Текст книги "Тяга к свершениям"

Автор книги: Андрей Меркулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Не переживай – ты не опоздал. Рома еще не приехал, – с колкой иронией в голосе заявила Юлия Романовна.

– Так вроде бы в семь договаривались? А сейчас уже полдевятого, – удивленно посмотрел на Марину Майский.

– Где-то задерживается, – отозвалась Марина. С этими словами она прижалась спиной к стене, чтобы дать Майскому возможность выйти из прихожей и пройти в зал.

У Юлии Романовны и Леонида Федоровича была трехкомнатная квартира, но располагалась она в старом панельном, возведенном еще в советское время и для советских людей доме, и по площади вполне соответствовала однокомнатной квартире современной постройки. Прямо в прихожей справа находилась дверь на кухню, и любому, кто хоть только переступал через порог, открывалось совершенно все, что там происходило. Кухня была совсем крохотная, квадратная, явно не рассчитанная на всю ту технику, без которой невозможно представить себе современное хозяйство. Из мебели в ней находились только миниатюрный квадратный стол со стульями, несколько шкафчиков и мойка; почти все остальное место занимали печка, холодильник и стиральная машинка, которую, как ни старались, никаким образом не удалось разместить в ванной. Более-менее комфортно на кухне могло расположиться два человека, и при всем желании невозможно было сесть за стол впятером. Пару раз, правда, домочадцы пробовали собираться за ужином вместе, но тогда все сидели совершенно скованные, следя за каждым своим движением, боясь не только пошевелиться, но даже просто оторвать руки от тела, и всегда подобные попытки заканчивались перевернутыми стаканами, выроненной едой и всеобщим раздражением. Поэтому ели всегда по очереди, в два захода: сначала Юлия Романовна и Леонид Федорович, а затем Роман, Марина и Алина.

Сразу за кухней, также направо, находился зал, а дальше коридор разделялся надвое подобно букве «Т» – в каждом конце которой было по одной спальной комнате. Раздельные ванная и туалет располагались между спальнями; двери их выходили в малый коридорчик и особое неудобство здесь заключалось в том, что туалетная дверь находилась прямо напротив входной. Часто получалось так, что пока в туалете кто-то занимался естественными делами в гости приходил кто-нибудь, кого не было необходимости пускать дальше прихожей. В таком случае у находящегося в уборной горемыки было два варианта: или продолжать сидеть в туалете, дожидаясь пока гость не уйдет и стараясь при этом издавать как можно меньше звуков, или, набравшись смелости и спрятав книжку с кроссвордами за пояс, выйти и выдать себя прямо на милость стоявшего в прихожей человека под звучный аккомпанемент сливающейся из бочка воды. В общем, планировка квартиры была далеко не самая удачная, но самая что ни на есть типичная.

Разойдясь в коридоре с Мариной, Майский прошел в зал. Эта была прямоугольная комната, оклеенная довольно свежими и не потерявшими еще своей яркости зеленоватыми обоями. Прямо напротив входа в зал имелось одно окно и дверь – они выходили на лоджию и были завешаны симпатичными шторами в цвет обоев. Вдоль правой стены стоял массивный деревянный сервант с большой нишей внизу, в которой находился телевизор. Через стеклянные дверцы серванта проглядывалась разнообразная посуда, а его боковые полки, не имевшие дверец, были заставлены книгами, иконами и семейными фотографиями, среди которых попадалось много черно-белых. Слева ближний угол был пустым, а в дальнем находился шкафчик высотой до пояса с двумя выдвижными полочками; на этом, с виду сильно потрепанном и по фасону очень старом шкафчике, стояла ваза с засушенными декоративными цветами. На стене слева прямо посредине висела картина, изображавшая позднюю осень в деревне: здесь было нарисовано три дома и небольшая церквушка на берегу подернутой льдом речки. Под картиной, почти вплотную к стене стоял диван. По всему было видно, что диван этот повидал жизнь: некогда яркая зелено-желтая обшивка на нем выцвела и приобрела невнятный серый цвет, сидение было уже хорошо вдавлено, а при посадке даже небольшого по комплекции человека он издавал жалобные скрипы. К дивану был приставлен большой прямоугольный стол, до этого находившийся в углу слева и выставленный специально для сегодняшнего ужина. У коротких его краев с каждой стороны стояло по креслу (из того же что и диван гарнитура), а у длинного спинками к серванту – два стула. Между стульями и сервантом на полу, в проходе были разложены листы бумаги, цветные карандаши и фломастеры.

В комнате находился сейчас только один Леонид Федорович, сидевший на диване в дальней его стороне. Это был невысокий и довольно крепкий мужчина, лет уже за шестьдесят, с хорошими, густыми волосами, подернутыми благородной сединой и довольно аккуратно постриженными. На нем были одеты черные брюки и темно-коричневая рубашка в клеточку, настолько плотная, что ее вполне можно было носить за место кофты. Он сидел, твердо поставив обе ноги на пол, и смотрел телевизор. Его натруженные руки лежали локтями на коленях и были соединены в замок; кожа на них огрубела и сильно высохла, ее прорезали глубокие трещины, свидетельствующие о перенесенных в прошлом обморожениях. Начисто выбритое лицо Леонида Федоровича выглядело уставшим; оно слегка припухло, под глазами были водянистые мешки, а на щеках и носу красно-лиловыми сеточками вырисовывались то тут, то там лопнувшие капилляры. Но пробивающийся еще на скулах здоровый румянец красноречиво говорил, что не всю жизнь зарабатывал он себе такой вид, а это лишь следы последних, особо трудных для него двадцати лет. Из-под густых бровей Леонид Федорович смотрел в телевизор тоскливым и уставшим взглядом, но, почувствовав, что кто-то показался в межкомнатном проеме, повернулся и приподнял голову. При виде сына лицо его прояснилось, губы дрогнули в улыбке, а в глазах отразилась сильная внутренняя любовь.

– Привет, – сказал Майский, заходя в зал. Он прошел, поздоровался за руку с привставшим для приветствия отцом и тоже сел на диван, но с другого края – с ближней к коридору стороны.

Вслед за Майским в комнату вошли женщины. Юлия Романовна прошла в кресло, стоявшее на дальнем торце стола, устроившись прямо напротив входа в зал; Марина села на один из стульев, с которого она могла контролировать играющую возле нее на полу Алину.

На накрытом чистейшей белой скатертью столе уже стояло два салата, тарелка с разнообразной мясной и сырной нарезкой, бутылка водки, бутылка красного вина и ваза с фруктами: яблоками, мандаринами и бананами. Все было нетронуто, кроме уже открытого вина, но похоже и его еще не удалось никому попробовать, потому что аккуратно сервированная на столе посуда была совершенно чистая.

– А что ты так решил завтра идти по поводу пенсии разбираться? – обратилась Юлия Романовна к Майскому, когда все уселись.

– Снова выплаты снизили.

– Как это? Еще обрезали?! – вдруг встрепенулся Леонид Федорович. Известие, по-видимому, очень его взволновало.

– Не обрезали – в три раза сократили! – с возмущением в голосе произнес Майский. – Это просто издевательство какое-то…

Он завелся и хотел еще что-то продолжить, но Леонид Федорович, не удержавшись, прервал его своим вопросом:

– Так у тебя же, кажись, вот только суд закончился? – с тревожным видом спросил он у сына.

– Как только? Два года назад, – поправил его Майский. – Это еще в Я-ске началось. Тогда вдвое пенсию урезали, и я пошел в суд. Три года в суде бумажки из ящика в ящик перекладывали – и ничего! Выплаты оставили на том же уровне… Хм, – ухмыльнулся он после небольшой паузы. – Помню, судья мне на процессе говорит: «Все по закону, и выплаты ваши соответствуют полагающимся в таких случаях». Я у нее тогда еще уточнил: «Но хотя бы больше они снижаться не могут?», а она мне: «Ниже установленной судом величины ваши выплаты быть не могут». В глаза мне глядела и так спокойно, уверенно это заявляла, – голос Майского наполнился злобой и ненавистью. Он уставился воспаленным и отрешенным взглядом в одну точку на столе. Тот разговор с судьей, который он помнил во всех деталях, вновь явственно предстал сейчас перед ним и бередил душу. – Теперь сюда в N-ск выплаты перевели – и снова все порезали. В три раза сократили – да просто откровенно обдирают!

– А почему сократили?

– Не знаю! Пришел вчера получать пенсию, а там копейки начислили. Пять тысяч! Вот как на них можно жить?!

– И что теперь думаешь делать? – сухо и строго спросила у Майского Юлия Романовна, желая, наконец, прекратить жалкие причитания сына и своим вопросом и тоном разозлить, морально подтолкнуть его к действию.

– Пойду завтра в пенсионный фонд, но уж точно так это не оставлю, – решительно повернулся к ней Майский. И действительно настрой матери будто бы передался ему: в его голосе и взгляде исчезло сейчас то растерянное негодование, которое хорошо просматривалось прежде, а каждая следующая фраза придавала ему еще больше уверенности, звуча все тверже и убедительней. – Посмотрим, что они мне там плести будут. Я уже по этой части специалист не хуже их самих. Слава богу, подковался за эти годы.

Сказав это, Майский с какой-то особенной решимостью потянулся к вазе с фруктами, взял из нее банан и, прижав его к груди предплечьем левой руки, правой принялся суетливо и неловко очищать от кожуры.

– Фрукты-то надо было почистить, – увидев неуклюжие жалкие действия Майского, вдруг всколыхнулась Марина, будто укоряя саму себя в недосмотре, и, взяв вазу, быстро вышла с ней на кухню.

Несколько минут все сидели молча уставившись в телевизор, но никто не смотрел и не вслушивался в то, что там передавали – каждый думал о своем. Вскоре вернулась Марина: в руках она держала широкую тарелку, на которой были уложены нарезанные бананы, очищенные и разделенные на дольки мандарины и четвертинки яблок, с аккуратно вырезанными сердцевинами. Воздух в комнате наполнился свежим и соблазнительным ароматом только что разрезанных фруктов, и все присутствующие, уже порядком проголодавшиеся от длительного ожидания, дружно разобрали себе кто что.

– Смотрел… ц-ца… вчера передачу, – смачно причмокнув, начал Леонид Федорович, аппетитно разжевывая несколько мандариновых долек зараз. – Предлагают… ц-ц… Ленина вынести из мавзолея… т-ца… и по этому поводу даже закон какой-то особенный принять.

– Да об этом уже двадцать лет говорят, – с раздражением в голосе отозвалась Юлия Романовна. – И одни только разговоры.

– А чего ты завелась-то? – насторожился Леонид Федорович; резкая реакция супруги невольно смутила и встревожила его, так что он даже перестал жевать. – Я просто сказал, что передачу вчера видел.

– Все эти передачи – одно по одному. Что тут думать то: давно уже надо убрать.

– Убрать? – включился в разговор Майский.

– Да убрать.

– И куда ты предлагаешь его убрать?

– Как куда? Похоронить, конечно.

– Зачем?

– Что значит зачем? – нахмурилась Юлия Романовна.

– То и значит – зачем хоронить?

– Затем что это ненормально, когда в самом сердце страны лежит, как на витрине, мертвое тело.

– А может для кого-то этот человек как личность, как символ имеет большое значение? – заметно возвысив голос, сверкнул глазами Майский.

– Пусть имеет. Я же не предлагаю его памятники сносить. Я говорю о том, чтобы убрать тело и придать земле.

– Да зачем убирать?! – совсем вспылил Майский. – Может быть, тебе он глубоко безразличен – я это вполне допускаю, но никто же не заставляет тебя ходить и смотреть на него. Тело не на улице – в здании находиться. Лежит да и лежит себе – что тебе не нравится?! – уже требовал он от матери ответа.

– Мне не нравится то, что человеческое тело не погребено как полагается – по христианским обычаям, – уверенно и четко выговорила Юлия Романовна, считая, по-видимому, приведенный довод совершенно неоспоримым и нисколько не поддаваясь соблазну по примеру сына перейти к разговору на повышенных тонах.

– И только? – несколько успокоившись, насмешливо оскалился Майский. – А что значит: «погребено по христианским обычаям»?

– Ты прекрасно знаешь, что это значит, – грозно взглянула на сына Юлия Романовна.

– Нет, не знаю, – продолжал стоять на своем Майский.

– Это значит – предано земле.

– То есть согласно христианской вере мертвое тело должно быть зарыто в землю?

– Обязательно.

– Интересно, – ехидно ухмыльнулся Майский. – А когда ты в Св-ское ездила поклониться святым останкам, тебя не смущало, что тело не предано земле, как «полагается по христианским обычаям»? – обратился он к матери, сделав особенный акцент на слове «полагается», желая подчеркнуть необязательность этой нормы с точки зрения самой же церкви.

– Ха-ха-ха! – натужно засмеялась Юлия Романовна. – Ты сравнил, конечно, канонизированного святого с антихристом! – парировала она в пылу, вовсе не поняв сути иронии сына.

– Конечно, это абсолютно несопоставимые личности, – заметил Майский уже совсем спокойно: почувствовав силу своей позиции, он перестал горячиться. – Ленин – величайший деятель, идеи которого даровали такие свободы и равенство между людьми, которые до него русский человек и во сне не мог себе представить; и святой – имя и дела которого совершенно никому не известны, – тут он прищурился и, заглянув матери прямо в глаза, спросил: – Как, кстати, звали этого святого? Остатки которого лежат в Св-ском?

Это, конечно, был нокаут: Юлия Романовна замялась, решительно не зная, что ей ответить. Рожденная в Советском Союзе она, как и подавляющее большинство граждан, не была верующей – у нее вполне хватало забот и без религии. Когда же Союз рухнул, и в образовавшемся духовно-идеологическом вакууме стала набирать силу пропитанная душистым ностальгическим ароматом христианская религия Юлия Романовна, не любившая отставать от модных тенденций, принялась активно внедрять ее в свою жизнь и в жизнь своей семьи. Она накупила и обставила дом иконами, изучила все церковные праздники, начала читать молитвослов и даже на старости лет повела мужа под венец, что ей настоятельно рекомендовали сделать для укрепления брака. К этому же периоду жизни Юлии Романовны относилась и предпринятая ею вместе с набожной старушкой-соседкой поездка в поселок Св-ское, в находящийся там мужской монастырь, с целью посетить святые мощи и получить от них божественную благодать. Это паломничество действительно запечатлелась у нее в памяти и по приезду домой она и вправду некоторое время пребывала в более приподнятом, нежели обычно, расположении духа; но со временем волна всеобщего интереса к религии ослабла, и Юлия Романовна тоже заметно к ней охладела. Она упорно продолжала называть себя верующей, носила крестик и каждый год на пасху появлялась в церкви, но вспомнить хотя бы даже имя святого, мощи которого посещала, была сейчас не в состоянии.

Молчание опасно затянулось. В отчаянии Юлия Романовна уже хотела взорваться, но раздавшийся звонок разрядил обстановку и Марина, больше других обрадовавшись ему, буквально побежала открывать дверь.

II

– Ну наконец-то. Все уже заждались, – сказала Марина входившему в квартиру Роману. Выглядел он уставшим: плечи его ссутулились, глаза припухли, а во взгляде читалась слабость и безразличие.

– Пришлось чуть-чуть задержаться, – произнес он, с облегчением опустив свою сумку на стоявший в прихожей стул и начав разуваться.

– Попали в аварию, – добавил Дульцов, вошедший сразу вслед за Романом. Голос его звучал бодрее и на лице была улыбка, но вид он имел почти такой же замученный.

– В аварию? – взволнованно переспросила Марина и посмотрела на мужа.

– Да так, Артем чуть-чуть машину помял, – постарался ответить Роман как можно более беспечно, всем своим видом показывая, что ничего страшного не произошло и ей не о чем беспокоиться.

– Ладно, потом расскажешь. Проходите, – позвала их Марина. Слова мужа успокоил ее, да и к тому же все, похоже, были живы и здоровы.

Друзья разделись и первым делом прошли в зал. Поздоровавшись там с присутствующими и обменявшись дежурными фразами, они направились мыть руки на кухню, где находилась сейчас одна Марина, ожидавшая, пока разогреется курица.

– На работе как, нормально посидели? – спросила она у мужа, который, подойдя к раковине, принялся тщательно намыливать руки.

– Хорошо. Выпили чуть-чуть, посмеялись… Дворник-то у нас что, уже не работает?

– Не знаю. Я его, наверное, уже с месяц не видела. А что ты спрашиваешь?

– С крыши все кусками валится! Нас сейчас с Артемом чуть льдиной не пришибло. Здоровенная глыба, килограмм под тридцать, метрах в трех от нас свалилась.

– Надо в домоуправление сходить! – беспокойно сказала Марина. – Сейчас страшно будет с Алиной гулять выйти. Пусть нового тогда нанимают, но крышу-то надо очистить.

– Обязательно схожу в ближайшие дни, – заверил ее Роман. Он закончил мыть руки и отошел от раковины.

– Как, Артем, у тебя дела? – спросила Марина, и тут же вспомнив про аварию, сходу добавила с участливым видом: – Машину сильно разбил?

– Не-е-ет. По машине-то там мелочи…

– Как бизнес?

– Тьфу, тьфу, тьфу – хоть бы не сглазить, – ответил Дульцов, символично плюнув три раза через левое плечо.

– Я-ясно… Давайте, приходите скорее.

Сказав это, Марина улыбнулась, взяла блюдо с разделенной на куски курицей и выложенной вокруг вареной картошкой и вышла из кухни.

– Да, повезло тебе конечно с женой. Она замечательная девушка, – добродушно произнес Дульцов. – Если я когда-нибудь решу жениться, то лучшего варианта для себя и желать бы не мог.

Роман слушал его, молча улыбаясь: он прекрасно знал, что это было чистейшей правдой и ему льстили искренние слова друга.

Дульцов помыл руки и, осмотревшись по сторонам, в поисках чего-нибудь, чем он мог бы сейчас их вытереть, увидел на стене два полотенца, висевших на крючках, приделанных к резной деревянной досточке. Полотенца были красивые: совсем новые, белоснежные, тщательно выглаженные, с рисунком, имитирующим старинную русскую вышивку. Дульцов хотел уже было взять одно из них, но почему-то остановился.

– Я вытру руки? – спросил он, обращаясь к Роману.

Роман вопросительно, как-бы не понимая, о чем его спрашивает Дульцов, посмотрел сначала на друга, а потом на полотенца.

– Конечно.

Дульцов взял одно из них и принялся тщательно вытирать руки.

– Я в гостях так же однажды взял полотенце на кухне, – начал он с усмешкой. – Меня остановили в панике: «Ты что делаешь?!». «Что такое?» – спрашиваю я, а мне говорят: «Это декоративное полотенце. Для красоты висит», – вытерев руки, Дульцов положил полотенце на стол. – Нет, ну ты мне скажи, зачем вешать на кухне полотенце, которым нельзя вытирать руки? Чтобы потом каждого гостя, пожелавшего им воспользоваться, одергивать и предупреждать, что «этими полотенцами нельзя вытираться»? – вопрошал он, смотря на Романа, который слушал его с внимательным видом и улыбкой на лице.

В этот момент дверь на кухню открылась и в комнату зашла Юлия Романовна.

– Я за холодцом, – зачем-то объяснила она причину своего появления, прошла через всю комнату и, взяв с подоконника тарелку со студнем, хотела уже было пойти в зал, но посмотрев на стол, остановилась на полпути. – А кто брал полотенце? – сердито обратилась она к Роману. – Я же сто раз просила не трогать их – они здесь для красоты висят!

Дульцов совершенно опешил. Он взглянул на Юлию Романовну, но увидев ее строгий укоризненный взгляд, не решился признаться и вопросительно посмотрел на Романа. Роман, в это время еле сдерживал себя, чтобы не рассмеяться; заметив же, что Дульцов уставился на него с растерянной миной, спохватился и, постаравшись изобразить серьезное выражение лица, обратился к матери:

– Мама извини, совсем забыл.

Юлия Романовна недовольно глянула на сына, который безуспешно пытался погасить в себе чрезмерную веселость, и ничего не сказав, вышла из кухни.

– Зачем ты это сделал? – негодующе спросил Дульцов, подождав, пока уйдет Юлия Романовна.

– Что именно?

– Зачем ты сказал, что полотенцами можно вытереться?

– А что мне надо было тебя одернуть и сказать: «Нет, Артем, не смей вытирать руки этими полотенцами – они висят здесь для красоты»?

– Да! Именно это тебе и надо было сказать! – с укором произнес Дульцов.

– Ладно, успокойся! Ты же все равно тут ни при чем оказался… Иди, наверное, за стол, а я сначала пойду переоденусь, – сказал Роман, который все еще стоял в рубашке, галстуке и рабочих брюках.

Выйдя из кухни, он направился в спальню, а Дульцов прошел сразу в зал и сел в свободное кресло прямо напротив Юлии Романовны. Напитки к этому времени уже были разлиты и все успели наложить себе на тарелки салаты и нарезку, но никто еще не ел.

Майский с серьезным видом рассказывал что-то присутствующим.

– …Всегда покупаю Щ-ские, – говорил он. – Они держат марку.

– Да, мы тоже всегда эти семечки берем, – согласилась с ним Марина. – Действительно самые вкусные.

– И вот я взял упаковку, пришел домой, попробовал – а их щелкать невозможно; вкус и запах такой слежавшийся, затхлый. Я тогда еще про себя удивился: «Это же Щ-ские. Совсем на них не похоже, никогда раньше у них плохих семечек не было». Семечки я выкинул, а на следующий день в машине услышал по радио объявление: «Внимание! Производитель семечек Щ-ские предупреждает – на рынке появилась подделка!».

– Это что получается – семечки подделали? – удивился Леонид Федорович, как бы усомнившись в услышанном.

– Почему нет? Марка пользуется популярностью – их в киосках раскупают, а семечки других производителей никто не берет. Может даже это конкуренты и сделали, – ответил Майский, несколько раздраженный тем недоверием к его словам, которое он уловил в голосе отца.

– Да ну. Разве так можно? – засомневалась Марина.

– А в чем сложность? Нанес на упаковку такой же рисунок и развез по павильонам. Проще простого!

– А как же авторские права?

– Авторские права на что? На дизайн упаковки семечек? Я сильно сомневаюсь, что Щ-ские свою упаковку запатентовали. Да и вообще, ты в какой стране живешь? У нас людей за многомиллиардные мошенничества не сажают, а ты хочешь, чтобы за копирование упаковки семечек осудили. Сделали такую же, а на обороте, где мелкими буквами название фирмы написано, по-честному указали свое наименование. Ни один покупатель на это название смотреть не будет, а юридически не придерешься, – заключил Майский значительно, но тут же смешался, услышав справа от себя громкий демонстративный хохот Дульцова.

Майский и Дульцов питали друг к другу взаимную неприязнь, и в силу своих характеров, никто из них не пытался это хоть как-то затушевать. Наоборот, они всячески подчеркивали свою враждебность и при любом удобном случае старались посильней поддеть один другого. Майский завидовал успеху Дульцова: он очень нервничал, когда слышал о каком-нибудь крупном его приобретении или очередной благополучно проведенной сделке, злорадствовал, узнавая о провалах, и совершенно искренне желал ему неприятностей. Во многом этому способствовала нескромность и самодовольство Дульцова, который всегда любил подчеркивать и преувеличивать свои успехи, усиливая этим и без того очевидную разницу в доходах между ними. От этого при общении с ним Майского мучили и преследовали ощущения собственной никчемности и превосходства Дульцова. И чтобы избавиться от этих, невыносимых для него мыслей, он неосознанно успокаивал себя тем, что ставил его ниже себя в моральном плане. Майский с огромным удовольствием узнавал о любых безнравственных поступках или отрицательных чертах характера Дульцова – это давало ему единственную возможность оправдать свою никчемность на фоне его успеха. Дульцов, в свою очередь, совершенно не уважал Майского, которого он считал бесхарактерным слабаком и нытиком. При этом из-за своей горячности и несдержанности не в силах был игнорировать несознательные попытки Майского унизить или поддеть его и в ответ вел себя по отношении к нему надменно, даже грубо, чем только подливал масла в огонь.

Все время, с того момента как Дульцов зашел в зал, Майский будто вовсе не замечал его присутствие за столом, хотя тот и сел ближе всех к нему. Он демонстративно игнорировал его, повернувшись полу боком и придав своему телу совершенно неестественное положение; когда же услышал смех Дульцова, развернулся и зло посмотрел на него из-за плеча.

– Что тут смешного? – процедил сквозь зубы Майский.

– Вот он… ха-ха… мне… хах… так же сказал! – кое-как проговорил Дульцов, заливаясь от смеха. Он хохотал даже как-то чересчур громко и весело, совершенно не пытаясь и, похоже, даже не желая себя сдерживать, а когда немного успокоился, то увидел, что все присутствующие смотрят на него в недоумении. – Ха-х… Дело в том… что я хорошо знаю владельца фирмы, которая выпускает Щ-ские, и недавно с ним виделся, – принялся объяснять причины своего столь внезапно возникшего и такого громкого смеха Дульцов. Делал он это будто бы вынуждено, подчиняясь правилам хорошего тона, при этом периодически обращаясь ко всем присутствующим, кроме Майского, который, тем не менее, слушал его внимательно, хотя и с явным недовольством. – Владелец мне рассказал, что последняя их крупная партия семечек залежалась на складе, испортилась, и по идее ее надо было выкидывать. Это грозило фирме большими убытками. С другой стороны, если бы они выпустили на рынок некачественный товар, то испортили бы свою репутацию и наверняка потеряли бы многих клиентов, что также отразилось бы на прибыли компании. Ситуация казалось безвыходной, но владелец фирмы придумал гениальный ход. Они расфасовали всю залежавшуюся партию и развезли ее по магазинам и оптовым базам, а параллельно пустили рекламу по радио – то самое объявление, о котором говорил сейчас Максим. Своей рекламой они сказали: «посмотрите как популярна наша продукция – ее даже подделывают; но мы заботимся о наших потребителях и, не жалея никаких денег, запустили сейчас это предостерегающее объявление, только чтобы предупредить своих постоянных покупателей». Они избавились от залежавшегося некачественного товара, получили вместо убытков прибыль, и при этом не только не лишились постоянных покупателей, но еще и привлекли новых за счет уникальной рекламной акции!

Говоря последнюю фразу, Дульцов смотрел Майскому прямо в глаза, с важным видом человека намного более сведущего и понимающего истинное значение вещей. Внутри него все торжествовало от осознания того, что он при всех выставил Майского полным дураком и сделал это, улыбаясь ему в лицо. Майский сидел совершенно взбешенный; он тяжело дышал и еле сдерживал в себе гнев.

В этот момент в комнату зашел Роман, который уже переоделся в трико и футболку и выглядел заметно посвежевшим. Счастливое свойство молодости – когда хватает каких-нибудь десяти минут отдыха, чтобы вновь набраться сил и приободриться, каким бы уставшим и разбитым ты себя не чувствовал.

– У вас здесь весело. Артема даже в спальне слышно, – сказал Роман с улыбкой.

Он сел на стул между матерью и женой и все принялись за еду, предварительно выпив за новые начинания. Через некоторое время среди собравшихся установилась неспешная беседа. Роман рассказал про свой последний рабочий день, после чего Юлия Романовна поделилась произошедшими сегодня с ней на работе событиями. Леонид Федорович ничего не говорил, и все больше ел, почти не переставая жевать, так что было непонятно, слушает ли он вообще проходивший за столом разговор. Марина тоже ничего не рассказывала, но в отличие от Леонида Федоровича проявляла искреннюю заинтересованность беседой, то и дело, оживляя ее своими меткими замечаниями и интересными вопросами. Дульцов упомянул в двух словах про произошедшую с ними по пути аварию (ничего не сказав при этом про сбитого им человека), и поделился подробной информацией о своей последней сверхприбыльной инвестиции в земельный участок. К этому времени Майский успел уже успокоиться, так что воспринял известия об очередном успехе Дульцова более-менее сдержанно. Он знал также, что раз участок был сегодня продан, то на днях друзья начнут совместное предприятие, и ему не терпелось выяснить, чем они собирались заняться.

– Какие сейчас планы? – поспешил обратиться Майский к брату, как только Дульцов закончил описание своей сделки.

– Купим лес и повезем его в Китай; там продадим, наберем товара и назад, – сказал Роман.

– Какой лес?

– Кругляк.

– А с продавцом договорились?

– Да.

– И покупатель в Китае есть?

– Да, у Артема уже отлаженная схема.

– Когда за лесом поедите? – Майский задавал свои вопросы быстро, со странным, необычным любопытством, как будто желая подловить Романа на каком-нибудь из них.

– За лесом поедем уже завтра.

– А что сюда повезете?

Роман хотел было ответить, но вдруг в разговор включился Дульцов, которому уже порядком надоел этот безостановочный допрос Майского.

– Да оттуда все что хочешь можно везти: мебель, вещи, лекарства, автомобильные шины… да все что угодно, – уклончиво ответил Дульцов.

– А ты уже ездил? – спросила его Марина.

– Да. И не раз.

– Ну и как, прибыльно?

– Конечно прибыльно, – несколько бесцеремонно усмехнулся Дульцов ей в ответ.

Дульцов был завсегдатаем этого дома, и поэтому чувствовал себя вполне раскованно. Он говорил мило-развязно, так что слышавшие его впервые могли бы оскорбится, но исключительно из-за непонимания. Те же, кто знал его хоть сколько-нибудь продолжительный период времени, не могли и подумать посчитать его тон за оскорбление.

– Давайте тогда за удачную поездку! – подняла свой бокал Юлия Романовна и все дружно последовали ее примеру.

Юлия Романовна имела довольно таки приличный рост, сухощавое телосложение, и, в общем, выглядела лет на шестьдесят с небольшим. Одета она была сейчас в длинную по щиколотки темную юбку из плотной ткани и белоснежную блузку, которая очень освежала ее лицо. Из украшений на ней присутствовали сережки, одно массивное кольцо на безымянном пальце правой руки, и бусы; все это являлось набором, и сделано было из серебра в сочетании с черными камнями матового оттенка. Лицо ее из-за природной худобы не потеряло еще былой силуэт, и имело черты довольно резкие и угловатые: скулы четко вырисовывались на щеках, а тонкий, длинный, с небольшой горбинкой нос выступал вперед и загибался кончиком несколько книзу. Глаза и губы у нее были подкрашены, правда чуть ярче, чем это требуется для женщины ее возраста; короткие обесцвеченные волосы она тщательно уложила в объемную прическу, но их было немного, отчего та казалось какой-то чересчур воздушной, прозрачной.

Вполне соответствуя внешне своему реальному возрасту, Юлия Романовна выглядела при этом довольно презентабельно. И главную роль здесь играла ее привычка контролировать положение тела и выражение лица. Ни на мгновение Юлия Романовна не позволяла себе расслабиться и даже сейчас за столом в семейной обстановке все движения ее были тщательно выверены. Аккуратно поддевая небольшое количество салата на вилку, она медленно подносила его ко рту, не пригнув при этом головы даже на сантиметр и держа спину идеально прямо. Такая постоянная, доведенная до автоматизма осанистость визуально прибавляла ей как минимум сантиметров пять в высоту, но в тоже время создавала ощущение какой-то излишней манерности поведения, а некоторые, особенно закомплексованные собеседники, даже склонны были расценивать это как признак высокомерия по отношению к ним.