Текст книги "Русская Австралия"

Автор книги: Андрей Кравцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Русское литературное объединение «На пятом материке» было основано Павлом Адриановичем Сухатиным в 1952 г. в Сиднее. Сам поэт, прозаик, литератор и артист, П. А. Сухатин сумел объединить вокруг себя почти все литературные силы «русского Сиднея» и оставался бессменным председателем кружка в течение его 20-летнего существования. Его помощником в этом деле был поэт и прозаик М. Н. Волин. В программе вечеров принимали участие поэты, декламаторы, журналисты, литераторы, писатели и просто любители русской литературы, но больше всего и прежде всего это объединение было «клубом поэтов». Михаил Николаевич Волин (настоящая фамилия Володченко) (1914–1997) – деятельный участник объединения «Молодая Чураевка» в Харбине. Первые стихи он опубликовал в 16 лет, через год их напечатал журнал «Рубеж». Четыре года Волин работал общественным и спортивным корреспондентом харбинской газеты «Заря». В 1949 г. поэт эмигрировал с матерью и братом в Австралию. Волин сотрудничал в австралийских газетах, издал в Англии несколько книг по индийской философии и йоге. Свои стихи и рассказы он публиковал в сборнике «Излучины» (1935), журналах «Грани» (Франкфурт-на-Майне), «Новом журнале» (Нью-Йорк), «Континент» (Мюнхен) и других изданиях. Вместе с инженером Леонидом Даниловичем Стронским он основал в Сиднее в 1953 г. общество «Наука и искусство», также явившееся старейшей русской общественной организацией в Австралии.

Общество просуществовало до 1983 г. Л. Д. Строновский, бессменный председатель этого общества, родился в 1904 г. в Екатеринославе, участвовал в Гражданской войне, получив Георгиевский крест за храбрость, затем жил в Югославии, где с отличием окончил Белградский университет. Приехав в Австралию, Л. Д. Строновский работал по специальности, инженером и одновременно был деятельным членом Русского клуба и комитета Дня русской культуры в Сиднее, а с 1976 по 1980 г. был координатором радиопередач по этническому радио 2ЕА, составляя вместе с супругой русские программы. Но все же главным «детищем» его жизни было общество «Наука и искусство».

В 1963 г. поэтесса из Харбина Ирина Ивановна Резаева основала кружок «Русское творчество». На его встречах регулярно собирались пианисты, певцы, читались стихи и рассказы. В 1973 г., после кончины своего мужа, она закрыла кружок, но через несколько лет любители русской литературы попросили Резаеву вернуться к общественной деятельности. Так в 1979 г. возникло общество им. А. С. Пушкина, которое работало по программе прежнего кружка, но уже с привлечением детей. В 1980 г. И. И. Резаева передала бразды правления Ольге Васильевне Софоновой (урожденной Карелиной) (1907–1992). Она родилась в артистической семье, с 1919 г. жила в Харбине, а с 1931-го – в Шанхае. Софонова работала в агентстве Рейтер, сотрудничала с «Рубежом», занималась переводами с английского и немецкого языков. В Сидней она приехала в 1949 г., занималась литературно-общественной деятельностью, публиковала материалы в русскоязычных изданиях Канады и Франции. Председателем Литературно-исторического общества им. А. С. Пушкина она была более 10 лет. В обществе регулярно проводились встречи, посвященные харбинским поэтам В. Перелешину, Е. Недельской и др., музыкальные вечера. В 1983 г. Софонова стала лауреатом Мельбурнского фестиваля русских поэтов Австралии.

Одним из самых популярных литературных жанров в эмиграции были мемуары. В основном они писались для родных, чтобы оставить потомкам память о тех трагических событиях, свидетелями которых были авторы. По понятным причинам мемуары издавались небольшими тиражами, но ввиду общественной значимости получали широкое распространение. К примеру, воспоминания предпринимателя Михаила Александровича Гинце (1900–1992), который, окончив Коммерческое училище КВЖД (1912), успел в 1918–1922 гг. отучиться еще и на китайском отделении восточного факультета Государственного Дальневосточного университета, рассказывают не только о корнях автора, но и детально описывают жизнь окружения его семьи в Харбине.

Известным библиографом эмигрантской литературы в Китае и Австралии был Константин Михайлович Хотимский (1915–1987). В молодости он жил в Тяньцзине и Шанхае, где работал бухгалтером. Эмигрировав в Австралию в 1939 г., он прошел сложный путь, пока не начал в 1960 г. академическую карьеру. Через 20 лет он вышел в отставку, став почетным профессором и автором многих работ о русской странице в истории Австралии.

Одним из первых русских художников, получивших известность в Австралии и повлиявших на развитие живописи в этой стране, явился Данила Иванович Васильев. Родился он на юге России 29 декабря 1898 г. Его отец, Иван Иванович, был казаком, а мать – уроженкой Украины из семьи иконописцев. В 12 лет Данила был принят в Военную академию в Петербурге. Вскоре после окончания им академии началась Первая мировая война, затем – Гражданская война. Данила оказался в рядах Белой армии генерала Деникина. При общем отступлении на Кавказ в 1920 г. был взят в плен красными. Во время снежной бури бежал, добрался до границы с Персией и дошел до Бухары. Вся его жизнь стала после этого серией авантюр. Из Бухары он перебрался в Тегеран, а затем у Персидского залива устроился на работу в англо-персидскую нефтяную компанию. Изучив английский язык, он через Индию добрался до Бирмы, затем – до Маньчжурии. В 1923 г. оказался в Шанхае, где в скором времени женился на русской. В этом же году он решил ехать в Австралию. Приехав в Дарвин (Северная Территория), он без труда нашел работу переводчиком на строительстве дороги. В свободное время стал рисовать, стараясь передать, жизнь австралийского севера. В 1930 г. уехал в Бразилию по приглашению своего однокашника, казака-художника Димитрия Измаиловича, который к тому времени приобрел там большую известность. Но академическая живопись не особенно прельщала Данилу Ивановича. Решив, что такая живопись вредит ему, уничтожает его силу и воображение, мысли и чувства, он отбросил ее. В дальнейшем это способствовало его развитию как сильного экспрессиониста. Из Бразилии он отправился в путешествие вдоль Амазонки, проходя самые неисследованные места, делая много зарисовок. Его особенно восхищали тропические ландшафты, первое знакомство с которыми у него состоялось еще в Северной Австралии.

В 1934 г. художник добрался через Гвиану в Венесуэлу. Два года ездил по островам Вест-Индии, посетив Ямайку, Тринидад, Мартинику, Барбадос, Пуэрто-Рико, Гаити. Его картины имели колоссальный успех среди туземцев – красочные, яркие наброски в примитивном изображении. Два года такой жизни немного утомили Д. И. Васильева, и он решил вернуться в Европу, чтобы увидеть лучшие галереи мира и узнать, как его самого воспримут публика и критики. Посетив галереи Испании, Лондона и Парижа, рисуя и организуя выставки своих работ, Данила Иванович имел довольно большой успех и мог жить исключительно за счет продажи своих работ, путешествовать и при этом не испытывать финансовых затруднений. Однако в 1936 г. он все же вернулся в Австралию, где открыл свою выставку в Мельбурне. Из-за преобладания модернизма его выставка была не особенно хорошо принята здесь. Через год после приезда он тем не менее получил место учителя рисования в Новой экспериментальной школе Ворандайте, в дальнем пригороде Мельбурна, где проработал около 10 лет, пока школа не закрылась.

Изображая детей, уличные сценки, австралийскую природу, он до самой смерти ежегодно устраивал персональные выставки. С 1936 по 1948 г. Данила Иванович собственными силами строил себе дом из булыжника, старого, использованного строительного материала и строительных отходов, назвав свое сооружение «Камнеградом». Это было своего рода художественным аттракционом и привлекло внимание многих художников и любителей авангарда. Последние три года своей жизни он работал учителем рисования в школах Мельбурна. Скончался Д. И. Васильев от инфаркта 22 марта 1958 г., оставив своим необычным творчеством глубокий след в художественной жизни Австралии и оказав большое влияние на уже известных в то время австралийских художников – С. Нолана, А. Бойда и Персивала.

Другим знаменательным, но столь же незначительно отмеченным в свое время явился приезд в Австралию «отца русского футуризма» Д. Д. Бурлюка. «В Австралии я прежде всего поражен просторами страны и красотой неба… До отъезда я непременно должен нарисовать ваше звездное южное небо», – говорил известный художник во время своего посещения пятого континента. Давид Давидович Бурлюк родился 22 июля 1882 г. на хуторе Семиротовщина Лебединского уезда Харьковской губернии. Его талант проявился с детства, и в 16 лет он поступил в художественную школу в Казани. Впоследствии учился в Одессе, Москве, Париже, Мюнхене. С 1904 г. проводил персональные выставки в двух столицах России. Следуя вкусам того времени – а вернее, сам влияя на них, – Д. Д. Бурлюк создал себе имя как футурист. Его ближайшие друзья и единомышленники того времени – поэты Василий Каменский, Велемир Хлебников, Владимир Маяковский. Вместе они основали в 1910 г. в Москве новое футуристическое движение. Еще до Первой мировой войны, живя в Мюнхене, Д. Д. Бурлюк был одним из основателей группы «Голубой всадник» вместе с Василием Кандинским, Францем Марком и другими художниками-модернистами. После революции и Гражданской войны, в сентябре 1920 г., Д. Д. Бурлюк с женой покинули Россию. Два года они провели на Дальнем Востоке, главным образом в Японии, а в сентябре 1922 г. прибыли в США, где и обосновались в Нью-Йорке. Здесь Бурлюк завоевал любовь и уважение в художественном мире. С 1930 г. в течение десятилетий он сам издавал журнал «Color and Rhyme» («Цвет и рифма»), частью на английском, частью на русском языках, объемом от 4 до 100 страниц, со своими живописными работами, стихами, рецензиями, репродукциями футуристских произведений. «Этот журнал, – писала М. Н. Бурлюк, – является как бы дружеским открытым письмом, предназначенным для любителей современного искусства. Это – строго некоммерческое издание». Он много путешествовал, а в конце 1950-х гг. побывал даже в Советском Союзе и Чехословакии. Его выставки проходили во многих городах Америки, Европы, Японии. Накануне своего 80-летия маститый художник отправился со своей супругой в кругосветное плавание. В феврале 1962 г. они прибыли в Австралию. Тихий океан его заворожил, и на пятый континент он привез уже несколько готовых морских пейзажей. По пути из Сиднея в Брисбен на автомобиле он часто останавливался и делал зарисовки. Во время своего пребывания в Брисбене успел написать множество полотен, так как работал очень быстро. Персональная выставка его работ состояла из 29 полотен (картины маслом, акварели, рисунки) и проходила с 20 по 29 марта 1962 г. в местной галерее. «Да, Австралия – чудесная страна. У нее небо – первого сорта».

^{Одна из австралийских картин Бурлюка}

Несмотря на восторженные отклики критиков искусства и прессы, тем не менее, к своему великому огорчению, Д. Д. Бурлюк не продал ни одного своего полотна в Брисбене. Даже Квинслендская галерея, директор которой открывал его выставку, не удосужилась приобрести хотя бы одну из его картин, даже несмотря на то, что среди них были виды Брисбена. Чтобы поддержать Давида Давидовича и из любви к русскому искусству, консул Соединенных Штатов в Брисбене г-н Лэмб купил за собственные средства одно его произведение. После закрытия выставки в Брисбене Д. Д. и М. Н. Бурлюк отправились в Сидней на несколько дней, all апреля отплыли оттуда в Европу. Там они провели несколько месяцев в Италии, Греции, Франции и Англии, где Д. Д. Бурлюк выполнил несколько заказов. В Нью-Йорк они вернулись только в августе 1962 г. Умер Давид Давидович 15 января 1967 г. в Хэмптон-Бейзе, штат Нью-Йорк. Его тело было кремировано согласно завещанию, и прах развеян родственниками над водами Атлантики с борта парома. Маяковский вспоминал о нем: «Мой действительный учитель, Бурлюк сделал меня поэтом… Выдавал ежедневно 50 копеек. Чтоб писать, не голодая».

Глава 11
Австралия и миграция на рубеже веков

 
Там в Австралии вашей, наверно, жара
и лафа – не опишешь пером,
а в Москве стало хуже, чем было вчера,
правда, лучше, чем в тридцать седьмом.
 

Б. Окуджава. Из Австралии Лева в Москву прилетел…

На фоне общей эмиграции из России конца XIX в., когда в год уезжало по 250 тыс. человек, эмиграция именно в Австралию выглядела незначительной. Так, в 1890-м границу Российской империи в этом направлении пересекли всего около 300 человек. Основной поток эмигрантов устремлялся в США, Канаду, Аргентину, Бразилию. С 80-х гг. XIX в. количество россиян в Австралии постепенно возрастало, и по переписи 1891 г. число их составило 2881 человек (2350 мужчин и 531 женщина). Преимущественно это была так называемая инородческая эмиграция из юго-западных и прибалтийских областей России, состоявшая главным образом из евреев, что было обусловлено национальной политикой царского правительства и еврейскими погромами в Российской империи после событий 1 марта 1881 г.

Взглянем на сухие цифры статистики. Ко времени образования Австралийского Союза в 1901 г. на пятом континенте проживали 3358 выходцев из России (2648 мужчин и 710 женщин), из них в Новом Южном Уэльсе – 1262 человека, в Виктории – 954, в Квинсленде – 454, в Южной Австралии – 251, в Западной Австралии – 400 и на Тасмании – 37 человек. Таким образом, большая часть российских иммигрантов была сосредоточена в юго-восточных штатах Австралии, что связано с географией их выхода и путями проникновения на пятый материк. Как уже отмечалось, первые российские переселенцы добирались сюда через Англию, откуда шли пароходы в Сидней, Мельбурн и другие порты Австралии.

Согласно переписи 1911 г., число уроженцев Российской империи в Австралии составило уже 4456 человек. По донесению из Мельбурна генконсула Российской империи в Австралийской федерации и Новой Зеландии князя А. Абазы (1911–1917), в Австралию в это время ежемесячно приезжали от 90 до 150 чел. из Сибири и Дальнего Востока, 20–30 человек из Европейской части России и примерно столько же из Канады и США. Большинство из вновь прибывших были коренными русскими, преимущественно сибиряками. Тогда основным центром российской иммиграции стали северо-восточный австралийский штат Квинсленд и его столица Брисбен, где в 1912 г. была целая улица, заселенная русскими. Брисбен был первым портом на пятом континенте, куда заходили пароходы из Японии и Китая, а большинство русских, попадавших сюда таким путем, не имели средств, чтобы двинуться дальше в глубь страны. Правительство штата, заинтересованное в увеличении его населения, не стремилось к ужесточению иммиграционного контроля. Следует учесть и тот факт, что обширность территории Квинсленда и малая заселенность делали его привлекательным с точки зрения обзаведения собственным участком земли, о чем мечтал каждый крестьянин.

Установить точную численность русских иммигрантов в Австралии накануне и в годы Первой мировой войны достаточно сложно. В Российской империи не было эмиграционного законодательства и почти полностью отсутствовала статистика эмиграционного движения, а значительная часть эмигрантов покидала страну нелегально. Австралийская же статистика не делила российских эмигрантов по национальным группам, относя к русским всех, родившихся в Российской империи, включая сюда Польшу и Финляндию. В переписях населения многие российские переселенцы принять участие не могли, так как не имели постоянного места жительства, переезжая из одного штата в другой в поисках работы. К тому же нужно заметить, что наибольший приток эмигрантов из России пришелся на второе десятилетие XX в., а с 1911 по 1922 г. перепись населения в Австралии не проводилась. Единой точки зрения в литературе по поводу численности как российских в целом, так и русских иммигрантов в частности здесь накануне и в годы Первой мировой войны нет. Расходятся мнения и двух отечественных специалистов по вопросам российской эмиграции на пятом континенте. А. Ю. Рудницкий склоняется к цифре в 5000 человек накануне войны 1914 г., ссылаясь на мнения большинства авторов. По подсчетам же А. И. Савченко, к началу войны насчитывалось 9384, а в 1917 г. – 10 938 выходцев из России. По данным российского генерального консула А. Абазы, в мае 1914 г. во вверенном ему округе насчитывалось 12 тыс. выходцев из Российской империи, из которых одна тысяча приходилась на Новую Зеландию, а остальные распределялись следующим образом: Квинсленд – 5 тыс., Новый Южный Уэльс – 2 тыс., Виктория – 1,5 тыс., Южная Австралия – 1100 человек, Западная Австралия – 1200 человек, Тасмания – 100 человек, Северная Территория – 50 человек, Новая Гвинея и острова Тихого океана – 50 человек. Таким образом, исходя из приведенных данных, можно предположить, что россияне составляли от 0,2 до 0,4 % всего населения Австралии, насчитывавшего тогда около двух с половиной миллионов человек.

После окончания Второй мировой войны учет прибывающих эмигрантов также велся отвечавшей за этот процесс Международной организацией по миграции (IRO). Согласно ее статистике, в Австралию из послевоенной Европы прибыли 19 607 украинцев, 670 белоруссов и 4944 русских. Однако, по данным исследователя К. Хотимского, только в 1949 г. из Европы переехали 4520 русских беженцев, а в 1950 г. – 1690. В переписи населения от 1954 г. 13 091 русский указал местом своего рождения СССР. В 1986 г. в Сиднее члены Австралийского совета церквей и сотрудники Иммиграционного департамента устроили прием, на котором было объявлено, что программа по расселению русских эмигрантов из Китая была закончена в мае 1984 г. и всего в Австралию по этой программе прибыло более 15 тыс. человек (Единение, № 33, 1986). Всего же к августу 1994 г. в Австралию прибыло 5 218 000 эмигрантов.

Как вспоминает эмигрант послевоенных лет, ветеран Русского корпуса, ныне покойный Ю. М. Доманский, Сидней XXI в. уже совсем не тот, что был в те дни, когда здесь появились первые послевоенные эмигранты – молодые, буйные, талантливые, воспитанные войной, готовые обратить Австралию в рай земной, в такой, какой им хотелось. Похожий опыт удался в Харбине, Шанхае, так почему бы не попробовать и в Австралии? Сегодня Сидней совершенно иной, незнакомый, совсем не тот тихий, уютный провинциальный город, каким он был 60 лет тому назад. Глубокая английская провинция времен Чарльза Диккенса. По Сиднею уже бегали автомобили, автобусы, катились по рельсам электрические трамваи, а в Ньютауне все еще показывали дом, в котором стоял свадебный стол из романа Диккенса. Конечно, в то время все уже было по-современному, но водитель автомобиля на перекрестке высовывал из окна руку и показывал, куда он поворачивает. На автобусах и больших грузовиках были установлены желтые железные ладони, которые со скрежетом и грохотом выдвигались наружу и указывали направление. И люди были другими. В 40-градусную жару солидные мужчины – чиновники, учителя, хозяева частных магазинов, одетые в суконные костюмы, с цепочкой и с брелоками через весь живот, при галстуке и в шляпе, – стояли группами на тротуарах, заложив большие пальцы в верхние карманы жилета, и вели непринужденный разговор. При встрече с дамой полагалось снять шляпу и с низким поклоном уступить ей дорогу. На дамах были длинные, до пят, платья с множеством оборок и бантиков и широкополые шляпы с цветами. Зонтиков от солнца никто не носил – считалось неприличным.

«На нас, эмигрантов, австралийцы смотрели как на людей с луны – уже потому, что мы ходили без шляп и пиджаков, говорили на каких-то странных языках, неимоверно коверкали английский, на котором, как верили австралийцы, сам Господь Бог говорит. И, что самое странное, эти дикари живут в Австралии уже несколько лет, а в тюрьмах их нет. А где там нам, эмигрантам, было еще в тюрьмах сидеть? Да и люди-то мы были не тюремного типа. Эмиграция всех европейских народов состояла главным образом из интеллигенции. И все были рады, что, наконец, добрались куда-то, где после десятка дет войны и скитаний по всякого рода лагерям и связанных со всем этим передряг представилась возможность начать нормальную жизнь» (Ю. М. Доманский).

И если еще в 1911 г. русский эмигрант, бывший эсер Г. М. Иванов писал своему другу в Россию: «Нет ничего хуже для мыслящего человека, когда его не понимают окружающие, когда он ежеминутно живет с мыслью, что благодаря незнанию языка окружающие считают его ниже себя, некультурным, полудикарем, хотя бы эти окружающие в действительности стояли и ниже его во всех отношениях», то подобное сохранялось и в последующие годы и десятилетия. Отголоски слышны и по сей день, даже в многонациональной Австралии.

Послевоенный наплыв эмигрантов в Австралию начался с конца 40-х гг. прошлого века, а уже в 50-х иностранная речь слышалась повсюду. Появилось много иностранных кафе, называвшихся тогда милк-барами, деликатесных, кондитерских. Пекарни – греческие, итальянские, венгерские, польские, румынские, сербские – какие угодно! Были и русские предприятия, открытые еще прежними эмигрантами, приехавшими в 1920–1930 гг.

В Кабраматте, рядом со строящейся церковью, появилось «начало» русского дома престарелых. За это дело взялась простая русская женщина Агафья Иосифовна Бежалова, приехавшая в 1939 г. в Австралию из Шанхая. Здесь, в Сиднее, уже было много одиноких людей пожилого возраста, которым деваться было некуда. Надо было им помогать. Продавая мыло или просто требуя от людей денег на помощь старикам, подсобрала Бежалиха, как ее тут называли, деньжат. Купила домик в Кабраматте и поселила в нем нескольких одиноких русских стариков. Потом нашлись помощники, и дело закипело. Теперь это – миллионное предприятие и один из современных и благоустроенных домов престарелых в Австралии.

Автобусы тогда были громадные, зеленые, двухэтажные. Сзади, на площадке, откуда вела лестница наверх автобуса, стоял кондуктор и продавал билеты. В этой должности служило много русских людей. Звали их «гусарами». Были они одеты в форму и носили «ташку» – сумку на длинном ремне для билетов и денег. Трамваев было много, и ходили они по своим рельсам во все концы разлапистого Сиднея. Вагоны были большие, деревянные, с коридором вдоль вагона или открытые с боков, с сиденьями поперек вагона – «тостеры», как их тогда называли. Ступеньки тянулись по бокам, и по ним сновали кондукторы, собиравшие плату за проезд. Бегали трамваи по рельсам со страшным визгом и скрежетом. На поворотах из-под колесика на «лире» вырывались фейерверки искр. На «лбу» трамвая красовалась цветная доска с номером трамвая и названием конечной остановки. Цвет доски тоже обозначал направление – для тех, у кого были нелады с грамотой.

В центре, на Джордж-стрит, до сих пор находится англиканский храм Святого Лаврентия. Когда в Сиднее у русских еще не было своего храма, здесь несколько раз совершалась Пасхальная Заутреня. А обычные церковные службы шли в зале Союза христианской молодежи на Ливерпул-роуд. Там же устраивались концерты, балы, собрания.

Несколько дальше, в доме № 800, помещался Русский клуб. Тогда это здание снаружи было бежевого цвета и довольно обшарпанным. Внизу, как и теперь, располагался милк-бар. На следующем этаже – Эстонский клуб, а наверху, под самой крышей, – Русский клуб. Забираться туда надо было по высокой крутой деревянной лестнице. Русский клуб – длинное узкое помещение. В одном конце – большое окно на Джордж-стрит, под ним – эстрада, на которой играл оркестр и выступали в концертах местные знаменитости. В те времена хороших артистов приезжало в Австралию много – и из Европы, и из Шанхая. Полдюжины столиков и несколько больших столов. Небольшое помещение для библиотеки, часть книг стояла на полках в зале. Напротив библиотеки – вход в клуб, и дальше – солидная кухня.

«Лицензии на продажу спиртных напитков у Клуба не было, и напитки приносили с собой. Спиртное в клубе в общем-то не продавалось, хотя, конечно, если не хватало, то можно было пройти в Ирландский паб, находившийся тут же рядом, на углу Роусон-Плейс. И там можно было купить все, кроме водки. Водка тогда в Австралии, наравне с кислым молоком и сметаной, считалась отравой и все пили джин. Он, конечно, тоже крепкий, но все-таки не то. Выпить за здоровье хорошего человека или поздравить с праздником с рюмкой джина в руке – как-то недушевно, – продолжает вспоминать Ю. М. Доманский. – Несколько позже в Сиднее появились сразу две водки частного производства. Одна была «Сабиновка», а другая – «Собиновка». И вся российская эмиграция разделилась еще на две партии. Одни пили только «Сабиновку», а другие – «Собиновку». А позже появилась водка и фабричного производства – «Тройка», «Самовар», «Казак Чайковский», «Рогнеда», «Черный кот» – и душевное состояние эмигрантов стало приходить в равновесие».

Кроме пабов, в которых пили только пиво, в Сиднее были еще небольшие лавочки, обычно запрятанные где-то в темных углах с незаметным входом. Там обычно сидели какие-то оборванцы, и заходить туда порядочным австралийцам не полагалось. В этих лавочках продавалось австралийское вино, называвшееся «плонком», и стоило оно подозрительно дешево. Пить вино в Австралии тогда считалось даже еще чем-то более низким, чем пить водку или есть кислое молоко и сметану. Русские же, приехавшие из таких стран, как Франция, Италия, Греция, Болгария, и понимавшие толк в вине, скоро убедились, что «плонк» очень даже хорошее вино и стоит сущий пустяк. И вскоре оно появилось во всех домах, а нынче его в красивых бутылках продают по всей Австралии и за океаном.

В Русском клубе, существовавшем с начала 20-х гг. прошлого столетия, когда русских жителей в Сиднее можно было «по пальцам перечесть», собирались и члены других эмигрантских организаций – Русского общевоинского союза (РОВС), Морской кают-компании из Шанхая, скауты. Было «Кадетское объединение» бывших кадетов из Русского Кадетского корпуса в Сербии. Позже появилось «Общество Владимировской молодежи».

Уже тогда при клубе имелась солидная русская библиотека. В клубе стали проводиться собрания всяких русских организаций – политических, благотворительных, молодежных. И все эти организации, по русскому эмигрантскому обычаю, стали устраивать балы, вечера с танцами. Часто на них выступали профессиональные певцы, танцоры, музыканты. Выступал балетный дуэт – Жорж Астор с супругой, оба из Шанхая. Играл в клубе джаз-оркестр с волшебником джаза ударных инструментов Мики Кэем. Большой, меланхоличный Серж Ермолл пел свои романсы, написанные им когда-то для известного Александра Вертинского. В те времена джаз еще царил в Русском клубе, а на улицах везде и повсюду гремел, выл и плакал горькими слезами Джонни Рэй. Русский клуб жил в мире со своими соседями – этажом ниже располагался Эстонский клуб. Когда в Русском клубе устраивалось крупное собрание и для всех не хватало места, то нанимался зал Эстонского клуба. На другой стороне, чуть наискосок от Русского клуба, в подвале находился Советский клуб. Оба клуба с подозрением поглядывали через дорогу друг на друга – одни были «белыми», а другие «красными».

Дальше по Джордж-стрит начинается китайский квартал Чайна-таун, и тут всегда можно было встретить любопытных зевак-европейцев любой национальности. Китайцы в свою очередь удивлялись, как могут быть на свете люди, которые никогда не видели китайца. Этому же, впрочем, дивились и русские эмигранты из Китая. Эмигранты из Болгарии и Югославии ходили в китайские лавочки подышать «родным запахом». Стоявшая там плотная пряная вонь, что и в лавочках на Балканах, вышибала из них ностальгическую слезу.

«Pyrmont Bridge. Тогда на мосту шло большое движение и ходил трамвай. Посередине моста стояла небольшая будочка на колонках. В определенное время к ней подходил Леонид Эммануилович Грубский и поднимался по лесенке в будочку. Там он выглядывал из окна, вытирал ветошкой руки и начинал орудовать какими-то рычагами. Медленно опускались шлагбаумы на мосту, также медленно и торжественно начинала поворачиваться средняя часть моста, открывая грузовым судам проход в бухту. Операторов в будочке было двое, и оба – русские. Некоторое время даже инженер там был русский.

В те времена Сиднейский залив также был не тот, что сейчас. Это была грязная лужа, окруженная железнодорожными путями и грязными сараями-складами для грузов. Самый крайний сарай несколько высился над мостом, и в одну из его стен были встроены часы. Часы эти стояли, и никто не помнит, когда они шли. Попал в этот сарай дядя Антоша – Антон Петрович отрабатывал свои два года. Дядя Антоша таскал какие-то мешки, переносил ящики, словом, привыкал к месту работы. И как-то обратил внимание на дверь в конце сарая. Он в эту дверь проник. За ней оказалось небольшое грязное помещение, заваленное каким-то хламом, и грязный часовой механизм. Дядя Антоша им заинтересовался. «Вооружившись» тряпками, масленкой и кое-каким инструментом, он, обдумывая, кряхтя и напевая, вычистил, подмазал, что-то подкрутил, постучал, и часы пошли. Дядя Антоша получил их в свое «владение», и все пятнадцать лет, что он там работал, часы шли. Заводил их раз в неделю. Ушел дядя Антоша на пенсию. Часы шли неделю и остановились. И больше не шли. Теперь их там нет. Нет, правда, ни сараев, ни трамваев. И только над головой по монорельсу бежит, как призрак, поезд будущего, – вспоминает современник и продолжает: – Старикам было лучше, чем молодежи, – все они были людьми одного круга, все были связаны с Белым движением. Куда бы они ни приехали, везде находили соратника либо по Белому движению, либо по Русскому Общевоинскому союзу и быстро входили в местное общество. В Русский клуб шли приехавшие со всех концов мира, смотришь – и встретил старого сослуживца по добрым старым временам еще дореволюционным или Первой мировой войны или Гражданской войны, а тот познакомил с другим – вот уже и свой человек!»

Примечателен факт выдачи в августе 1949 г. поздравительной грамоты пассажиру парохода, шедшего из Неаполя (Италия) в Ньюкастл (штат Новый Южный Уэльс), – иммигранту под номером 250 000. С этой целью во Фримантле (штат Западная Австралия), где судно делало короткую остановку, на его борт поднялся министр эмиграции Австралии Артур Колвелл. К сожалению, большинство прибывающих не владели английским языком вовсе. Правительством для них были созданы специальные курсы, на которые сначала записались около 100 тыс. иммигрантов, но потом очень многим это надоело, и они перестали эти курсы посещать. В начале 1951 г. там осталось только около 11 тысяч учащихся. Для привлечения вновь прибывших к изучению языка правительство предложило досрочно освобождать от контракта тех, кто показывает успехи в английском языке. В том же году министр иммиграции Харолд Холт объявил о плане ввоза в Австралию еще около 130 тыс. иммигрантов, в том числе 10 тыс. перемещенных лиц.