Текст книги "Поветлужье"

Автор книги: Андрей Архипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– В берестяном туеске камнями нагрею, – мгновенно отреагировал тот.

– Тащи все, а я костром займусь. – Егерь, метнувшись через кусты на место ночных работ, через минуту уже сваливал в кучу отобранные сухие щепки, а еще через три они с Мстиславом уже мыли и грели камни на костре, который Иван, оглянувшись по сторонам, запалил зажигалкой. – Прижигать не будем, остужу немного воду, промоем рану и перевяжем. Лекарь так говорил делать, – прибавил он для большей убедительности.

– Аще он сказывал так, то по его словам и лечить будем. Еще Фаддею слегка досталось, – продолжил Антип. – Резаная рана у него, так что ему промыть тоже надобно бы. А вот один из охотничков рядом со мной словил стрелу ажно под бороду, похрипел чуток и отошел... – Антип истово перекрестился. – А в остальном Бог миловал – кто сказал бы, так не поверил... Полуторным десятком мастеровых да охотников два десятка воев положить, – не унимался рассказчик. – Громовая... как Фрося баяла? Пу... Дале чё? Пошто смеешься, Иван? Али не расслышал я малость из слов ее?

Глава 11
Соседи

Тимофей нашелся чуть в стороне, сидящий в неудобном положении на корточках у самого уреза воды, бледный и хмурый. Руки он опустил прямо в речку, закопав свои кисти в скопившийся на мелководье ил, а босые ноги разместил на кочке растущей рядом осоки.

– Что, Тимка, не похоже это на кино? – Иван опустился рядом на травяной склон.

– Я когда посмотрел на него, ну... того воя, в которого я попал, меня сразу вывернуло. – Тимка плеснул водой себе в лицо. – Это что значит? Я ведь белок стрелял, всяких птиц – и ничего, а тут... Воина из меня не получится?

– Нет, дружище, это означает совсем другое... Это означает, что тебе, как и другому нормальному человеку, претит убивать себе подобного. А уж в двенадцать лет... Исполнилось уже?

– Нет еще, но скоро...

– Тем более. Это нормальная реакция, потом привыкнешь и будет легче. Только одно запомни, ладно?

– Что?

– Когда ты забудешь лицо первого человека, которого ты убил... Что, опять? Ну тошнись, тошнись... Все уже, ничего не осталось? Ну, так вот, именно тогда ты станешь настоящим воином – смелым, бесстрашным, жестким, не жалеющим ни чужих, ни своих.

– А что, это так и должно быть? А если я не захочу быть таким? – Тимка вопросительно поднял на егеря бледное лицо.

– Тогда ты просто останешься человеком... Человеком, который если и убивает, то по необходимости, а не ради каких-то своих или чужих целей. Пойми, Тимк, я говорю тебе самые простые вещи, которые во все времена говорят тем людям, которые... которые попали в ту же ситуацию, что и ты. Но от этого эти вещи не перестают быть правильными, хотя каждый раз говорятся по-разному. Главное в любой ситуации – чтобы ты оставался человеком. Правда, это самое главное. И еще... Спасибо тебе, что спас мне жизнь... Тоже простые слова, да? Ты не просто убил кого-то, ты спас другого человека... Об этом и помни. Спасибо.

– Угу. Только отцу не говорите, ладно?

– Думаешь, он не видел? Тогда сам подойди, он тебя поймет и... наверное, найдет слова более подходящие, что ли. Или помолчит вместе с тобой. Это тоже помогает, уж поверь... Ну, пойду я, а ты иди в лагерь на железное болото, туда уже все собираются, выспись... Посторожить наш сон найдется кому, да и не сунется сюда сегодня уже никто.

Иван отошел к Антипу, суетящемуся около лежащей на лапнике Ефросиньи, присел рядом, вопросительно посмотрел на охотника.

– Как она?

– Выживет, вестимо, аще не помрет... Да шуткую я, Михалыч. Все по-лекарски мы сделали... Бог даст – обойдется, спит она. Отметины останутся, ну да для сякой бабы это не главное...

– Как остальные?

– Аки присно... Муж без дела – не муж вовсе. Воев ужо обобрали до исподнего да похоронили как подобает... До захода солнца и лицом на полудень положили, как требуется по вере их. Не поймешь, как развернуть надобно? Очень просто: набок тело повернули – и все... Двое живы остались, оглушило бревнами малость. Этих спеленали и к болоту отволокли. Тот, что постарше, очнулся уже. И нашего упокойника туда же отнесли, там жинка его с малым дитятей... проститься надобно. Охотнички облачаются в доспехи и луки пробуют. И тебе сыскали доброе облачение – все по росту, не обидели. Что далее?

– Хорошо, что помнишь о таких разных вещах. – Иван пригладил взъерошенную шевелюру. – Пойдем к кузнецам, подумаем, что дальше делать. Охотников звать будем?

– Не, аще нужда возникнет, то кликнем, а мыслить надобно малым кругом.

– Согласен. – Егерь обнял Антипа за плечо и повел его к сидящим около реки кузнечных дел мастерам. – Гхм... Николай. – Иван решил сразу все расставить по местам. – Чтобы потом не возникало вопросов... Виноват я перед тобой. Вот. Морду бить будешь?

– О чем ты, Ваня? – недоуменно посмотрел на него кузнец.

– Да Тимофея я под стрелы подставил.

– А... рассказали доброхоты уже... про его подвиги... – Николай отхлебнул воды из берестяного туеска, зачерпнув ее прямо из речки.

– Другого мальчонки под рукой не оказалось, а надо было, чтобы вои к нему поближе без опаски подошли и сгрудились. Договоренность у нас с ним была, что сразу в подлесок нырнет, – продолжил рассказывать Иван. – А он, сорванец такой, остался, да еще и самострел притащил.

– Все, дальше можешь не виниться, Михалыч. Главное, что ты сам о его безопасности думаешь, – этого достаточно. И говорю так не из-за того, что я такой дурной отец, просто мне лучше известно, что он может натворить по своему разумению... Кроме того, если мы с детьми нашими за чужими спинами будем прятаться, то как людям потом в глаза смотреть? А Тимка... Собственно, мы тут из-за него, не находишь?

– Ну... знаешь, а я тут более к месту, чем прежде, так что ему за это моя благодарность. А вторая за то, что он спас меня сегодня. Серьезно, жизнь спас... – посмотрел в глаза недоумевающему Николаю егерь.

– Да? Хм, новость... А что случилось? Я тут как-то закрутился...

– А говоришь, не дурной... Подойди потом, поговори с ним, а пока... – Иван хмыкнул и сразу решил брать быка за рога: – Когда начнете дела делать, мужи мастеровые? Когда печи начнете класть?

– Опять двадцать пять... Вишь, как дело обернулось, оружие теперь есть, можно идти в весь, помогать там... осажденным, – пожал плечами, как будто речь шла о само собой разумеющемся, Николай.

– Во-первых, приказа никто не отменял, – перешел на жесткий тон егерь. – Во-вторых, если кто и пойдет, то охотники. Вам же задача другая поставлена, за нее вы оба в ответе. Народу на болоте собралось по самое не могу – когда вы еще столько получите? А, Коля? Любим?

– Ну, это да... – озадаченно зачесал Николай в затылке. – Мы тут с плотниками и постройки для жилья сможем подготовить, и все наши задумки начать в жизнь претворять...

– Верно рек, Иван, – уважительно произнес Любим. – Да и словам Трофима Игнатьича отмены не было. По головке за это он не погладит.

– Да я, едрена Матрена, помочь хотел, – поднял голову Николай.

– Говорю в последний раз, – раздельно произнося слова, продолжил Иван. – Не поможете вы никак. Навыка воинского у вас никакого. Плотники-то еще топоры в руках держать умеют, да и этот навык никуда не годен в открытом поле, а уж вы... А в засаду больше вороги не сунутся, поэтому идите в лагерь, раздайте команды, выставьте дозоры из мальчишек и отсыпайтесь – дел у вас много. Кстати, по поводу стражи, Любим... Назначь старшим среди мальцов Мстислава. Парень с головой и бегает, как летает. А мы с Антипом пойдем сначала погутарим с Пычеем. Зело это интересно будет... А потом с очнувшимся буртасом, если тот калякает по-нашему. Только обсудим сначала кое-что, как у нас в привычку вошло. Да, Антип?

* * *

Иван пристроился напротив старосты отяков и несколько минут молчал, немигающе глядя на того. Когда морщинки на лице Пычея начали жить своей жизнью, а он сам стал ерзать и прятать взгляд, егерь повернулся к Антипу:

– Переведи ему мои слова...

– Нет нужды, воин... не знаю, звать тебя как, не видал прежде, – обтер ладонью вспотевший лоб отяк. – Обучен я языку вашему.

– А что же ты нам блекал и мекал, явившись торговать давеча? – возмутился охотник. – Ох, повыдергиваю я волосенки твои жидкие, ибо ты тварь бессовестная и лживая...

– Погодь немного, Антип, – вмешался Иван. – То, что он тогда прикидывался, это... простительно. Торговля ваша, как бы это сказать... Дети тоже в кармане фигу держат, когда меняются своими безделушками. Не об этом речь. Скажи лучше, Пычей, как жить далее будем?

– Жили как-то... Что не так, вой? – глянул тот исподлобья.

– Иваном зови. Воин я обычный, только один тут, кому уместно решать, что с тобой делать. То, что вздернуть могу тебя на ближайшей сосне, это ты понимаешь? Нет? Любым способом тебя казню, и не будет мне порицания ни от наших людей, ни от воеводы.

– Догадку имею такую, – обреченно кивнул спустя несколько мгновений отяцкий староста. – Токмо страха я не ведаю – душой уже простился со светом белым...

– Это я понимаю, Пычей... А сказал обо всем тебе, чтобы поделиться, какие мысли в моей голове бродят. А вот понимаешь ли ты, что и сына твоего хочется положить мне рядом с тобой, а? Чтобы семя ваше с этой земли с корнем выдрать...

Староста вздрогнул всем телом, неверяще поглядел на воина, однако опять наклонил голову в знак согласия.

– Это хорошо, что ты уразумел, – тихонько перекатывая в руках старую сосновую шишку, продолжил егерь. – Так вот, руку ты поднял на матерей и детей наших. И вправе мы требовать... крови с рода твоего. Однако не успел ты осуществить свое пагубное дело до конца, хотя и нет в том твоей заслуги. Поэтому я тебе хочу предложить мир, староста, мир и дружбу между нашими родами. В первый и последний раз. Руку свою открытую в том даю и слово, что все возможное сотворю, чтобы вражда не вспыхнула между нашими людьми и кровь не пролилась.

– Чего взять с меня хочешь али предложить что? – поднял блеснувшие надеждой глаза отяк.

– Не буду я ничего предлагать тебе, потому как любое мое предложение воспринимать ты будешь как угрозу и на все согласишься. Или торговаться будешь, что тоже не дело, потому что потом захочешь предать еще раз... Скажу я тебе, что и тебя мы отпустим, и сына твоего, если к нам попадет. В любом случае. И требовать виры за деяния пагубные не будем. Про обиду на род твой не скажу, потому как над сердцами людскими я не властен. Возьмем же мы от тебя только то, что ты сам дашь. А потом это же отдадим обратно. Помощь от чистого сердца получим, так от чистого сердца и тебе воздадим... Как тебе такое?

– Нет у тебя права слово такое сказать, то токмо община твоя может, – поник головой Пычей.

– Это верно. Мы с Антипом только слово за тебя и род твой перед своей общиной молвить можем. Но думаю я, что слово это веским будет после нынешнего боя. В этом тебе роту дадим, если потребуешь. А вот отпустить тебя я могу и сейчас, хоть ты дать от себя ничего не хочешь или не можешь... Иди, Пычей. Иди к разрушенному очагу, к побитым родичам, к полоненным девам... Иди, не хочу я крови между родами нашими, а мы как-нибудь сами справимся с бедой своей. И девок ваших освободить попытаемся, коли силы хватит, и за родичей побитых твоих отомстим, хотя и не должны. Мало нас, но дух у нас крепок. Этим и берем, сам видел... Вера наша сильна, оттого нам Господь и вложил в десницу гром карающий. И не так важно, что поклоняемся мы не твоим богам, зато верим неистово, готовы на все, чтобы справедливость отстоять. А разве небесам не этого от нас надобно? А вы сгинете, потому как слабы и телом, и духом. Жалко мне вас. Вот еды тебе собрали в котомку, возьми... А теперь иди, Пычей, с глаз моих.

Староста, вскочивший было в середине речи для гневной отповеди чужаку, в конце не выдержал и отвернулся, отойдя шагов на двадцать в сторону. Лязгнул зубами, запнувшись о корни молодой сосны, что-то выкрикнул на своем языке и примолк, прислонившись лбом к стволу березы.

– Мыслишь, проймет твоя речь его? – тихонько шепнул Антип.

– Не знаю, но мы не теряем ничего. А кровь между соседями нам в любом случае нельзя проливать, потому что в одиночку мы точно здесь не выживем, да и не по-людски это будет. Что решит, то решит...

– А верно ли ты сказывал, что Господь вложил в руки твои карающий э...

– Гром? Нет, Антип, это обычное оружие моей родины. Ружьем называется. Ты мне рассказывал, что доверчивы они слишком, вот я и приплел сюда Гос... – егерь запнулся, опасаясь задеть религиозные чувства охотника. – Короче, придумал я это все. Вот.

– Да откель ты ведаешь про замыслы Господни? Пришествие ваше к нам в весь и может быть его промыслом...

– И то верно, – взвесив последние события на весах своей неверующей души, согласился Иван, возразив про себя, что промысел сей можно было организовать как-нибудь попроще.

* * *

– "И слабость я проявил перед лицом ворога нашего, и бысть жалким аки пес смердячий, выпрашивая дать живот сыну моему в надежде спасти продолжение рода моего. И было мне знамение от Инмара небесного, ведущего меня по тропе и показывающего знаки, лишь мне одному доступные. Вороги же наши бысть слепы и глухи. И раздался гром небесный, и произнес Инмар слова заветные, и падал я ниц перед могуществом его, ибо виноват был перед ним и родом своим. Но поднял он голову мою, и увидел я, что повержены неисчислимые враги мои, а пред ними воин стоит, держащий в деснице слово Инмарово, и повергает оно врагов без счета, испуская из себя стрелы невидимые. И сказал этот вой, что один он может пойти против тех, кто разорил гурт наш, и повергнет тогда он всех их в прах. Но ежели смелость в воинах наших не угасла, то и их поведет за собой. И протянул он руку, в которой лежал хлеб, и поделил его поровну между мной и собой. И сказал он, что готов принесть мир роду нашему через повержение врагов его". И... – Тут Антип закашлялся в кулак и осиплым голосом закончил: – И дальше славит Пычей тебя и себя, преодолевшего свою слабость и получившего благоволение предков, кха-кха...

– Слушай, а они часом не христиане? Что-то мне слова эти проповеди наши напоминают... Слог вроде такой же, – с сомнением произнес Иван.

– Язычники оне... самые что ни на есть. Это я малость переиначил, ибо слова такие должны благолепие нести, – продолжал сипеть ему на ухо охотник.

– Ну ладно, лишь бы не перестарался он, а то подумают, что я и взаправду пойду и всех один порешу.

– Нет, втуне слова его пропадают, жрец и старейшины против рекут. Мыслю, рады они, что татьба не коснулась их гурта. Боязно им свое имущество терять, вот и не хотят внимания привлекать к себе. А воям рот затыкают. Тэро же покамест молчит.

Пычей вел свою речь вне границ среднего гурта, расположенного на противоположном берегу Ветлуги, стоя на поляне в круге, образованном из старейшин и воинов уд-мортов, как сами себя называли отяки. Но то ли название это слишком резало славянский слух, то ли у русских людей была привычка называть все народности на свой манер, какую, впрочем, имели все народы во все времена, но имя это среди них не прижилось. И звали их отяками, вотяками или по-простому – пермью, совместно с несколькими другими племенами на севере и на востоке около уральского хребта. Однако представители общин двух неразоренных поселений удмуртов на Ветлуге, собравшиеся около одного костра, ломали копья словесной битвы не по этому поводу. Воинов осталось слишком мало. Что такое двадцать-тридцать вооруженных людей на поселение из трех-четырех сотен человек, которые могут и, главное, хотят держать оружие? Арифметическое сложение – и получившийся результат в семьдесят-восемьдесят воинов, которые уже могут представлять собой грозную силу, не был бы безупречно правильным. Во-первых, одно поселение было разгромлено. И хотя немногие сумевшие из него бежать жители все еще прибывали к соседям, воссоздать прежнюю общину на новом или старом месте они уже не были готовы. Наиболее боеспособные воины и мастеровые люди были или пленены, или убиты. А оставшихся сорока-пятидесяти человек с двух гуртов без хороших доспехов и весомых боевых навыков хватило бы только на одно столкновение с непредсказуемым результатом. Поэтому речь старейшин шла либо об отходе на северо-восток к своим родичам, еще несколько столетий назад вытесненных черемисами с ветлужских земель, либо о мирном доживании своего века на исконных землях без помышления о каком-то организованном сопротивлении. Нет, конечно, если бы чинившие разбой буртасы пришли прямо сюда, их бы встретили воины, преисполненные гневом. И мирные жители тоже встали бы на защиту своих домов. По крайней мере, так говорили, стуча себя в грудь, покрытые шрамами мужи и седые старцы, показывая на полуразрушенный тын за своей спиной. Но выступать малыми силами против кованой рати из настоящих воинов – это просто глупость, даже безумие.

– Лекарь наш, Вячеслав, говорил мне о фазе оскур... обскурц... тьфу... вырождаются, значит, – более для себя, чем для Антипа, прошептал ему на ухо Иван. А потом, уже не церемонясь, во весь голос продолжил: – Если короче, то люди с такими мыслями просто дохнут. Ходят по земле, пьют, едят, но такие они больные и слабые, что почти мертвые. Именно такую добычу первую заваливает волчье или лисье племя. Естественный отбор, так сказать. И жен своих, и детей такие людишки за живых не считают... а те, кто в полон попал, для них уже совсем мертвые.

Иван оглядел повернувшиеся к нему гневные лица и медленно, с паузами, продолжил:

– Ты переводи меня, Пычей, переводи. Спроси их, почему они еще не висят на деревьях, завернутые в кору, или, быть может, вы сжигаете своих умерших?! Почему тогда я не вижу большого костра?! Почему я задыхаюсь от мертвячьего духа, который расползается по этой поляне?! А почему вы не закопали своих детей и жен, если, конечно, хороните их в земле?! По вас ползают белые толстые опарыши, в вашем разложившемся теле копаются личинки жуков, и мухи откладывают там свои яйца! – Егерь последние слова выкрикивал, брызжа слюной прямо в желтовато-красное лицо с веснушками единственного из воинов нижнего поселения отяков, присутствующего на собрании общин. – Что же ты перестал переводить, Пычей?! Что остановился? Вы все мертвые... – и добавил словцо.

Удар пришелся точно в челюсть, и егеря бросило вниз на землю. Будто ничего не произошло, Иван, потирая свою перекошенную физиономию и через силу улыбаясь, встал, отряхнулся и продолжил говорить, указывая пальцем на судорожно сжимающего нож воина:

– Ну, наконец-то я вижу живого человека. – Он посмотрел на Пычея, бледного даже на фоне его белой косоворотки, однако кидающего в полном молчании слова перевода в толпу, враждебно смотрящую на посмевшего оскорбить ее человека. – И я вызываю единственного живого среди вас на бой! До моей смерти! Если я погибну, то никакой виры с вас не потребуют, и за кровь мою никто не придет отомстить. Этому порукой будет его слово, – указал он на Антипа, кивнувшего в ответ. – А если я одолею этого воина, то его жизнь будет принадлежать мне. И он будет из ваших мертвых родичей делать живых! Согласны ли вы на это?

Дружный рев многих взбудораженных глоток положил началу поединка. Поединка, продолжавшегося считанные мгновения, потому что руку бросившегося с ножом отяка Иван блокировал ударом предплечья изнутри и, захватив ее за запястье в районе плеча, встречным рывком вывернул за спину, успев ударить в момент захвата противника коленом в живот. Через мгновение тот стоял на цыпочках с вывернутой рукой и ножом, приставленным к горлу.

– Спроси его, Пычей, помнит ли он еще условия поединка? То, что его жизнь с этого момента принадлежит мне?

Староста что-то тихо спросил у воина и, получив от того немного неразборчивый, но явно утвердительный ответ, кивнул.

– Как зовут тебя, воин? – обратился к побежденному Иван, освобождая захват.

– Терлей. – Выслушав перевод от Пычея, тот коротко поклонился, чуть кривясь уголком рта от боли.

– Так вот, этот воин пойдет со мной освобождать жен и детей вашего рода. Я так распорядился его жизнью. Кто-то еще хочет со мной сразиться? Я готов. – Иван демонстративно отошел на край поляны.

Несколько минут на поляне звучала перебранка разгоряченных людей, и даже окрики старейшин не утихомирили страсти. И только когда егерь достал и разрядил выстрелом снаряженное мелкой дробью ружье, когда прямо над головами спорящей до хрипоты толпы пронесся громовой раскат, от которого пригнулись самые отчаянные, когда на затихших изумленных спорщиков посыпались мелкие ветки и листья, Пычей поднял руку, показывая, что он будет говорить. Что он сказал своим родичам, оглушенный Антип, стоявший как раз около Ивана, в точности не разобрал, однако староста несколько раз упоминал имя Инмара и говорил, что бездействующим следует опасаться его гнева. А чуть позже староста обратился уже к егерю:

– Терлей сказывает, аще он и так бы пошел с тобой, без позволения общины, потому как его жена и дочка в полоне. И еще пять воинов готовы с тобой сразиться, – тут уже Пычей не выдержал и усмехнулся, – чтобы ты взял над ними победу и они отправились с тобою мстить. Они даже готовы ослушаться старейшин и вручить тебе свои жизни просто так, без поединка.

– Скажи им подойти ко мне, староста.

Незаметно подмигнув ему, егерь подошел к Антипу, уже начинающему распаковывать один из баулов, которые они еле дотянули через заросли таежного леса до переправы отяков через Ветлугу. Когда Иван содрал с недоумевающего Терлея кожаную куртку с короткими рукавами, обшитую вперемежку костяными и металлическими бляхами и наручи из грубых полосок железа, все подошедшие еще настороженно переминались, сомневаясь, правильно ли они поступили. Но когда переливающаяся мелкими упругими кольцами кольчуга обтянула широкие плечи проигравшего жизнь воина, а потом такому же священнодействию подверглись остальные пятеро, когда полукруглые шеломы с шишаками были надеты на их склонившиеся головы и воины были опоясаны саблями со сверкающими стальными клинками и вытравленными изображениями волков и лис на ножнах... То бурной их радости не было предела, как не было предела зависти в горящих глазах их сотоварищей, посматривающих на свои испещренные зазубринами клинки мечей из мягкого железа. Восхищенным возгласам даже не помешало уточнение Ивана, что доспехи не подарены навсегда: с их помощью воины лишь могут отомстить за своих родичей и добыть для себя новые в бою, а саблей им еще предстоит научиться владеть, поэтому старые мечи лучше бы захватить с собой. Но окончательный перелом наступил, когда Пычей, как староста нижнего поселения, достал из припрятанного короба деревянную статуэтку, поднес к егерю и сказал, что воршуд принимает его, а подошедший тэро дал совет воинам избрать этого человека воеводой намечающегося похода.

Кольчуг более никому из отяков не досталось, но через три часа, на склоне дня, разношерстная рать из тридцати восьми человек выступила к переправе, представляющей собой несколько долбленок, спрятанных в кустах пологого с этой стороны ветлужского берега. У кого-то на поясе был меч, кто-то нес копье или сулицу, но у всех без исключения были луки в налучах, перекинутые за правое плечо и полные тулы стрел со щитами за левым. Не рассчитывая победить противника в ближнем бою, новоявленный воевода предусмотрел возможность взять его измором. Иван шел впереди, в доспехе, неся мешок со снятыми с буртасских шлемов лисьими хвостами, которыми он напоследок потряс перед своим воинством для поднятия духа. Он моргал слипающимися от недосыпа глазами и тихонько жаловался Антипу:

– Ну вот, еще один спектакль устроили. Эдак я заделаюсь актером на потеху местной публике... Что, совсем ничего не понял из моих слов? Ну, скоморошьи представления видел? Так вот, я – Петрушка. А Пычей-то, Пычей... как играл, как играл! Правильно мы сделали, что перетянули его на свою сторону. Хотя... кто его знает, может, это он нас перетянул на свою... Но каких трудов это стоило. Я не столько от тюка вспотел, сколько от попыток вдолбить в его голову, как себя вести нужно, а также от усилий узнать, кто тут что собой представляет... – Спустя несколько минут молчания Иван добавил что-то совсем Антипу непонятное: – Я теперь знаю, как бледнолицые индейцев обманывали. Слишком те были доверчивыми... и чересчур падкими на блестящее... как вороны. Ну да ничего, исправим.

* * *

Вячеслав осторожно выглянул из-за угла и перебежкой достиг дружинной избы, где, нырнув в подклеть за сопровождающим его дружинником, немного перевел дух и широко зевнул.

Выспаться почти не получилось. Ночь, опустившаяся на весь вместе с проливным дождем и последующей туманной взвесью, загнала всех, кроме дозорных, по избам, и Вячеслав тоже нырнул в первую попавшуюся землянку, как только увидел слегка знакомые ему лица. Там он недолго думая начал выпрашивать и рвать чистые холсты на бинты, а потом еще и кипятить их. Доставались ему эти грубые куски материи совсем нелегко, и он даже начал спрашивать у окружающих, не стоит ли ему обратиться напрямую к десятнику? Однако обошлось, и холстов принесли в достатке. Почти сразу же Вячеслав приступил к приготовлению отвара из цветков ромашки, тщательно фильтруя его. Такой отвар являлся одновременно и антисептическим средством, и был хорош для заживления ран. Однако на всякий случай он попросил первого попавшегося ему на глаза человека нарвать и принести подорожника. Видимо, авторитет ветеринара, пользовавшего все эти дни скотину, взлетел на небывалую высоту, и тот без слов принес требуемое, даже сполоснув траву колодезной водой. Вячеслав отложил подорожник в сторону вместе с предварительно собранными первыми цветками тысячелистника, чтобы в случае нужды мелко их порезать и накладывать получившуюся кашицу на неглубокие раны. Сам же выложил из своего мешка сушеный бледно-зеленый торфяной мох, запасов которого наготовил в последние дни. Его он собрался использовать вместо ваты, да и как антисептик тот был тоже очень хорош. Также в кипятке была продезинфицирована шелковая нить, а водкой нож и обе иголки, одна из которых была заранее нагрета Николаем на огне и согнута полумесяцем, для того чтобы швы можно было накладывать, не сдавливая краев раны. А дальше... дальше ночь отразилась в памяти Вячеслава калейдоскопом событий, на которые он еле успевал реагировать.

Сначала для разминки принесли дружинника со стрелой в икроножной мышце. Иссечением Вячеслав стрелу достал, вычистил и промыл остывшим настоем ромашки рану и даже успел ее зашить после того, как кровь остановилась. Но как только повязка была наложена (поначалу он хотел для более быстрого заживления обойтись без нее, но, поглядев на ползающих по полатям здоровых черных тараканов, сразу же передумал) и раненый с сопровождающими отпущен, сразу пришли два ополченца, прижимая к голове какие-то подозрительные тряпицы. Отругав их на чем свет стоит, Вячеслав занялся новыми ранами, а грязные скомканные куски материи бросил в огонь. Оказалось, что одному стрелой оторвало кусок уха, и дело кончилось дезинфекцией и перевязкой, а второму срезнем располосовало полщеки, и тут уже новоявленному доктору пришлось попотеть, зашивая длинный разрез. Руки после такого шитья начали дрожать, и в качестве оплаты Вячеслав заставил их наколоть и принести еще охапку лучин, что заняло у тех всего лишь пару минут. Однако за это время лекарь немного отдышался и сообразил перебраться в дом Любима, где было гораздо чище и в клети стоял нормальный широкий стол, который можно было бы использовать в качестве операционного, если паче чаяния появится такая нужда. Собрав все свои инструменты, лекарства и не забыв упомянутых лучин, Вячеслав перебрался с помощью недавних пациентов в новые палаты. Отослав помощников к десятнику, чтобы предупредить его о своей новой дислокации, он даже успел до следующего раненого провести мокрую уборку помещения.

Того принесли без сознания с обломанной стрелой, засевшей в грудной клетке, и диагнозом "не жилец". Помолившись богу, что наконечник стрелы после иссечения не застрял внутри, Вячеслав заметил пенящуюся кровь в ране и, прислушавшись, уловил доносящиеся свистящие звуки. Наскоро обработав место ранения и прижав к нему небольшой кусок холстины, он под недоумевающими взглядами людей, которых почему-то сразу не догадался выгнать, плотно прижал разорванный полиэтиленовый пакет к груди раненого и тут же наложил тугую повязку, предварительно попросив окружающих в этом ему помочь.

– Вот теперь жить будет... если не помрет, – произнес он, устало усаживаясь на лавку. – Да все нормально должно быть, несите его в горницу и на пол кладите, только постелите что-нибудь. Да, еще воды подогрейте, если время есть. Он очнется – и сразу пить попросит.

Следом был доставлен дружинник с раздробленной челюстью, которого принесли почти задохнувшимся. Ругаясь матом, Вячеслав перевернул бессознательного воина, спасшегося только наличием прикрепленной к шлему лицевой маски, набок и попытался освободить его рот от сгустков крови, однако запавший язык не дал ему даже просунуть туда пальцы, а дальше оттягивать челюсть он просто побоялся. Тогда, недолго думая, он просто посильнее схватил язык и, вытянув его, насколько можно, пришпилил к столу иголкой под ошеломленные взгляды весян. Наложив в итоге дружиннику на челюсть фиксирующую повязку, Вячеслав настоял, чтобы один из общинников остался и наблюдал за обоими лежащими пациентами, объяснив, что надо делать и при каких признаках нужно звать его.

Далее пациенты шли потоком. Вместе с новостями. Кто-то еще раньше получил резаные раны от бесконечного потока стрел, первые полчаса вслепую посылаемых разъяренными после вылазки дружинников буртасами, кто-то упал в темноте с помоста и подвернул ногу. Вячеслав вправлял конечности, чистил раны от грязи и мертвых тканей, промывал их и накладывал приготовленную кашицу или мох в зависимости от практикуемых ран. Перед самым рассветом ему даже принесли ополченца со стрелой в глазнице. Натянув обратно откинутое покрывало, Вячеслав осторожно задал вопрос:

– А что этого-то принесли? Думаете, я мертвых на ноги ставлю?

– Да ить... кто его знает. Наказ был нам от Трофима Игнатьича... всех сюда.

– Вот что, ребята, я не колдун и не святой человек, чтобы такими вещами заниматься. Я простой лекарь. В основном скотину лечу, – насмешливо произнес Вячеслав, оглядывая смутившихся общинников. – А вас уж – так, заодно... Уносите.

Только поздним утром, когда кто-то заглянул и начал жаловаться на заболевшую животом скотину, лекарь понял, что наступил перерыв, и, пообещав заглянуть попозже, забылся на лавке неспокойным сном.