью Василия Ивановича было этот звоночек не пропустить. Голос в трубке тоже менялся от раза к разу – иногда он был женский, иногда мужской. Со временем Чапай преисполнился уверенности, что звонит ему один и тот же человек, голос которого изменяется с помощью одного из новомодных электронных устройств, в которых отставший от движущегося семимильными шагами прогресса Василий Иванович абсолютно не разбирался, да и о самом их существовании знал только из детективных сериалов.

Звонивший просил пригласить к телефону какого-нибудь Ивана Ивановича или Самуила Яковлевича, а затем, обнаружив, что ошибся номером, извинялся и клал трубку. Иногда извинений не было; время от времени у Василия Ивановича спрашивали, когда же явится вызванный три дня назад водопроводчик, или просили прислать на дом такси. Все эти якобы ошибочные звонки всегда означали одно и то же, а именно, что надо одеваться, брать в руку тросточку и отправляться на бульвар.

Там, на бульваре, где распивающая пиво и слабоалкогольные энергетические напитки молодежь мирно соседствовала с вездесущими доминошниками и шахматистами пенсионного возраста, его уже дожидался Федор Филиппович. Не здороваясь и вообще не подавая вида, что знаком с ним, Чапай присаживался на его скамейку, доставал из полиэтиленового пакета большой почтовый конверт со специально припасенными хлебными крошками и принимался кормить голубей, которых, откровенно говоря, горячо и искренне недолюбливал. Рядом с Федором Филипповичем на скамейке всегда лежал точно такой же желтый конверт; разбросав крошки, Чапай клал свой конверт подле генеральского, любовался голубями еще минуту или две, а затем прятал в полиэтиленовый пакет конверт Федора Филипповича, вставал, и, не прощаясь, уходил. Рядом с генералом на садовой скамье оставался лежать пустой конверт из-под хлебных крошек, о дальнейшей судьбе которого Василий Иванович мог только гадать.

Придя домой, он вынимал из большого желтого конверта другой, поменьше, и откладывал его в сторонку. Достав из секретера презентованную генералом шариковую ручку, включал вмонтированный в ее нерабочий конец ультрафиолетовый светодиод и направлял фиолетовый лучик на пустой конверт. В ультрафиолетовом свете на лицевой стороне конверта становилась видна надпись: адрес, по которому надлежало доставить меньший конверт, и имя человека, которому будут «по ошибке» звонить в следующий раз.

В ожидании этого следующего раза Чапай убирал пустой конверт в ящик кухонного стола, чтобы, когда придет время, накрошить туда хлеба, а второй, ради которого и производились все эти конспиративные манипуляции, клал во внутренний карман спортивной курточки, застегивал карман на пуговку и отправлялся по указанному адресу.

Что было в этих конвертах, он не знал, но догадывался. Увесистый, довольно толстый, податливо сгибающийся пополам предмет прямоугольных очертаний, судя по его размерам и тактильным ощущениям, не мог быть ничем, кроме пачки денег. Толщина пачки намекала на внушительность суммы, если только купюры были не пятирублевые. Впрочем, вряд ли это вообще были рубли: не надо забывать, кто передавал Василию Ивановичу эти конверты, а генералы спецслужб на рублевую мелочевку не размениваются.

Еще в конверте временами прощупывался лист плотной бумаги, здорово смахивающий на фотографию. Конверты тоже были плотные, и разглядывать их на просвет не имело смысла: только зрение зря испортишь.

Даже человек, никогда на пушечный выстрел не подходивший к органам, сообразил бы, что это за конверты, а также кому и с какой целью они передаются. Отставной сотрудник особого отдела, почетный ветеран давно прекратившего свое существование Комитета государственной безопасности СССР Саблин сообразил все это с первого раза, но никакого шока от своей догадки не испытал: он был не ушедший на покой терапевт или какой-то другой законопослушный шпак и знал – правда, только теоретически, но зато наверняка, – что заказные убийства были, есть и еще долго будут одним из обыкновенных, будничных методов работы спецслужб всего мира.

В выборе способа передачи конверта адресату генерал предоставил Василию Ивановичу относительную свободу. Условие было одно: передача должна происходить незаметно для окружающих. Остальное, как правило, зависело от места встречи и сопутствующих оной обстоятельств. Однажды, к примеру, Чапай подошел к адресату со спины в переполненном вагоне метро, как в щель почтового ящика, опустил конверт в расстегнутую спортивную сумку, что висела у него на плече, и полез сквозь толпу к выходу.

Эти приключения происходили с периодичностью от трех недель до нескольких месяцев. Случалось, что Василия Ивановича не беспокоили по году и даже больше, но рано или поздно его старенький «Сименс» снова принимал ошибочный вызов, и Чапай отправлялся в очередное путешествие. Не кривя душой, назвать эту работу опасной было затруднительно; единственное, что по-настоящему в ней напрягало, это постоянное сознание того, с кем и зачем встречаешься. Впрочем, это маленькое неудобство с лихвой искупалось солидной прибавкой к пенсии, которую Василию Ивановичу аккуратно переводили на его банковский счет ежемесячно, независимо от того, работал он в этом месяце курьером или безвылазно, не считая коротких отлучек в ближайший гастроном, забивал во дворе с мужиками многострадального козла.

Места передачи конвертов постоянно менялись, а вот адресат всегда был один и тот же – высокий, спортивного сложения мужчина в неизменных темных очках, уже переваливший сорокалетний рубеж. Чтобы в очередной раз повидаться с ним, Саблин отсылал на оставленный генералом телефонный номер текстовое сообщение с адресом и временем встречи, и отправлялся в дорогу – бывало, что на соседнюю улицу, а случалось, что и в соседний город. Адресат всегда приходил с небольшим опозданием – видимо, проверял, не привел ли Василий Иванович за собой хвост, – а уходил последним, явно предварительно убедившись, что связной не пытается следовать за ним по пятам или каким-то иным способом выведать, куда он направляется. Самолюбия Чапая такая недоверчивость никоим образом не задевала. Она представлялась ему естественной, оправданной, но, увы, напрасной: опасаться брюнету в темных очках следовало не его, а своих коллег. Всякий раз, возвращаясь домой после очередного рандеву с этим типом, Саблин гадал, сколько еще таких встреч ему предстоит – одна, две, десяток? А может, это был последний раз? Киллеры долго не живут; даже самые ловкие и везучие из них рано или поздно получают гонорар не звонкой монетой, а тусклым свинцом, и этот – не исключение. Он и так протянул нереально долго; квалификация у него, несомненно, высочайшая, но однажды придет и его черед накрыться дерновым одеялом.

Каждый раз, когда пауза между двумя встречами затягивалась, Саблин начинал подозревать, что его адресат, наконец, получил свою пулю. Подозрения эти крепли день ото дня, и все острее вставал вопрос: ну, и что дальше? Покажет ему генерал нового адресата, или это конец, и придется отвыкать от ежемесячной прибавки к пенсии? Успокаивало лишь то, что деньги продолжали исправно поступать на счет, и, подумав, Василий Иванович пришел к выводу, что это нормально. Денег спецслужбы отродясь не считали и могут десятилетиями платить человеку, которого когда-то завербовали, и к услугам которого не прибегали ни разу и вряд ли когда-нибудь прибегнут. Платить просто так, на всякий случай – авось, еще пригодится. Или потому, что нечаянно забыли об его существовании, а тот, кто назначил ему жалованье, давно ушел на пенсию или помер.

В день, о котором пойдет речь, Василий Иванович утешал себя примерно такими мыслями. Со времени последнего свидания с киллером в темных очках прошло уже полных четырнадцать месяцев; продолжительность паузы приближалась к зарегистрированному рекорду, который составлял полтора года, и Чапай мало-помалу начал беспокоиться. Не то чтобы он скучал по душегубу в темных стеклах или сильно боялся лишиться ежемесячных выплат – на жизнь ему хватало и без них, а банковский счет с собой в могилу не заберешь. Что его по-настоящему беспокоило, так это перспектива снова остаться не у дел, без сознания собственной значимости и важности доверенной ему работы.

Утешался он, сидя в туалете, со свежей газетой на коленях и с очками на носу. В это самое время из кармана его спущенных до щиколоток тренировочных штанов послышалось гнусавое кваканье, отдаленно напоминающее музыку. Этот звук издавал мобильник, который Саблин по уже укоренившейся привычке постоянно держал при себе. Чертыхнувшись, Василий Иванович сунул газету под держатель для туалетной бумаги, выкопал телефон из складок ткани и посмотрел на дисплей. Входящий номер был ему незнаком, и Чапай понял, что его молитвы услышаны: он снова понадобился товарищу генералу.

– Веру Анатольевну позовите, – забыв поздороваться, приказным тоном произнес в трубке грубый мужской голос.

– Ошиблись номером, – помедлив, ответил Василий Иванович.

Заминка с ответом объяснялась просто. Не имеющий прямого отношения к чтению прессы процесс, ради которого Чапай уединился в небезызвестном помещении, был в разгаре, и добежать до кухни, где в верхнем ящике тумбы лежал конверт со сделанной видимыми только в ультрафиолетовом свете чернилами надписью, Саблин не мог. Со дня, когда он первый и последний раз прочел эту надпись, прошло больше года, и теперь Чапай, хоть убей, не мог вспомнить, какое там было имя.

– Виноват, – сказал обладатель грубого голоса и дал отбой. Судя по тону, виноватым он считал кого угодно, но только не себя.

Быстренько закончив свои дела и приведя в порядок гардероб, Чапай покинул туалет, вымыл в ванной руки – естественно, с мылом, – и проследовал на кухню. Желтый почтовый конверт на дне ящика скрывался под слоем мятых целлофановых пакетов, надорванных упаковок с приправами, разрозненных чайных пакетиков и разнокалиберных, в разное время выпавших из разных упаковок, макаронин. Сдув с конверта крошки растертого в прах лаврового листа и невесомую красновато-коричневую пыль, от которой даже на расстоянии разило молотым перцем, Василий Иванович отнес его в гостиную и достал из секретера заветную генеральскую ручку.

Тут его постигла новая неудача: ультрафиолетовый фонарик не включался. Запасные батарейки входили в комплект, но запасными они перестали быть уже очень давно – там, в корпусе ручки, стояли именно они, и им со всей очевидностью пришел конец. Установить, был ли только что завершившийся разговор обменом кодовыми фразами, или кто-то и впрямь ошибся номером, таким образом, не представлялось возможным. Саблин решил, что это не беда: до шахматно-доминошного бульвара, где он обычно встречался с генералом, было рукой подать – по крайности, ближе, чем до магазина, где продавались батарейки. А там одно из двух: Федор Филиппович либо придет, либо нет. Если не придет, нипочем не узнает, какой прокол только что допустил его внештатный сотрудник. И если придет, не узнает тоже: подполковник в отставке Саблин не такой дурак, чтобы стучать на самого себя.

Он вернулся вместе с конвертом на кухню и торопливо искрошил в него завалявшуюся в хлебнице с позавчерашнего дня горбушку своего любимого нарезного батона. Хлеба в доме не осталось совсем; строго-настрого наказав себе не забыть на обратном пути заскочить в магазин, и не только в гастроном, но и за батарейками, Чапай почти бегом отправился переодеваться.