Текст книги "Французская политическая элита периода Революции XVIII века о России"
Автор книги: Андрей Митрофанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
В то время, как некоторые французские и российские исследователи[25]25
Мезин С. А. Стереотипы России в европейской общественной мысли XVIII века // Вопросы истории. 2002. № 10. С. 150–155.
[Закрыть] по-прежнему большое внимание уделяют восприятию внешнеполитических концепций[26]26
См.: Мезин С. А. Стереотипы России…; Jourdan Е. Le Testament apocryphe de Pierre le Grand. Universalité d’un texte (1794–1836) // Bulletin de l’Institut Pierre Renouvin. 2004. № 18. (электронный ресурс: https://www.pantheonsorbonne.fr/autres-structures-de-recherche/ipr/les-revues/bulletin/tous-les-bulletins/bulletin-n-18-centre-detudes-des-slaves/elena-jourdan-letestament-apocryphe-de-pierre-le-grand/ дата обращения 10.11.2019.).
[Закрыть], используя новые материалы архива МИД Франции, впервые со времен издания книг Ш. Корбе и М. Кадо В. А. Мильчиной на материалах прессы был рассмотрен вопрос о существовании «русского миража» в 1820-1840-е гг., когда апологетам французской монархии Россия казалась страной, где воплотилась консервативная утопия[27]27
Мильчина В. А. Россия в католической и протестантской французской прессе «Correspondent» и «Semeur», 1840–1846 // Россия и Франция: дипломаты, литераторы, шпионы. СПб., 2004. С. 291–317; она же. «Русский мираж» французских легитимистов 1830-1840-е гг. // Там же. С. 344–389.
[Закрыть]. Таким образом, едва ли не впервые была сделана попытка изучения альтернативных версий репрезентации России, помимо тех, что были отражены в наполеоновской пропаганде, сочинении Кюстина и других известнейших текстах о России, написанных на французском языке в последней трети XVIII в.[28]28
О роли прессы в формировании образов других стран см. также: Рета П. Исповедь исследователя XVIII века // История продолжается. Изучение восемнадцатого века на пороге двадцать первого. М.; СПб.; Ферней-Вольтер, 2001. С. 218 и далее. См. также: L’instrument periodique: la fonction de la presse au XVIII siècle. Lyon, 1985; Naissance du journal révolutionnaire. 1789. Lyon, 1989.
[Закрыть]
Очевидно, дальнейшее направление в изучении образа России во французской культуре будет связано с исследованием альтернативных версий, интерпретаций и представлений о российских реалиях, высказывавшихся на протяжении XVII–XIX вв.
В советский период отечественная историография рассматривала проблемы французско-российских отношений периода Французской революции преимущественно в плане влияния революционных событий на Россию. Этой теме посвящены монографии М. М. Штранге, К. Е. Джеждулы, О. В. Орлик, Б. С. Итенберга[29]29
Штранге М. М. Русское общество и Французская революция 17891794 гг. М., 1956; Джеджула К. Е. Россия и Великая французская буржуазная революция конца XVIII в. Киев, 1972; Орлик О. В. Передовая Россия и революционная Франция. М., 1973; Итенберг Б. С. Россия и Великая французская буржуазная революция. М., 1988.
[Закрыть], однако на рубеже 1990-х гг. российские историки вели поиск новых тем для исследования и пытались привлекать новые источники по истории французско-русского политического и культурного диалога. Так, в альманахе «Великая Французская революция и Россия» (1988 г.) опубликованы статьи о Французской революции в освещении русских газет, о судьбе эмигрантского корпуса принца Конде в России, о восприятии реформаторских усилий Екатерины II французскими публицистами (Бриссо)[30]30
Васильев А. А. Роялистский эмигрантский корпус принца Конде в Российской империи (1798–1799) // Великая Французская революция и Россия. М., 1989. С. 314–338; Карп С. Я. Бриссо о «Наказе» Екатерины II Уложенной Комиссии 1767 г. // Там же. С. 512–516; Сироткин В. Г. Абсолютистская реставрация или компромисс с революцией? (об одной малоизвестной записке Екатерины Великой) // Там же. С. 273–288.
[Закрыть]. Однако, за исключением отдельных статей, отражение российской проблематики в общественном мнении революционной и послереволюционной Франции советскими исследователями практически не изучалось. И только относительно недавно российские историки сделали первые шаги в этом направлении[31]31
Летчфорд С. Я. Французская революция конца XVIII в. и формирование образа России в общественном мнении Франции // Европейское Просвещение и цивилизация России. М., 2004. С. 77–85; Мильчин К. А. Образ России на страницах газеты «Monituer universel» в 1799 году // Россия и Франция XVIII–XX вв. Вып. 6. М., 2005. С. 53–68.
[Закрыть]. Так, С. Е. Летчфорд в обстоятельной статье, опираясь на материалы прессы, показал некоторые важные особенности восприятия образа России в общественном сознании Франции рубежа XVIII–XIX вв. и подчеркнул особое значение памфлетной публицистики и периодической печати для изучения французско-российских культурных и политических связей[32]32
Летчфорд С. Я. Указ. соч.
[Закрыть].
В отличие от данной тематики периода Французской революции, вопросы формирования образа России в общественном мнении Франции Старого порядка активно разрабатываются в современной научной литературе, как отечественной, так и зарубежной. Р. Бартлетт[33]33
Бартлетт Р. Поселение иностранцев в России при Екатерине II и проекты освобождения крепостных крестьян // Европейское Просвещение… С. 255–264.
[Закрыть], Дж. Годжи[34]34
Годжи Дж. Колонизация и цивилизация: русская модель глазами Дидро // Европейское Просвещение… С. 212–236; Goggi G. Diderot et la Ruisse: quelques remarques sur une page de la première édition de l’ «Histoire des deux Indes» // L’Encyclopédie, Diderot, l’esthétique. P., 1991; Goggi G. Diderot et l’abbé Baudeau: les colonies de Saratov et la civilisation de la Russie // Recherches sur Diderot et sur l’Encyclopédie. № 14. Avril 1993.
[Закрыть], Ж. Дюлак[35]35
Dulac G. Diderot et «la civilisation» de la Ruisse // Denis Diderot 17131784. Colloque international. P., 1984.
[Закрыть], С. Я. Карп[36]36
Карп С. Я. Французские просветители и Россия. Исследования и новые материалы по истории русско-французских культурных связей второй половины XVIII века. М., 1998; он же. Образовательные учреждения Екатерины II глазами шведских физиократов (1773–1775) // Отношения между Россией и Францией в европейском контексте (в XVIII–XIX вв.). История науки и международные связи. М., 2002. С. 82–91.
[Закрыть], Е. И. Лебедева[37]37
Лебедева Е. И. История литературной корреспонденции А. М. Блен де Сен-Мора в Россию // Русско-французские культурные связи в эпоху Просвещения: Материалы и исследования. М., 2001. С. 167–189.
[Закрыть], С. А. Мезин[38]38
Мезин С. А. Взгляд из Европы. Французские авторы XVIII в. о Петре I. Саратов, 2003.
[Закрыть], К. Мерво[39]39
Мерво К. Портреты Екатерины II в переписке Вольтера // Вольтер и Россия. М., 1999. С. 90–97.
[Закрыть], Р. Минути[40]40
Минути Р. Образ России в творчестве Монтескье // Европейское Просвещение… С. 31–41.
[Закрыть], Н. Ю. Плавинская[41]41
Плавинская Н. Ю. «Наказ» Екатерины II во Франции в конце 60-х – начале 70-х годов XVIII в.: переводы, цензура, отклики в прессе // Русско-французские культурные связи… С. 9–36.
[Закрыть], П. П. Черкасов[42]42
Черкасов П. П. Двуглавый орел и королевские лилии. Становление русско-французских отношений в XVIII веке. 1700–1775. М., 1995; он же. Екатерина II и Людовик XVI. Русско-французские отношения: 1774–1792. 2-е изд. М., 2004.
[Закрыть], А. В. Чудинов[43]43
Чудинов А. В. «Русский принц» и француз-«цареубийца» (История необычного союза в документах, исследованиях и художественной литературе) // Исторические этюды о Французской революции. Памяти В. М. Далина (К 95-летию со дня рождения). М., 1998. С. 88–120.
[Закрыть], М. Белисса[44]44
Belissa М. La Russie mise en Lumières. Représentations et débats autour de la Russie dans la France du xviiie siècle. P., 2010.
[Закрыть] ввели в научный оборот большое число новых источников по истории российского и европейского Просвещения и русско-французских научных, политических, литературных связей. В работах этих авторов рассматриваются не только философские аспекты теории цивилизации, разработанной просветителями, но и меры по ее практическому воплощению в различных странах Европы, освещаются ранее неизвестные страницы истории дипломатии и культуры[45]45
Коробочко А. И. «Энциклопедия» Дидро и Россия // Труды гос. Эрмитажа. Л., 1975. Т. 16; Wilberger С. Н. Peter the Great: an eighteenth-century hero of our times? I I Studies on Voltaire and the eighteenth century. Oxford, 1972. Vol. XCVI. P. 9–127.
[Закрыть].
В 1994 г. увидел свет новый обобщающий труд, посвященный формированию в литературе XVIII в. образов стран Восточной Европы, в том числе России. На основе широкого спектра опубликованных источников американский исследователь Л. Вульф исследовал проблему конструирования учеными и политиками Века Просвещения образа восточноевропейского региона как «единого целого»[46]46
Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: карта цивилизации в сознании Европы эпохи Просвещения. М., 2003.
[Закрыть]. В центре внимания Вульфа находились не отношения деятелей западноевропейского Просвещения с Восточной Европой, а представления интеллектуалов о странах и народах, населявших эту часть континента.
Хотя некоторые историки сразу причислили монографию Вульфа «к канону литературы о ментальных картах», общая оценка этого труда в профессиональной среде была далеко не столь однозначна. По мнению С. Я. Карпа, в целом работа Вульфа принадлежит к той же традиции, которая представлена трудами Мореншильдта и Лортолари: «При всей разнице во времени и условиях появления вышеупомянутых работ, при всем разнообразии их методов подходы авторов схожи в одном: мираж, миф [о России. – А. М.] является для них не только предметом, но и рамкой исследования, они рассматривают его либо как плод самонадеянного невежества просветителей, сознательного или невольного игнорирования ими реалий русской жизни, либо как результат успешной (и лживой) целенаправленной пропаганды русских царей, реформы которых были всегда поверхностны и проводились чуть ли не с единственной целью – ввести Запад в заблуждение»[47]47
Карп С. Я. [Рец. на кн.]: Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения (2003) // Век Просвещения. Вып. 1. М., 2006. С. 502–506.
[Закрыть].
Представляет интерес и успешный образец историко-политологического анализа сотворения в сознании европейцев «русского другого» в XVI–XX вв., принадлежащий перу И. Ноймана[48]48
Нойманн И. Использование «Другого»: Образы востока в формировании европейских идентичностей. М., 2004.
[Закрыть]. Несмотря на то что периода Французской революции автор практически не касался, принципиально важен сделанный Нойманом вывод о том, что образ России выполнял функцию «конституирующего иного» для европейцев в XVII–XVIII вв., подтверждается и французскими источниками конца XVIII в.
Традиционно особой популярностью в историографии данной темы пользуется сюжет так называемого «Завещания Петра Великого». Вопреки некоторым утверждениям о том, что текст возник в годы Первой империи, сегодня установлено, что данный апокриф появился раньше. В годы Революции критики творчества «философов», разработавших теорию «просвещенного деспотизма», подвергли нападкам петровский миф и екатерининскую легенду. На смену апологетике «просвещенных деспотов Севера» пришла черная легенда о существовании «завещаний» Петра Великого и Екатерины II, в которой отразился страх перед Россией и ее возможной агрессией против Западной Европы. Начиная с середины XIX в. историки не оставляли попыток установить имя подлинного автора и обстоятельств появления знаменитого «Завещания Петра Великого». С середины XIX в. о «Завещании» было написано немало исследований, среди прочих отметим работы К. Н. Бестужева-Рюмина, С. Н. Шубинского, Е. Н. Даниловой, Н. И. Павленко, С. А. Мезина, М. Сокольницкого, С. Блан, Э. Журдан[49]49
Бестужев-Рюмин К. Н. Чему учит русская история // Древняя и Новая Россия. 1877. № 1; Борисовский Б. Водевиль с подлогом // История. Научно-популярные очерки. М., 1985; Данилова Е. Н. «Завещание» Петра Великого // Труды Историко-архивного института. Т. 2. 1946. С. 203–270; переизд.: Проблемы методологиии и источниковедения истории внешней политики России: Сб. ст. М., 1986; Козлов В. П. Тайны фальсификации. М., 1994. С. 77–89; Мезин С. А. Взгляд из Европы… Гл. V; Павленко Н. И. Три так называемых завещания Петра I // Вопросы истории. 1979. № 1–2; Шубинский С. Н. Мнимое завещание Петра Великого // Древняя и Новая Россия. 1877. № 1. С. 99; Blanc S. Histoire d’une fobie: le Testament de Pierre le Grand // Cahiers du monde russe et soviétique. Vol. IX. № 3–4. 1968. P. 265293; Jourdan Е. Le Testament apocryphe de Pierre le Grand: Universalité d’un texte (1794–1836) // Bulletin de l’Institut Pierre Renouvin. № 18, printemps 2004. URL: http://ipr.univP.Lfr/spip.php7article204; SokolnickiM. Le Testament de Pierre le Grand (Origines d’un prétendu document historique)// Revue de sciences politiques. T. XXVII. № 1. 1912. P. 88–98.
[Закрыть]. Изучение истории «Завещания» привело исследователей к заключению о том, что речь идет о пропагандистской фальшивке, созданной с политическими целями в последние годы XVIII в. Как явствует из исследований Блан, Мезина и Журдан, данный вопрос необходимо рассматривать в общем контексте эволюции в общественной мысли XVIII в. тезиса о «русской угрозе».
В своей статье Симона Блан предложила ответы на целый ряд вопросов, связанных с историей создания и изучения историками этого апокрифа[50]50
См.: Blanc S. Op. cit.
[Закрыть]. На основе документов архива МИД Франции она проследила эволюцию отношения правящих кругов этой страны к тезису о «русской угрозе» в XVIII – начале XIX в. Как отмечает исследовательница, эта идея, на протяжении долгого времени имевшая хождение в дипломатической среде, приобрела в годы Революции, а затем Первой империи особую остроту и драматизм. Проведя подробный анализ идеологии тайной дипломатии Людовика XV, Блан убедительно опровергла давнюю версию о том, что автором «Завещания Петра Великого» был известный авантюрист шевалье д’Эон, и указала на польские корни данного апокрифического произведения, которое, по ее мнению, появилось в 1797 г. в среде польских эмигрантов.
Идеология петровского «Завещания» очень схожа с идеологией вымышленного текста так называемого «Завещания Екатерины II», адресованного якобы Павлу I. Тема вымышленных завещаний, тесно связанных с темой «русской угрозы», привлекла внимание Г. А. Лихоткина, посвятившего этому вопросу небольшую монографию. Авторство этого апокрифа, по мнению Лихоткина, принадлежало известному революционному публицисту и драматургу Сильвену Марешалю[51]51
Лихоткин Г. А. Сильвен Марешаль и «Завещание Екатерины II». Л., 1974.
[Закрыть]. В своей «Истории России» (посмертное издание 1807 г.) он пытался развенчать мифы о просвещенном правлении Петра Великого и Екатерины II, стремясь опровергнуть Вольтера и других просветителей, «воздвигавших алтари» русским монархам по всей Европе. Г. А. Лихоткин подчеркивал, что для Марешаля борьба с прогрессистским мифом о России была прежде всего борьбой с Вольтером, которого публицист называл «придворным современной Семирамиды». Вместе с тем включенное в это сочинение Марешаля так называаемое «Завещание Екатерины II» требует доополнительного изучения.
Важным шагом в разработке темы представлений французов о России стало исследование В. А. Сомова по истории французской «Россики»[52]52
Сомов В. А. Французская «Россика» эпохи Просвещения и русский читатель // Французская книга в России в XVIII в. Очерки истории. Л., 1986. С. 173–245; Somov V. A. Le livre Castera d’Artigues sur Catherine II et sa fortune // Catherine II et l’Europe / sous la dir. A. Davidenkoff. Paris, 1997. P. 211–223.
[Закрыть], в котором раскрываются многие аспекты творчества французов, писавших сочинения о России и ее правителях. Использовав фонды целого ряда архивов и библиотек, историк показал, каким было отношение к французской «Россике» в русской читательской среде. Внес он свой вклад и в изучение истории создания таких историко-публицистических сочинений, как «Жизнь Екатерины» Кастера, «История Петра III» Лаво и «Анекдоты о революции 1762 года в России» Рюльера.
Восприятию русской культуры французскими мемуаристами последней трети XVIII – первого десятилетия XIX в. посвящены исследования Е. Ю. Артемовой[53]53
Артемова Е. Ю. Впечатления французских путешественников о русской культуре последней трети XVIII в. // Культура средних веков и нового времени. М., 1987. С. 69–79; она же. Записки французских путешественников о культуре России последней трети XVIII в. // История СССР. 1988. № 3. С. 165–173; она же. Облик российских городов в последней трети XVIII в. в записках французских путешественников // Россия и Франция XVIII–XIX вв. Вып. 1. М., 1995. С. 69–82; она же. Культура России глазами посетивших ее французов (последняя треть XVIII в.) М., 2000.
[Закрыть]. Автор использует богатый материал источников личного происхождения (путевые заметки, дневники, письма, мемуары), чтобы показать, как отдельные представители французского общества воспринимали различные явления русской действительности, светской и духовной культуры. Среди источников исследования Артемовой записки Сегюра, Ромма, Сен-При, Корберона, Фортиа де Пиля, Жоржеля и др. В силу того что объектом исследования являлась культура екатерининской России, эти сочинения были рассмотрены вне контекста просветительской мысли Франции того времени, что не могло способствовать достаточно полному выявлению всех причин «суперкритичности и предвзятости французов в оценке России»[54]54
Артемова Е. Ю. Культура России… С. 213.
[Закрыть].
В связи с тем, что представления французов часто переплетались с представлениями, свойственными для других европейских народов, необходимо обратить внимание на то, что тема восприятия иностранцами российской культуры XVIII в. уже была успешно исследована на аналогичном английском материале. На основе сочинений путешественников и публицистов последней трети XVIII – начала XIX в. И. В. Карацуба проанализировала представления этих авторов о России и ее культуре, рассматривая эти представления в контексте английского общественного сознания. Важно, что автор уделила большое внимание методике анализа сочинений иностранцев о России и показала, что стереотипы восприятия России были прочно связаны с автостереотипами, то есть с восприятием англичанами самих себя[55]55
Карацуба И. В. Россия последней трети XVIII – начала XIX в. в восприятии английских современников. Автореферат дис… канд. ист. наук. М., 1986. С. 20–21; она же. Реформаторы и реформируемые в России XVIII в.: взгляд извне и изнутри // Из истории реформаторства в России. М., 1991; она же. «Нация противоречий и парадокса»: историко-публицистический трактат о России Дж. Маккартни (1768 г.) // Россия и Запад: диалог культур. М., 1994.
[Закрыть].
Важное значение для нашего исследования имеют обстоятельные монографические исследования С. А. Мезина. Первое из них посвящено восприятию и осмыслению темы петровских реформ в Век Просвещения и Французской революции. В качестве источников С. А. Мезин использовал не только историко-публицистические и философские произведения, подобно большинству своих предшественников, но также документы французского МИДа и обширной публицистики конца XVIII в. (в том числе работы Мирабо, Малледю Пана, Марешаля). Как в свое время и С. Блан, Мезин затронул историю эволюции идеи «русской угрозы», длительное время существовавшей в тени секретной дипломатии Версаля, а затем выплеснувшейся в сферу публичной политики. Не обошел вниманием С. А. Мезин и вопрос о «Завещании Петра Великого», показав, что идеи этого апокрифа были созвучны общим настроениям французского общества накануне Революции и тем, что наблюдались после 1789 г., а набиравшая популярность в европейской среде идеология «русской опасности» не имела прямой связи с представлениями русских того времени о Европе, не была сколько-нибудь адекватным их отражением. Вторая монография С. А. Мезина представляет собой развернутый анализ философских и политических взглядов Д. Дидро, в центре его внимания оказался вопрос о приобщении России к цивилизации с точки зрения просветителя[56]56
Мезин С. А. Дидро и цивилизация России. М., 2018.
[Закрыть]. С. А. Мезин показывает, как в 60-70-е гг. XVIII в. у Дидро формировалось отношение к России в ходе выработки собственной концепции цивилизации и в связи с теретическими исканиями того времени. Выводы С. А. Мезина, акутализировавшие сегодня философское наследие Дидро, имеют важное значение для нашего исследования, поскольку «Энциклопедия» десятилетиями оставалась основополагающим научным трудом, откуда черпались сведения о России, и именно тексты философа были включены в сочинение Г. Т. Рейналя «История обеих Индий», которое имело большую популярность в годы Революции, служило авторитетным источником для многих публицистов и ученых. Из исследования С. А. Мезина видно, что идеи, критика и предложения Д. Дидро о новых реформах в России оказываются «строительным материалом» для нескольких поколений авторов, обращавшихся к «Россике»[57]57
Там же. С. 187–214.
[Закрыть], и, как замечал философ, российскому монарху предстоит прекратить военные мероприятия в Европе, перенести столицу из Санкт-Петерубрга, уничтожить крепостное право и обеспечить появление «третьего сословия»[58]58
Там же. С. 150.
[Закрыть]. Как раз вокруг этих тезисов и будут формулироваться концепции развития России на рубеже XVIII–XIX вв. уже в контексте революционных событий.
В раннее Новое время конфессиональная принадлежность нередко имела большее значение, чем национальная идентификация. Соответственно религиозный фактор в восприятии России жителями Западной Европы, по мнению ряда современных исследователей, играл чрезвычайно важную роль на протяжении XVI–XVII вв. и большей части XVIII в. Наиболее значительной работой из числа современных исследований на эту тему является монография Франсин-Доминик Лиштенан «Три христианства и Россия»[59]59
Liechtenhan F.-D. Les trois christianismes et la Russie: Les voyageurs occidentaux face à l’Eglise orthodoxe russe (XV-e – XVIII-e siècle). P., 2002. См. также статью: Лиштенан Ф.-Д. Русская церковь XVIII века глазами западных наблюдателей: политический и философский аспекты // Европейское Просвещение… С. 65–76.
[Закрыть]. На основе многочисленных западноевропейских источников (мемуарных свидетельств, записок путешественников) она проследила эволюцию отношения европейцев к православию на протяжении XV–XVIII вв. Автор особо обращает внимание на трактовку путешественниками отношений между государством и церковью в России при Екатерине II, а также поднимает вопрос о соотношении письменной и устной традиции в процессе создания образа русского православия в Европе. Затрагивает Лиштенан и период Французской революции. Отметив то обстоятельство, что события 1789 г. не только не ослабили, а скорее обострили давнюю дискуссию о России, она разбирает свидетельства наиболее известных в историографической традиции авторов: Шерера, Шантро, Фортиа де Пиля, Форнеро и Массона. Лиштенан показывает, что в конце XVIII в. как в республиканском, так и в роялистском лагерях, наблюдалось непонимание и неприятие православной церкви. Если в глазах республиканцев православие способствовало нарушению прав человека, поскольку оно «культивировало народный фанатизм», а состояние России напоминало о состоянии Франции при Старом порядке, то роялистам оно представлялось не вполне полноценным (по сравнению с католичеством) культом, который, однако, сыграл позитивную роль, позволив уберечь Россию от проникновения республиканских идей [60]60
LiechtenhanF.-D. Op. cit. Р. 175.
[Закрыть].
В работах Т. В. Партаненко привлечены в качестве источников многочисленные французские мемуары и дневники XV–XX вв.[61]61
Партаненко Т. В. Образ России во Франции XV – начала XX в. (по материалам мемуарных и дневниковых свидетельств): Автореферат дис… канд. филос. наук. СПб., 2001.
[Закрыть] По мнению автора, период 1789–1799 гг. существенно отличался тем, что «события Революции заставили забыть о полемике вокруг России». Особое внимание Т. В. Партаненко и В. А.Ушаковым уделяется существованию в революционной Франции стереотипа «русской угрозы»[62]62
См.: Партаненко Т. В., Ушаков В. А. Взаимопосприятие России и Запада (XVIII – первая половина XIX в.). СПб., 2006.
[Закрыть], анализируется здесь и тема т. н. петровского «Завещания», однако новые, ранее не опубликованные или архивные материалы не использовались[63]63
Заметим, что именно в конце XVIII в. споры о путях цивилизации России приобрели новую актуальность: революционеры в дебатах апеллировали к идейному наследию просветителей и не могли обойти стороной «русскую тему». (О роли наследия Дидро и спорах о России см.: Мезин С. А. Дидро и цивилизация России. М., 2018.)
[Закрыть].
Опыт анализа социокультурных аспектов восприятия России был предпринят в исследовании Н. Ю. Вощинской на основе четырех хорошо известных сочинений французской «Россики» последней трети XVIII в. (Ж. Шаппа д’Отроша, Л.-Ф. Сегюра, Ш. Массона и А. Фортиа де Пиля)[64]64
Вощинская Н. Ю. Социокультурная проблематика французской «Россики» последней трети XVIII века: Автореф. дис… канд. культурологии. М., 2005.
[Закрыть]. Исследовательница изучила мнения этих авторов о государственном устройстве России, православной церкви, русском национальном характере и ряде других аспектов российской действительности[65]65
В историографии последнего десятилетия эта тенденция ярко представлена также в работе В. Ададурова.
[Закрыть]. Определенный интерес представляют также статьи В. С. Ржеуцкого и М. С. Неклюдовой[66]66
Неклюдова М. «Общая картина современной России» Виктора Комераса (К вопросу о типологии европейской «Россики») // Тыняновский сборник. Вып. 11. М., 2002. С. 79–99.
[Закрыть], которые исследовали малоизвестные сочинения о России Н. Форнеро и В. Комераса. В первом случае пропаганда французской Директории дает хорошее представление об официозе накануне брюмера, во втором случае анализируются тексты времен Консульства, отражавшие точку зрения элиты в момент наивысшего сближения Росси и Франции. В частности, А. Банделье и В. С. Ржеуцкий рассматривают творчество республиканца Форнеро, его противостояние российской «пропаганде» наравне с хорошо известным примером Ш. Массона[67]67
В. С. Ржеуцкий и А. Банделье отмечают: «Важным аспектом является критика русской пропаганды. Б-льшая часть книги прямо или косвенно посвящена этому вопросу: говоря о численности русской армии или о ее победах, Форнеро стремится везде показать лживость образа, который представляют западной публике русский двор, льстецы-философы и часть европейской прессы, которую автор называет «продажной» и «пристрастной». Ржеуцкий В. С., Банделье А. «Республиканец» Форнеро: швейцарский гувернер против царской пропаганды // Французский ежегодник 2011: Франкоязычные гувернеры в Европе XVII–XIX вв. М., 2011. C. 292.
[Закрыть]. Хронологически вышеуказанные тексты разделены двумя или тремя годами, но амплитуда колебаний в восприятии Российской империи очень заметна. В последнее десятилетие вышли и фундаментальные работы Н. В. Промыслова[68]68
Промыслов Н. В. Французское общественное мнение о России накануне и во время войны 1812 года. М., 2016.
[Закрыть] и А. В. Гладышева[69]69
Гладышев А. В. 1814 год: «Варвары Севера» имеют честь приветствовать французов. М., 2019.
[Закрыть], в которых рассматривается образ России в период наполеоновских войн. Н. В. Промыслов представил результат многолетней работы в архивах России и Франции, последовательно рассмотрел перепетии развития представлений о Российской империи в контексте наполеоновской пропаганды, он использовал не только официоз (памфлеты Лезюра и других), но и обширную корреспонденцию, в том числе переписку личного характера – письма французских солдат и офицеров периода Отечественной войны 1812 г. Для нас важно, что все тексты источников этой монографии принадлежат авторам, пережившим Революцию взрослыми людьми, или тем, которые родились в 1780 – начале 1790-х гг. Помимо традиционных сюжетов в образе страны (рассуждения французов о власти в России, о состоянии «варварства» крестьян, о «религиозных предрассудках») автор раскрывает тему воприятия российского пространства и климата, ведь давние философские идеи Ш. Л. Монтескье были связаны и с реальностью, а личные впечатления участников событий 1812 г. во многом стали важной вехой в восприятии Восточной Европы. Н. В. Промыслов приходит к обоснованному выводу, что столкновение французов непосредственно с российским пространством и климатом, голодом, воображаемыми категориями «варварства» и «отсталости» противника превращало военные действия 1812 г. в «эпическое сражение со стихиями», а неудачная для французов кампания была использована для закрепления новых национальных мифов в самой Франции[70]70
Промыслов Н. В. Указ. соч. С. 250.
[Закрыть]. Новые представления о России, связанные с эпохой наполеоновских войн, базировались на прежних, еще времен конца Старого порядка и Революции во Франции. Важный аспект иссл е д о в а н ия Н. В. Промыслова более детально отражен и в коллективной монографии об образе России во французской прессе конца XVIII – начала XIX в.[71]71
Митрофанов А. А., Промыслов Н. В., Прусская Е. А. Россия во французской прессе периода Революции и Наполеоновских войн (1789–1814). М., 2019.
[Закрыть] Важной вехой в методологии исследования представлений о России и россиянах в эпоху наполеоновских войн являются монография и статьи А. В. Гладышева, где на примере кампании во Франции 1814 г., на основе большого массива архивных источников предлагается новая концепция формирования образов страны в период военных конфликтов. При исследовании периода 1798–1799 гг. материалы и источники, привлеченные А. В. Гладышевым, ретроспективно помогают осознать механизмы функционирования образов военного противника, в частности казаков, в представлениях не только политической элиты Франции, но и широких слоев ее населения на протяжении весьма длительнного периода[72]72
Гладышев А. В. Указ. соч.
[Закрыть].
Вместе с тем стерепотипы о России рассматриваемой эпохи были тесно связаны с «имперским мифом» времен Екатерины II, распространявшимся в 1760-1790-х гг. в культурном пространстве Европы. Этому важнейшему аспекту, помогающему понять истоки формирования представлений о России во Франции эпохи Революции посвящены монографии В. И. Проскуриной[73]73
Проскурина В. И. Мифы империи. Литература и власть в эпоху Екатерины II. М., 2006; она же. Империя пера Екатерины II: литература как политика. М., 2017.
[Закрыть], по мнению которой сама императрица Екатерина II «создавала цивилизованный ландшафт империи – воображаемый, ментальный, мало соотносящийся с реальным пространством и временем», что было частью задачи «переформатировать» русское пространство, сделать его частью европейской цивилизации[74]74
Проскурина В. И. Империя пера Екатерины II… С. 9.
[Закрыть].
Стоит также отметить, что междисциплинарный характер имагологических исследований предопределил повышенное внимание к интересующей нас теме со стороны филологов, философов, культурологов и политологов[75]75
Мильчина В. А. Россия и Франция. СПб., 2004; Неклюдова М. С. «Общая картина современной России» Виктора Комераса (К вопросу о типологии европейской Россики) // Тыняновский сборник. Вып. 11. М., 2002; Нойманн И. Указ. соч.; Kabakova G. Mangeur des chandelles: l’image de Cosaque au XIX-e siècle. Philologiques IV. Transfers culturels triangulaires France-Allemagne-Russie. Sous la dir. De K. Dmitrieva, M. Espagne. P., 1996. P. 207–230.
[Закрыть]. Для работ культурологов и политологов свойственна широта охвата, построение выводов этих исследователей связано с их собственными концептуальными взглядами на тему, но они не всегда имеют конкретно-исторический характер, а основой таких исследований служили чаще всего уже хорошо известные источники[76]76
Классический пример историко-публицистического жанра, получивший большую известность после издания на нескольких языках, в т. ч. на русском: Меттан Г. Запад – Россия: тысячелетняя война. 2-е изд., доп. М., 2017. См. рецензию: Черкасов П. П. Русофобия: реальность или миф? По страницам книги Ги Меттана // Новая и новейшая история. 2017. № 3. С. 169–181.
[Закрыть].
Американский исследователь М. Э. Малиа посвятил данной проблеме монографию «Запад и русская загадка. От медного всадника до мавзолея Ленина»[77]77
Malia M. Russia under western eyes: From the bronze horseman to the Lenin mausoleum. Cambridge, 1999. Ссылки даются по изданию в переводе на французский язык: Malia M. L’Occident et l’énigme russe: du cavalier de bronze au mausolée de Lénine / Trad. de l’anglais par J.-P. Bardos. P., 2003.
[Закрыть], в которой анализирует то, как трансформировались представления о Российской империи и Советской России в Западном мире. В связи с нашим исследованием интерес представляют две первые главы, где Россия предстает для западных наблюдателей как образец сначала «просвещенного деспотизма», а затем «восточного деспотизма». В центре внимания Малиа в этих главах находится восприятие российского варианта просвещенного «деспотизма» на Западае, прежде всего во Франции, а также точки зрения рождавшегося гражданского общества на монархическую Россию после того, как мечты европейцев о просвещенном идеальном правителе в революционном 1789 г. достигли своего пика и вскоре исчезли. Малиа осторожен с использованием терминов; так, в одном из немногих случаев, когда он говорит о «либеральном общественном мнении», речь идет о реакции в Англии и Франции на второй и третий разделы Польши, но он не расшифровывает эту концепцию[78]78
Malia M. Op. cit. P. 104.
[Закрыть]. В другом случае он высказывает тезис о том, что просвещенная элита XVIII в. (аристократы, философы, политики и другие) не противопоставляла Россию Западу, а Запад России, несмотря на все свои разногласия, элита полагала, что Россия – это продолжение Европы на Восток; культурных категорий, позволявших бы такое противопоставление, еще не существовало[79]79
Ibid. P. 96.
[Закрыть]. Но политическая риторика и реальная политика не совпадали. Победы революционных армий Франции в 1794–1795 гг. настолько расстроили «концерт европейских держав», что выгодоприобретательницей в итоге становится именно Россия, получившая, по мнению Малиа, полную свободу действий в «своей части мира»[80]80
Ibid. P. 102.
[Закрыть]. Монография Малиа имеет ценность, как опыт широкого обобщения по данной теме, хотя многие утверждения автора нуждаются в уточнении или изначально имеют дискуссионный характер. Например, тезис о том, что в 1768 г. европейские наблюдатели смотрели на Россию как на мощное государство, но не уделяли большого внимания ее социальной системе[81]81
Ibid. P. 97.
[Закрыть]. (Вышеперечисленные труды российских, французских, английских историков показывают, что вопрос о цивилизационном пути России и ее общественной структуре был основным для большинства мыслителей XVIII в., а тезисы о «русской опасности» использовались прежде всего в прессе, особенно в периоды военных конфликтов.) Выводы Малиа о том, что новый образ России в Европе формировался не до, а после 1815 г., вполне укладывается в устоявшуюся в англо-американской историографии концепцию. По его мнению, «золотоая легенда» о России (точнее, легенда об успехе Просвещения в России) именно в это время была деактуализирована, а ей на смену пришла «черная легенда» о русском деспотизме[82]82
Malia M. Op. cit. P. 107.
[Закрыть]. Отметим, что Мартин Малиа в своей монографии не останавливается специально на сочинениях о Российской империи, опубликованных в период Французской революции и наполеоновских войн.
Аргентинский исследователь Е. Адамовский – автор обобщающего труда «Евроориентализм. Либеральная идеология и образ России во Франции (1740–1880 гг.)»[83]83
Adamovsky E. Euro-Orientalism: liberal ideology and the image of Russia in France (c. 1740–1880). Oxford, N. Y., 2006.
[Закрыть] предпринимает попытку обобщения очень широкого спектра мнений. Его труд – конкретизация и развитие выводов Малиа, но уже только на французском материале. Самого же Е. Адамовского интересует эволюция образа России в либеральном дискурсе протяженного периода – с 1740 до 1880-х гг. Адамовский рассматривает сначала философские дебаты о России в период «от Монтескье до Мабли», роль Дидро в зарождении «либерально-буржуазного» образа России и, наконец, эволюцию «либерально-буржуазного» образа России в текстах Леклерка, Левека, Шерера, Сегюра. Разбираются социалистический и консервативный взгляды на Россию, эволюция ее образа в среде ученых, развитие «дискурсивной формации о евроориентализме», параллели между восприятием образов России и США. При этом автор в определении хронологии своей работы ссылается на броделевский термин «большой длительности». Можно в этом усмотреть и определенное влияние авторов «критической школы» французской историографии. Адамовский предлагает относительно краткий и ретроспективный очерк взглядов известных мыслителей на современную им Российскую империю, сознательно абстрагируясь от рассмотрения того, как на эти самые взгляды влияли военные конфикты, дипломатия, динамика торговых отношений и культурных связей. Введение Адамовским своей особой терминологии делает эту работу оригинальной, но требует уточнений. Ведущие исследователи творчества Дидро и других просветителей, их связей с Россией аналогичными конструкциями не пользуются[84]84
Дж. Годжи, Ж. Дюлак, С. Я. Карп, С. А. Мезин и др.
[Закрыть]. Определить тех или иных просветителей в качестве основателей некоего «либеральнобуржуазного» типа дискурса можно с большой натяжкой[85]85
Отношение просветителей к проблеме «просвещенного деспотизма» на примере русских государей, к проектам колонизации России, да и к возможности цивилизации империи демонстрирует плюрализм многочисленных альтернативных «образов» России, в период космополитизма и доминирования французского языка особая «национальная оптика» восприятия другой страны размывалась. См.: Европейское Просвещение и цивилизация России. М., 2004.
[Закрыть]. Скептические оценки российской политики, представителей правящей династии, «петровского мифа», критика внешней политики Екатерины II звучали и со стороны условных «либералов», и со стороны условных «консерваторов», если, конечно, нарушая научный принцип, перенести эту политическую классификацию, устоявшуюся только после Революции, в середину XVIII в.[86]86
Т. н. «консерваторами» условно можно назвать ту часть просвещенной элиты, которая состояла из высшей аристократии, духовенства, верхних страт «третьего сословия», а «левыми» – философов и литераторов, критиковавших двор, сословное неравенство, религиозную нетерпимость и цензуру. При этом двор, аристократия, литераторы, журналисты придерживалась общих ценностей, чиновники молчаливо покровительствовали «литературной республике». См., например: Даунтон Р. Поэзия и полиция. М., 2018. Из работ Дарнтона видно, что и подлинной оппозицией двору были высшие аристократы и их клиентела, которые вовсе не считаются идеологами либерализма, речь часто шла о борьбе за влияние на власть и общественное мнение.
[Закрыть] Синтез Адамовского в виде «либерально-буржуазного» образа и вовсе выглядит оксюмороном. Термин «буржуазия» в разные периоды имел разное значение, во второй половине и конце XVIII в. вообще нельзя говорить о единстве этой социальной группы[87]87
Анализ понятия «буржуазия» в историографии с учетом исследований последних десятителетий см.: Чудинов А. В. Французская революция: история и мифы. М., 2007. С. 27–29.
[Закрыть]. Социальная стратификация раннего Нового времени не связана с формированием политической идеологии века XIX в. Иначе говоря, связка понятий «буржуазия» и «либерализм» выглядит как плод воображения, умозрительная социологизация. Искусственный конструкт предопределяет и искусственность выводов автора. Источники периода Французской революции и Наполеоновских войн Адамовский специально не анализирует.
В контексте изучения социокультурной проблематики данной эпохи рассматриваются коллективные представления французов о России в канун и во время Отечественной войны 1812 г. B. Ададуровым[88]88
Ададуров В. Война цивилизаций: социокультурная история русского похода Наполеона. Т. 1. Киев, 2017.
[Закрыть]. Новаторский подход к известным проблемам позволяет автору полагать, что авторы революционной поры продолжали ретранслировать фобии и предубеждения: «Эти предшественники современных политологов, прибегая к аргументам не только злободневного, но и исторического характера, пытались отождествить ценности западной цивилизации с современной моделью французского ощества, а варварство с ее консерватиным русским антиподом»[89]89
Ададуров В. Указ. соч. С. 15. Отметим, что в нашем исследовании уделяется внимание как полярным представлениям о России периода 17891799 гг., так и промежуточным «версиям»: от скептического взгляда до восторга перед Россией как «последним бастионом Просвещения». О возникновении русофобии в недрах исполнительной власти Франции см., например: Митрофанов А. А. Россия как «антипод Французской революции»: политическое бюро Директории и генезис русофобии во Франции // Диалог со временем. № 64. 2018. С. 102–111.
[Закрыть]. На наш взгляд, работа В. Ададурова, который делает сравнительный анализ текстов 1790-х и 1800-х гг. (П. Парандье, Ш.-Л. Лезюра и др.), проводя линию преемственности вплоть до
C. Хантингтона, еще раз показывает, что изучение памфлетов периода Французской революции 1789–1799 гг. остается открытой темой для исследования[90]90
По мнению В. Ададурова, яркими примерами реакции французской общественной мысли последнего двадцатилетия XVIII в. являются тексты П.-Ш. Левека и Ш.-Ф. Массона. См.: Ададуров В. Указ. соч. С. 14–15.
[Закрыть].
Таким образом, несмотря на обилие серьезных научных работ истории формирования представлений о Российской империи в Европе Века Просвещения, о проблематике франко-российских отношений конца XVIII в., стойкий исследовательский интерес к ним не ослабевает ввиду применения новых исследовательских методик, концепций, но гораздо реже в связи вовлечением в научный оборот новых архивных источников. Однако разные аспекты соответствующей тематики изучены далеко не равномерно. Так, история эволюции образа России в общественном мнении Франции периода Революции по-прежнему остается одним из недостаточно исследованных сюжетов.
