Текст книги "Форма жизни"

Автор книги: Андрей Ливадный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Сквозь черноту просветило что-то розоватое, и Кайл внезапно понял, что его глаза закрыты и он воспринимает свет, пробивающийся сквозь плотно смеженные веки.

Он непроизвольно напрягся – скорее в силу того ужаса, который уже начинал пожирать его разум, нежели от осознанного желания каких-то действий.

Слипшиеся веки обожгло резью, и в глаза ударил неяркий, рассеянный свет Владыки Ночи.

Ущербный диск, который, как мгновенно вспомнилось Кайлу, висел позади баррикады, теперь ярко освещал безжизненную равнину, необъяснимым образом превратившись в полный шар с заметным даже невооруженным глазом объемом.

Кайл вдруг отчетливо вспомнил последние секунды перед беспамятством, и новая волна панического страха захлестнула его. Он конвульсивно дернулся всем телом, ожидая ощутить массу придавившего его Серва, но почувствовал лишь скольжение каких-то обломков по одежде да еще услышал тихий, вкрадчивый шорох, какой издает струящийся песок.

Все эти непонятные чувства, помноженные на растущий страх, заставили его сделать несколько необдуманных резких движений, в результате которых Кайл сел, озираясь по сторонам.

Тот факт, что он остался жив, в первый момент меньше всего занимал окончательно очнувшегося юношу.

Глаза Кайла были прикованы к одной точке: он увидел Варлая.

Воин сидел, боком привалившись к покореженной, опрокинутой кверху колесами телеге. Его грудь была прорублена чудовищной силы ударом и представляла собой сплошную рану, покрытую черной запекшейся кровью. Рядом валялся кусок сломанного клинка, чуть поодаль, поджав тонкие суставчатые лапы, неподвижно застыл изуродованный Серв.

Парализованный этим уничтожающим разум зрелищем, Кайл, тихонько подвывая, инстинктивно отполз назад.

Можно понять состояние юноши, который впервые столкнулся лицом к лицу с насильственной смертью. Одно дело слушать героические рассказы шлюзовой стражи о доблести воинов и жестоких схватках на краю окольцовывающих кратер гор, а другое – смотреть на человека, с которым совсем недавно шел, преодолевая десятки километров пустынной поверхности, и понимать, что он мертв.

Кайл не выдержал.

Волна горечи, возникшая где-то внутри, вдруг накатилась на него удушливым спазмом, из глаз брызнули слезы, прокладывая по щекам щекотливые дорожки, губы задрожали, наверное, также некрасиво и противно, как раньше у Сорга...

Как ни странно, но от вырвавшихся слез Кайлу стало легче. Конечно, сосущая, холодная пустота, поселившаяся в груди, никуда не исчезла, но острота чувств притупилась, эмоции стали не такими резкими.

Стараясь не смотреть на Варлая, он попытался привстать, ухватившись рукой за край опрокинутой телеги.

Это ему удалось, и перед взглядом юноши открылось все окружающее пространство начиная от пологого спуска в карьер до ярко освещенного Владыкой Ночи безбрежного простора лавовой пустыни.

Все это время, помимо остальных, терзающих душу чувств, Кайл подспудно ощущал некое смутное беспокойство, и вот теперь, оглядевшись, он вдруг отчетливо понял, что его воспоминания никак не хотят укладываться в картину реальности.

Разбросанные тут и там тела, перевернутые телеги, брошенный инвентарь, сломанное оружие, серебрящиеся останки поверженных Сервов – все это выглядело жуткими, но понятными свидетельствами драмы, развивавшейся тут уже после того, как он потерял сознание от удара и боли. Но что случилось с Владыкой Ночи и куда подевался тот Серв, что пригвоздил его к грунту своими вытянутыми вперед конечностями?

Кайл медленно, повернул голову, опасливо покосившись на свое плечо, и...

Защитный костюм был пробит в районе обоих плеч и щедро пропитан кровью. В глубоких ранах серебрились куски конечностей Серва, которые непонятная сила отломила – или отгрызла? – у границы плоти.

Кайлу вдруг стало дурно. Он медленно повернул голову к другому плечу, холодея от ужаса, и увидел ту же самую картину: пробитая ткань, напитанная давно засохшей кровью, и матовое серебряное поблескивание в глубине раны...

Великий Селен, ЧТО СО МНОЙ СЛУЧИЛОСЬ?!

От этой мысли и мгновенной панической догадки его разум вдруг помутился, и Кайл вторично потерял сознание, не выдержав той отвратительной правды, которая буквально кричала о себе, матово отсвечивая в глубине открытых ран...

Его настигло изменение...

* * *

Последующие события плохо сохранились в его памяти.

Разум отказывался служить ему. Кайл то приходил в себя, то вновь терял сознание от страха, отвращения и сотрясающей тело лихорадки.

Из-за этого полубредового состояния юноша не мог ответить самому себе, сколько времени он брел по бесконечному застывшему лавовому морю?

Ориентироваться не было никакой возможности. После того как вершины гор скрылись за близким горизонтом, Кайл потерял не только чувство времени, но и направления. Окружающие ландшафты, куда ни глянь, казались одинаковыми, да он и не пытался запомнить какие-то особые ориентиры. Ему было все равно, куда идти, потому что Измененному нет места среди людей.

Я проклят... Отвержен...

Но я жив?!

Эта мысль все настойчивее стучалась в его сознание, заставляя безумие временно отступить. Цепкий страх понемногу отпустил его горло, а на смену страху пришло глухое отчаяние.

Почему это случилось со мной? – думал Кайл, машинально переставляя ноги. – Почему я не умер, как другие, а оказался проклят, изменен?

Ответа на данный вопрос не знал никто. С мертвыми не поговоришь, а напавшие на обоз Сервы и руководившие ими Измененные ушли с места схватки задолго до того, как сознание вернулось к юноше. Он видел их следы, отпечатавшиеся в рыхлом реголите. Они уводили в неведомые глубины бескрайнего каменного моря, но Кайл не решился идти в том направлении...

Он вообще не знал, что ему теперь делать. В душе юноши царил хаос. Противоречивые, взаимоисключающие чувства рвали на части его разум, мгновенно превращая любую надежду в тоскливую безысходность.

Путь назад, в город, был заказан. Конечно, он мог попытаться скрыть свои ранения и этот проклятый блеск, угнездившийся в глубине обметанных запекшейся кровью ран, но страх и отвращение оказались сильней. Всю сознательную жизнь ему внушали ненависть к Сервам и Измененным.

Мысли были мучительными. Кайл, спотыкаясь, брел по пологому склону небольшой, усеянной потрескавшимися шлаковыми бомбами возвышенности. Выбившись из сил, он опустился на холодный камень, горестно глядя на Владыку Ночи, который уже потускнел, предваряя скорый восход солнца.

Длинная двухнедельная ночь заканчивалась, наступал черед жаркого дня, когда путник, оказавшийся в одиночестве посреди каменной пустыни, будет неизбежно зажарен заживо. Он знал, что у него нет никаких шансов выжить, но так же ясно Кайл понимал и другое – у него нет сил, чтобы мужественно покончить с собой.

Внезапное малодушие казалось ему отвратительным, но он не мог ничего поделать с неистовым желанием жить, дышать, видеть, ощущать. Всего несколько суток назад он, не задумываясь, ответил бы, что лучше умереть, чем жить измененным, и вот как все обернулось... Вместо того чтобы умереть и убить тем самым поселившуюся в нем серебристую проказу, Кайл спустя всего несколько часов после того, как к нему вернулось сознание, беспомощно сидел, пытаясь выискать в душе оправдание своим поступкам, и не находил его.

А быть может, я не изменен! – внезапно пришла ему на ум отчаянная мысль. Разве серебрящийся в ране металл – это признак наступивших изменений? Он ведь по-прежнему чувствует, как человек, думает точно так же, дышит, испытывает голод...

Кайл ухватился за эту призрачную надежду. Она придала ему сил, чтобы встать с холодного камня и оглядеться по сторонам. Он понял, что совершил глупость, так бездумно углубившись в просторы каменной пустыни. Ему нужно найти дорогу назад, постараться вернуться в город и все рассказать. Лекари ему помогут, они вытащат пробившие плоть конечности проклятого Серва, и он снова получит право ощущать себя человеком.

Кайл словно обезумел в этот миг. Ему хотелось назад, в город, к людям...

Едва соображая, что делает, он побежал в том направлении, где, по его субъективному мнению, должен был находиться родной город.

* * *

Солнце вот уже несколько часов как встало над унылой лавовой равниной, согревая мертвый камень своими жаркими лучами.

Юноша брел, спотыкаясь и падая, теряя последние силы, уже утратив всякую надежду на возвращение. Куда ни глянь – повсюду одни и те же пейзажи: мертвый, покрытый паутиной трещин вулканический грунт, издающий легкое потрескивание, вбирая в себя жаркие лучи восходящего светила, да струящееся марево нагревающегося воздуха, которое меняло очертания камней, делая их зыбкими и расплывчатыми.

По телу Кайла струился пот.

Он уже не хотел ничего – ни жизни, ни смерти, его разум, казалось, давно погас, а телом движут лишь инстинкты.

...Солнце поднялось еще выше, превратив участок равнины, по которой двигалась одинокая фигурка, в раскаленную сковороду. Некоторые камни начинали лопаться от жары, без видимой причины вдруг покрываясь сеткой трещин и с легким шорохом рассыпаясь угловатым щебнем.

В недолгие минуты просветления, когда разум возвращался к нему, Кайл с ужасом смотрел вокруг, подозревая, что давно должен был превратиться в иссохший труп, но ведь этого не происходило! Он не понимал, что за процессы протекают в его организме, юноша даже толком не знал, что на самом деле, кроме громких проклятий, кроется за этим термином – изменение.

Он продолжал идти, машинально переставляя ноги.

Защитный костюм уже не мог уберечь его от разлившегося над открытым участком равнины испепеляющего света, кожа под серым балахоном стала сухой и шершавой, пот больше не струился по ней, а на ткани одежды белели разводы высохшей соли.

Голова пылала, язык едва ворочался во рту, и с каждым шагом Кайл все явственнее начинал понимать, что человеку не место на этих раскаленных днем и промерзающих ночью равнинах, словно кто-то незримый постоянно нашептывал ему на ухо эту мысль.

Наступил миг, когда он не смог дышать. Равнина раскалилась до такой степени, что из трещин между камнями начали бить струи газа, а трубки дыхательного аппарата скорчились, не выдержав температуры фильтруемого в них воздуха...

Кайл упал, не в силах идти дальше.

Последнее отчаянное, уже не осознанное, а скорее конвульсивное движение приподняло его голову, и перед мутным взглядом юноши вдруг предстал странный пейзаж.

Метрах в двухстах от него, под сенью одинокой скалы, похожей на ту, из-под прикрытия которой выскочили атаковавшие обоз Сервы, стоял невысокий, сложенный из прямоугольных каменных блоков одноэтажный дом с плоской крышей, покрытой чем-то наподобие зеркала.

От дома во всех направлениях разбегались ровные, тщательно распланированные дорожки, по краям обсаженные невиданными кустами, протянувшими свои серебрящиеся ветви навстречу испепеляющим лучам солнца.

Неподалеку от дома, у пруда, заполненного ртутно поблескивающей жидкостью, сидел человек. Он был занят весьма бесхитростным занятием: распиливал надвое глыбу мягкой вулканической породы, придавая ей форму блока.

– Помогите... – отдавая последние силы, прохрипел Кайл, уже не надеясь, что шелестящий звук его голоса долетит до этого призрачного строения...

* * *

Его действительно никто не услышал, но спустя некоторое время Кайл снова пришел в себя.

Мираж не исчез, он остался точно таким же – ясным, контрастным, материальным.

Человек сидел вполоборота к нему на осколке лунной породы, который он неторопливо распиливал надвое, действуя при этом обыкновенной ножовкой, какие предназначены для резки металла.

Глыба камня была мягкой, податливой, а терпение человека – безграничным. Стоило посмотреть, как спокойно, равномерно, без судорожных рывков и излишних усилий двигается ножовочное полотно, как тут же становилось ясно – он получает удовольствие от выполняемой работы.

Кайл увидел его издали, и эта картина, воспринятая им в первый момент как мираж, бред, внезапно придала ему сил, чтобы ползти дальше, двигая свое непослушное тело к маленькому островку непонятной жизни, приютившемуся у скального основания, на самом краю мертвой, покрытой кратерами пустыни.

Он полз, задыхаясь от своих усилий и порождаемой ими боли. Каждое движение причиняло ему нестерпимые муки, но еще худшим было осознание того, что поразившая его проказа продолжает расползаться по коже уродливыми металлизированными пятнами.

Человек, казалось, не видел и не слышал его. Он спокойно продолжал свое занятие.

Кайл уже не видел ни маленького садика с ртутным прудом, на краю которого раскинул свою колючую крону металлический кустарник, ни мощенных красивым, гладко отшлифованным камнем дорожек, ни маленького домика, наполовину врезанного в скалу. Он полз, стараясь удержать перед своим помутившимся взглядом спину человека, а его губы кривились в запредельном усилии, пока с них не сорвался наконец крик:

– Помогите!..

Человек перестал двигать ножовкой.

Несколько секунд он сидел напряженно и неподвижно, словно имел глаза на затылке или мог видеть происходящее у него за спиной каким-то иным образом, потом отложил свой нехитрый инструмент и встал.

Силы к этому моменту окончательно покинули Кайла. Он понял, что умирает, и все усилия, вся та страсть к жизни, что двигала им на протяжении последних дней, вдруг показались глупыми, ненужными, весь мир тонул в нечеловеческой боли, которая выжигала его изнутри, и он уже молил о смерти, хотел ее.

Когда человек подошел к нему и склонился над безвольным телом, Кайл уже не мог ничего видеть и слышать – он в бесчисленный раз потерял сознание.

Человек присел на корточки, некоторое время смотрел на его тело, покрытое просвечивающими сквозь изодранную ткань защитного костюма металлическими струпьями, потом покачал головой, одной рукой небрежно перевернул Кайла на спину и опять усмехнулся.

– Надо же, – пробормотал он, – измененный, но еще не испорченный. Редкий случай в наши дни.

Глава 5

Борт космического корабля «Янус».

Спустя две недели после старта с земной орбиты...

Андрей очнулся весь в ледяном поту.

Колпак камеры был откинут вверх, тусклый голубой свет омывал его тело, над головой сложной архитектурой бортовых коммуникаций змеились кабели, среди которых прятались отключенные сейчас плафоны освещения.

Таймер на терминале тревожно попискивал.

Некоторое время он лежал, глядя на сплетение оптико-волоконных магистралей бортового компьютера, не в силах напрячь ни один мускул своего измученного тела, словно он не спал на протяжении четырнадцати локальных суток, а действительно бегал под метеоритным дождем, покрывая огромными прыжками многометровые отрезки лавовой равнины на поверхности ирреального, чуждого его сознанию мира.

Лишь постепенно, по прошествии некоторого времени, он начал понемногу овладевать собой.

Скосив глаза, Дибров взглянул на тревожно сигналящий таймер и понял, что проснулся на тридцать две минуты раньше установленного срока.

Данный факт мог означать только одно – его мозг в период сна был возбужден сверх всякой меры и пробуждение, запрограммированное на обычный эмоциональный порог глубоко спящего человека, на самом деле произошло намного быстрее, чем планировалось дозами стимулирующих и пробуждающих препаратов. Он лежал, слушая назойливое попискивание таймера, и с внезапной, тоскливой ясностью думал о том, что не так давно казалось ему вопиющей несправедливостью: на поверку получалось, что военные медики были абсолютно правы, вводя ограничительный возрастной ценз на полеты в космос.

Из личного дела

Главное колониальное управление Европейского Союза. Отдел внеземных проектов.

Гриф: Для внутреннего пользования.

Объект: Дибров Андрей Николаевич.

Русский, 2360 года рождения, гражданство России (Европейский Союз).

Род занятий до заключения контракта с отделом внеземных проектов:

Пилот-внеземельник. Уволен по возрасту в звании капитана военно-космических сил России. Продолжать службу в силах наземного базирования отказался. Холост. Детей не имеет.

Данные медицинского освидетельствования: здоров.

Данные психосоматического зондирования: психически устойчив, логичен, рационален.

Прочие пометки: атеист.

Рекомендован на должность капитана межпланетного космического корабля «Янус».

Таймер наконец заткнулся, а он все лежал, ощущая, как неприятно холодит тело воздух отсека.

Он не пытался в эти минуты как-то оценить происходящее с ним. Дибров испытывал глубокое отчаяние. Впервые ему пришлось испытать столь потрясающее чувство подавленности, ненужности и даже более того – чуждости того мира, в котором он очнулся.

На эти переживания, усугубляя их, наслаивались другие, имеющие более тесную взаимосвязь с реальностью: Дибров отчетливо понимал, что, согласно полетной инструкции, он должен встать и немедленно пройти в медицинский модуль «Януса», предварительно вызвав туда Джоану Лори – своего штатного заместителя на посту командира, а затем объявить ей, что с его психикой творятся непонятные вещи.

Закономерным следствием такого поступка явится его отстранение от командования «Янусом», а это, в свою очередь, означало, что по возвращении на Землю он будет отстранен и от космических полетов, даже в том случае, если повторный тест на психическую устойчивость даст положительный результат. В космические корабли вкладывались такие баснословные суммы, что рисковать ими из-за человеческого фактора никто не станет. Офицер, с которым единожды произошел нервный срыв, пусть и не повлекший за собой никаких трагических последствий, автоматически отстраняется от полетов в дальнем внеземелье раз и навсегда. Этот закон, сформированный в среде военных, основывался на конкретном опыте и неукоснительно соблюдался всеми, в том числе и гражданскими компаниями.

Дилемма состояла не в личных амбициях Диброва как пилота и офицера, а в том, что после пятнадцати лет, проведенных в космическом пространстве, он не мог помыслить дальнейшей жизни без космоса.

Соберись в кучу, мысленно приказал себе Дибров, ухватившись руками за борта своей ячейки. Еще не случилось ничего страшного.

Этот мысленный окрик действительно помог ему прийти в себя.

Пробуждение на полчаса раньше срока и странный сон еще не означают, что наступил конец света, просто не надо нагнетать обстановку необдуманными поступками.

Выбравшись из камеры, он опустил ее колпак, ввел терминал в режим резерва и потянулся за одеждой.

В гибернационном отсеке стоял тот уровень деловых шумов, который для опытного астронавта отождествляется с термином «рабочая тишина» и обычно действует успокаивающе, словно шепот бесконечного доклада множества автоматических систем: у нас все в порядке...

Дибров вдруг понял, что неосознанно боится посмотреть на свое нагое тело.

Черт, это уже слишком, раздражаясь, подумал он.

Скосив глаза, он взглянул сначала на правую ключицу, потом на левую. Кожа на обеих была чистой, гладкой, без каких-либо дефектов. Никакого намека на раны и ртутный блеск.

Бред, самый натуральный бред. Он начал натягивать свежий комплект униформы и понял, что тело зудит. Ему хотелось залезть под душ и выскоблиться с ног до головы, смывая с кожи несуществующую дрянь.

Это можно было сделать в каюте – маленьком личном отсеке размерами два с половиной на полтора метра, расположенном на этой же палубе «Януса».

На консоли управления камеры Майкрофта вспыхнули первые сигналы, предупреждающие о процессе пробуждения.

Андрей менее всего хотел сейчас, чтобы Хью увидел его таким – злым, растерянным и нервным, застывшим посреди отсека со скомканной униформой в руках, поэтому он быстро натянул одежду и вышел, даже не взглянув на контрольные панели остальных камер.

* * *

Войдя в каюту, он подошел к умывальнику и открыл воду.

В душ уже не хотелось, фантомный зуд прошел, а вот замешательство только усилилось.

Тонкая, упругая струя ударила точно в сливное отверстие небольшой раковины. На борту космического корабля все было продумано, даже такая мелочь. Одновременно включился вытяжной насос, отбирающий избыток влажного воздуха, и таймер. Ровно через десять секунд автомат перекрыл воду, а он все стоял, опираясь руками о края раковины и глядя на свое отражение в зеркале.

Как все цельные личности, Дибров был уязвим. Ахиллесова пята таких людей, как он, кроется в базовых ценностях, составляющих основу психики. Другой, менее логичный человек махнул бы рукой на странное, пугающее сновидение, списав все на какую-нибудь притянутую за уши мелочь вроде прочитанной в детстве книги, виденного, но позабытого фильма или просто на усталость наконец, но Андрей оказался в ловушке, потому что не верил в чудеса и беспочвенные явления.

Он не мог не обратить внимания на чрезмерную, скрупулезную детализацию своих грез. Сон, сотканный из обрывочных, расплывчатых образов, можно проигнорировать, да его и не вспомнить в полном объеме после пробуждения, а тут прослеживалась совершенно иная картина: сон слишком очевидно походил на явь. Такой яркий отпечаток могли оставить реальные воспоминания о происходивших в действительности событиях, но ничего подобного не было и не могло быть в жизни Андрея Диброва!

Он отошел от раковины, закурил, изменяя своей привычке воздерживаться от сигарет сразу после пробуждения, и сел в кресло перед отключенным терминалом персонального компьютера, стараясь припомнить все, что было ему известно по теории сна, пытаясь найти в своей памяти ту зацепку, которая поможет объяснить случившуюся с ним странность и тем самым восстановить душевное равновесие...

Сон – это сложный процесс, – размышлял он, – основную роль в котором играет подсознание человека. Днем, в период активности, наша долгосрочная память молчит, она заблокирована множеством мгновенно возникающих и тут же распадающихся связей, кора головного мозга возбуждена, занята решением сию секундных задач. Другое дело – ночь. Организм отдыхает, в нем начинают протекать иные фазы жизненного цикла, мозг разгружается, и лишь наиболее возбужденные участки продолжают работу. Именно между ними в первую очередь возникают спонтанные связи, и тогда человек может видеть сны, напрямую связанные с переживаниями последних прожитых суток.

Сны, связанные с событиями далекого прошлого, например детства, возникают, как правило, аналогичным образом: какое-то недавнее происшествие застревает в «оперативной» памяти, остается лежать возбужденным участком сознания в разуме уснувшего человека. Тогда и происходит обращение к долгосрочной памяти – подсознанию, куда на длительное хранение складывается вся информация о прожитом. Возникает глубинная, вертикальная связь, и человек видит сон, в котором с нынешними проблемами ассоциируются образы, давно, казалось бы, позабытые.

Сидя в кресле у погашенного терминала, Андрей попытался проанализировать свое видение с точки зрения данной теории, но не смог отыскать никаких аналогий. Его детство и юность прошли на Земле, а всю свою зрелую жизнь Дибров отдал открытому космосу. Болезненно вороша свою память, он пытался понять, картины из какого мира нарисовало его подсознание, но на ум не шло ничего, кроме узких панорам корабельных отсеков, заточенного между переборками пространства грузовых палуб, тесноты постов управления и как альтернативы – картин бездонной черноты космоса да тех пейзажей урбанизированной Земли, среди которых проходили его отпуска или вынужденные паузы между полетами.

Андрей был пилотом-внеземельником, его стихией всегда оставался открытый космос, как для моряка привычным окружением является безбрежный океан. В свои тридцать семь лет он ни разу не побывал ни на одной планете, кроме Земли и Марса, даже Луну приходилось наблюдать исключительно с орбиты.

Хотелось спросить самого себя – так какого же черта тебе снится чуждый, детализированный до последнего камушка мир, упоминания о котором не найти ни в памяти, ни в разумной реальности дня сегодняшнего?

Мысль о «зеленых человечках», потустороннем мире и прочих мистических или же фантастических силах даже не пришла на ум Диброву, для этого командир «Януса» был слишком логичен и рационален.

В его реальности существовало лишь то, что можно потрогать руками или описать законами физики, остальное не принималось к рассмотрению.

Взглянув на табло бортового хронометра, он понял, что настала пора принять какое-то решение. Либо он идет в рубку, либо...

Дибров встал, бросил окурок в утилизатор и, подойдя к зеркалу, помассировал глаза, чтобы не так бросалась в глаза отечность век.

Он не мог отказаться от своей жизни только потому, что его сознание вдруг породило нечто не укладывающееся в рамки привычной логики.

* * *

Межпланетный космический корабль «Янус» был построен на базе серийной модели российского военного транспорта «К-209НТ», разработанного еще полвека назад. «К-209» отлично зарекомендовал себя на внутрисистемных трассах, чья протяженность не выходила за радиус окружности, равной орбите Юпитера. Это был надежный, легко управляемый, прекрасно сбалансированный транспортный космический корабль, «рабочая лошадка» дальнего космоса, как любовно именовали его военные пилоты-внеземельники, и нужно сказать, что их оценка не являлась завышенной: действительно, базовая конструкция семисотметрового шасси была так удачно спроектирована, что не претерпела серьезных изменений за пятьдесят лет серийного выпуска и эксплуатации, а такое «долгожительство» в век научно-технического прогресса говорит само за себя.

Издалека космический корабль был похож на две сложенные вместе человеческие ладони, сжимающие в кончиках пальцев небольшой шарик. Эта аналогия только усиливалась оттого, что броня «К-209» ближе к сферической носовой части была разделена на длинные клинообразные сегменты.

Следуя его узкими коридорами, Дибров поймал себя на мысли, что в аналогичных отсеках военного корабля намного теснее. Капитан знал об этом не понаслышке. Он командовал одним из «К-209» в период так называемого «астероидного кризиса», когда ведущие мировые союзы делили естественные ресурсы астероидного пояса, расположенного между орбитами Марса и Юпитера.

Изменения, внесенные в конструкцию военно-транспортного корабля, принесли на борт функционального «К-209» лишь некоторое подобие комфорта, но они существенно упростили и облегчили быт тех людей, кто бодрствовал на борту во время вахт. Например, взять вращающуюся часть корпуса, размышлял Дибров, пытаясь таким образом отвлечься от тяготивших его проблем. Ранее эта функция бортовых устройств носила чисто военный смысл. Вращение средней цилиндрической части являлось исключительно боевой операцией и включалось лишь непосредственно в момент атаки вражеских истребителей, позволяя бортовым орудийным комплексам ставить более плотную стену заградительного огня и одновременно затрудняя противнику прицеливание по отдельным огневым точкам самого транспорта. Специалисты Евросоюза вывели эту функцию в разряд постоянных, придав ей иной смысл, теперь вращение создавало силу искусственного тяготения в тех отсеках, где бодрствующая часть экипажа проводила две трети полетного времени.

Перейдя из отсеков с гравитацией в зону невесомости, Андрей проплыл по коридору, ведущему в главный пост управления, отталкиваясь от поручней, укрепленных вдоль стен.

Модульный люк раскололся при его приближении на шесть остроугольных сегментов, пропуская Диброва в помещение поста.

Смену Андрею передавала Джоана Лори. Ее помощник, Валентин Суханов, бортинженер «Януса», уже куда-то исчез, и его кресло занимал Майкрофт.

– Доброе утро, – произнес Дибров, вплывая в основной, управляющий модуль. Его дальняя стена имела форму полусферы и представляла из себя огромный обзорный экран, перед которым были смонтированы посты управления, причем их расположение, как и ориентация четырех кресел, укрепленных в специальных вращающихся ложементах, не имела ничего общего с понятиями верха и низа. Ни «К-209», ни созданный на его базе «Янус» не были предназначены для полетов в атмосферах или посадки на планеты, для этих целей существовали отделяемые модули. Для «Януса» плотные слои атмосферы и сильная гравитация были губительны.

– Для кого утро, а для кого и вечер, – ответила Лори дежурной шуткой, сладко потягиваясь при этом. Она была пристегнута к центральному креслу и не рисковала улететь от подобного жеста куда-нибудь в сторону огромного вогнутого экрана, на котором немигающим узором застыли россыпи ярких звезд.

– Где Валентин? – осведомился Андрей, подплывая к ее рабочему месту. Уцепившись рукой за подлокотник, он взглянул на Джоану.

– Отпросился у меня поговорить с семьей, – ответила Лори. – В ближайшие часы ожидается повышение солнечной активности, – пояснила она, – возможны перебои со связью, а у него там какие-то проблемы с отцом. – Дождавшись ответного кивка Андрея, она протянула руку к расположенному перед ней терминалу и, коснувшись сенсора, произнесла: – Восемь часов одна минута локального бортового времени «Януса». Продолжается запись текущих суток. Второй пилот Джоана Лори вахту сдала.

Андрей, в свою очередь, активировал запись бортового журнала.

– Командир корабля Андрей Дибров вахту принял, замечаний нет.

– Всё, мальчики, я пошла спать. – Джоана отстегнулась от кресла, всплыв над ним.

Андрей кивнул ей и привычным движением перевернулся в пространстве. Ухватившись за подлокотник, он позволил чуткому ложементу отреагировать на касание. Тонко взвизгнули сервомоторы, подстраивая угол наклона спинки и подголовника, страховочные ремни скользнули по груди и бедрам, тихо клацнули замками. Андрей подтянул к себе плавающую в невесомости подле кресла дугу коммуникатора и надел ее.

Майкрофт обернулся.

– Привет, командир. Что-то ты сегодня рано проснулся.

– Привет, Хью. – Дибров, чтобы не пускать в голову досужие мысли, тут же включился в процесс работы, и его пальцы засновали по сенсорной клавиатуре командного терминала. – Захотелось принять душ и позавтракать в одиночестве, – наконец ответил он, ощущая при этом внутреннее напряжение. Ложь, даже такая незначительная, была ему неприятна. Он привык к простым и ясным взаимоотношениям.

– С тобой точно ничего не случилось, командир? – переспросил Хью.

– Дурной сон, – вторично попробовал уклониться от ответа Дибров.

Майкрофт скосил глаза, выглянув из-за спинки своего кресла.

– У тебя дрожат пальцы, – как бы невзначай обронил он.

Андрей вторично напрягся, не зная, что ответить. Грубить бессмысленно, говорить правду – глупо, а продолжать развивать данную тему – еще хуже...

Его замешательство рассеял сам Хьюго. Несколько секунд он сидел с нарочито серьезным видом, вытягивая шею, а потом все-таки не выдержал, прыснул.