Текст книги "Правда о «золотом веке» Екатерины"

Автор книги: Андрей Буровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Всем русским людям XVIII века – и европейцам и туземцам, которые не писали друг на друга доносов и не сотрудничали с Тайной канцелярией

А. Буровский

Задумывают революции мудрецы, начинают их глупцы, а плодами их пользуются подлецы.

Отто фон Бисмарк

ПРОВАЛИВШИЙСЯ ЭКСПЕРИМЕНТ
(Вместо введения)

28 января 1725 года закрыл глаза царь Пётр I, которого еще при жизни одни подданные нарекли земным богом, а другие – Антихристом. После этой смерти Российскую империю трясло несколько десятилетий: буквально от самого часа смерти Петра и до того, как в 1762 году жена его внука, Петра III, убила мужа и сама уселась на престол.

Ведь и правда – период истории Российской империи с 1725 по 1762 год вполне официально назывался «периодом дворцовых переворотов». Так называли его вовсе не только марксистские историки или историки, враждебные какой–то официальной позиции. Ничего подобного! О «периоде дворцовых переворотов» писали и С.М. Соловьев, и В.О. Ключевский, и О. Егер, и не коммунистические историки XX века – сторонник белой гвардии, офицер армии Власова С.Г. Пушкарев, евразиец Г.В. Вернадский, либерал П.Н. Милюков. Термин этот общепризнанный, не вызывающий протестов решительно ни у кого.

То есть долгие 37 лет власть в Российской империи была какая–то ненастоящая, не легитимная и с невероятной легкостью переходила из рук в руки. Это была какая–то игрушечная власть, потому что, с одной стороны, император был неограниченным монархом и мог делать почти все, что угодно, а с другой стороны, кучка придворных и гвардейцев по своему произволу решала, кто должен быть императором.

Эта непрочная, верхушечная власть не была в силах (а может быть, и не очень стремилась) навести в стране прочный порядок.

Даже в Петербурге в системе управления царил чудовищный бардак, а во многих губерниях вообще не было суда, способного отправлять правосудие. Власть правительства сводилась фактически к сбору налогов, получению рекрутов и к тому, чтобы население не могло взбунтоваться. Даже рейды войск за налогами, по словам В.О. Ключевского, напоминали набеги татар. Я же позволю себе еще одну аналогию – действия колониальной армии в Индии, Африке, Индонезии… везде, где только существовал колониализм.

А за пределами крупных городов, в стороне от больших дорог, царила почти полная анархия, и были уезды, по которым вообще нельзя было проехать. Никак. Потому что число разбойников в этих уездах превосходило число законопослушных подданных.

Известна цифра, названная П.Н. Милюковым: мол, к 1710 году исчезло 20% тяглого населения Московии. При этом Павел Николаевич считал, что не все из этих 20% погибли – по крайней мере, третья часть тех, кого недосчитались, – просто беглые или ушли в разбойники.

Иные разбойничьи шайки контролировали приличные куски территории Российской империи – целые волости и провинции; эти шайки вели неплохое хозяйство, а некоторые атаманы вели в бой сотни и тысячи людей. Известны случаи, когда разбойники брали уездные города и освобождали своих захваченных солдатами товарищей (а часть солдат уходила с ними). В таких случаях утрачивается вообще представление, где тут разбойничьи шайки, а где – повстанческие армии… Грань очень уж зыбкая.

Есть классический анекдот XVIII века про то, что Пётр как–то удивился священнику, который получил назначение в отдаленный приход и ехал в свой приход с ружьем за плечами.

– Ведь если ты убьешь кого–то, то не сможешь больше быть священником…

(По традиции, священником не мог быть человек, даже случайно впавший в грех убийства.)

– Но если меня убьют разбойники, то я не буду не только священником, но и человеком, а у меня большая семья.

Дальше в этой «назидательной» истории повествуется, как Пётр подивился разумным речам батюшки [1]. Меня же поражает другое: до какой степени разбойники к концу жизни Петра стали обычнейшим бытовым явлением, нормальной частью жизни в империи.

Местных крестьян эти разбойники чаще всего не трогали, ограничиваясь поборами, но всех проезжих грабили неукоснительно, а дворян некоторые из них вообще не выпускали живыми. Как видно, и священники не всегда и не везде были в безопасности.

Если назвать вещи своими именами, то получится – несколько десятилетий правительство Российской империи контролировало только часть своей территории и даже то, что вроде бы подчинялось Петербургу, подчинялось очень относительно.

А что, может быть, хуже всего, общество оказалось без твердых нравственных и идейных ориентиров.

Независимо от того, как мы оцениваем период правления Петра (1689—1725), вполне можно сказать, что период правления Петра и проведения его «реформ» разделяют два несравненно более благополучных периода русской истории.

До Петра, в «допетровской Руси», существовали некие «правила игры» – законы, традиции, культурные и нравственные нормы, которые были известны всем и признавались всеми сословиями и группами населения. Можно спорить о том, насколько они были плохи или хороши, правильны или неправильны, справедливы или несправедливы. Но эти правила общежития существовали.

Легко проследить, что на протяжении «периода дворцовых переворотов» весь этот бардак постепенно изживался. В 1740–е годы порядка и стабильности стало больше, чем было сразу после смерти Петра, а при Елизавете, в 1750–е годы, больше, чем в 1740–е, при Анне. Причем порядка стало больше и в головах, и в государстве.

Начиная с годов правления Екатерины II тоже сложатся некие общие «правила игры», некие всеобщие и понятные всем законы и обычаи. Общество станет настолько стабильным, что мало изменится с Екатерины II вплоть до времен Александра II, а многое доживет и до XX века. О разумности и справедливости этих правил общежития тоже можно поспорить, но главное – они возникли.

Очень трудно согласиться с русскими историками, которые считали реформы Петра продолжением того движения Руси в сторону Европы, которое шло весь XVII век, начиная со Смутного времени. Дело в том, что весь русский XVII век шел глубоко естественный процесс – шло изменение и развитие русского общества под влиянием Европы, а вовсе не проведение над Московией каких–то диковинных экспериментов. Изменения шли не столько внешние, формальные, сколько сущностные, изменения самих общественных отношений. И главный вектор изменений был в том, что свободы все прибавлялось и прибавлялось. XVII век, время между 1613 и 1689 годом – это время нарастания свободы.

То, что называется «реформами Петра Великого», совершенно противоположно по смыслу. Цель Петра состояла вовсе не в европеизации общества, не в приближении общества к тем образцам, которые он мог видеть даже в отсталой и диковатой периферии Европы – в той же Пруссии. Сама идея свободы человека от государства, свободы от насилия или ограничения самой власти государства и монарха предельно чужда Петру, и таких целей он никогда не преследовал. После «реформ Петра» свободы в Российской империи стало несравненно меньше, чем было в Московии до этих реформ.

Цель Петра состояла в том, чтобы взять у Европы её технические достижения и какие–то внешние формы и притом осуществить мечту о построении «регулярного государства». Что это за удивительное «регулярное государство», придуманное в кабинетах философов, нам придется поговорить отдельно, а пока скажем кратко – Пётр пытался внедрить в России очередную утопию.

Произошло то, что и всегда происходит при попытке осуществить на практике какие–то умозрительные идеи. На бумаге эти идеи могут выглядеть замечательно, но вот беда – пока никому не удавалось сделать в жизни так же чудесно, как на бумаге. А кроме того, для осуществления утопии приходится начинать с разрушения – уничтожать реально существующее, потому что оно мешает построению утопии, сопротивляется и прилагает все усилия, чтобы измениться как можно меньше.

Для того чтобы осуществить утопию, оказывается, необходимо уничтожить любую самодеятельность людей, любое самоуправление, любую независимость от властей. Ведь люди не хотят строить утопию, и если они будут независимы, если они смогут выбирать – строить утопию люди ни в коем случае не будут.

Почему Петра так очаровали идеи регулярного государства – вопрос, который я решаю в другой книге [2]. Но факт остается фактом, – стремясь к созданию «регулярного государства» по проектам Г. Лейбница, Вульфа и других теоретиков, Пётр последовательно уничтожал, разрушал то русское общество, которое сложилось после Смутного времени, существовало и развивалось почти весь XVII век.

Последствия были именно таковы, каких следовало ожидать. Мало того, что экономика страны совершенно разрушилась, а население уменьшилось на 20 или даже на 25%. Взбаламученное, лишенное ориентиров общество, разрушенное государство, подданные которого бегут «в башкиры», на окраины страны, или в разбойники, – вот результат его правления.

Невероятный «заворот мозгов», когда, по сути, вся верхушка общества не очень–то понимала, куда вообще надо плыть и каких берегов держаться, – тоже закономерный результат деятельности Петра.

В результате в 1725 году Российская империя оказалась в совершенно удивительном состоянии, и искусственного общества, выдуманного в кабинетах немецких философов, в ней не построили. И того общества, которое существовало до Петра, тоже уже не было. Весь «период дворцовых переворотов» – это попытки нащупать какой–то выход из тупика и выработать новую общественную идеологию и новый способ общежития.

Так каково же было наследие царя, которого подданные частенько кликали Антихристом? И тесно связанный с ним вопрос – почему «на выходе» периода дворцовых переворотов сложилось именно такое состояние общества, какое оформилось при Екатерине II? Случилось ли единственное, что могло случиться с Россией в ту же эпоху, или из бардака, смуты, безобразия могли родиться и другие типы общества, государства с другим строем и другие варианты русской культуры?

Часть I
НА РАЗВИЛКЕ ИСТОРИИ

– Я говорю, у тебя какая–нибудь идея есть? Как отсюда выбираться?

– Что ты, Алешенька!.. Какие уж тут идеи! Это же Юпитер. Я как–то даже и не слышал, чтобы отсюда выбирались.

А. и Б. Стругацкие

Глава 1
ЦАРЁНЫШ

Все утрястись могло с теченьем времени,

Порядок мог вернуться в русский быт.

Н. Коржавин

Полудети и дети на троне – особая тема. Их судьбы производят тяжелое впечатление, и не только в российской истории, как нетрудно понять.

…В 476 году по Рождестве Христовом императором Западной Римской империи стал патриций по имени Ромул Август. От империи давно отпала и Британия, и Галлия, и Африка, в самой Италии хозяйничали вестготы, а Рим грабили то готы, то вандалы. Сам титул императора мало что значил, потому что императоров давно уже ставили и свергали дружины германских наемников, сражавшихся под предводительством своих племенных вождей. Ромул Август с самого избрания Сенатом оказался заперт в городе–крепости Равенне, но и в ней просидел недолго, около полугода. Потом его зарезал вождь племени скиров Одоакр, – германцам наскучило играть в подчинение императору–марионетке.

Регалии императора Западной Римской империи, скипетр и державу, Одоакр отослал в Восточную Римскую империю, в Константинополь, и велено было императору передать на словах, вручая ему скипетр и державу:

«Не может быть на небе двух солнц, не может быть двух императоров».

Получается, что Римская империя началась с Ромула Августа, им и закончилась. Последнему императору Римской империи было 17 лет, и в народе его прозвали Августул, что можно перевести как «Августенок» или «Августёныш».

Если он «Августёныш», то как назвать царя Петра Алексеевича, полного тезку своего страшного деда, вступившего на престол Российской империи в 1727 году? Вероятно, царенком или царёнышем – самое точное название. Но этот царёныш, полуребенок на троне, не проживший и 15 лет на белом свете, успел сделать поразительно много.

Его судьба не только заставляет болезненно сжиматься сердце, но и вызывает в памяти другую историю, и тоже из последних лет Великого Рима. Перед битвой на Каталуанских полях, стремясь остановить страшных гуннов, военный диктатор Рима Аэций производит смотр войскам. Он идет вдоль шеренг, в которых стоят греки, германцы разных племен, кельты, иберы, реты, исавры, дикие горцы с Корсики, славяне. И вдруг он видит в строю мальчика лет 16—17, который едва удерживает вертикально тяжелое боевое копье.

– А ты что здесь делаешь?! Ты кто?

– Я римлянин. Я иду воевать за Рим.

– Ха–ха–ха! А ты знаешь, как меня называют?! Последний римлянин! Во всей этой армии только мы с тобой – римляне, уверяю тебя!

История умалчивает о том, вернулся ли мальчик с Каталуанских полей, и если да, то как сложилась его судьба.

Но и в мае 1727 года мальчик Пётр оказался единственным наследником престола, единственным Романовым, происходящим по прямой линии от Петра Алексеевича и от Алексея Михайловича. Единственный мужчина в семье. Мужчина одиннадцати лет.

Немец по матери, сын Софьи Шарлотты Бланкенбургской–Вольфенбюттельской, он появился на свет как составная часть внешней политики своего деда, в честь которого и назван. Дед хотел связать свою династию как можно большим числом династических связей с немецкими князьями и заставил постылого сына, Алексея, жениться на старательно подобранной ему иностранной невесте.

Круглый сирота – мать умерла вскоре после рождения малыша, отец казнен… вернее, приговорен к смертной казни за «измену», которой никогда не совершал. По официальной версии «пополудни в б часу, будучи под караулом… преставился от жестокой болезни, которая вначале была подобна апоплексической». Так объясняли причину смерти Алексея послам иностранных государств. В Петербурге же сразу заговорили о том, что царевич не выдержал мучений и скончался «от истощения сил». Говорили и о том, что царевичу «отворили жилы». И что Пётр собственноручно отрубил ему голову. Никто не верил, что смерть царевича была естественной.

Произошло это уже после того, как 127 членов специальной комиссии дружно проголосовали за смертную казнь Алексея: при том, что в это время даже еще и обвинение не сформулировано! Сама комиссия и формулирует: мол, Алексей «намерен был овладеть престолом чрез бунтовщиков, чрез чужестранную цесарскую помощь и иноземные войска, с разорением всего государства». В дальнейшем именно эту формулу будут использовать для оправдания Петра и осуждения Алексея. Он, мол, вот что хотел учинить! Но все сказанное – полнейшая ложь, ничего подобного о себе Алексей Петрович не рассказывал. Все это от начала до конца – выдумка особой комиссии, созданной Петром специально для суда над сыном.

И Петру, и Алексею, и членам комиссии предельно ясно, что Алексея попросту не в чем обвинить и что он ни в чем не виноват. И во время, и после заседания особой комиссии его продолжают страшно пытать – авось он сам подскажет, как «пришить» ему обвинение в государственной измене?! Приговор вынесен 24 июня 1718 года. Но и 25, и 26 июня Алексея опять пытают; 26 июня – в присутствии Петра. О чем шла речь на этот раз, что сказали друг другу висящий на дыбе сын и стоящий перед ним отец, нам неизвестно.

Конечно же, мы до конца не знаем, что произошло в Петропавловской крепости 26 июня 1718 года, «пополудни в 6 часов». Известно, что в тот же день к вечеру царевич Алексей скончался, и сохранилось письмо Александра Румянцева, где он откровенно похваляется – мол, это он вместе с Ушаковым, Толстым и Бутурлиным задушили царевича подушками. Правда это, или Румянцев захотел похвастаться доверием к нему Петра и выполнением важных поручений, сказать трудно.

Невольно возникает подозрение – а не боялся ли публичной казни Пётр? Не боялся ли он того, что может крикнуть с эшафота его «слабодушный» сын? Может быть, была и прямая угроза со стороны Алексея – мы ведь не знаем, о чем говорили Пётр и Алексей за несколько часов до удушения сына ближайшими подручными отца.

На следующий день после смерти Алексея Пётр принимал поздравления по случаю годовщины Полтавской битвы, потом торжественно обедал и веселился. Перед погребением Алексея он праздновал свои именины и отмечал спуск на воду нового корабля веселым фейерверком. Впрочем, Пётр, наверное, и впрямь имел причины радоваться: ведь он сумел перехитрить уже вроде бы сбежавшего за границу, уже почти спасшегося сына и убить его!

В год, когда дедушка убил его папу, Петру Алексеевичу исполнилось всего три года. В день смерти отца даже и трех лет не исполнилось, потому что родился–то он 10 октября 1715 года, а царевича Алексея убили 26 июня (или он сам скончался от мучений, от тоски, от «истощения сил» или покончил с собой – существует и такая, хотя и плохо обоснованная версия).

ПОСАЖЕНИЕ НА ТРОН

Несомненно, Пётр Алексеевич уже в 1725 году имел самые прямые, самые бесспорные права на престол. Тогда он на престол не сел, потому что так надо было сгрудившимся около трона выскочкам, и в первую очередь – Меншикову.

И в 1727 году он сел на престол деда и прадеда вовсе не потому, что имел какие–то там права, и тем более не потому, что обладал какими–то прекрасными душевными качествами. Отнюдь нет! Все несравненно проще: Меншиков нашел способ сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы (или, в другой редакции этой же поговорки – чтобы и волки сыты, и шерсти много). Способ был простой – сделать Петра Алексеевича императором, но так, чтобы сам Меншиков на том ничего не проиграл бы, а выиграл. Как?! А очень просто – надо выдать свою дочку за Петра Алексеевича.

Самая младшая дочка Меншикова, правда, на четыре года старше жениха, но тут уж ничего не попишешь – другой нет. И еще при жизни Екатерины I удалось обо всем принципиально договориться: Пётр Алексеевич должен жениться на Марии Александровне Меншиковой!

6 мая 1727 года померла Екатерина: очень рано, всего в 45 лет. То ли «матушка–императрица» очень уж излишествовала, поддерживая свои гаснущие силы венгерским вином, то ли за её ранней смертью кроется еще одно преступление: ведь теперь старая любовница сделала свое дело, и она вполне может уйти.

Во всяком случае, не успел Меншиков заручиться договором о возведении на трон Петра и о женитьбе его на Марии, как 10 апреля Екатерина всерьез заболевает и 6 мая 1727 года очень своевременно умирает, просидев на российском престоле чуть больше двух лет. 7 мая собирается вся императорская семья, члены Верховного тайного совета, Сенат, Синод, генералитет, и в присутствии всех этих лиц читается завещание из 15 пунктов, оставленное Екатериной и скрепленное её личной подписью: знаменитый «тестамент», что и означает по–французски не что иное, как «завещание». Почему нужно было назвать завещание русской царицы по–французски? Давайте спросим у Меншикова!

По «тестаменту» престол передается Петру Алексеевичу. Если он помрет, не имея наследников, на престол должна садиться Анна, старшая дочь Екатерины. Если помрет без наследников Анна, престол передается второй дочери, Елизавете.

Оговаривается, что наследники мужского пола имеют преимущество перед наследниками женского и что на престол не должен сесть тот, кто не исповедует православия.

Напомню, что петровский Указ о престолонаследии предусматривал: каждый император должен выбирать себе преемника! «Тестамент» Екатерины 1 по существу отменил закон Петра I о престолонаследии, но зато был удобен для всех и не мешал никому.

Он предусматривал интересы и старой знати, которая хотела видеть на престоле Петра Алексеевича. Решение, принятое 7 мая, удобно и для выскочек петровского периода, потому что до совершеннолетия Петра править он должен, только сообразуясь с мнением Верховного тайного совета. И вообще Верховный тайный совет правит до его совершеннолетия, и все голоса императорской фамилии и «верховников» равны при решении важных вопросов… Чем особенно доволен Меншиков – ведь Верховный тайный совет он пока прочно держит в кулаке… Не обижена Екатерина – признается право её дочерей на престол.

Назовем вещи своими именами – действо, совершенное 7 мая 1727 года, меньше всего напоминает собрание высших государственных людей для принятия важных решений. Не говоря ни о чем другом, эти люди сами не знают, каковы законы возглавляемого ими государства (и существуют ли они вообще?).

Сохранилось официальное письмо кабинет–секретаря Макарова в Москву её градоначальнику Мусину–Пушкину:

«7 мая, в девятом часу утра: по её императорского величества тестаменту учинено избрание на престол российский новым императором наследственному государю, его высочеству великому князю Петру Алексеевичу».

Трудно представить себе документ более неопределенный, отражающий больший заворот мозгов, чем это письмо. С одной стороны, государь не какой–нибудь, а наследственный… С другой стороны, ему, наследственному, «учинено избрание». А если бы не было учинено? Что, тогда он был бы не наследственный?! А кроме всего прочего, избрание учинено не как–нибудь, а по завещанию императрицы. То есть и избирали–то потому, что такова последняя воля императрицы. А если бы была другая воля, тогда что – избрали бы кого–нибудь другого (например, самого Макарова)?!

Письмо это очень ярко отражает состояние умов сановников Российской империи, её высшего управленческого звена: они сами не знают, на каком основании то или иное лицо становится императором или императрицей.

Больше всего тут аналогий с тайным собранием ведущих мафиози США в маленьком зале банка, столь блестяще описанным Марио Пьюзо [30. С. 291]. Собрались люди, вынужденные учитывать интересы друг друга, но не знающие ни традиции, ни закона, кроме пресловутого «воровского закона» разве что. Принимается решение, учитывающее баланс сил этих людей, и без всякого учета бездействующего закона.

Чем больше вникаешь во всю эту гадость, тем лучше понимаешь мудрого Якова Брюса, вышедшего в отставку, – от срама подальше.

Но вот что интересно… В народе выбор–наследование–назначение на престол Петра встречено очень одобрительно. Народ не очень–то вникает в способ наследования, но знает совершенно точно – на престоле находится законный монарх. В этом сходятся и простолюдины, и широкие круги дворянства, тут же нарекающие Петра II «вторым императором», и высшая придворная знать, всегда хотевшая видеть на престоле Алексея, а после его смерти – его сына.

По–видимому, эта высшая знать как раз действовала не по собственному произволу, а по неким правилам, пусть и не оформленным письменно, но существующим в головах у абсолютного большинства людей… Договорить ли до конца? Сказать ли, что эта высшая знать выражала мнение народа и сама была глубоко национальной?