Текст книги "Сибирская жуть – 7"

Автор книги: Андрей Буровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 14
МЕСТА «ИМПЕРАТОРА ТАЙГИ»

Помяни, Господи, русских людей, аще приняли погибель от руки врагов Твоих.

Молитва Русской православной церкви за рубежом

Странные люди в лесу

В 1960-е годы некоторые люди, совершенно независимо друг от друга, рассказывали о странных встречах в лесу. Судя по всему, такие встречи происходили и раньше, но тогда о них не говорили, а тут языки постепенно развязывались.

Встречи эти происходили на западе и на юге Красноярского края, в очень красивых живописных местах – в лесостепи, на берегах невероятно красивых озер и речушек, в горной тайге. Всегда эти встречи происходили днем, при ясном свете солнца, и совершенно не обязательно встречались с кем-то неизвестным по одному – многим встречам было по два и по три свидетеля. Бывало, что и к рыбакам, и к охотникам, и просто к отдыхающим на озерах в красивой, интересной местности подходили не знакомые никому люди.

На этих людях была странная несовременная форма: эдакие белые кителя, охваченные ремнями наперекрест, фуражки с двуглавым орлом, портупеи. Современными были разве что полевые сумки. Эти люди появлялись вооруженными, они несли винтовки, а в кобурах торчали револьверы несовременного образца.

Эти люди подходили к отдыхающим, заводили с ними разговоры, порой даже пытались помогать. Скажем, один такой как-то помог вытянуть сеть с рыбой двум парням, а потом с ними вместе вытаскивал из сети рыбу. Это были совершенно материальные личности; им можно было пожать руку, и рука отнюдь не проходила сквозь их тела. Порой они ели и пили, в том числе пили водку с моими информаторами. Один из таких даже пытался ухаживать за девушкой из туристического отряда, но не понравился ей и ушел неизвестно куда.

Вообще у этих людей была только одна неприятная особенность – они приходили неведомо откуда и уходили неведомо куда. Ну, и странная форма, странное оружие. Напомню: времена были идиллические, тихие, и большинство жителей Советского Союза не только не думало ни о каким таком ином мире, но принципиально не верили в него – так полагалось. Еще меньше думали советские про то, что в Гражданскую войну 1918—22 годов могли воевать не только красные, и совсем не думали о том, как должны были выглядеть эти люди. То есть не то чтобы советские не понимали – были и такие люди в Сибири… но просто никто об этом как-то не задумывался.

И некоторые принимали встретившихся им людей за актеров, участвующих в съемках кинофильма, другие – за участников какого-то костюмированного действия – скажем, похода по местам боевой славы. Находились и такие, кто считал этих людей солдатами какого-то тайного, засекреченного подразделения, скрытого в недрах горной тайги.

Но вот компетентные органы полагали совсем иное… Я знаю это совершенно точно, потому что в одной из археологических экспедиций, приезжавших каждое лето из Питера, как-то очень хорошо прижился интересный мужик, следователь по особо важным делам краевой прокуратуры. Первый раз приезжал он в экспедицию после того, как археологи совершенно случайно чуть не наткнулись на Белую Юрту…

Сейчас молодежь даже уже не помнит легенд про Белую Юрту, а еще в 1980-е годы этих легенд ходило очень много. О происхождении Белой Юрты рассказывали разное – и что возникла она на месте лагеря особого назначения, заброшенного после смерти Сталина, – мол, некоторые зеки, которым идти было некуда, остались в лагере и стали приспосабливать его для своей уже свободной жизни. По другим данным, возникла, разрослась Белая Юрта на месте избушки лесника из беглого лагерного контингента. По третьей версии первые беглецы прибились к кочевникам, которые каждое лето ставили священную белую юрту в определенном месте (откуда и пошло название). Мол, первые беглецы, избегавшие встречи с любым представителем закона, встретились с тувинскими шаманами и стали сотрудничать с ними, а говоря попросту, прислуживать им – рубить дрова, охотиться, таскать воду, а за это им позволили тут жить. Это потом уже русские лагерные беглецы срубили настоящие избы, чтобы можно было жить в Белой Юрте и зимой.

Какая версия правдивее – не имею никакого представления. Но, во всяком случае. Белая Юрта, если верить слухам, – это такая горно-таежная республика уголовников – эдакий сибирский вариант Запорожской Сечи. Принимают туда, собственно говоря, всех – если человек пришел туда сам, значит, было кому ему рассказать, куда идти. Случайный человек в Белую Юрту не придет, а если вдруг и придет, мгновенно станет ясно, насколько он там случайный. Но если уж попадает туда человек, то или он всю оставшуюся жизнь проживет в Белой Юрте и никогда не выйдет даже за околицу, или выйдет только в составе отряда, идущего на серьезное «дело». То есть и тут имеется, конечно, контингент, который ходит в большой мир и возвращается, но в этот контингент входят или очень «авторитетные» люди, или те, кто находится в большом доверии у этих «авторитетных».

Так что даже из знающих о существовании Белой Юрты узнают дорогу в нее и поселяются в ней или бежавшие из лагерей, или те, на ком висели разные расстрельные статьи. Те, кому жизнь в ненаселенной тайге казалась безопаснее и лучше, чем жизнь в большом городе, где на каждом углу продаются булки, но и милиционеры тоже стоят на каждом углу и очень мешают жить этому кругу лиц. Тем более мешают, если твоя физиономия уже висит на перекрестках с духоподъемной подписью: мол, разыскивается милицией за совершение особо опасного преступления, просьба сообщить, если знаете местонахождение, если видели, но имейте в виду, что опасен…

Ну так вот, мы-то, тихие археологи, далекие от всех этих ужасов, узнали про Белую Юрту случайно. Была старая идея – сделать археологическую разведку в горных районах Хакасии. Забегая вперед скажу, что такую разведку потом провели, и с великолепным результатом. Но тогда, первый раз, машина шла в неизведанное – и собственного опыта не было у курганных археологов, и занять не у кого – никто до них в этих местах не работал. В таких случаях нужны проводники, и далеко не случайно археологи стали беседовать с охотниками и рыбаками. Но совершенно случайно вопросы о дороге задавались именно тому из охотников, который что-то знал о Белой Юрте, да к тому же обладал каким-то извращенным чувством юмора. И археологи имели на картах пометки, что вот примерно там-то лежит такое место, Белая Юрта, и в него хорошо бы попасть, потому что там всем приезжим очень рады.

Целый день машина рвала резину и надрывала двигатель на кошмарных горных дорогах; день уже клонился к вечеру, когда на дороге, прямо посреди заросшего травой полотна, увидели костер, а возле него двух жутких оборванцев. Начальник велел остановиться, вышел и, подойдя к оборванцам, вежливо спросил, далеко ли до Белой Юрты и правильно ли ни в нее едут.

– Тебе надо в Белую Юрту? – нехорошо прищурился оборванец. – Тут до тебя один вот тоже спрашивал…

И оборванец кивнул на булькающий котелок.

– Мы вот тебе сейчас покажем, как туда проехать, – так же свирепо просипел второй.

Коля К. внезапно обнаружил, что один оборванец в сапогах, обходит его и вот-вот окажется между ним и машиной и что в руке у оборванца финка. Одновременно он обнаружил, что прямо в живот ему уставился ствол крупнокалиберного ружья. Скажем совершенно откровенно: до сих пор никто толком не знает, почему этот, с ружьем, не выстрелил сразу, пока Коля К. совершенно не был к этому готов. Начни они действовать сразу, и для них вполне реально было бы захватить машину, перебить и разогнать археологов – ведь их хоть и было пятеро, но археологи совершенно не были готовы к такому повороту событий.

Но оборванцы промедлили и почему-то дали Коле К. убежать, прыгнуть в машину. Шофер, много чем рискуя, развернулся на дикой скорости, стал делать километров сорок в час на дороге, больше похожей на просеку посреди нехоженой тайги. И только тогда загремели выстрелы; в брезентовом кузове образовалась огромная дыра. От деревянного борта полетели щепки, и одна из этих щепок ранила в бедро парня-студента. Но обошлось этой не очень страшной жертвой – рана заросла через неделю, а больше пальбы по машине не было, и единственно что плохо – сорвалась, не начавшись, разведка, для которой долго экономили продукты и подгадывали время.

«Наш опер»

Вот после этой истории и слезного заявления, написанного в ближайшем отделении милиции, в лагере и появился человек, которого в экспедиции вскоре будут называть фамильярно – «наш опер» и отношением которого к экспедиции будут гордиться. Он снял со всех официальные показания, посочувствовал раненому, покрутил пальцем у виска Коле К. («до бороды дожили, а не знаете, к кому можно, к кому нельзя соваться…»), а с охотником, склонным к шизофреническим шуткам, побеседовал так, что тот пришел извиняться и плакал, причем плакал натуральными слезами.

Кроме того, «нашему оперу» очень понравилась экспедиция, образ жизни археологов и особенно ведение неторопливых бесед за чаем в вечернее и ночное время. То есть «наш опер» вовсе не бездельничал; за какой-то месяц он сделал несколько рейдов по горам, застрелил одного и привел с гор в наручниках трех довольно неприятных субъектов, причем с одним из них пришел в лагерь экспедиции, с арестованным общаться запретил и держал его связанным и скованным в глубоком шурфе. Но и сам устал смертельно и как только выставил охрану из доверенных археологов, завалился спать и проспал довольно долго. А потом достал из шурфа подопечного и увел его, так и не объяснив, что за птицу раздобыл и где такие еще есть.

Занимался он и еще какими-то довольно загадочными делами, а чувство юмора у «нашего опера» порой приближалось к чувству юмора того легендарного охотника. Хорошо помню, как подъехал он на грузовичке к раскопам в самом конце работы.

– Данилыч [*]6
  Отчество, конечно же, изменено.


[Закрыть], подбросишь, до лагеря?

Шофер грузовичка замахал руками, что-то забормотал с искаженной физиономией, но «наш опер» тут же закивал:

– Какие вопросы! Поехали…

Хорошо, что первыми в кузов прыгнули Коля К., начальник экспедиции, и ваш покорный слуга. Страшно подумать, что было бы, запрыгни первыми впечатлительные девочки, потому что в кузове лежал тронутый разложением труп с размозженным черепом, с горлом, перерезанным от уха до уха, и распоротым животом (внутренности «наш опер» аккуратно собрал в ведро, а само ведро так же аккуратно закрепил в кузове между старых покрышек).

С трясущимися губами брали мы «нашего опера» за грудки:

– Ты… Ты, гад, что же ты делаешь, а?!

– А что?! Вы же еще и не таких копаете, мужики… – невинно округлял глазки «наш опер».

И надо сказать, что мотания его по горам, возня с подозрительными трупами дали результаты: уже осенью, по первому снегу, «наш опер» провел даже целую операцию: было много машин и много людей, были даже вертолеты, а в горах довольно долго стреляли.

«Наш опер» вернулся очень довольный, долго рассказывал, какое это хорошее оружие, карабин, и какие опустошения сеет он в рядах неприятеля, и посоветовал проводить археологическую разведку: «Теперь можете идти хоть завтра».

Вести разведку в этом году было поздно, но на следующий год ее провели, и как я уже говорил – разведка дала великолепные профессиональные результаты. Ехали мы в разведку с некоторым смятением духа, но никто и не подумал тревожить нас в краю великолепных лилово-сиреневых панорам, густых багровых закатов и ароматов разнотравья. Только однажды наткнулись на труп, скорее даже скелет, пролежавший в траве бог знает сколько времени. «Наш опер» скелет этот видел, осмотрел зубы, обрывки одежды и процедил с полным пониманием, но без особенных эмоций: «А, вот ты куда девался…» Но кто девался и откуда, объяснений мы не получили.

Так вот, «нашему оперу» явно понравилось в экспедиции, бывал он у нас часто, а что до его постоянных и непредсказуемых исчезновений и появлений, так мы к этому быстро привыкли. Ну что поделать, человек такой и работа у него такая. А раскопки, работу в поле и особенно полуночные разговоры жизни и о науке с кружкой чая в руке он действительно очень любил, и говорить с ним было интересно.

Людьми в странной форме «наш опер» живо интересовался и неукоснительно беседовал со всеми, кто с ними встречался. Похоже, он часто пропадал в лесу, надеясь на такую же встречу, но вот ему решительно не везло, не попадались ему самому люди в странной форме и со странным оружием. О том, кто могут быть эти люди, ходило много разных домыслов, но если кто-то и считал их пришельцами из другого мира, то такие поповские мысли, чуждые историческому материализму и марксизму-ленинизму, он уж точно держал при себе и только при себе. И когда «наш опер» связал этих людей с бандой Соловьева, трудно описать всю меру нашего изумления – что моего, что Коли К., что еще одного мужика, завхоза экспедиции.

Обстановка была крайне романтической: примерно час ночи, тихие равнины в свете луны, аромат скошенных трав, реки и леса, светлая лента дороги, уходящая вдаль, силуэты палаток на фоне мерцающего от луны неба. Мы четверо не спали, пили чай и разговаривали вполголоса, потому что лагерь давно уснул, а завтра надо было на работу. Обсуждали «этих, странных», и завхоз, очень увлекавшийся НЛО, все пытался убедить нас – мол, это все инопланетяне. Изучают нас, «работают под людей», а поскольку их планета, видимо, находится далеко, то и получают они сведения о землянах с опозданием на несколько десятилетий. Потому и появляются в такой странной форме…

Тут-то, как я понимаю, и не вынесла душа поэта… то есть «нашего опера». И проворчал он, что интересуются ими вовсе не в его конторе, а в другой фирме, посерьезнее, что неужели мы сами не видим – это же люди из банды Соловьева, и что ему ведено с ними поговорить, а хорошо бы и договориться.

Некоторое время мы молчали, как пришибленные. Ощущение и впрямь было такое, словно «наш опер» вдруг вынул из-под скамейки суковатое полено и шарахнул нас им по голове. Не говоря ни о чем другом, нам как-то и в голову не приходило, что он может иметь отношение к «фирме посерьезнее», – очень уж был дяденька приличен и никогда не вел никаких стукаческих разговоров о верности Родине и партии, праведности социалистического пути или о личностях «вождей первого государства рабочих и крестьян». Хотя, кстати говоря, именно с ним многие бы и пошли на такие разговоры!

А еще удивительнее было упоминание о Соловьеве и его банде, тем более о попытках о чем-то с ними «договориться». Потому что кое-что об этой банде мы слышали, но знали о ней немного. И было для нас крайне дико и само упоминание банды, и готовность кого бы то ни было вспомнить про банду в связи со странными людьми в лесу, и уж тем более о том, что кто-то хочет вступать с «этими» в переговоры.

Тем более, что попытки перевести все в материалистический план «наш опер» тут же беспощадно порушил:

– Данилыч, так это что, они до сих пор в горах сидят? Так, что ли?

– Ну что вы несете, мужики?! Какое там «сидят»?! Последний помер лет сорок назад…

Кое-что о банде Соловьева

Несомненно, необходимо рассказать о явлении, с которым волей-неволей приходится иметь дело.

…Все началось с того, что казак села Соленоозерного Иван Николаевич Соловьев воевал в армии адмирала Колчака. После поражения наших он ушел в свои родные места, в долину Белого Июса, думая заняться хлебопашеством или купить пару-тройку лошадей и заняться извозом. Неожиданно для него самого Ивана Николаевича арестовывают как бывшего колчаковца и увозят в Ачинск. Из Ачинской тюрьмы он бежит и тогда-то создает свой отряд.

Отряд И.Н. Соловьева, разумеется, отродясь не был ни в каком смысле бандой. В этом отряде в разное время было от 50 до 1000 человек, причем зимой отряд уменьшался – люди расходились по домам. Весной его ряды росли.

В сущности, не так уж много делал этот отряд последний сполох Гражданской войны. Вести правильные военные действия у Соловьева не было никаких сил, да он и не пытался очистить губернию от коммунистов. Число одних чоновцев в уездах, где действовал его отряд, превышало число его солдат в несколько раз. В масштабах двух-трех уездов, не более, его отряд мог одно: мешать продотрядам грабить крестьян, отнимать у них зерно и скот.

Причем не столько воевал с самими продотрядами, сколько нападал на ссыпные пункты, на обозы, везущие мясо забитого скота, железнодорожные станции и раздавал крестьянам то, что было у них отобрано.

На что он надеялся? Победить Советскую власть? Нет, на это он надеяться не мог. Мог, наверное, рассчитывать, что в центре страны, в самой Москве, в Петрограде, «что-то произойдет». Что что-то изменится само собой: или победит новое Белое движение (хотя откуда ему взяться?), или изменится, переродится сама Советская власть. Больше ведь надеяться было не на что. И основу его отряда составляли такие же, как он люди, или уже приговоренные Советской властью, или органически не способные жить под ней.

Идеология повстанцев хорошо передается буквально несколькими фразами из обращения Н.И. Соловьева «Ко всему населению», после начала массового взятия заложников: «Мы всегда полагали, что эта власть кроме обмана и жестокости, кроме крови ничего не может дать населению, но все-таки полагали, что правительство состояло из людей нормальных, что власть принадлежит хотя и жестоким, но умственно здоровым. Теперь этого сказать нельзя… Разве вообще допустимо, чтобы психически нормальному человеку пришла в голову мысль требовать ответа за действия взрослых у человека малолетнего…

Граждане, вы теперь видите, что вами управляют идиоты и сумасшедшие, что ваша жизнь находится в руках бешеных людей, что над каждым висит опасность быть уничтоженным в любой момент» (Ачинский филиал ГАКК, я. 1697, on. 3, д.18, л. 194).

К 1924 году стало очевидно, что сил воевать больше нет, что на помощь никто не придет: ни отряду Соловьева, ни всей России. А тут еще начался НЭП, обманная операция коммунистов, которая у многих посеяла иллюзии: может быть, режим все-таки… ну пусть не перерождается… ну пусть хотя бы обретает пресловутое «человеческое лицо»?!

Основная часть отряда разошлась, и на какое-то время их оставили в покое. Но могу сказать сразу – никто из бойцов отряда Соловьева не пережил 1930-х годов.

В начале 1924 года Иван Николаевич начал переговоры с коммунистами. Ему обещали амнистию и выдачу документа на свободное владение землей и на личную свободу.

4 апреля 1924 года Н.И. Соловьев должен был встретиться один на один с начальником Красноярского чона Зарудневым. Соловьев приехал вместе со своим заместителем и адъютантом, но они остались в стороне от места встречи. А самого Соловьева скрутили выскочившие из засады чоновцы, связали и чуть позже застрелили связанного. А его заместителя и адъютанта тоже убили. Этих людей похоронили местные крестьяне и поставили крест, но через три дня чоновцы опять приехали, выкопали трупы и неизвестно куда увезли.

Даты рождения Ивана Николаевича мы не знаем, православная церковь чтит нескольких Иванов, в разные месяцы года. В.А. Солоухин предлагает поминать Ивана Николаевича в день Ивана-воина, 12 августа. Разумная мысль, на мой взгляд.

Вот, собственно, и вся фактическая сторона дела.

Соловьев и его «банда» использовались для пропаганды на протяжении всей истории Советской власти, но в разное время пропагандировались по-разному. До войны 1941—1945 годов, даже до смерти Сталина – как невероятной силы восстание, своего рода прямое продолжение Белого движения.

Позже говорили об этом восстании более реалистично – как все-таки о локальном явлении, охватившем самые небольшие территории, и как о проявлении эдакой крестьянской тупости и косности, неумения понять громадье и величие планов построения новой жизни.

Но и в эту эпоху было в описаниях «восстания» явное преувеличение. На материале «восстания» Соловьева писался роман А.И. Чмыхало «Отложенный выстрел», снимался фильм «Конец императора тайги», и везде получалось, что Соловьев – это такой очень масштабный разбойник, пусть даже не чуждый рассуждений о смысле жизни и готовности понять гибельность своего пути в никуда.

В книге Чмыхало под эпиграфом «Под копытами отбившихся от стада трава заново не зазеленеет» (вероятно, писатель точно знает, кто именно «отбился от стада»? Похвально-с… Только верится с трудом) часты перлы типа таких: «…в селах вчерашним бандитам старались всячески помочь налаживать свое хозяйство» [5] или «Советская власть терпела банду, а терпела потому, что в ней были обманутые бедные люди. Ради них позволялось гулять Соловьеву столько времени» [5]. Может быть, в начале 80-х годов нельзя было писать иначе? Возможно, но и в последнем издании «Отложенного выстрела», откуда взяты цитаты, престарелый писатель не изменил ни слова.

Конечно, все это очень далеко от действительности, и реальную, не пропагандистскую книгу о событиях написал только В.А. Солоухин, уже в 1990-е годы [6]. «Соленое озеро» отличается от книги Чмыхало и от «Конца императора тайги», как отличается хорошая художественная публицистика от любой идеологической литературы.

А параллельно с рассказом о космически громадном злодее Соловьеве формировалась легенда о великом воине Аркадии Гайдаре. До войны, до конца сталинщины, было не очень реально поднять его на щит – слишком многие помнили, чем на самом деле был славен Аркадий Гайдар, никакой не воин и не боевой командир, а каратель и палач, даже своих пугавший невероятной жестокостью. Известно, что первым «подвигом» А. Гайдара в Сибири было убийство 148 казаков в окрестностях села Тасеево. И остальные его «подвиги» точно таковы же, а боевых среди них, как ни старайтесь, не найдете – их нет. Вот о совершенно грязных убийствах и истязаниях мирного населения, включая женщин и детей, – об этом свидетельских показаний очень много [6].

Взять хотя бы историю про то, как связанных хакасов, родственников тех, кто помогал отряду Соловьева, оставили на всю ночь на льду озера: чтобы назавтра, в свой день рождения, Голиков-Гайдар мог бы попраздновать: собственноручно их утопить.

Считается, что Голиков, исключенный из коммунистической партии и отправленный на лечение в Москву, никогда не подавал заявления с просьбой о реабилитации (воистину, свои же боялись). Но есть и поразительная версия, что все-таки однажды заявление он в ЦК подал, и Сталин собственноручно начертал на этом заявлении: «Мы его, может, и простили бы. Но вот простят ли его хакасы».

Но постепенно ушло поколение лично помнивших жуткие «подвиги» Голикова-Гайдара, и стало возможно обрушить на бедных подсоветских людей новый шквал пропаганды, рассказывая сказки про «героя гражданской войны» Гайдара. Создавалась новая легенда, своего рода культ нового советского «святого», обросший постепенно целым рядом назидательных деталей. Естественно, Гайдар противопоставлялся Соловьеву и назидательно-героически вел с ним, супостатом, сражения… А что сражения существовали только в воспаленном воображении пропагандистов, это уже второй вопрос.

И все места, где действовал Соловьев, были испещрены всякого рода названиями, связанными с Гайдаром: это «славное» имечко нам старались не дать позабыть. Именем Гайдара назывались школы, улицы и целые микрорайоны в новых поселках. Проводились конные и пешие рейды, которые поддерживали и военные, и местное начальство, потому что рассматривались эти рейды, как часть «патриотического воспитания молодежи». Что несравненно патриотичнее было бы провести подростков по местам, где прятался от Советской власти Соловьев и его люди, тогда никому не приходило в голову. А если и приходило, такие мысли не высказывались вслух.

Так что знать о Соловьеве мы, как нам казалось, знали. Но знали в основном то, что насовала нам в головы пропаганда и что нам позволяли о нем знать. Да и сведения были очень противоречивые.

В общем, тогда у костра мы поудивлялись, попожимали плечами, да как-то дело на этом и кончилось. «Наш опер» негромко и внушительно просил «об этом деле не распространяться», но «если что – сразу понимать, куда надо обращаться», и мы отреагировали невнятным мычанием и кивками. Он еще добавил, что на нас, людей образованных, он рассчитывает, и что будет хорошо, если мы сами соберем какие-то сведения…

Не знаю, собирали ли сведения мои тогдашние собеседники и передавали ли их в КГБ… Подозреваю, что нет. Вот что завхоз Андрей встречался с «этими», знаю точно. Спустя год на Круглом озере ловил он рыбу сетями (что запрещено) для прокорма нашей экспедиции, а тут к нему подошли двое «этих», вежливо поздоровались и спросили насчет рыбки. Андрей так растерялся, что чуть не спросил в ответ о здоровье Соловьева, потом предложил ведро рыбы… «Эти» рыбы не взяли, но охотно сделали по глотку из бутылки с портвейном, заели черным хлебом с тушенкой и исчезли в лесу, бросив что-то вроде «Прощевай, служивый!» Андрей так и остался с раскрытым ртом, долго не будучи в силах его закрыть.

Настучал ли он на этих людей, я далеко не уверен, но вот о чем не спрашивал, о том не спрашивал.

Я же именно с этих пор вообще стал интересоваться Соловьевым, и, пожалуй, именно на материале Гайдара и Соловьева впервые всерьез задумался о том, что же это такое – связь человека с землей. Тем более, возникла такая история, году в 1988…

Стоял я в магазине, на стене которого был вывешен плакат про борьбу за право носить имя Гайдара. Взгляд мой в ожидании очереди упирался в пыль на улице Гайдара, в расположенную напротив магазина школу имени Гайдара, а по радио неестественно приподнятыми голосами рассказывали про очередной рейд старшеклассников по гайдаровским местам Сибири и что-то уж вовсе сюрреалистичное про «романтику Гражданской войны».

И тут мое внимание привлекла маленькая скромная бумажка на стене магазина; это было объявление, что продается телка, и что хозяин дорого не возьмет. И подпись: спросить, мол, Соловьева. Тут только до меня вдруг дошло, что я стою в самом что ни на есть центре событий 1920-х годов: и сам Соловьев, и добрая треть его «банды» – как раз из этого села.

По радио все продолжали нести про Гайдара, бабулька спрашивала продавщицу: «Маша, а минтай в томате свежий?», но уже повеяло, повеяло над магазином какими-то совсем другими ветрами.

Если хочешь что-то узнать о местных жителях – магазин как раз очень хорошее место для этого занятия. И не прошло получаса, как я уже знал – Соловьевых тут полпоселка! И в том доме живут Соловьевы, и вон там, и еще дальше по улице Гайдара…

Я сходил по объявлению насчет телушки, вызвав страшное удивление Соловьева: покупать телушку мужик явно не собирается, так чего приперся?! Был он очень вежлив, этот справный деревенский мужик, даже напоил меня чаем и пытался вести беседы про археологию и вообще про науку, но откровенно недоумевал. Мне же хотелось посмотреть на настоящего живого Соловьева, и он меня даже разочаровал: таким обыденным оказался родственник столь знаменитого повстанца…

Я еще раза два заговаривал о Соловьевых и убедился – даже про «того самого Соловьева» в поселке знали! В смысле, знали не только официозную версию, про которую трепалось радио, но знали и то, что «тот самый Соловьев» имел близкую женщину, невенчанную жену, и от нее сына. Что характерно, никогда не отрекалась от Соловьева его женщина, так и сгинула в лагерях. А сын «императора тайги» вернулся из лагерей уже в конце 1950-х, взрослым человеком, порядка тридцати, – даже не очень молодым по представлениям своего общества. Прошлое и отца, и его самого (как говорили в те времена, «биография») сильно мешали бы парню, захоти он получить образование или уехать из Сибири. Но никаких желаний такого рода у него не было, и прожил он жизнь обычного рядового колхозника, по принципу: «дальше Сибири не сошлют, ниже крестьянина не поставят».

А вот внуки злого врага Советской власти Соловьева росли уже в другую эпоху и получили образование, войдя в состав уже совсем иного общественного класса. В семье отлично известно, чьи они потомки, из семейной истории не делали секрета ни от детей, ни от начальства, ни от общественности.

Для меня это было уроком, и каким! Можно, оказывается, раздуть биографию мелкого палача по убеждениям и многократного убийцы, раздуть саму его ничтожную личность, как надувают лягушек, вставив соломинку в задний проход, представить его, убогого, чуть ли не национальным героем. Можно галдеть про это ничтожество по радио и телевизору, называть его именем улицы и «бороться за право носить его имя» кружкам и школам. Но пена сойдет, потому что все это время Соловьевы живут себе на своей земле, в деревнях, основанных еще их предками. Косят сено, вскапывают огороды, продают и покупают телушек, рожают и выращивают детей, ложатся в ту же землю, стократ политую их потом и кровью. Сходит пена, и остаются люди на своей земле, продолжающие свою жизнь, свою историю, брезгливо сторонясь приблудных «прогрессенмахеров».

…А люди в странной форме все еще попадаются в лесу. Последний раз я слышал о них в 1994 году, когда двое «таких» пришли к бабке Александре на огород, завели разговор о погоде и об урожае. Бабка напоила их молоком и пожаловалась, что вскопать грядки ей уже трудно.

– Так мы сейчас! Мы-то здоровые, что бога гневить! – вскричали молодые люди и несколько часов вскапывали бабкин огород. Вскопали, с удовольствием поужинали, хлопнули по полстакана самогону и удалились в лес уже под вечер.

Кто они такие, я не знаю. Не знаю, откуда пришли эти люди, куда ушли и чем занимаются. Еще меньше я знаю, продолжает ли заниматься этими людьми ФСК или как там теперь называют эту контору.