Текст книги "Сладкий привкус яда"

Автор книги: Андрей Дышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 10
ВХОЖДЕНИЕ ИНСПЕКТОРА В ДОРХАН

Я не поленился, сходил к останкам вертолета, свинтил в салоне скамейку, обшитую ледерином, и соорудил из нее некое подобие саней. Этот шедевр инженерной мысли настолько хорошо скользил по снегу, что мне иногда приходилось кидаться навзничь, чтобы удержать его лихой полет по склону в пропасть. Татьяна постоянно отставала от нас, настроение ее было испорчено не только тем, что инспектор принял мои условия; ее огорчало, что не она первой додумалась до такого простого способа эвакуации раненого.

Мы быстро сбрасывали высоту, и нам все чаще попадались обширные проталины, поросшие пожухлой травой. Снежники или языки натечного льда были моими союзниками, и я с тоской смотрел, как снизу на нас надвигаются теплые альпийские луга и пастбища, по которым мне придется нести инспектора на себе. Татьяна в предвкушении мести даже пустилась вниз бегом, чтобы первой выйти за границу ледника и там полюбоваться моим ишачеством и вволю позлорадствовать.

Но судьба оказалась более благосклонной ко мне, нежели к ней. Едва нам под ноги лег травяной ковер и я, взвалив инспектора себе на спину, сделал несколько шагов, как нам открылась великолепная панорама прикрытого дымкой ущелья, разрезанного вдоль шумной зеленоводной рекой. По обе стороны от нее ступенями поднимались террасы с разноцветными лоскутами пашни, а к сыпучему склону прилипли два-три десятка лепных домиков с угловатыми соломенными крышами.

– Деревня!! – закричал я.

Татьяна попыталась испортить мне настроение:

– Это еще не значит, что отсюда можно связаться со спасателями.

– Можно, – охотно возразил инспектор, жадно всматриваясь в струйки дымков над жилищами. – Возможно, это река Тамур…Что же вы встали, Стас?

– Если бы вы, инспектор, не поддались панике и трусости, – глухо произнесла Татьяна, – то вам не пришлось бы давать этому жулику дискредитирующее вас обещание. Ручаюсь, что до этой деревни я бы вас смогла донести.

Я посмотрел на девушку и зарычал, так как на ум не пришло подходящего ругательства. Татьяна как ни в чем не бывало стаскивала с себя лишнюю одежду. Я смотрел на этот альпийский стриптиз и продолжал изображать из себя разъяренного хищника. На траву упали объемный пуховик, свитер, синтепоновые брюки-комбез… Девушка с иронией поглядывала на меня, худея прямо на глазах. Я подумал, что если она не перестанет разоблачаться, то с последней деталью одежды исчезнет, как облачко пара. Оставшись в плотно облегающих шерстяных колготках и футболке с короткими рукавами, Татьяна затолкала добрую половину своего прежнего объема в рюкзак, надела легкие ботинки «Пантера», забросила на плечи рюкзак и, сказав нам «Чао!», быстро пошла в деревню.

Мы с инспектором недолго провожали ее взглядами.

– Худенькая какая, – повторил мои мысли инспектор.

– Не донесла бы, – скептически произнес я.

– Что не донесла? – не понял инспектор.

– Вас не донесла бы. Умерла бы на полпути от печали.

Я расшнуровал и принялся стаскивать с инспектора высокие крепкие ботинки. Три кило долой. А вот медную бляху с четырехзначным числом, что означало принадлежность к младшему офицерскому составу, выкидывать как балласт инспектор наотрез отказался.

Я завалил ботинки инспектора и свой пуховик булыжниками, пометил клад корявой высохшей веткой и взвалил инспектора на спину.

– Не торопитесь, – попросил он со сдавленным стоном. – Что-то опять прихватило…

Идти по «сыпучке» было труднее, чем по снегу. Инспектор снова душил меня, и пот снова заливал мне глаза, зудел на спине и груди. Я облизывал пересохшие губы, мечтая о какой-нибудь чистой выбеленной комнатушке с нарами в углу, где будет сладко пахнуть скотиной, ячьим молоком и печным дымком; приветливая хозяйка подаст мне горячий чай с лепешкой; через маленькое окошко будет проникать шум листвы и скачущей по порогам реки; не вставая, можно будет любоваться узкой пыльной улочкой, а гор не будет видно вовсе.

– Вы сказали, что это река Тамур, – прохрипел я.

– Я так думаю, – после паузы уточнил инспектор. Он то ли засыпал, то ли устал держать голову прямо, и его подбородок острым клином стучал по моему плечу.

– А как называется деревня?

– Может быть, Дорхан. Или Джируфа, – неуверенно ответил инспектор и снова тюкнулся подбородком мне в плечо. – Нет, вероятнее всего, Дорхан.

Я подкинул его на себе, и офицер клацнул зубами.

– А Хэдлок отсюда далеко?

– Что? Хэдлок? А зачем вам Хэдлок?

Я хотел с ходу соврать, что там живет моя бабушка, но вовремя остановился.

– Если не ошибаюсь, – медленно говорил я, давая инспектору понять, что я не верблюд и мне тяжело говорить и нести его одновременно, – там проходит тропа к восточным склонам Ледяной Плахи.

– Ну и что? – подозрительно цепко пристал ко мне инспектор. – Да, тропа, а вам-то какое до нее дело?

Черт дернул меня за язык! Я снова подкинул на себе инспектора и, набрав полную грудь воздуха, дал исчерпывающий ответ:

– Раз там проходит тропа альпинистских экспедиций, значит, местные жители торгуют бывшим в употреблении снаряжением, и я смогу поменять ботинки, которые уже наполовину сожрали мои ноги, и я иду на культях, и чувствую боль не слаще вашей, и уже силы мои на пределе, и мне кажется, что проще скинуть вас здесь и самому сходить за быком, впряженным в повозку, черт вас подери!

Инспектора удовлетворил мой ответ, и он больше не задавал мне вопросов относительно Хэдлока и вообще не раскрывал рта до тех пор, пока я не стукнулся головой о подвесной бамбуковый водопровод и высыпавшиеся из моих глаз искры не осветили чумазых детей, обступивших нас плотным кольцом.

– Приехали! – возвестил он тогда голосом Иисуса, вошедшего в Иерусалим, и я, уставший исполнять роль молодого библейского ослика, свалил его на кучу сушеной кукурузы, а затем повалился рядом с ним, ибо не осталось сил, чтобы держать на ногах даже самого себя.

Был душный непальский вечер. Нас с инспектором несли на носилках бритоголовые монахи в хламидах цвета запекшейся крови. Тесную улочку как тисками сдавливал с обеих сторон нескончаемый ряд выложенных из камней хибар, сараев, овчарен и убогих торговых лавок. На нас смотрели бронзовые идолы с оскаленными дырявыми ртами, закамуфлированные пятнами грязи попрошайки и надменные йоги. Сладко пахло фимиамом и специями. Женщины в красных сари и с золотыми медальонами в носу держали на головах кувшины и старые пластиковые канистры из-под бензина. Лобастые, с широко расставленными глазами дети стояли вдоль дороги босоногим строем. Меланхоличные коровы, оставляя за собой коричневые кучки, пялились на нас своими добрыми глазами. Все ликовали. Деревня встречала раненого инспектора из Катманду со сдержанным экстазом. Мне казалось, я сплю, потому что такой сладкий полет над головами добрых людей бывает только во сне.

Людской поток, в котором мы плыли, становился все плотнее и шумнее. Приподнимая слабую руку, инспектор двумя пальцами руководил движением, указывая направление, хотя идти по узкой дороге можно было только прямо или обратно. Его жесты жадно впитывали в себя десятки глаз. Монахи, идущие сзади, приподняли носилки выше своих голов, чтобы инспектор не свалился с них, и эскорт начал подъем на пустынный, насквозь выветренный бугор, поросший пожухлыми колючками. Я где-то слышал, что буддизм – самая миролюбивая религия, но в те минуты меня начал грызть червь сомнения, потому как я ничего не знал об обрядах жертвоприношения. Но только я собрался уточнить у инспектора, есть ли что-нибудь общего между этим бугром и Голгофой, как увидел одинокий выбеленный известью двухэтажный дом, с треугольной соломенной крышей, миниатюрными окошками, закрытыми белыми ставнями, и широкими коричневыми полосами по периметру. Рядом с дверью висел кусок фанеры, на котором неровными буквами было начертано: «STATION-MASTER».[8]8
  Начальник станции.


[Закрыть]

Те несколько минут, пока нас заносили внутрь жарко натопленного помещения и усаживали в глубокие плетеные кресла, пока женщина с золотыми украшениями вместо носа подавала нам чай с жирным ячьим молоком, а инспектор, изогнув одну бровь, принимал доклад очень взволнованного шерпа, который по-петушиному выкрикивал гортанные, лишенные протяжных гласных слова, отдавая честь оттопыренной пятерней, я перебирал в уме варианты станции, на которой мы находились. Конечно, это была не железнодорожная, не конно-почтовая и не лодочная станция. По-видимому, и не спасательная. Прихлебывая из эмалированной кружки с обколотыми краями, я рассматривал начальника станции и монахов, число которых быстро уменьшалось, словно они были сделаны из снега и незаметно таяли.

Закончив доклад, начальник станции стащил с головы белую с красным узором шапочку топи и вытер ею пот со лба.

– Мне надо срочно связаться с полицией в Катманду, – сказал инспектор по-английски и выразительно посмотрел на меня, вот, мол, я держу свое слово.

Начальник торопливо взглянул на часы, выдал беспомощную фразу о том, что министерство связи выделило им более позднее время, на что инспектор лишь насупил брови и кашлянул. Отойдя в угол комнаты, огороженной занавеской, начальник благоговейно сдвинул ее в сторону и сам встал так, чтобы не мешать нам созерцать идола цивилизации. В углу стояла гробоподобная радиостанция, какой еще наверняка пользовались английские колонизаторы в соседней Индии.

Вместе с начальником мы перенесли инспектора к радиостанции. Некоторое время мы ждали, пока нагреются лампы, затем начальник при помощи скрипящей рукоятки настроился на полицейскую волну, надел на голову инспектора обод с наушниками и протянул микрофон.

Сквозь шум и треск помех я услышал далекий голос дежурного связиста. Инспектор спросил у него, готов ли тот принять информацию особой важности. Разговор шел на английском. Я встал с кресла и принялся прохаживаться по комнате, рассматривая закопченные стены. Комната была изолированной, никаких других дверей, кроме входной, в ней не было. Маленькое окошко наполовину было закрыто фанерой, наполовину – мутным стеклом. Если его аккуратно выставить, думал я, то все равно нельзя будет пролезть – плечи застрянут.

Инспектор докладывал об исчезновении «русской двойки» обстоятельно. В выводах он был сдержан, зато живо обрисовал сложные погодные условия и те трудности, которые выпали на его долю.

Обойдя комнату, этот экзотический офис начальника радиостанции, я встал за спиной инспектора, вполуха слушая его доклад. На стене, над станцией, были приколоты терновыми шипами разновеликие бумажки с приказами и распоряжениями, графиком выхода на связь и перечнем радиочастот. Я скользил взглядом по списку частот, предназначенных для связи с различными анчолами[9]9
  Административные зоны Непала.


[Закрыть]. Деревня Хэдлок была дописана внизу от руки в столбце с другими деревнями.

Начальник станции, заметив мой интерес, собрался было прокомментировать список, но в это время его вниманием всецело завладел инспектор, пуская в эфир прозрачные намеки на криминальную основу происшествия в горах. При этом он ссылался на дискету с программой «Создание портретов» (в переводе на русский его термин прозвучал именно так) и на ксерокс «прайса с услугами в области транссексуализма». В общем, я за голову схватился, представив, в каком виде придет моя информация из Непала в МВД России. Утешило только то, что инспектор старательно, по буквам передал имена Родиона и Столешко.

Я вышел на крыльцо, если так можно было назвать грубо сколоченную реечную решетку, брошенную под ноги, и две красные пустые бочки из-под соляры, стоящие перед входом на манер колонн. Ветхая дверь «STATION-MASTER» не имела никаких признаков замка, что отозвалось в моей груди теплой волной нежности к скромной и честной жизни горных непальцев. Я обратил внимание на кривое высохшее полено, приставленное к стене. Оно стояло здесь не случайно, но было пригодно разве что для изготовления горбатого Буратино. Судя по всему, начальник подпирал этим поленом дверь на ночь.

– Скажите, – обратился я к начальнику, который с раскрытым ртом нависал над инспектором, – вы не видели в деревне девушки с рюкзаком?

– Альпинисты и туристы заходят сюда часто. Были и девушки, – ответил начальник.

Он не совсем точно понял меня, но я не стал уточнять. Она так просто не успокоится, думал я о Татьяне. Спать не будет, есть не будет, в лепешку расшибется, отыскивая новые доказательства того, что криминала не было. А вот этого-то мне и не надо… И все же жалко девчонку. Раз она так мечется, значит, очень боится потерять работу у князя. Но с другой стороны: если что и случилось с Родионом, разве за его жизнь вправе отвечать простой делопроизводитель?

– …Однако вертолет внезапно стал терять высоту, – диктовал в микрофон инспектор. – Мне удалось выяснить, что произошла поломка одного из маслопроводов, это и привело к заклиниванию двигателя. Я подготовил пассажиров к аварийной высадке…

Я вспомнил, как мы кувыркались в салоне, словно в шейкере. «Ничего не скажешь, подготовил он нас, – подумал я. – Королевский орден зарабатывает».

– Вы не могли бы устроить меня на ночлег в этом доме? – спросил я у начальника.

Землистое лицо непальца стало еще темнее от выражения глубочайшего сожаления. Прежде чем дать мне отлуп, он долго теребил вязаную бордовую безрукавку и несколько раз тяжело вздохнул.

– Для приезжих у нас есть отель «Як», – ответил он.

– Далеко отсюда?

– Это рядом с моим домом. Минут десять… Вы поможете отнести инспектора ко мне?

– Вертолет будет завтра утром, – сказал инспектор, снимая наушники, и, взглянув на меня, добавил: – А вашу информацию отправят в Москву не позднее завтрашнего утра.

Я пожал инспектору руку и взялся за носилки.

Глава 11
ДОЛГ ВЕЛИЧИНОЙ В ПОЩЕЧИНУ

Гостиничный номер здорово смахивал на тюремную камеру с той лишь разницей, что на окне не было решетки, как, собственно, и стекла. Завешенное синтетической противомоскитной сеткой, оно пропускало в комнату все сказочные звуки и запахи непальской деревни.

Смеркалось. Я сидел за хромым столом, который не падал только потому, что опирался о стену, которая, в свою очередь, не падала благодаря двум крепким бамбуковым шестам, подпирающим ее от пола. На чем держался пол, я не знал, архитектурный модерн отеля «Як» выходил за пределы моих познаний о строительстве. При скупом свете керосиновой лампы я убивал время, читая дневник Столешко. Это было скучное и занудное описание восхождения на Канченджангу, изобилующее монотонным перечислением малозначимых событий: «Проснулся. Встал. Оделся. Погода так себе. Ел рис…» — и душевных страданий, вызванных завистью к более удачливым членам команды: «Эта шепелявая сволочь обещала, что двойка Гарвенко – Сидорич закинет кислород вштурмовой лагерь для меня и Пацюка, чтобы мы поднялись туда налегке и сохранили силы для последующего штурма вершины. Но вчера вечером он передумал и сказал, что двойка Г. – С. выйдет на штурм первой, а мы с Пацюком будем обеспечивать ихнее восхождение. Акогда мы пойдем – хрен его знает. Всю ночь не спал из-за этого. Кому-то „бабки“ и почет, а кому-то кукиш со смальцем..»

Из тетради выпало помятое письмо Столешко, которое мы сочинили в гостинице в Катманду. Татьяна, когда прочитала его, удивительно быстро догадалась о том, что это «липа». И про конверт, которого никогда не было, не случайно спросила. Умная головушка, не спорю. Вот только ее предположение, что почерк Столешко выдает в нем «виртуоза лжи», – слишком смелое заявление. Нормальный, на мой взгляд, парень, согласился помочь нам. Не бескорыстно, конечно. Но кто сейчас помогает кому-либо бескорыстно?

Я прикрутил фитиль, встал из-за стола и подошел к окну. Сумерки засыпали ущелье темнотой быстро и безнадежно. Улица притихла. В оконных проемах хибары напротив тускло светились керосиновые лампы, по темным стенам и потолкам двигались тени. Я видел сферу странной и непонятной для меня жизни непальской семьи, пространственной, как Гималаи, не загруженной проблемами цивилизации, аскетической настолько, что мой избалованный организм воспринял бы ее как жестокое наказание. Если бы эти люди могли заглянуть мне в душу, прочитать мои мысли, то приняли бы меня за инопланетянина, интеллект которого работает в ином измерении. И спросили бы меня непальцы: «А зачем это все надо?» И я не смог бы ответить.

Я вышел в коридор и по скрипучей лестнице спустился в холл, здорово напоминающий подземный гараж, только без торцевых стен. За столиком, сервированным кофейным набором, сидели два седовласых джентльмена с полными ртами ослепительного фарфора. Они кивнули мне и приветствовали: «Хай!» Кажется, это были англичане, которые строили в деревне школу. Китченбой в приталенной рубахе навыпуск предложил мне ужин из отварного риса и рисовой водки, но я отказался.

– Если меня будет кто-нибудь спрашивать, – сказал я официанту, – инспектор или… или русская девушка, скажи, что я вернусь минут через сорок.

Шансы, что в столь поздний час я буду нужен этим людям, были ничтожны, но я преследовал другую цель: поставив рядом с собой имя инспектора полиции из Катманду. Теперь моя ночная прогулка по деревне уже не должна была вызывать недоумение и вопросы.

Сунув руки в карманы, я вальяжной походкой пошел по улице и, едва плотная тень скрыла меня от взглядов англичан, ускорил шаги. Призрачно-синий конус горы, нависающей над деревней, освещал улицу ровно настолько, чтобы я сослепу не налетел на какой-нибудь забор, ограждающий тихое бормотание скота, но больше я ничего не видел, и глаза привыкали к темноте очень медленно. Дорога не отличалась идеальной ухоженностью, и всякий раз, когда я спотыкался о колдобины, намеревалась встать дыбом и припечататься к моему лицу. Проще было купить эфирное время, думал я. Мысль эта была бесполезной и вредной, но именно такие сидят в мозгу особенно крепко.

Я скорее почувствовал, чем увидел, что дорога пошла вверх. Темный овал бугра постепенно опускался, и словно из-под земли вырастал силуэт «STATION-MASTER». На фоне холодного свечения горы дом напоминал часовню или избушку на курьих ножках, которая от стылого холода эти самые ножки поджала под себя.

Поднявшись до пожухлых кустов, я остановился, огляделся по сторонам, но мало что увидел и пожалел о том, что не захватил с собой спички или зажигалку. Лунный свет, на который я надеялся, либо вовсе не проникал в это ущелье, либо проникал ненадолго и строго в определенное время, как сеанс связи с Катманду.

Если бы не знакомые мне бочки, выполняющие роль античных колонн, мне пришлось бы долго искать дверь. Как я и ожидал, трухлявая перегородка охранялась горбатым Буратино, которого я вежливо отшвырнул ногой. Зайдя внутрь помещения, где было темно как в могиле, я начал продвигаться по периметру вдоль стены, пока не нащупал штору, отделяющую заветный угол.

И только когда я сел на стул перед радиостанцией и нащупал тумблер включения, то вспомнил, что электрификация этой деревне еще только снится в сладких снах и коммуникационный гроб времен английского колонизаторства работает от генератора, который стоит на улице в собачьей будке.

Надо было видеть, как я схватил себя за волосы, взвыв дурным голосом! Генератор, если я его заведу, наполнит спящую деревню таким оглушительным треском, что на Ледовой Плахе проснутся клаймберы в своих высотных палатках. И нет никакой гарантии, что инспектор не войдет в служебный экстаз и не кинется за мной в погоню на одной ноге.

Я сидел перед станцией и решал дилемму: связываться с Хэдлоком или же сохранить отношения с инспектором в удовлетворяющем обе стороны вакууме. Конечно, очень соблазнительно было услышать протяжно-ленивый голос Родиона и в крепких выражениях высказать ему, что не по-товарищески оставлять меня на высоте семь двести без кислорода и жратвы. Опустив подбородок на кулак, я стал думать над тем, как грохнуть двух зайцев сразу: и станцию включить, и вовремя ноги унести.

Пока я думал, ноги уже вынесли меня на улицу. По кабелю я добрался до будки, нащупал рукоятку запуска с тросиком, подбодрил себя тем, что это не бог весть какой криминал, и рванул ручку на себя.

Генератор завелся, как разбуженная сторожевая собака. Треск оглушил меня, и я до каждого нервного узелка прочувствовал масштабы своего хулиганства. Бегом к двери! Удар лбом о косяк. Табурет с грохотом упал на пол. Шторка на веревке треснула, как сарафан девки под гусаром… Я ощупывал приборную панель. Генератор заливался треском, будто воем сирены. Я надавил на тумблер. Внутри станции, за мутными стеклышками, медленно забрезжил рассвет. Лампы накаливания лениво сосали энергию. Я начал вращать ручку настройки. Хэдлок, шестьдесят шесть и две десятых мегагерца… В наушниках что-то треснуло. Я прижал к губам микрофон и надавил на тангенту.

– Хэдлок! Примите срочное сообщение! Хэдлок! Хэдлок!

Я так и не понял, ответил мне кто-то или нет. Генератор вдруг заглох, и смесь шума и голосов в наушниках стала быстро стихать, лампочки затухли, как в кинозале, и станция опять растворилась во мраке. Не успел я вскочить со стула, как мне в глаза ударил яркий луч света. Несколько сильных рук вытолкнули меня из помещения на улицу. Я не сопротивлялся и даже проявлял инициативу, помогая молодым и разогретым ракшой шерпам вести себя к инспектору.

Я неплохо позабавил деревню. Жители многих домов вышли на улицу и, завернувшись в одеяла, стояли по обе стороны дороги живой изгородью. Видя мое раскаяние и желание содействовать органам правопорядка, мои конвоиры перестали усердствовать, и я мог шевелить и даже помахивать над головой руками.

Свернув с главной улицы, мы подошли к двухэтажному дому с длинным балконом, протянувшимся вдоль всей стены под крышей. Узкий вход прикрывал сверху кусок жести. Дверь была открыта, и на пороге уже был выставлен трон для носителя справедливости и возмездия. Инспектор, завернутый в одеяло, был свиреп. Наверное, его разбудили совсем недавно, может быть, в тот момент, когда я запустил по гималайским ущельям первый пучок радиоволн.

– Ну в чем дело? В чем дело? Ну в чем?! – обрушил он на меня лавину вопросов, которые ровным счетом ничего не означали.

Конвоиры за моей спиной вполголоса комментировали мой поступок. Они говорили на непали, но меня это не смущало, и я соглашался с их комкообразной речью, кивая.

– Да, господин инспектор, я самовольно воспользовался станцией.

– Но зачем? Мы же с вами уже все решили! Я доложил так, как вы хотели! Ну что еще?

Один из шерпов снова вставил короткую фразу, и я разобрал слово «Хэдлок».

– Что? – недовольно воскликнул инспектор. Он сверкал в темноте сизыми белками глаз, переводя взгляд с меня на шерпов. – Опять Хэдлок? Что это значит? Почему Хэдлок?

– Не могу больше лгать вам, инспектор, – покаялся я. – В Хэдлоке на строительстве дороги работает англичанка, инженер из Ливерпуля. Мы с ней уже четыре года переписываемся…

– Какая дорога? – опешил инспектор и зашевелился в своем коконе из одеяла. – В Хэдлоке и тропы нормальной никогда не было. Горные козлы себе ноги ломают!

Врал я всегда вдохновенно, но малоубедительно. Обычно мне безоговорочно верили только одинокие женщины, мечтающие о большой и чистой любви. Перед инспектором я выдохся окончательно и принялся молча вытряхивать пыль из своих карманов.

– Идите к себе! – сердито приказал инспектор. – Утром с вами поговорю.

Я пожелал присутствующим спокойной ночи и пошел в отель. До того, как свернуть за угол, я дважды обернулся. Конвоиры и инспектор не сводили с меня глаз. «Как все это мне надоело!» – подумал я, мечтая забраться в спальный мешок с головой, уснуть покойницким сном и проснуться только в усадьбе князя Орлова, в ажурной беседке, на которой играют в догонялки тени берез и где вечный оптимист и чудак Святослав Николаевич прогуливается по гаревым дорожкам, выбирая среди деревьев подходящую натуру.

– Вами интересовался мальчик, – сказал мне китченбой, едва я занес ногу на ступеньку, чтобы подняться на второй этаж отеля.

– Кто? Мальчик? Какой еще мальчик? – не поверил я своим ушам.

– Это сын портера, который живет на краю деревни в каменном доме, – пояснил официант. – Там у него лавка по продаже горной обуви.

Я передумал подниматься наверх.

– И что спросил этот мальчик? – с неприятным осадком в душе выяснял я.

– Он спрашивал, проживает ли в отеле русский альпинист Стас Ворохтин и когда вы будете у себя.

– И что потом?

– А потом он убежал.

– Куда?

– Туда, – махнул в темноту китченбой.

– У тебя водка есть? – спросил я, прислушиваясь к своим ощущениям. В душе был беспорядок, и я надеялся поправить этот недостаток проверенным способом.

– Ракша, сэр!

– Налей ракши.

Я выпил из кружки, встал на пороге «гаража», всматриваясь в темноту. Гулять в потемках по деревне не хотелось, но любопытство пинками гнало меня вперед. Сунув в руку официанта несколько смятых рупий, я пошел по улице, на сей раз в противоположную от «STATION-MASTER» сторону. Конечно, мальчика кто-то подослал, думал я, поднимая ногами невидимую пыль – ее можно было только почувствовать по запаху. А курьера посылают только в двух случаях: когда очень лень идти самому и когда не хочется оставаться в памяти свидетелей.

Я думал о том, насколько вероятно, что это чудачила Татьяна. Надо ли ей было выяснять то, что очевидно? Куда я мог понести инспектора, как не в деревню? И не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться: русский, поселившийся в «Яке», это Стас Ворохтин, он же единственный русский альпинист во всей деревне…

Я был так увлечен поступком загадочного мальчика, что перестал ощущать свое движение по улице и, быть может, потому не сразу обратил внимание на темный контур человека, который появился рядом со мной, отстав всего на полшага. Я машинально остановился, чтобы пропустить его вперед, но человек, словно он был моей тенью, тоже замер в темноте, затем рядом что-то просвистело, и меня ослепила тупая боль в голове. Кажется, я успел крикнуть.

Потом – полный провал.

* * *

Штормило, меня укачивало, к горлу подкатывала тошнота, и я морщился, качал головой, но все никак не мог открыть глаза.

– Выпей, выпей! – говорил кто-то рядом, и я чувствовал, как мои зубы стучат о металл.

Я с трудом воспринимал пространство вокруг себя. Трудно сказать, сколько усилий мне потребовалось на то, чтобы определить, что я лежу на дощатом полу, а надо мной, словно ангелы, порхают рукава и полы одежды и оттого по лицу прогуливается сквознячок.

Приоткрыв глаза, я увидел лицо Татьяны. Без налобной повязки оно казалось бесстыдно голым. Девушка держала у моего рта кружку и заставляла что-то пить.

– Ты что… – с трудом произнес я, едва ворочая распухшим языком. – Обалдела… Чем ты меня ударила?.. Убери кружку!

За ее спиной звездно мерцали круглые глаза китченбоя. Он мял в руках мокрое полотенце, не зная, на что его намотать.

– Это не я тебя ударила, – мягко возразила Татьяна, убирая кружку от моего рта и внимательно глядя мне в глаза. – Ты вообще ничего не помнишь?

– А кто же меня ударил?..

– Не знаю. Я только слышала, как ты крикнул. Пошла по улице и увидела тебя лежащим…

Я приподнял голову и завел руку под затылок.

– Мозги, наверное, вытекли, – простонал я, нащупав больное место. – Дайте руку, какого черта я тут как ворсистый ковер…

Китченбой едва успел поддержать меня. Меня качало. Доски под ногами ходили ходуном, словно палуба фрегата во время шторма.

– Кожа немного рассечена, – сказала Татьяна, рассмотрев мой затылок.

– Ты не видел, кто меня шарахнул? – спросил я у официанта.

– Нет, сэр, я в это время был на кухне, – ответил китченбой. Он был так напуган, словно ждал от меня ответного удара, и вздрагивал, если я делал резкое движение.

– Ну, конечно! – проворчал я, выдергивая из рук официанта полотенце и прикладывая его к затылку. – Никто ничего не видел. А мне в десяти метрах от гостиницы едва голову не проломили… Лед у тебя есть?.. То, что его на Джомолунгме до хрена, это я и без тебя знаю, но мне нужен не айс-шелф[10]10
  Ледник.


[Закрыть], дружище, а айс фо коктейл. Понимаешь?

Я сел на стул. Боль неприятно пульсировала на затылке, словно меня методично шлепали мухобойкой. Татьяна с чашкой кофе маятником двигалась передо мной, как-то странно поглядывая на меня. Официант, дабы не нарываться на новые упреки, исчез на кухне. Я сидел в позе роденовского «Мыслителя», с той лишь разницей, что одной рукой прижимал к ране полотенце. Деревня, увязнув в темноте, хранила свои тайны.

– Не знаю, насколько ты замял конфликт с инспектором, – произнесла Татьяна тихо, – но я бы не стала полностью исключать его…

– Ладно! – сердито махнул я рукой. – Не старайся. Все равно я не верю ни тебе, ни инспектору, ни этому разносчику мороженых лямблий. Я тут всем мешаю.

– Зачем ты включал станцию?

– О! Вся деревня уже в курсе дела. Этой темы для обсуждения должно хватить на месяц.

– Лез куда не надо, вот и получил, – сделала вывод Татьяна.

Я пялился на ее шерстяные колготки, которые плотно обтягивали ноги, на свитер грубой вязки, достающий до колен, на эту уютную человеческую кошку с розовым носом и чувствовал, что в хитрости и тьме души заметно ей проигрываю.

– Понятно, – кивнул я и тотчас поморщился от боли. – Это сделал или инспектор, или начальник станции… Словом, кто угодно, но только не ты.

– Очень ты мне нужен, – фыркнула Татьяна и звякнула чашечкой о блюдце. – Мне от тебя ни вреда, ни пользы.

– Нет-нет! – возразил я. – От мелкой пакости так иногда сладко на душе бывает! Разве у тебя ни разу не возникало желания ударить меня по голове?

– Возникало, – созналась Татьяна. – Но не думаю, что тебе желали всего лишь мелкой пакости… Ты хорошо рассмотрел свою рану в зеркало? Если бы орудие пошло не по касательной, твой череп раскололся бы, как грецкий орех.

– Хватит пугать, – буркнул я. – Считай, что ты меня морально раздавила. Но хочу на всякий случай предупредить: не позднее завтрашнего утра я узнаю, кто это сделал. Если кто-то из местных, по приказу инспектора, то я заставлю его скакать, как одноногого тушканчика, прямо во дворец правосудия. Ну а если… Впрочем, хватит страшилками перекидываться.

– Почему же! – оживилась Татьяна. – Мне очень интересно, что ты сделаешь со мной?

– Попытайся догадаться. Даю три попытки!.. Нет, милая, ты меня не знаешь и даже предположить не сможешь, насколько страшна будет кара… Будь другом, смочи полотенце!

Татьяна тотчас встала, подошла ко мне, взяла меня за чуб и наклонила голову так, чтобы видеть затылок.

– Полотенце тебе больше ни к чему, – решила она, вернулась за свой стол, раскрыла «молнию» на походной аптечке. – А почему ты так уверен, что я тебя совсем не знаю?

Она перебирала тюбики с мазями, близко поднося их к глазам, чтобы прочесть название. Плохое зрение, подумал я. С такой близорукостью запросто можно промахнуться даже с двух шагов.