Текст книги "Правда о «золотом веке» Екатерины"
Автор книги: Андрей Буровский
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Итак, сбываются самые худшие опасения и самые страшные пророчества: престол Российской империи прочно захватывают немцы! На престоле лежит двухмесячный император…
Анна Ивановна, русская бабушка почти немецкого внука, возвела на престол именно его, и больше года на престоле Российской империи сидел… вернее, лежал, закутанный в пеленки, император Иван VI. Законный потомок русского царя Ивана Алексеевича, но только на одну четвертую…
Родившийся в августе 1740 года Иван Антонович – немец по крови на три четверти. И не только по крови! Ему предстоит вырасти в доме, где абсолютно господствовали немецкие нравы, немецкий язык и немецкие вкусы абсолютно во всём. Его отец почти не говорил по–русски. Взойди он на престол… вернее, удержись он на престоле, в истории российской возможны были бы совершенно удивительные и очень непростые коллизии.
А в распоряжении о наследстве в случае бездетной смерти императора Ивана VI имелась одна странность: если император умирает без потомства, трон наследуют его братья от того же брака Анны Леопольдовны с Антоном–Ульрихом. То есть получается – если в случае смерти Антона–Ульриха и его детей Анна Леопольдовна выходит замуж второй раз… то, значит, её дети от этого брака не имеют права на престол Российской империи! Что же это?! Чей же это престол и кто его должен наследовать: потомки царя Ивана или потомки герцога Брауншвейгского?!
Распоряжение о престолонаследии составлял Остерман, так что вряд ли тут случайная описка, небрежность, о которой не подумали. Тут только два варианта.
1. Зная, что Анна Леопольдовна очень плохо относится к мужу, Остерман, друг Антона–Ульриха, таким способом пытается укрепить, брак: чтобы Анне Леопольдовне окончательно некуда было деваться; чтобы и соблазна развестись у неё не было.
2. Остерман сознательно хочет устранить от наследования престола Российской империи русскую ветвь династии… фактически хочет сменить правящую династию – с Романовых на Брауншвейгских.
А вокруг престола, на котором сидит немец и который унаследовать тоже должны немцы, стеной стоят немцы же. Сам регент, который будет править, пока император не вырастет, – немец! И все немцы, по поводу засилья которых хватались за голову, начиная с 1731 года, никуда ведь не исчезли. Наоборот! Они чувствуют себя превосходно, живут припеваючи и не собираются ни уезжать «нах фатерланд», ни в один прекрасный день взять да исчезнуть.
На протяжении многих, многих лет в российской и историографии это подавалось очень просто – как следствие отступления наследников Петра от заветов отца–ocнователя. Это одно из мнений, которое тоже как сформировалось в XVIII веке, еще в ходе самих событий, так и разделялось многими поколениями образованных россиян, включая и историков.
Но давайте рассудим: кто сделал возможной такую вот предельно ненормальную ситуацию? Ну, конечно же царь Пётр, и никто больше! Иностранцы посыпались в Россию, как из прохудившегося мешка? Да, примерно так и есть, только неплохо бы уточнить – когда именно. Произошло это при Петре I, который даже выпустил специальный манифест, оглашавшийся по разным стране Европы для вербовки новых «служилых иноземцев». Понавербовал множество немцев, много голландцев и французов, причем не гнушался откровенными уголовниками, пиратами и проходимцами.
Пётр поставил иноземцев–лютеран, особенно немцев в привилегированное положение. Иностранец получал вдвое большую плату, чем русский. К иностранцу сравненно снисходительнее были и начальство, и иностранец «в случае чего» мог уехать из страны. Иностранный офицер приносил присягу царю и его династии, но не присягал государству Российскому, тогда как русский офицер присягал и династии, и Отечеству.
Пётр сделал повседневной нормой, что русские подчиняются иностранцам, в первую очередь немцам. И научил видеть в этом не национальную униженность, а прохождение некой важной школы.
Пётр перевернул представления о святой Руси и грешных басурманских землях. Русь стала грешной, то есть отсталой, а западные страны – праведными, то есть просвещенными.
При Петре к Европе, а в первую очередь к Германии, установилось такое же отношение, которое в XIV—XV веках было к Византии – как к земле обетованной, из которой исходит свет Просвещения. Немец был агентом этого просвещения и тем самым носителем страшно важных представлений и знаний.
В таких идеологических штампах уже скрыта была возможность и немецкого засилья, и попыток захвата престола. То есть эти события совершенно не обязательно должны были произойти, но после «реформ» Петра они стали совершенно реальными. Пётр заложил мину под Российскую державу. Как и всякая мина, она могла «протухнуть» от сырости, от старости, не взорваться из–за каких–то случайных факторов, но с тем же и даже с большим успехом эта мина вполне могла рвануть.
1740—1741 годы – это и есть время, когда рванула мина. В конце концов, полтора года – это много, если смотреть с точки зрения человеческой судьбы, ее масштабов. В жизни народов, стран, государств, цивилизаций этот срок – не более чем мгновение. Не случайно жe во всей череде дворцовых переворотов помнят в основном тех, кто правил все–таки подольше: Анну Ивановну, Елизавету Петровну. Что были какие–то Екатерина I, Пётр II и Пётр III, уже вспоминается с трудом. А спросите у человека, который не получил специального исторического образования – кто такой Иван VI и когда он сидел на престоле? И очень мало кто сможет ответить. По тому что полтора года в жизни даже не очень древней страны – это мгновение. Тот почти не подвластный наблюдению, не фиксируемый взглядом миг, когда рвётся мина, взлетают фонтаны земли и дыма, визжат осколки, жутко воняет тротилом и почва колеблется, как море. А спустя мгновение уже всё спокойно: не бьет в лицо взрывная волна, не воют осколки, не поднимается стол поднятой породы и дыма.
Но мир уже изменился; он другой, чем был до взрва мины.
«ДРУГИЕ НЕМЦЫ»В этом взрыве мины очень многое зависело от того, кто же они сами – эти злополучные немцы.
«Немцы посыпались в Россию, точно сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забирались все доходные места в управлении»,
– красочно повествует В.О. Ключевский.
Здесь надо четко оговориться, что немцы, «облепившие двор» при Анне Ивановне, очень мало напоминают кукуйских немцев времён Алексея Михайловича. На Кукуй ехали не одни этнические немцы, а лютеране и протестанты других конфессий со всей Европы. Кукуй был сообществом специалистов и предпринимателей, людей активных и смелых.
Уже при Петре состав служилых иноземцев резко ухудшился. Дело в том, что до Петра иноземцев охотно брали на службу; в подмосковной слободе Кукуй ко времени восшествия Петра на престол жило уже больше тысячи человек. За все время правления Петра в Российскую империю въехало не более 8 тысяч иностранце с 1730–го по 1740–й – не более 4 тысяч. Это к вопросу о прорве иноземцев, «облепивших престол» и «рассевшихся по всем хлебным местам».
Но главное даже не в количестве, главное – в качестве этих всех иностранцев.
До Петра иноземцы подвергались нелепым и довольно унизительным ограничениям как выходцы из «неправедных» земель и как бы даже не вполне христиане. Они не имели права покупать землю, иметь молельные дома нигде, кроме Кукуя, и даже не могли ночевать нигде, кроме своей слободы. Интересно, что точно таким же ограничениям подвергались евреи в странах Европы – должны были жить в иудерии, не ночевать вне её, не приобретать недвижимости и так далее.
Пётр отменил все стеснительные ограничения прежних лет, типа проживания на Кукуе, правового неравенства с православными. Казалось бы, вот теперь и впрямь должен хлынуть поток! А он вовсе даже не хлынул…
Одна из причин очевидна: конец XVII – начало XVIII веков в Европе – несравненно более спокойное время, чем начало и середина. В 1678 году закончилась Тридцатилетняя война в Германии. В 1688 году произошла «Славная революция» в Британии, положившая конец гражданской войне, тянувшейся с 1640 года. Меньше стало людей, вынужденных бежать с родины, как бежал из Шотландии Вилим Брюс.
Вторая причина состоит в том, что сама отделенность «немцев», то есть европейцев–лютеран, от православных была в определенной степени удобна – иноземец мог быть уверен, что его не унизят, с ним будут поступать по законам его страны. Несправедливость? Да, по отношению к москалям, которых продолжали бить кнутом, вздергивать на дыбу, которые должны были простираться ниц перед царем и вообще всяким знатным и могучим человеком.
Пётр, видимо, радел за справедливость, но сделал это как–то странно: он не отменил этих средневековых законов для русских, но распространил на иностранцев. Простираться в земном поклоне уже было не нужно, но почему иноземцы не так уж рвались в империю Петра, становится понятно из брошюрки, выпущенной в 1704 го Мартином Нейгебауэром, бывшим офицером Mockobсской армии и приближенным царя. Брошюра называлась длинно и торжественно: «Письмо одного знатного немецкого офицера к тайному советнику одного высокого влдадетеля о дурном обращении с иноземными офицерам которых московитяне привлекают к себе в службу».
В ней Нейгебауэр писал, что иноземных офицеров Московии бьют по лицу, секут палками и кнутами. Он был голословен, этот Нейгебауэр, он приводил впечатляющие примеры!
Полковника Штрасберга городовой воевода бил батогами только за то, что тот не захотел ослушаться царского указа.
Полковника Бодивина казнили только за то, что его слуга заколол шпагой царского любимца, фельдшера.
Майора Кирхена царь лично бил по лицу, плевал него только потому, что тот, прослужив майором год, не захотел становиться капитаном, уступая место неком русскому.
Все имущество Франца Лефорта взяли в казну, оставив наследникам только долги покойного.
Характерна реакция московитов: в 1705 году отпрален в Германию «служилый иноземец», некто Гюйссен опровержением:
«Пространное обличение преступного клеветами наполненного пасквиля, который за несколько времени был издан в свет под титулом «Письмо одного знатного немецкого офицера к тайному советнику одна высокого владетеля о дурном обращении с иноземными офицерами, которых московитяне привлекают к себ службу».
В этом сочинении Нейгебауэра называли «архишельмой» и другими сильными словами, и его характер и поведение в Московии расписывались самыми чёрными красками вплоть до обвинения в измене, воровстве и так далее. Сообщается, что сам Нейгебауэр был уволен из Московитской армии за то, что ругал русских варварами и собаками и поучал придворных, как надо правильно воспитывать царевича Алексея.
У немецких союзников Петра в Пруссии и Саксонии были запрещены сочинения, оскорбительные для Московии, но тут, скорее всего, дело было как раз в союзнических отношениях, а не в радении о справедливости.
Но что характерно: обвинения, брошенные Мартином Нейгебауэром, не опровергаются, а только рассказывается о том, что обиженные в Московии сами виноваты в подобном обращении. В общем: «сам дурак!», что трудно назвать сильной аргументацией. Невольно приходишь к выводу, что обвинения Нейгебауэра могли иметь основания… Ведь если тот солгал, нет ничего проще – устроить турне по Германии и майору Кирхену, и полковнику Штрасбергу, и уж тем более «покойнику» Бодивину – пусть они пьют во всех кабаках, выступают на всех офицерских и дворянских собраниях во всех княжествах и такой приятной службой доказывают лживость выдумок Нейгебауэра… Однако этого сделано не было, и тут возникает немало вопросов.
До Петра все внутренние «разборки» между иноземцами не подлежали московитскому суду. Это решение, может быть, и не идеально с точки зрения юриспруденции, но для самих иноземцев очень удобно. При Петре же служилые иноземцы всё больше подчиняются законам самой Московии. Всё бы ничего, но только вот правовая практика Московии очень отличается от европейской, и это вызывает осложнения… Сегодня пишутся чуть ли не диссертации, имеющие целью доказать, что Московия вовсе не была отсталой и что говорить о её отставании от Европы могут только вконец испорченные люди. Но служилые иноземцы не читали этих сочинений. И упорно считали законы Московии грубыми и жестокими.
Можно сколько угодно осуждать обычай дуэлей, но во всяком случае согласно ему в поединке сходились люди по законам рыцарской чести. Опять же – можно считать все разговоры о рыцарстве и о самой чести чистейшей воды лицемерием – дело личное. Но европейцы так не считали, и категорический запрет, наложенный на дуэли Петром в 1702 году, им не нравился.
А еще больше не нравилось, что за выход на поединок, независимо от его результатов, полагалась смертная казнь, а за одно лишь обнажение оружия – отсечение правой руки.
В годы Петра в законодательстве смертная казнь предусматривалась 90 статьями (при Алексее Михайловиче – 60 статьями), но тут на смерть и увечья обрекались люди по царскому указу, не имеющему ничего общего c законом. Европейцам это «почему–то» не нравилось, как и право любого начальника бить их батогами, и «право» царя плевать им в лицо и рукоприкладствовать.
Везде было так же?! Может быть, но вот иностранные офицеры почему–то думали иначе и служить Петру не торопились.
По тем же причинам изменилось и качество служилых иноземцев. Потому что в Московию едут в основном люди двух сортов.
Или создания, которые не имеют ничего против риска получить порцию батогов или плевок в спитую физиономию: лишь бы платили вдвое больше, чем русским, да давали выпивки побольше.
Или те, кому очень уж нужно бежать подальше от всяких там въедливых судей, чистоплюев–прокуроров–полицейских, позволяющих себе по–хамски говорить джентльменами… Тем более что в обществе происходит крутой поворот к эдакой скучной буржуазной цивилизации, когда пиратство и грабежи на больших дорогах окончательно считаются не только рискованным, но и нравственно непозволительным занятием.
В общем, как у В. Высоцкого:
Теперь названье звучное «пират»
Забыли.
Бить их
и словом оскорбить их
Всякий рад.
В колонии, в тропики бежать лучше, потому что в Америке и в Индии больше шансов разбогатеть, и пираты еще не все перевешаны. Но в колониях европейцы мрут, как мухи осенью, а в Московии климат получше и попривычнее.
Среди иноземных слуг Петра огромен процент джентльменов, по которым плачет веревка или прочный каземат с решетками на окнах. Даже в наше время не всякий стал бы участвовать в заседаниях Всепьянейшего собора – даже не всякий алкоголик. Но иноземцы, которые и могли бы отказаться, вовсе не отказываются! Ведь именно собутыльников, активных участников Всепьянейшего собора жалует царь! И когда в Москве устраивают отвратительный спектакль женят царского шута Якова Тургенева на некой «непотребной женке», то за каретой Якова Тургенева, «украшенные» мочалом, петушиными хвостами и раскрашенные, как индейцы, шли не только русские прохвосты и подонки, но и Лефорт, Гордон, Тиммерман, Памбург, а с ними до десяти иноземцев–полковников: иностранцы, променявшие остатки чести и совести на милости царя Петра. Такие вот иностранцы…
А после Петра, особенно при Анне Ивановне, в Российскую империю нахлынули немцы из Прибалтики – из самых диких, самых отсталых княжеств германского мира. Германию справедливо называли «страной университетов» – но ни одного университета не было во всей Прибалтике к востоку от Кёнигсберга. Редьярд Киплинг полагал, что «десять заповедей не действуют к востоку от Суэца». С гораздо большим основанием я могу заметить, что к востоку от Кёнигсберга кончается цивилизованная Германия. Земли, завоеванные немцами от Рижского залива до устья Невы, оставались захолустьем германского мира – в еще большей степени, чем австрийские земли по Дунаю.
Через Кукуй в Московию приходило передовое европейское влияние. Через придворных временщиков, холуев и шутов Анны Ивановны в Российскую империю хлынуло дикое феодальное захолустье, задворки Европы, нисколько не более культурные, нежели сама Российская империя.
У современных немцев есть забавная формула, которой они отрекаются от национального позора, от гитлеризма: «Мы не те немцы!» Или: «Мы другие немцы!» Гораздо больше оснований применить похожую формулу к тем, кто нахлынул в Российскую империю при Анне Ивановне: это поистине были совсем другие немцы! Не случайно же нет ни одной русской интеллигентной, вошедшей в историю фамилии, предок которой приехал в Россию при Петре и Анне Ивановне.
Такие иноземцы были при Алексее Михайловиче, они появятся при Екатерине… Но к тому времени и законодательство страны станет другим; и для русского дворянства тоже будут существовать иные правила жизни, не очень отличающиеся от правил жизни в Европе.
Бестужевы, Лермонтовы, Брюсовы, Лесли, Виниусы – все это потомки тех, «первых немцев», приехавших в Россию при Алексее Михайловиче. Но нет нигде в современной России ни Бироновых, ни Левенвольдовых. Может быть, это и к лучшему?
НЕМЕЦКАЯ ПАРТИЯКак бы ни ужасались русские, что проходимец Бирон теперь стал вроде нового императора, а ведь начал править он неплохо!
Стоило Анне Ивановне умереть, оставив Бирона регентом при малолетнем императоре, и сразу же прекратились репрессии! Что подтверждает лишний раз: режим 1730—1740 годов правильнее было бы называть не бироновщиной, а анновщиной.
А. Черкасскому, возвращённому из Сибири еще при Анне, Бирон вернул чин камергера, позволил жить в столицах; ведь все знали, что Черкасский совершенно ни в чем не виновен, его оговорили.
В.К. Тредиаковскому он велел выдать 360 рублей из конфискованного имения Волынского; сумму, равную годовому жалованью поэта.
В 1740 году Бирон сбавил подать на 17 копеек с души.
Даже часовым, стоявшим вокруг Зимнего дворца, он ухитрился сделать что–то хорошее: велел выдавать им в мороз шубы, чтобы часовые не мерзли.
Бирона–фаворита упрекали за роскошь, введенную им в царствование Анны; Бирон–регент запрещает носить платье дороже четырех рублей аршин [44. С. 10].
Тем не менее регентом Бирон пробыл меньше месяца… 17 октября 1740 года Анна Ивановна умерла, а уже 9 ноября 1740 года Бирон арестован гвардейцами во главе с Минихом. Почему?!
В.О. Ключевский отвечает довольно просто:
«…немцы после десятилетнего господства своего при Анне, озлобившего русских, усевшись около русского престола, точно голодные кошки около горшка с кашей, и достаточно напитавшись, начали на сытом досуге грызть друг друга»
[21. С. 130].
Суть, конечно, не только в грызне немцев друг с другом. Совершенно обрусевший немец, фельдмаршал Бурхард Кристоф Миних, командир Преображенского полка, выражал вовсе не какие–то особенные «немецкие» интересы.
И вообще нет в России никаких таких «немецких интересов». Нет уже потому, что нет на свете Германии, – Германия как единое государство появится только через полтора века. Пока же Германия – конгломерат из то ли 200, то ли 300 государств – число их постоянно меняется, поэтому и посчитать–то их непросто. Относительно некоторых государств даже не очень понятно, немецкие ли они. Потому что Австрийская империя создана немецкими князьями, немцы господствуют в ней, и официальный язык Австрийской империи – немецкий. Но возникла она за пределами Священной Римской империи, и потому не все немцы считают её частью Германии… Ведь не в Англии находится большая часть Британской империи. Британские колонии в Северной Америке созданы британцами, в них господствуют английский язык и английская культура, они пока даже подчиняются Англии… но ведь это же не Англия, господа! Вот так же и немцы не уверены, что славянские и венгерские земли, завоеванные Габсбургами, – часть Германии.
На западе немецкое вроде бы княжество Лихтенштейн отказывается считать себя германским, и в нем делаются выводы об особой лихтенштейнской нации.
А в Эльзасе и Лотарингии, пограничных с Францией землях, формируется особая народность – эльзасцы, которые вовсе не считают себя немцами.
Настолько не считают, что после завоевания Эльзаса и Лотарингии Пруссией в 1871 году ведут настоящую партизанскую войну, а в 1914 году выступают на стороне Франции. В Германии одни соглашаются с тем, что существует какая–то особая эльзасская народность, другие с этим категорически не согласны, и не будем спорить, кто прав. Главное – границы Германии размыты, не всегда можно точно сказать, входит эта земля в Германию или нет.
Немцы приехали в Российскую империю из разных земель. Они были подданными разных властителей, жили в странах с разным политическим режимом. Они говорили на разных диалектах, иногда настолько разных, что выходцам из разных земель бывает легче договориться между собой по–русски, чем по–немецки. Вестфалец Остерман – иноземец для остзейца Бирона, и оба они чужаки для пруссаков Левенвольдов, принявших русское подданство.
Даже климат их родных стран очень различен; мало, общего между долгой суровой зимой острова Сааремаа и тем, что называют зимой на Дунае.
Кроме того, мы уже видели, что немцы всегда оказываются в разных придворных группировках – и всякий раз в каждой из этих группировок оказываются и русские, и немцы. Не говоря о том, что пытают, казнят и ссылают всех одинаково.
И потому я уверенно заявляю – нет в России никакой «немецкой партии»! Дело вовсе не в том, что немцы дружно захватили власть, а потом передрались из–за доставшихся богатств. Было не так.
Пётр создал систему власти, которая не могла существовать без него лично: вот первая заложенная им под государство Российское мина.
Эта мина рванула сразу после его смерти и создала благоприятные условия для другой мины: немецкого засилья. Ведь вельможи Петра передрались между собой и уничтожили друг друга.
Из–за другой мины, заложенной Петром, в высших эшелонах власти к 1730 году скопилось чересчур много немцев, и это позволило русским не обсуждать многие проблемы Российской империи и русского общества.
Репрессивный полицейский режим? А это всё Бирон, он «бироновщину» и завел.
Роскошь двора? Иллюминации и карнавалы на фоне пухнущих от голода деревень? А это иностранцам русских не жалко.
Никто не думал о будущем? А это иноземцы так решили, им же России не жалко.
Тайная канцелярия? А кто направлял руку Ушакова? Иноземцы и направляли, Ушаков только исполнял, и попробовал бы он…
В общем, готовые ответы есть на все возможные вопросы, и это опаснее всего. В смысле – опаснее для самих русских. Выдуманное ими самими «германское иго» очень удобно, чтобы не думать. И не задавать других вопросов…
Например, кем нужно быть, чтобы создать в стране фактически оккупационный режим? Режим, в котором иноземцы будут чувствовать себя комфортнее русских?
И какими дураками (а это еще мягкий эпитет) надо быть, чтобы позволить им это?
