Текст книги "Арабески ботаники. Книга 1"

Автор книги: Андрей Куприянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Эта книга посвящена основоположникам ботаники, которая в России зародилась в начале XVIII столетия. Со времени создания Петром I Петербургской Академии наук стали организовываться экспедиции с целью изучения природных условий дальних районов России, главным образом Сибири и Дальнего Востока. Одной из основных задач этих экспедиций было изыскание растений, представляющих интерес для интродукции. Выбранные растения живыми или их семена отсылались в ботанические сады России. Участниками первых экспедиций были такие выдающиеся ботаники как И.–Г. Гмелин, Г.–В. Стеллер, С.П. Крашенинников и некоторые другие. Они проявляли интерес не только к декоративным растениям, но и всему разнообразию растений, описывали их и зарисовывали.

Что же мы знаем о первых исследователях растительного мира России, которые заложили основы ботаники, преодолевая часто многочисленные трудности, нередко связанные с опасностью для жизни, и которые заслуживают глубокой благодарности последующих поколений ботаников?

Настоящая книга впервые знакомит читателей с первопроходцами в изучении растительного мира России, детально описаны их путешествия, результаты их деятельности.

«Арабески ботаники»основаны на достоверном фактическом материале, но не ограничивается сухим перечислением фактов. Автором обстоятельно проанализированы закономерные связи в деятельности многочисленных исследователей, что наглядно характеризует первый этап развития ботаники в нашей стране.

Книга представляет большой интерес как для ботаников, так и для всех интересующихся историей развития естественных наук в России.

Заслуженный деятель науки РФ,

доктор биологических наук, профессор

А.В. Положий

ВВЕДЕНИЕ

Patres botanici vivunt,

opera eornum immortalia sunt.

Отцы ботаники не забыты,

труды их бессмертны

Несколько лет назад мне посчастливилось приобрести замечательную книгу «Цветочный календарь в письмах», принадлежавшую перу мадам де–Шастанэ. Первоначальное издание датировалось 1802 годом. Мой экземпляр был уже, возможно, десятым переизданием этой замечательной книги в 1899 году в Санкт–Петербурге. Меня поразили слова редактора этой книги. Он писал: «Почти целое столетие отделяет нас от появления „Календаря флоры“ на французском языке, и, конечно, это столетие отразилось на развитии ботаники, но прелестные страницы труда госпожи Шастанэ не пострадали от него, как не изменилось за это же время и чарующее царство флоры». Чудесные описания растений в этой книге завораживают поэтической романтичностью и ботанической точностью. Я попытался сравнить даты создания этого «ботанического» романа в письмах, и оказалось, что он написан всего лишь спустя полвека после великих нововведений, сделанных в ботанике Карлом Линнеем; с того времени, когда ботаника из груды ботанических описаний внешности растений превратилась в строгую науку. И уже тогда мне захотелось написать популярную книгу, но не о растениях, а о тех, кто их изучает, – о ботаниках.

Ботаника – особая наука. Основа её знаний – гербарий. Линней в 1751 году в своей книге «Философия ботаники» писал: «Гербарий превыше любого изображения и необходим любому ботанику». На земном шаре только цветковых растений около 250 тысяч. Название каждого из них обязательно связано с конкретным гербарным листом, который является типом. Случись потерять тип – растение останется без названия.

Чтобы собрать растения, сотни ботаников отправлялись в далёкие и порой опасные путешествия. Их влекла не нажива, не слава, но надежда найти такое растение, которое ещё не известно науке, составить о нем первое описание и дать ему подходящее название. Каждый гербарный лист не только носитель морфологической, экологической, географической информации – на каждом гербарном листе остается память о коллекторе, о монографе, о каждом ботанике, кто счёл необходимым выразить своё отношение к данному экземпляру. В ботанике, как ни в какой науке, очень важна преемственность знаний, которая должна передаваться от учителя к ученику, поскольку абсолютно точных словесных портретов растения не существует. И эта преемственность наблюдается с тех пор, как появились первые ботаники, и существует по сей день.

Сибирь, занимая около 10 млн км ², долго оставалась ботаническим эльдорадо. Только в середине XVIII века, спустя полтора столетия после завоевания Сибири Ермаком, учёные ботаники обнаружили, что рядом находится огромная неизученная территория с неизвестными растениями. Ботаническое изучение Сибири совпало с двумя важнейшими событиями. 24 декабря 1725 года была открыта учрежденная Петром I Петербургская академия наук. Другое событие – деятельное освоение Сибири. Первая и особенно вторая Камчатские экспедиции – одни из самых значимых событий XVIII века. Успех этих предприятий обеспечили первые российские академики Иоганн–Георг Гмелин, Степан Петрович Крашенинников, Георг–Вильгельм Стеллер. Растения, привезённые ими из Сибири, вызывали восхищали европейских ботаников и садоводов.

В известном Комарово, в деревне писателей и учёных под Санкт–Петербургом, я обратил внимание на каменистую горку, которая украшала берег Балтийского моря. На ней красовался бадан, наше обычное сибирское растение, там же, на клумбе, росли сибирские жарки. Сибирь, сама того не замечая, значительно обогатила мировой ассортимент культурных растений, и нам следует всегда помнить имена тех, кто совершил научный подвиг, открывая ботанические сокровища Сибири. В этой книге была сделана попытка отобразить только малую толику ботанических судеб наиболее значимых для ботаники учёных, связанных с Сибирью.

Название для этой книги появилось не совсем случайно. Вообще «арабесками» называют единый причудливый орнамент, который составлен из многочисленных нитей, сливающихся в бесконечный, замысловатый узор. Владимир Даль вкладывает следующее содержание в смысл этого слова: «лепное или писаное украшение, поясом, каймою из ломаных и кривых узорчатых черт, цветов, листьев и животных». Первым это слово в названии книги употребил Николай Васильевич Гоголь. Его «Арабески» вышли в свет в 1835 году и были необычайно популярны. В дальнейшем эта форма широко использовалась в русской литературе XIX века. Наконец, широко известны «Арабески истории», в которой отображён исторический мир увлечений Льва Гумилева путём соединения разнородных материалов, пронизанных идеей исторического развития народов Востока. Ему же принадлежит стихотворный образ, навеянный думами о причинах многочисленных исторических событий: «Нас всех прядёт судьбы веретено в один узор…».Исходя из этого, мной была сделана попытка соединить ниточки судеб великих ботаников в единый непрекращающийся узор. Отдельные части книги были названы не главами, а кругами, обозначая законченность и цельность бесконечно развивающейся ботаники.

Эта книга рассчитана на тех, кто хочет знать историю ботанических путешествий и открытий в Сибири, кто увлекается великой и вечной наукой – ботаникой.

Написание книги было связано с работой в краеведческих музеях Барнаула и Красноярска. Я бесконечно благодарен музейным сотрудникам за бескорыстную помощь материалами, книгами, фотографиями, хранящимися в фондах музеев.

КРУГ ПЕРВЫЙ. ГМЕЛИН, ЛИННЕЙ, ЛОМОНОСОВ

– Сегодня у нас знаменательный день – мы отмечаем два события, – старый Иоганн поправил профессорскую шапочку, которой он чрезвычайно гордился, – день рождения сына нашего Иоганна и день окончания им университета.

Никогда ещё не было такого события в древнем Тюбенгене, чтобы из стен почитаемого во всей Европе университета вышел столь молодой человек. В 1725 году ему исполнилось всего 16 лет. Большинство его товарищей по студенческой скамье давно уже обзавелись не только бородами, но и многочисленными подружками, а у молодого Иоганна только-только пробивались усы, и он стыдливо краснел, когда лукавые служанки бросали на него откровенные взгляды. Старый Иоганн–Георг очень гордился сыном. Сам он был первым в династии, ставшим профессором химии, а уж Иоганн точно станет великим учёным. И для этого были все основания. Великолепная память позволяла Иоганну запоминать всё, что говорили его учителя.

Этому способствовало и то, что физику ему преподавал Георг–Бернхард Бюльфингер (1693–1750), отличавшийся великолепной риторикой и непогрешимой логикой. По воспоминаниям профессора Клюпфеля, он был одним из замечательнейших последователей великого Лейбница. Преподавание его было блестящим. Его лекции благодаря простоте изложения и природному дару видеть в каждом предмете практическую сторону встречали огромный отклик слушателей.

Другой его учитель – ботаник и физиолог Иоганн–Георг Дювернуа (1691–1789) – отличался ясным и твердым взглядом на единство природы, что не очень нравилось богословам и не способствовало его карьере. Но студиозы получали полное представление о строении живого организма, будь то растение или животное. К сожалению, учителя Иоганна Гмелина не присутствовали на торжественном семейном обеде по случаю окончания университета. Дювернуа и Бюльфингер по протекции графа Головина были приглашены в только что народившуюся Петербургскую Академию наук и стали одними из первых русских академиков.

Впрочем, семейное торжество омрачалось ещё и тем, что места в родном университете для Иоганна не было. Германия едва-едва восстанавливалась после многочисленных и разорительных войн. По совету Бюльфингера ещё совсем молодой Иоганн Гмелин летом 1727 года должен был отправиться в далёкую Россию.

По какой-то небесной случайности именно летом 1727 в глухом уголке северной Швеции ректор гимназии Крон писал характеристику на выпускника своего заведения Карла Линнея (1707—1778). Он был явно недоволен своим учеником: «Юношество в школах можно уподобить молодым деревьям в питомниках. Изредка случается, что дикая природа дерева, несмотря ни на какие заботы, не поддаётся культуре. Но пересаженное на другую почву, дерево облагораживается и приносит плоды. Только с этой надеждой юноша отпускается в университет, где он, может быть, попадёт в климат, благоприятный для его развития».

Недоросль явно не был похож на своих сверстников. Ему не давалась латынь, а без неё невозможен путь в науку. И всё же после окончания гимназии, в 20-летнем возрасте, Линней поступает в университет в небольшом городке Лунд.

В том же году старший Гмелин пишет письмо президенту Петербургской Академии наук Лаврентию Лаврентьевичу Блюментросту (1692–1755), а в качестве подарка вместе с письмом посылает для Кунсткамеры различные окаменелости. « Сюда, в Петербург, отправляются два молодых человека, из которых один мой сын, а другой – Христиан Готлиб Швентер, родом из Дитфурта в Паппенгейме. Я покорнейше рекомендую их обоих Вашему Превосходительству. Что касается до первого, то я также почтительно приношу Вам благодарность за показанную Вами, по рекомендации господина Бюльфингера, благосклонность к нему и желаю, чтоб Ваше Превосходительство нашло его достойным...»

С этим письмом и кучей окаменелостей для Академии 30 августа 1727 года Гмелин младший прибыл в Санкт–Петербург. Он приехал за свой счёт, не просил жалованья. Его намерением было служить определяющимся, пока не откроется какая-нибудь вакансия, к чему он мог бы себя употребить. Пока решался вопрос об его утверждении профессором, он получал на расходы по 10 рублей в месяц.

Год этот был знаменателен для Петербургской Академии и другими событиями. За два месяца до Гмелина в Санкт–Петербург по рекомендации Даниила Бернулли, которому самому было 25 лет, прибыл 19-летний Леонард Эйлер (1707–1783). В том же году в Академию прибыл недоучившийся студент Герард–Фридрих Миллер (1705–1783), которому исполнилось 22 года. Впоследствии он станет старшим товарищем Гмелину в многотрудном путешествии по Сибири. Ещё до приезда Гмелина, по предложению президента Академии Блюментроста, 27 июля Эйлер, Гмелин, Крафт и Миллер были рекомендованы на профессорские должности. Случай беспрецедентный для науки всех времен. Старшему Крафту исполнилось 26 лет.

Иоганн–Георг Гмелин (1709–1755)

Три года Гмелин посвятил Кунсткамере и кабинету натуральной истории. В них уже был накоплен огромный фактический материал, который по указу Петра I поступал туда со всего света. Работа была кропотливой и долгой. Гмелин составил каталог минералов, а затем вместе с академиком Амманом приступил к составлению каталога древних окаменелостей, но не окончил: каталог завершил в 1741 году Михайло Ломоносов (1711—1765).

Гмелин приехал в Россию не в лучшие времена. Россия Петра кончилась 28 января 1725 года смертью Императора. Ещё некоторое время сила инерции, память его соратников и воля вдовы Императора Екатерины I совершали необходимые действия, направленные на собирательство и строительство государства Российского. Но 6 мая 1727 года не стало и Екатерины. Наступила черная полоса царствования Анны Иоанновны.

Петровское детище – Академия – стало ненужным инструментом общества, однако ещё жила, поскольку академики не вмешивались в политику, а их постоянные споры между собой, переходящие нередко в потасовки, веселили властных вельмож. Сумма в 20 тысяч рублей не очень уж обременяла бюджет. Ну и, кроме всего прочего, приглашали не чопорных англичан, не суетливых итальянцев, а всё ж своих, с точки зрения Бирона, – немцев.

Академия, не имея прямого указа, запрещавшего её деятельность, существовала волею Петра. Исполняя его волю, капитан Витус Беринг вместе с лейтенантами Алексеем Чириковым и Мартыном Шпанбергом, в феврале 1725 отправились в 1-ю Камчатскую экспедицию. В краткой инструкции, написанной лично Берингу Петром I, сказано: « 1. Надлежит на Камчатке или в другом там месте сделать один или два бота с палубами. 2. На оных ботах возле земли, которая идет на Норд и по чаянию (понеже оной конца не знают) кажется, что та земля часть Америки. 3. И для того искать, где оная сошлась с Америкой: и чтоб доехать до какого города Европейских владений или ежели увидят какой корабль европейский, проведать у него, как оной кюйст называют и взять на письме и самим побывать на берегу и подлинную ведомость и, поставя на карту, приезжать сюды». Беринг путешествовал до 1730 года, но благодаря его письмам в Академию, сведения об огромной территории Сибири и Камчатки доходили до Академии и активно обсуждались. Одно это воодушевляло многих исследователей и помогало переносить тяжести жизни в России. Академик Жозеф–Николай Делиль (1688–1768) 9 января 1729 года писал Блюментросту о необходимости дальнейшего изучения восточных районов России и о значении первого путешествия Витуса Беринга.

В январе 1732 года Гмелина избирают членом Петербургской Академии в звании профессора химии и натуральной истории.

К этому времени К. Линней прочитал свою первую лекцию в Упсальском университете. На его лекции, по свидетельству самого Линнея, собиралось до 400 студентов, тогда как на лекции настоящего профессора – не более 80. В честь своего первого наставника по ботанике Рудбека он назвал растение Rudbeckia.В послании учителю он писал: « Она должна сделать имя твоё бессмертным и гласить о нём перед царями и князьями, перед ботанистами и врачами» [1]1
  Только у ботаников есть право увековечивать своих великих представителей в названиях растений.


[Закрыть]. По совету Рудбека в начале 1732 года Линней обратился к Упсальскому научному обществу с проектом путешествия в Лапландию. Согласно проекту, он должен был одолеть 1500 миль, а затраты должны составить всего 400 талеров. 12 мая 1732 года он отправился из Лунда в беспрецедентное одиночное путешествие. По словам самого Линнея, из всей одежды у него были короткий кафтан с воротником из тюленьей кожи, кожаные штаны, парик с косичкой, прочная зеленая шапка и высокие сапоги; из оборудования – мешок из дублёной кожи, на одной стороне которого была связка книг, на другой – одна рубашка, две пары манжет, два ночных колпака, чернильница, ящичек для перьев, микроскоп, пачка бумаги для закладки гербария, сетка от комаров; из оружия – кинжал, охотничье ружьё и трость, на которой были вырезаны меры длины. Путешествие было очень трудным, но тем не менее 10 сентября Линней вернулся в Упсаллу победителем. Он в одиночку совершил это путешествие. Ни обоза, ни тысяч гербарных листов, ни художников, ни конвоя. Всё – в дневниках и в голове. Он тщательно вёл свои наблюдения и делал описания неизвестных растений, страдая от холода и недоедания.

Карл Линей (1707—1778) в возрасте 30 лет в лапландском платье (рисунок с репродукции портрета Гофмана, 1737 г.)

А в России в июне 1732 года Академия получает Указ «Ея императорского величества самодержицы», в котором предписывалось Академии послать с капитан–командором Берингом профессора и двух студентов для научных изысканий. Академия рассмотрела Указ Императрицы и быстро подготовили ответ. В пункте 6 записано: « ...профессоры к сему потребны суть: Иван Георгий Гмелин, химии и истории натуральная профессор и Делиль де ля Кройер Людовик, астрономии профессор. Сих весьма способных быти и сему делу признаваем и не сумнимся, что исполнять по учинённому по их совету, ежели прочие кондиции, особливо до их персон надлежащие, такие с ними поставлены будут, которые бы бедства, труды и трудности, толикого пути». Начался тяжёлый период подготовки к экспедиции. И в этот момент здесь происходит несколько непонятных вещей. Вместо Гмелина в дальнейшей переписке Академии и Сената участвует Миллер. Сам Миллер пишет об этом представлялось для меня ни какой возможности. Обер–секретарь Кирилов, которому Беринг передал о том, желал, чтоб я предложил себя в Академии вместо Гмелина. Там не встретилось этому никакого препятствия. 26 февраля 1733 года дело было письмено представлено сенату, а 23 марта оттуда получено было разрешение. Я был этому рад, потому что таким образом избавлялся от неурядицы в Академии и, удалённый от ненависти и вражды, мог наслаждаться покоем, завися только от самого себя».

Гмелин на это время тактично заболел. Должно быть, и его затрагивали «неурядицы», вызванные подлой политикой И.–Д. Шумахера (1690–1761), секретаря Академии. А возможно, друзьям хотелось попутешествовать вместе, поскольку в дальнейшем никаких трений между ними не случилось. Довольно лукавое признание об этом мы можем найти у Миллера, который в дневнике писал, что Гмелин вылечился, потребляя в большом количестве старое доброе рейнское вино…

По указу Сената за академиками сохранялись место и жалование, дополнительно выдавались «командировочные». Их частью получали из Канцелярии, а частью из Сибирской губернии. Для каждого академика полагался портной, столяр, рисовальщик, чучельщик. Так и вышло, что вместо одного профессора, как того требовал своенравный Беринг, образовалась Великая северная экспедиция, ставшая едва ли не главной экспедицией XVIII века.

8 августа 1733 года научный отряд в составе академиков И.–Г. Гмелина, Г.–Ф. Миллера, Л. де ля Кройера, шести студентов, в числе которых был будущий академик Степан Крашенинников, двух художников, двух охотников, двух минералогов и двенадцати солдат, выехал из Петербурга в неизвестную Сибирь. 3 марта следующего года не спеша они прибыли в Тобольск. Именно здесь были ими собраны первые новые растения и обнаружены не описанные наукой животные.

19 мая 1734 года академики направились вверх по Иртышу, 27 мая они были в Ишиме, 27 июня достигли Омска, затем далее вверх по Иртышу, повторяя путь Ермака. Равнины Западной Сибири с безбрежными ковыльными степями сменились сначала небольшими увалами, а потом и горами. Достигнув станицы Усть–Каменогорской, академики отправились на Колыванские заводы. Затем – прямиком через невысокие горы – в Кузнецк, куда прибыли 17 сентября. Для молодых людей (Гмелину было в то время 24, а Миллеру 29 лет) дорога была в радость. Миллер в своём дневнике так описывает этот отрезок пути: « Путешествие по р. Иртышу и после оного перед прочего в Сибири ездою самое приятнейшее было. В то время ещё в первом жару, ибо неспокойствия, недостачи и опастности утрудить нас ещё не могли. Мы заехали в такие страны, которые с натуры своими преимуществами многие другие весьма превосходят, и для нас почти всё, что мы видели новое было. Мы подлино зашли в наполненный цветами ветроград, где по большей части растут незнаемые травы; в зверинец, где мы самых редких азиатских зверей в великом множестве перед собою видели; в кабинет древних языческих кладбищ и там хранящихся разных достопамятных монументов. Словом, мы находились в такой стране, где прежде нас никто не бывал, который бы об этих местах известие сообщить мог. А сей повод к произведению новых испытаний и изобретений в науке служил нам неинако как с крайней приятностью».

Таким образом, можно судить, что первый год путешествия не принёс разочарования. Ботанические впечатления Гмелина от посещения южной Сибири были так велики и разнообразны, что целое столетие ботаники совершали паломничество по этому маршруту: Омск – Барнаул – Усть–Каменогорск – Колывань. Позднее во «Флоре Сибири» он писал с восхищением: «Места меж Обью и Иртышом лежащая, и от Железинской крепости на восток и север простирающиеся, состоят из пространных степей, которыя от живущих на оных барабинских татар, Барабинскими называются. Сии степи по большей части ровныя, от частых и больше рыбных озёр болотны, однакож во многих местах жирною землею покрыты, на которых хлеб свободно родиться мог, ежелиб живущим там татарам оной нужен был». Интересно, что сто лет спустя, в 1829 году, этот путь преодолел великий Александр Гумбольдт, но впечатления у него от Барабинских степей оказались совсем противоположные.

Гмелину принадлежит, наверно, первое описание местности, где впоследствии будет построен Барнаул. Вот как он сам пишет: «29-го вечером, часа в три, мы снова отправились в путь в сопровождении 20 служивых, приданных нам заводом. Поскольку время года было такое, что можно было ожидать нападения казахских орд, то мы взяли с собой ещё и нашего семипалатинского капрала с 15 солдатами в качестве охраны, но лейтенанта и остальных лошадей, которых мы взяли частью из Усть–Каменогорска и частью из Семипалатинска и Ямышевой, мы отпустили. В тот вечер мы проехали не более 18 верст и остановились у небольшого ручейка.

На следующий день в час пополудни мы доехали до речки Локтёвки. В двух верстах от того места, где мы стояли, эта речка впадает в Чарыш, где расположены четыре деревеньки, принадлежащие Акинфию Никитичу Демидову и основанные им ради работы завода. Когда мы этой ночью ехали, нас застал сильный дождь, а поскольку мы проехали уже 20 вёрст, лошади дальше не пошли. Нам пришлось остановиться в сухой степи, где не было ни корма для лошадей, ни сухих дров, ни другой воды, кроме той, что лилась с неба. 31'го утром мы подъехали к речке Алей. Мы нашли здесь уже готовых лошадей на подмену, которые были собраны в одной из вышеупомянутых демидовских деревень. Мы были счастливы, что не видели никаких признаков Казахской орды, так что мы уже не боялись и отпустили здесь семипалатинского капрала с подчинёнными ему 15 служивыми.

Первого сентября утром в 2 часа мы прибыли к небольшому озеру, проехав всю ночь под сильным дождем с грозой. После обеда в 2 часа доехали до речки Барна аул, у которой расположена небольшая демидовская деревня. Недалеко от Барна аула, от истоков и до устья, местность покрыта сосновым лесом, смешанным с березой, называемым Барнаульский бор. Мы остановились у Барна аула до полуночи, а на следующий день в 9 часов доехали до речки Космала и до деревни того же названия.

За несколько вёрст до неё, там, где мы переправлялись через Космалу и ещё немного дальше, стояли несколько небольших деревень, каждая по несколько домов. От первой начинался сосновый лес с примесью березняка, он тянулся вплоть до деревни, где мы остановились, и ещё дальше на несколько вёрст. Я оговариваю это потому, что мы всё лето почти не видели леса. Пообедав, мы поехали дальше и к пяти часам вечера прибыли на р. Обь. Там мы переправились на большой барке, а на той стороне реки, у самого переезда, мы увидели снова демидовскую деревню, куда нас и отвёл начальник заводов, сопровождавший нас до этого места. Расска зывают, что река Обь и теперь ещё довольно широкая, перед ней составляет около 1000 сажен и глубина её не менее 4 сажен, а весной, когда все реки в этой местности разливаются, можно заезжать с большими судами даже и в деревню, где мы останавливались. Но на протяжении последних десяти лет западный берег, по-видимому, из-за нанесённого песка, стал выше, и река поэтому сузилась. Это одна из самых главных сибирских рек, она имеет свой исток в Монголии. Две реки, из которых она образуется, называются Бия и Катунь. Но реки эти называются Обью не ранее, как с того места, где они сливаются у Бийска или Бикатунской крепости. Начиная оттуда, эта местность населена, на реке много слобод. А сам Бийск – это приграничная крепость против калмыков, которые совершенно разрушили её лет 20 тому назад. Но потом она была восстановлена, и с тех пор нападений не было. Несколько вёрст ниже той деревни, где мы были, расположена слобода, называющаяся Усть–Чумышской, по реке Чумыш, которая там впадает в Обь».

Зима 1734—1735 гг. была суровой, и путешествие значительно усложнилось. 5 января 1735 года в Енисейске Гмелин зафиксировал самую низкую известную в то время науке температуру – 120 градусов ниже нуля по Фаренгейту [2]2
  Минус 120 градусов по Фаренгейту, это примерно -49 градусов по шкале Цельсия. Но она будет изобретена только через 7 лет – прим. редактора оцифровки.


[Закрыть]. Крутое примечание. Очевидно, с его легкой руки Сибирь на три столетия стала страной холода для всей Европы.

  Карта путешествий И.–Г. Гмелина и Г.–Ф. Миллера. 1733—1743 гг.  1 – путь Гмелина и Миллера; 2 – путь Миллера при возвращении

Десять долгих лет продолжалось путешествие Гмелина. Его маршрут можно представить по зимовкам: 1735 – Томск, Селенгинск; 1736 – Иркутск, Верхоленск; 1737 – Якутск; 1738 – Киренск, Иркутск; 1739 – Енисейск; 1740 – Красноярск; 1741 – Томск; 1742 – Тобольск, Туринск. Это беспримерное путешествие было настоящим научным подвигом. Несмотря на то, что часть материала погибла в пожаре в г. Якутске, что Гмелин так и не добрался до океана, собранные материалы были, очевидно, самыми объёмными по количеству и качеству.

Именно на сибирском тракте пересеклись дороги двух великих естествоиспытателей – Гмелина и ещё одного европейского вундеркинда – Стеллера. Они были одногодками, оба родились в 1709 году. Стеллер, пожалуй, был самый талантливый и ботаник, и зоолог, однако драматизм его судьбы заключался в том, что он чуть опоздал, и место во 2-й Камчатской экспедиции было уже занято. Тем не менее, именно Стеллер достиг Тихого океана и сделал там свои великие открытия. Вот только вернуться ему было не суждено: Стеллер безвременно скончался на пути в Москву. Но его история – это уже другая связь, и его судьба ниточкой вплетается в связь времён, не давая ей прерваться. Гмелин возвратится из Сибири в 1743 году будучи уже великим, и как позднее назовёт его Линней, «отцом ботаники».

В 1733 году К. Линней формирует программу всей своей жизни. Е.Г. Бобров приводит выдержку из письма Линнея, в котором он намечает написание книг, определивших развитие ботаники на последующие столетия. Среди них: «Biblioteca Botanica», в которой пересмотрены все ботанические книги; «Philosophia Botanica» – в ней уже тогда были заложены все принципы новой ботаники; «Harmonymia Botanica» – учение о стройности ботанических названий; «Species Plantarum», в которой предполагалось описать все известные растения с использованием бинарной номенклатуры. Всего в перечне 260летнего Линнея было 13 тем, которые он разрабатывал всю свою жизнь.

В 1741 году К. Линней, уже признанный гений, высокоценимый врач и ботаник, первый президент Шведской Академии, возвращается из Стокгольма в Упсалу. После смерти своего учителя Рудбекка, он был избран профессором кафедры ботаники Упсальского университета. Он уже написал свой самый гениальный труд «Система природы» (1735). За предыдущие 10 лет он объехал всю Европу, рекламируя свои идеи. Его мысли о новых принципах систематики обогащены блистательным Германом Бургавом (1668–1738), первым признавший гениальность молодого шведа. В Голландии он ознакомился с огромными коллекциями живых растений, собранных бургомистром Амстердама Клифортом (1685–1760). Во Франции – с гербарием, собранным Турнефором (1656–1708) в Малой Азии и великолепными коллекциями Трианонского ботанического сада Бернара Жусье (1699–1776) в Париже. В Англии он полемизировал с первыми британскими ботаниками Слоаном (1660–1753) и Диллениусом (1687–1747).

После длительного путешествия Гмелин вернулся в Академию, но оказалось, что его место профессора химии и минералогии уже занято. Его преемником стал Михайло Ломоносов. Новый академик не отличался изысканностью манер и, мягко говоря, недолюбливал большинство своих коллег по Академии, особенно немецкого происхождения. Ко времени приезда Гмелина из Великой Сибирской экспедиции яркий талант Ломоносова уже раскрылся и заблистал всеми гранями. За время отсутствия Гмелина он сделал химическую лабораторию, где проводил опыты и занятия. Уже одного этого дела достаточно, чтобы увидеть, что профессором химии он стал и по призванию, и по праву. Между старым и вновь назначенным профессором химии хорошие отношения установились довольно скоро. Гмелин, уступив кафедру химии, мог «отъехать в отечество» со спокойной душою за состояние дел, а Ломоносов ценил Гмелина как специалиста и труженика.

Очевидно, близость отношений с Ломоносовым позволили Гмелину в июле 1747 года обратиться к нему с просьбой о поручительстве, которое состояло в том, что, если он, Гмелин, выехав из России на год, не вернётся к указанному сроку, то Ломоносов вместе с Миллером должны будут выплатить Академии деньги, полученные Гмелином при отъезде в сумме 715 рублей. Дело в том, что ещё с 1744 года Гмелин хлопотал о своём увольнении из Академии наук, объясняя его причины плохим состоянием здоровья, подорванного в Сибирской экспедиции. Хлопоты Гмелина об отставке были безуспешными. 27 января 1747 года истёк срок его контракта, и Гмелин был освобождён от должности профессора химии, ранее уже занятой Ломоносовым. Впрочем, 1 июля того же года Гмелин заключил новый контракт с Академией сроком на пять лет и опять был принят на службу профессором ботаники. В контракте оговаривалось право Гмелина на годичный отпуск, которым он тут же и воспользовался, выехав на время отпуска в свой родной город Тюбинген.

Ломоносов и Миллер в июле 1747 года подписали поручительство за Гмелина, и тот уехал в Германию (на год, как все полагали), взяв с собою материалы, собранные в экспедиции, чтобы продолжить работу над своим фундаментальным трудом «Флора Сибири, или История сибирских растений».