Текст книги "Восход Ганимеда"

Автор книги: Андрей Ливадный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 6

Поселок Гагачий. Июнь 2025

Когда она очнулась, было темно.

Нет, не совсем... Спустя неопределенный отрезок времени Лада поняла, что видит сумеречный, приглушенный свет, похожий на отдаленное сияние или зарево...

Рассвет или закат?..

Эта мысль почему-то показалась ей достаточно значимой, чтобы уцепиться за нее.

Закат... Закаты в творчестве великих русских художников... Русский музей...

Из темноты медленно выплывали величественные полотна.

Айвазовский... Откуда я это знаю?!

Вопрос, заданный самой себе, вызвал страх.

Щелчок, тихое жужжание кристаллопривода, сглотнувшего очередной компьютерный диск с голографической записью информации, тихие шаги по стерильному кафельному полу, глухие, отдаленные голоса – все эти звуки не принадлежали ее жизни, и Лада испугалась еще больше, внезапно вспомнив совсем другой звук – надсадный визг тормозов и глухой болезненный удар...

Голос, что выплывал из бездны, казался ей знакомым, а собственное сознание виделось как плошка с едва тлеющими угольками, медленно плывущая вслед ленивому течению абсолютно черных вод неведомого подземного озера.

Голос... Он принадлежал ее памяти, ее прошлому!..

– Скажи, Николай Андреевич, ты кто, карьерист или патриот? – спросил Колвин, облокотившись о выступ какого-то прибора, от которого к обнаженному телу под тонкую простыню змеились провода.

– А как ты сам думаешь, Антон Петрович?

– Я помню тебя патриотом, но сейчас сложно поручиться даже за самого себя...

Она так и не дождалась ответа. Плошка с ее угасающим сознанием уплывала по черной глади озера, и голоса все отдалялись, становились глуше и глуше, превращаясь в бессвязное, монотонное бормотание.

Она не понимала, где находится, что с ней произошло, и от этого рождалось чувство беззащитности, страха и внутреннего нежелания жить.

* * *

Разговор, начало которого уловило пробуждающееся сознание Лады, имел свое продолжение и свою предысторию.

– Черт вас всех побери! КТОотпустил его в город?! Покажите мне пальцем на этого идиота, и я поставлю его к стенке, прямо здесь!

На Барташова было страшно смотреть. Его полное, одутловатое лицо побагровело от гнева, казалось, еще немного и генерала хватит удар.

Вперед из группы мнущихся, притихших офицеров базы внезапно выступил Колышев. На этот раз он был в форме, и на плечах Вадима красовались общеармейские погоны с майорскими звездами.

– Колвина никто не отпускал, Николай Андреевич. Он ушел сам. Вам не следовало давать ему полномочий руководителя уровня...

– Что?! – Барташов не верил своим ушам. Он собрал сюда этих разгильдяев, чтобы они ответили за собственную халатность, и вдруг один из них начинает обвинять его! – Да ты в своем уме, майор?!

– Так точно. – Колышев напрягся, но отвечал спокойно. – Колвина никто не отпускал, – повторил Вадим. – Он просто воспользовался врученным вами пропуском по его прямому назначению, открыл им двери.

– Ладно... – Барташов сел и прихлопнул жилистыми руками с растопыренными пальцами темную столешницу своего рабочего стола. – Ладно! – грозясь неизвестно кому, повторил он. – Все свободны, майор Колышев, останьтесь.

Офицеров, которых только что чудом отнесло от больших неприятностей, уговаривать не пришлось. В эту минуту покинуть кабинет Барташова, сохранив при этом погоны на плечах, было тайной надеждой каждого из них, поэтому помещение опустело будто по волшебству.

– Садись, Вадим, – мрачно произнес Барташов, когда дверь кабинета наконец закрылась. – Садись и докладывай. Все подробно, безо всяких фортелей.

– Так точно... – Колышев сел в указанное кресло. Вид у него был не менее сумрачный, чем у генерала.

– Где вы его нашли? – спросил Барташов, нервно закурив.

– В семнадцатой районной больнице. По словам врачей «Скорой помощи», их вызвал дворник, убиравший в парке листву, неподалеку от дома Колвина.

– Что он мог там делать?

– Понятия не имею. Дворник увидел лежащего на аллее человека и поначалу подумал, что это пьяный. Потом, разобравшись, что к чему, вызвал «Скорую».

– Сердечный приступ?

– Нет, инфаркт, осложненный инсультом в коре головного мозга. Когда прибыла бригада реанимации, Колвин уже пребывал в состоянии клинической смерти.

– Его откачали?

– Да, им удалось по дороге в больницу завести его сердце при помощи высоковольтного разряда. Но в данный момент положение не из легких. Кровоизлияние в мозг повлекло за собой паралич. Сейчас он не может ни говорить, ни двигаться. Находится в отделении реанимации, на искусственном кровообращении и насильственной вентиляции легких.

– А врачи? Что говорят врачи?

– Ничего. Да в таком положении давать какие-то прогнозы может только идиот, – мрачно резюмировал Колышев. – Колвина насильственным образом выволокли с того света. Что тут можно прогнозировать?

– Да, я понимаю... – Барташов встал и прошел по кабинету из угла в угол. – Эх, Антон, Антон... Не за те идеалы ты уцепился... – сокрушенно произнес он. – Я же говорил ему, забудь. К черту ему нужны были все эти старые обиды!

– Я думаю, что дело не в этом... – осторожно произнес Колышев.

– А в чем?!

– Возможно, он узнал о нашей операции. Я имею в виду инцидент в парке.

– Думаешь? – Барташов остановился, машинально сгреб пальцами свой мясистый подбородок и покачал головой. – Может быть... Но я же просил его: давай работать, так нет, уперся – бесчеловечно, бесчеловечно... А посылать наших ребят на смерть к этим долбаным моджахедам – это человечно?! Я же не в свой карман гребу, мне нужна машина для войны, чтобы пацаны не гибли в горах. А он... – генерал отпустил подбородок и безнадежно махнул рукой.

– А он не доверял ни вам, ни мне, никому... – дополнил его мысль Колышев. – Оперировал исключительно сам, окружил операционный стол ширмами и переносными рефлекторами, чтобы ослепить объективы возможной видеоаппаратуры, ни с кем не разговаривал, в том числе и со мной. Извините, Николай Андреевич, но обиженные так себя не ведут. Подобным образом действуют люди, которые подозревают всех и вся в злом умысле.

– Да знаю я все. – Барташов сел, опять безнадежно взмахнув рукой. – Не волнуйся, то, что он делал с этой девочкой, отснято, и не в одном ракурсе. Пришлось вмонтировать видеокамеры в хирургические лампы, висевшие прямо над его головой. В конце концов, он сам своим упрямством спровоцировал и операцию в парке, и все остальное... – Барташов поднял взгляд и вдруг спросил:

– Ты лучше скажи, что делать дальше, Вадим? Я ведь позавчера был на докладе у министра обороны...

– И что?! – нервно вздрогнул Колышев.

– Ничего. Доложил. Я ведь не знал, что Антон выкинет такой фортель!

Барташов помолчал, а потом добавил:

– Через два месяца должна быть первая демонстрация, а потом боевые испытания. Вот так-то, брат... Обманул нас Антон Петрович, обвел вокруг пальца. Вылечил свою Ладушку и ушел в глухую... Что теперь с него возьмешь, с парализованного?

– Да, ситуация дерьмовая... – согласился Колышев.

– Ты не попугайничай. Дерьмовая или нет, нам с тобой жить дальше, потому как повязаны одной веревочкой. Хочется, не хочется, можем, не можем – забудь про такие слова, понял? Над ней нужно работать, через два месяца отсюда должен выйти киборг или по крайней мере нечто очень на него похожее. Если провалим испытания, сам знаешь, что с нами будет.

– Я-то понял, Николай Андреевич. В принципе, не так уж сложно втереть кому-то очки, тем более из верхушки... – он демонстративно закатил глаза – С этим «ноу проблем», как говорят наши западные коллеги. Антон Петрович действительно совершил чудо – он превратил калеку, бродяжку с переломанными костями, в стройную, привлекательную женщину, у которой восемьдесят процентов плоти, заново выращенная, регенерированная ткань, куда внесены ощутимые генетические улучшения...

– А что внутри? Не забыл?

– Внутри полный сервоприводный остов, – согласился Вадим. – Но при этом – она человек. Мы же не считаем киборгами людей, которые носят в себе искусственное сердце или кому заменили больные суставы... Нет, Николай Андреевич... У нее много протезов, но все внутренние органы и мышцы на месте и функционируют так, что позавидуешь. Хотя если правильно расставить акценты, то рентгеновский снимок может ввести в заблуждение любого разведчика, но я вам докладываю – она человек. Сильная, здоровая женщина с собственной памятью, внутренним миром, чувствами... Это чудо, но чудо, совсем не похожее на желаемого биомеханического бойца, скорее она – его противоположность. Она человек, излеченный от тяжелейших травм при помощи абсолютно новой технологии биопротезирования. При желании, я могу повторить опыт Колвина, его ноу-хау для меня больше не секрет, я тоже не сидел сложа руки все это время, но результат будет тем же.

– Постой! – перебил его длинную тираду Барташов. – А как же твои машины? Те, что бегают у тебя за стеклом, в лаборатории? Если соединение плоти с искусственными костями для тебя больше не проблема и ты раскусил технологию Колвина... тогда в чем эта проблема?!

Колышев на секунду задумался. Очевидно, он мысленно подбирал понятные для Барташова слова.

– Проблема в том, что живую ткань нужно питать, чтобы она, в свою очередь, «кормила» биопротезы костей, то есть эндоостов машины, тепловой энергией.

– Ну? – теряя терпение, начал напирать генерал. – Это я понимаю и без тебя. Я спрашиваю, в чем проблема?

– Проблема во внутренних органах, во всем организме, в конце концов, – не выдержав, повысил голос Вадим. – Это же не дизель у танка, налей соляры – и вперед! Нужно полноценно кормить миллионы различных клеток, необходимо пищеварение, кровообращение, дыхание...

– Но ты же сам сказал, у Лады все это есть и работает как положено!

– Да, но у нее на плечах голова, – напомнил Колышев. – Голова, а не компьютер. Человеческий мозг, который управляет органами. А что я поставлю на свои сервомашины? Я дам им тело, внутреннее строение, а что будет этим руководить? Нужен мозг, которого нет. На данный момент нет. Нет такого компьютера, который был бы способен подменить миллион повседневных, неощутимых и незаметных для нас функций центральной нервной системы. Над этим работают. Но решение может прийти завтра, или через месяц, или вообще никогда...

– Вот ты, гад, меня утешил... – едва слышно произнес Барташов, тихо припечатав кулаком по столу.

– Я не гад... – ощерился Колышев, который все же услышал замечание генерала.

– Ну, извини, это так, вырвалось. Связка между словами, чтоб не сморозить покрепче.

– Я ученый, не меньше, чем им был Колвин, – внезапно заявил Вадим, встав с кресла и выпрямившись по стойке смирно. – У меня несколько иные принципы и свои собственные амбиции, но я ученый. А погоны на плечах – это лишь дополнение к профессии.

Барташов зло посмотрел на него снизу вверх и вдруг криво улыбнулся:

– Смотри, философ, погоны-то черт с ними, как бы башка с этих плеч не улетела. Помнишь, что я тебе говорил в самом начале? Или уже забыл? Напомнить?

Вадим молчал.

– Я напомню. – Барташов сцепил пальцы рук так, что они побелели. – Я расконсервировал «Гаг-24» на свой страх и риск, используя служебное положение, так сказать. Расконсервировал потому, что сил моих больше не было смотреть, как наших пацанов кромсает в разных горячих точках. Потому что «Гарри Трумэн» над моей башкой – это не гарант мира, а прелюдия к новой войне. Потому что сфера национальных интересов США уже скоро распространится на мой собственный сортир, если не дать им понять, что мы тут тоже кое-что умеем делать и у нас есть СВОЯ сфера национальных интересов и безопасности. Ты понял мои мотивы, майор?

Колышев кивнул. Не стоило доводить генерала до повторных откровений. Все это он знал и слышал раньше.

– А теперь знай, меня взяли в оборот. Пока что терпят, я успел вовремя заткнуть пару глоток, но только пока. Если через два месяца мы не продемонстрируем им нечто действительно сногсшибательное, «Гагу-24» каюк и мы с тобой еще позавидуем Антону Петровичу. Ты понял?

Колышев кивнул. Генерал воспринял бледность, пятнами выползшую на лицо Вадима, как признак понимания, он представить себе не мог, что, говоря о собственных интересах и амбициях, Вадим сказал больше правды, чем сам того желал. У него действительно присутствовали свои мотивы работы в «Гаге» и... свой заказчик, которого Колышев боялся во сто крат больше, чем всего Министерства обороны, вместе взятого.

Он понимал лучше, чем Барташов, – провал означал смерть. Не политическую, не научную, а реальную... физическую.

Отсюда истекала его решимость идти до конца, во что бы то ни стало.

* * *

Когда Лада снова пришла в себя, сумрак отступил, вокруг было светло, даже слишком. От ярких, бьющих в глаза ламп ей пришлось зажмуриться.

Рядом послышались шаги, что-то щелкнуло, и ослепительные солнца вокруг погасли.

Она вновь открыла глаза.

Рядом с ней стоял человек в серой просторной одежде. Его маленькие глаза смотрели на нее внимательно и изучающе.

– Ну? – Он присел на табурет рядом с ее постелью. – Давай знакомиться?

– Кто вы?.. – с трудом разжав онемевшие, чужие губы, едва слышно спросила Лада.

– Меня зовут Вадим. Вадим Игоревич Колышев. Я буду заниматься твоей реабилитацией.

Лада не знала этого странного длинного слова... Она расслабила напрягшиеся мышцы шеи, позволив голове утонуть в мягкой подушке.

Ее сердце вдруг лизнул жадный холодный язычок страха.

Она ощущала произошедшие в ней самой перемены.

Реабилитация... Лада никогда раньше не слышала данного термина, но вдруг отчетливо осознала, что секунду назад солгала себе: она понимала его смысл, который оказался уложен в ее сознании четкой, энциклопедической формулировкой. Так же, как множество других понятий и слов. Как те картины из Русского музея, которых она никогда не видела и не могла видеть. Раньше она даже не представляла, что существует какой-то Русский музей... Сфера ее интересов и знаний ограничивалась узкой специализацией выживания в городских трущобах, и только встреча с Антоном Петровичем чуть-чуть приоткрыла перед ней ту тяжкую занавесь безысходной нищеты, что наглухо отгораживала от ее сознания весь остальной мир...

– Тебя что-то беспокоит? – напомнил о своем присутствии Вадим.

Она мучительно скосила глаза в сторону голоса.

– Тебе трудно говорить? Понимаю. – Вадим постарался выразить в своем голосе столько доброжелательности, сколько смог. – Ты просто лежи, а я тебе кое-что расскажу. Думаю, что смогу ответить на многие вопросы, которые сейчас ты задаешь сама себе. Ты помнишь, что случилось с тобой в парке?

Помнила ли она?

У Лады действительно не было сил, чтобы говорить, но навернувшаяся на глаза и вдруг сорвавшаяся по щеке влажной змейкой слеза ответила на вопрос красноречивее всяких слов. Она помнила.

– Извини... Я, быть может, не очень хороший психолог. Но ведь нужно с чего-то начать, верно?

Колышеву показалось, что она остается безучастной к его словам, погруженная в свои, внутренние ощущения, но тем не менее он продолжил:

– Тебя сбила машина. Пьяный водитель не справился с управлением грузовика. Ты получила очень серьезные, смертельные травмы, и ни один врач, по сути, не мог тебе помочь.

Эти слова Колышева вызвали напряжение мышц ее лица и движение глаз в его сторону. Она явно хотела что-то спросить, но либо не решалась, либо собирала силы для вопроса.

– Кто... вы?.. – наконец едва слышно выдохнула она. – Где... Антон... Петрович...

– Успокойся, успокойся, – встревоженный взгляд Вадима метнулся к вздыбившимся синусоидам графиков на мониторах контрольной аппаратуры. – Мы друзья Антона Петровича. Он понимал, что в больнице тебе не помогут, и потому повез тебя к нам. Раньше он сам работал тут. Понимаешь, нам пришлось очень многое в тебе изменить для того, чтобы вырвать тебя у смерти. Антон Петрович помогал нам, он сам настаивал на том, чтобы мы спасли тебя.

– Где... он...

– Он заболел, Лада. Сейчас он... лечится, понимаешь? Ты должна поправиться, и тогда, если все будет хорошо и ты будешь выполнять все мои предписания, вы скоро снова увидитесь. Ты поняла?

Она медленно закрыла глаза. Что это было, знак согласия с его словами или обыкновенное бессилие?

Синусоиды графиков плавно пошли вниз.

Для нее был важен Колвин. Важен настолько, что эта привязанность становилась опасной. Вадим не мог не отметить столь ярко выраженную реакцию.

– Хорошо. – Он встал и прошел за ширму, отгораживавшую ее постель от остальной части помещения. – Сейчас я сделаю тебе укол, и ты уснешь. Тебе нужно отдохнуть, верно? – Колышев вновь вернулся в поле ее зрения с автоматическим пистолетом-инъектором в руках. Прижав его головку к ее обнаженному предплечью, он нажал на курок, и Лада почувствовала, как что-то едва ощутимо вонзилось в ее кожу. – Вот так. А теперь спи. Когда проснешься, мы с тобой поговорим...

Последние слова Вадима Игоревича дошли до ее мгновенно затуманившегося сознания сквозь странную, блаженную дымку, сравнимую с наркотическим опьянением.

Внутри росло чувство какой-то противоестественной эйфории.

«Антон Петрович тут... Он скоро поправится... – шептал далекий и не совсем реальный голос. – Ты среди его друзей... Ты должна доверять им и делать все, о чем тебя попросят...»

А что ей, собственно, оставалось еще?

* * *

В третий раз Лада пришла в себя совершенно самостоятельно и без чьего-либо надзора.

Открыв глаза, она долго лежала, прислушиваясь к гулкой тишине помещения, в котором монотонно попискивал какой-то прибор.

На этот раз ощущение жизни оказалось более острым, осознанным и принесло не только тревогу, но и радость.

Обыкновенную, человеческую радость от того, что она может лежать и вдыхать полной грудью чуть сладковатый, наполненный разными лекарственными флюидами воздух.

Все сказанное и услышанное ею накануне располагалось в сознании разрозненными осколками ощущений и мыслей, словно кто-то взял зеркало, запечатлевшее в себе реальность, и разбил его об пол, вдребезги...

Однако присутствовало в ней одно ощущение, которое прочно закрепилось в мозгу, несмотря ни на что.

Та самая, непонятная, откровенно баюкающая разум эйфория. Лада не понимала, откуда в ней такая радостная, подспудная уверенность в том, что ее окружают друзья, что страдания окончены и все в мире будет складываться прекрасно, стоит лишь беспрекословно подчиниться человеку, который назвал себя Вадимом Игоревичем Колышевым.

Лада лежала в сером, пахнущем медициной сумраке, прислушиваясь сама к себе, к своим ощущениям.

Нигде ничего не болело. Голова оставалась ясной. Пугающие видения картин или неосознанная информация о мире исчезли. Она слышала, как ровно и размеренно бьется ее сердце, простынь слегка холодит обнаженное тело, она ощущала себя ЗДОРОВОЙ...

Рука Лады медленно потянулась к краю укрывавшей ее простыни и отдернула в сторону белый накрахмаленный материал.

Она села на кровати, спустила ноги, потом встала, опираясь о спинку, и попробовала сделать первый шаг.

Получилось.

Спинка кровати казалась надежной опорой, но, чтобы идти дальше, ее пришлось отпустить.

Лада попыталась шагнуть без опоры, по привычке чуть резче перенеся ту ногу, на которую хромала с самого рождения...

Она едва не упала, вскрикнув и насмерть перепугавшись, когда босая нога с силой ударила в пол, в то время как по ощущениям ее мозга до твердой поверхности должно было оставаться еще несколько сантиметров. Потеряв равновесие, она пошатнулась, попыталась схватиться за складную ширму и в конце концов упала, с грохотом подмяв под себя хлипкое сооружение.

Лада испугалась – что-то было не так с ее телом. Это чувство уже коснулось ее, когда она пыталась говорить с Колышевым, губы тогда показались ей чужими, и привычные звуки не хотели срываться с них так же легко и непринужденно, как раньше.

Лежа на полу, она огляделась.

Комната оказалась небольшой – приблизительно три на четыре метра. Основную часть площади занимала ее кровать и различная медицинская аппаратура. Ширма, которая теперь валялась на полу, отгораживала ее от компьютерного терминала, подле которого на стене без окна, резко диссонируя со всей остальной обстановкой комнаты, расположилась раковина умывальника и большое зеркало над ней.

Его вид словно заворожил Ладу.

Собравшись с силами, она встала, выпрямившись в полный рост, и посмотрела на свои ноги.

Ее врожденный дефект исчез. Обе ноги выглядели совершенно одинаково.

Это был шок.

Рука Лады с дрожащими пальцами медленно потянулась к лицу. Подсознательно она поняла, почему ей оказалось так трудно выговаривать слова. Дрожащие пальцы коснулись ровной линии губ, которые не содержали никакого намека на уродство.

Не в силах больше пребывать в состоянии тревожной, раздирающей душу неизвестности, она повернулась и нетвердой, балансирующей походкой подошла к зеркалу.

Взглянув в него, она попятилась и вдруг закричала, одновременно пытаясь зажать похолодевшими ладонями свой собственный рот.

Это было не ее лицо... Из зеркала на нее смотрела стройная, красивая и насмерть перепуганная женщина, лишь отдаленно напоминавшая ту девушку-бродяжку, которую несколько месяцев назад случайно встретил Антон Петрович Колвин.

Она стояла, заледенев, посреди комнаты, а в коридоре, за дверью, уже звучали чьи-то торопливые шаги.

* * *

– Ну и как наши успехи? – Колышев, как обычно, появился внезапно, возникнув из-за спины, словно имел способность материализовываться из воздуха. – Привыкаешь?

Лада обернулась на звук его голоса.

Колышев вызывал в ней двоякие чувства – с одной стороны, она ощущала в присутствии этого человека некоторую неприязненную робость, а с другой – что-то внутри постоянно внушало: он ее единственный настоящий друг, после Колвина, конечно. Борьба двух этих противоположностей в присутствии Вадима не прекращалась ни на минуту, и каждый раз Лада не могла скрыть своего смятения.

– Все нормально, Вадим Игоревич, – произнесла она, снимая с головы шлем сенсорно-виртуальной связи.

– Голова не болит? Сон не нарушен?

– Нет. Все хорошо.

Колышев задавал эти вопросы не из липового участия или из вежливости, он действительно имел сильные опасения насчет ее рассудка, по уровню своего развития Лада стояла очень далеко от той машины, до демонстрации которой осталось полтора месяца. Собственно, Вадим предвидел это и начал накачивать ее мозг различной информацией еще задолго до того, как девушка впервые пришла в сознание. Те щелчки сглатывающего кристаллодиск привода, что слышала Лада в редкие минуты просветления, относились именно к данному процессу, ее обучали при посредстве самых современных компьютерных технологий, с применением психотропных катализаторов.

Теперь для нее больше не являлся пугающей загадкой вопрос о том, откуда она знает множество новых понятий и слов, почему вдруг начала ориентироваться в живописи и музыке, отчего компьютерный терминал не кажется ей тайной за семью печатями...

Единственное, чего не знала Лада, так это того факта, что подобные методы обучения признаны во всем мире преступными и запрещены в большинстве цивилизованных стран. Девять из десяти подопытных заканчивали подобный курс в больницах для душевнобольных с тяжелыми, порой необратимыми расстройствами рассудка.

Естественно, что Вадим не обсуждал с ней данную проблему.

Он просто поражался тому, как разительно меняется Лада буквально с каждым прожитым днем, с какой легкостью и жадностью она принимает текущие в нее знания и как быстро осваивается с ними. Но что самое парадоксальное – она по-прежнему оставалась сама собой, дикий информационный прессинг, похоже, не только не оказывал на нее дурного влияния, он нравился ей, и при всей непомерной нагрузке на мозг она не только не впадала в крайности, но демонстрировала все ту же мечтательную улыбку на красиво очерченных губах, так же вздрагивала, а потом вдруг смущалась при его внезапных появлениях за спиной – в общем, процесс ее насильственного обучения протекал слишком благополучно, чтобы не вызывать у Вадима неосознанной тревоги.

Вечером того же дня Барташов в очередной раз посетил нижний уровень «Гага».

– Вадим, как успехи? – спросил он, войдя в кабинет, где Лада сидела за компьютерным терминалом. За ее спиной, помимо Колышева, стоял еще один сотрудник комплекса.

Вадим предостерегающе поднял руку, продолжая пытливо вглядываться в сложный график на установленном поодаль от кресла мониторе.

– Давай, Дима, код пошел! – негромко приказал он.

Незнакомый Барташову сотрудник поднял руки, повернув их ладонями к затылку Лады, которая, погрузившись в иную, компьютерную реальность, не видела и не ощущала ничего, что творится у нее за спиной.

Ладони Димы напряглись, не касаясь ее коротко стриженного затылка, казалось, он массирует затылок Лады тяжелыми, текучими движениями ладоней, при этом вены на его оголившихся запястьях вздулись, напряглись, обозначив узловатый узор...

«Долго еще?» – красноречиво спросил взгляд Барташова.

Вадим неопределенно пожал плечами.

«Выйдем», – кивнул в сторону двери генерал.

Колышев нехотя подчинился.

– Что это он делает? – спросил Николай Андреевич, как только дверь в кабинет затворилась.

– Гипноз, – коротко ответил Колышев.

Глаза генерала сузились.

– Вадим, не темни, – предупредил он. – Почему не доложил мне?

– Я не могу каждую секунду бегать отчитываться! – внезапно вспылил Колышев. – Я и так делаю невозможное!

– Вот я и интересуюсь, что ты делаешь?

Вадим с сомнением взглянул на дверь, а потом махнул рукой.

– Ладно, он справится без меня. Что вас интересует?

– Все, – ответил генерал.

– Хорошо, быть может, зайдем в мой кабинет?

– Давай.

Они прошли чуть дальше по коридору. Вадим отпер магнитным ключом дверь, вошел в свой кабинет и включил свет.

– Садитесь, Николай Андреевич.

Барташов опустился в кресло, поискал глазами пепельницу и достал сигареты.

– Ты волком на меня не смотри, – вдруг произнес он, прикуривая. – Ты сидишь тут у бога за пазухой, а меня каждый день волтузят в Министерстве обороны. – Он выпустил струйку сизого дыма и внезапно закашлялся. – Я «гружу» им, конечно, но для того, чтобы убедительно врать, мне нужно представлять, о чем идет речь.

– Я пытаюсь вытеснить ее прошлое, – ответил Вадим, тоже потянувшись за сигаретами. – Ведь нам нужен послушный исполнитель, не так ли? По своему внутреннему, анатомическому строению она без детальных исследований вполне тянет на понятие «машина». Но ведь этого мало, верно? Она должна еще и действовать адекватно, как положено машине.

– Ты что, зомбируешь ее, что ли? – насторожился Барташов.

Колышев хмуро посмотрел на генерала, а потом вдруг устало улыбнулся, сокрушенно покачав головой.

Как бы ни пыжился Барташов, но он был очень далек в своих представлениях от понятия «наука».

– Извините, Николай Андреевич, но вы насмотрелись дешевых американских фильмов. Все, о чем вы думаете, лежит в области фантастики. Подозреваю, что Колвин уже говорил вам нечто подобное, верно?

– Ну, допустим? – хмуро ответил Барташов.

– Зомбировать человека, конечно, возможно... Но только на короткий срок и с тяжелыми последствиями для испытуемого, – объяснил Колышев. – Это делается при помощи препаратов. Простейший пример – наркотики. Накачай человека галлюциногенами и дай решительную установку на какое-либо действие, и он совершит его, без разницы, будь то убийство или посадка дерева. Но он будет при этом абсолютно невменяем, некоммуникабелен и т. д. Это ведь не наш с вами случай, согласитесь?

– Естественно.

– Значит, это отпадает. Сами видите, Николай Андреевич, нам нужно, чтобы на испытаниях она вела себя, КАК РОБОТ. Для этого недостаточно загипнотизировать ее либо просто накачать всякой дрянью. Ей придется действовать в боевых условиях, а значит, реагировать на ситуацию, принимать неординарные решения.

– Ближе к делу, Вадим.

– Я и так близко. Давайте возьмем хотя бы вас. Вы помните свое далекое прошлое?

– Смутно, – признал Барташов.

– А можете сейчас определить ту грань, где кончается «четко» и начинается «смутно»?

– Ну, не знаю... Основные события последних лет я помню очень хорошо, а потом кое-что начинает истираться, тускнеть... Что, намекаешь на склероз?

– Да нет. Дело не в склерозе. Дело в замещении информации. Старое, отжившее, уходит назад, в так называемую подсознательную, долгосрочную память. Новые события и впечатления занимают место старых – это естественная, плавная функция нашего мозга. Если помнить все, то неизбежна перегрузка, срыв... Таким образом организм как бы защищает сам себя.

– Понял, – ответил Барташов. – Давай дальше.

– В случае с Ладой я решил действовать так – у нее есть прошлое, которое нам совершенно не нужно, но нет никаких профессиональных навыков, которые она должна будет продемонстрировать. К тому же доминантой ее воспоминаний, внутренней привязанностью, так сказать, является Антон Петрович Колвин. – Вадим погасил окурок и пояснил:

– Чтобы вытеснить его из сознания Лады, а также привить ей новый «смысл жизни», я решил прибегнуть к методу «замещения информации». Я сознательно перегружаю ее мозг, используя при этом специально разработанные программы компьютерного воздействия. Вся информация, которую она получает сейчас, касается исключительно войн, истории, правил этикета, инструкций по выживанию, немного искусства, чтобы она могла в нем ориентироваться, и, естественно – все мыслимые виды вооружений, их устройство, принципы действия и особенности применения. Она сейчас получает именно те узкоспециализированные знания, которые будет обязана продемонстрировать. Но объем информации столь велик, что ее мозг уже начал защищаться, он старается многое забыть. Все, что она сейчас узнает, фактически сразу же отходит на второй план, сбрасывается на уровень подсознания. Новые впечатления постоянно отодвигают старые глубже и глубже, но информация идет по определенной схеме, которая закольцована мной... – при этих словах губы Вадима исказила усмешка. Внимательно слушавшему его Барташову она вдруг показалась жутковатой, в контексте того, что излагал Вадим...

– Пройдет еще немного времени, и, бросая взгляд в свое прошлое, то есть в те впечатления, что ее мозг отодвинул назад, она увидит там... – Колышев сделал многозначительную паузу... – она увидит только то, что давал ей я! – не скрывая торжества, заключил он. – При таком объеме перекачки информации Колвин, травма, да и вся ее прошлая жизнь вскоре попросту исчезнут, потонут в потоке новых впечатлений, превратятся не больше чем в миражи, прячущиеся где-то в неизмеримо далеком прошлом...

Барташов некоторое время молчал, покусывая фильтр погасшей сигареты.

В голове генерала роились разные мысли. Он действительно действовал жестко, но без личной корысти, если моральное удовлетворение от содеянного не причислять к категории оплаты за труд. Барташов был искренен, когда сокрушался по поводу упрямства Колвина и его негативных оценок перспективы создания робота, способного подменить собой живых бойцов...