Текст книги "Приемное отделение"

Автор книги: Андрей Шляхов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

В терапевтическом приемном отделении никаким позитивом сегодня не пахло. Скорее наоборот. Недавно принятая на работу санитарка Сысоева не вышла на дежурство. Ночью кто-то стащил простыню из смотрового кабинета. Грешили на «Скорую помощь», но не исключено, что «преступление» могли совершить и охранники. Мелочь, конечно, и у сестры-хозяйки неучтенный резерв на такие случаи создан, а все равно неприятно. Да вдобавок под утро поступил мужчина с пневмонией, осложненной дыхательной недостаточностью. Едва дежурный врач Колбин отпустил «Скорую», как мужик предъявил помятую выписку из одиннадцатой туберкулезной больницы. На вопрос Колбина, какого, так сказать, хрена, про туберкулез не было сказано раньше, пациент ответил, что, дескать, туберкулезные больницы ему надоели, хотелось бы для разнообразия в обычной полежать. «Для разнообразия» он сейчас лежал в приемном отделении, а Ольга Борисовна сидела на телефоне, организовывая перевод. Вот уж действительно, не было печали.

Алексей Иванович, которому наконец-то удалось перекроить график так, чтобы побывать дома, вернулся после четырехдневного отсутствия и сейчас, полный трудового энтузиазма, принимал пациентов, а заодно делился с медсестрой Корочковой впечатлениями. Корочкова делала вид, что слушает, а на самом деле думала о чем-то своем, отчего реплики выдавала невпопад, но Алексей Иванович этого не замечал.

Зато его рассказ внимательно слушала пациентка – восьмидесятилетняя интеллигентного вида дама. Когда Алексей Иванович сделал паузу, она сказала:

– Я тоже была в Ташкенте. Два раза. Хороший город.

Алексей Иванович не стал уточнять, что он рассказывал не о Ташкенте, а о Мышкине. Выслушал сердце и легкие, пропальпировал живот и отправил пациентку в терапию. Корочкова на некоторое время оторвалась от дум и огорошила неожиданным вопросом:

– Алексей Иванович, а князья Мышкины где живут – у вас там или за границей?

– Какие князья? – переспросил Алексей Иванович.

– Мышкины, – повторила Корочкова. – Мы в школе проходили…

– Так то, наверное, князь Мышкин, Оксана Игоревна, герой романа Достоевского «Идиот»…

– Точно! – подтвердила Корочкова. – Нас так этим Достоевским достали, что я князей Мышкиных до сих пор помню!

– Я вынужден вас разочаровать, – Алексей Иванович развел руками. – Князь Мышкин – вымышленный персонаж. Насколько мне известно, никаких князей Мышкиных на самом деле не существует.

– Это плохо, – убежденно сказала Корочкова.

– Почему? – Алексей Иванович явно так не считал.

– Князья – это замки, романтические легенды, старинные клады…

– Ну, этого добра у нас хватает и без князей, – улыбнулся Боткин. – Замков кругом понастроили множество, особенно в последние годы, легендами Мышкин не обижен, клады у нас тоже находили. Даже два дома с привидениями есть.

– Расскажите про привидения, Алексей Иванович!

– Кто же днем, Оксана Игоревна, про приведения рассказывает? – отшутился Боткин. – Про привидения на ночь положено рассказывать, а потом лежать и бояться.

– Ночью я и без привидений лежу и боюсь, что вот сейчас «Скорая» кого-нибудь привезет и придется вставать… Услышу шум на улице, и сердце замирает – к нам или в хирургию?

– А если проедет мимо, то сразу так хорошо на душе становится. Хирургам работать – нам отдыхать…

– Вот-вот! Поэтому расскажите сейчас, пока нет никого.

– Ну ладно, – Алексей Иванович уселся за стол. – Жил да был в городе Мышкине купец Гречишкин. Торговал он мануфактурой, то есть тканями. И была у него дочь Машенька, Мария Федоровна…

– Доктор! – В смотровую влетел незнакомый Алексею Ивановичу охранник, раскрасневшийся и с вытаращенными глазами. – Скорей! Там, на улице, мужик упал и помирает!

– Где?! – Боткин вскочил с места и схватил чемодан со всем необходимым для реанимации, стоявший в углу слева от его стола.

Реанимационной укладке положено всегда быть под рукой, иначе какой в ней смысл?

– Да прямо напротив ворот, на той стороне! Шел и вдруг упал…

Шел и вдруг упал – это серьезно, даже очень. Это не «три дня в боку колет, мочи нет терпеть» и не «голова раскалывается, умираю». Просто так, для своего удовольствия, на улицах падать не принято. Разве что спьяну.

– Попросите Ольгу Борисовну сесть на прием! – уже на бегу крикнул Алексей Иванович Корочковой.

Экстренный случай экстренным случаем, а работа – работой.

Бегал Алексей Иванович интересно – большими скачками, словно прыгал с ноги на ногу. Умирающего искать не пришлось – он действительно лежал напротив ворот, ну, может, не точно напротив, а немного левее. И, конечно же, вокруг собралась небольшая толпа – две немолодые тетки простецкого вида, поддатый краснолицый мужичок неопределенного возраста, девочка, по виду школьница, не старше восьмого класса, и молодой парень в черной косухе и кожаных штанах, патлатый и небритый. Каждый был занят своим делом. Тетки вертели головами по сторонам и хлопали себя пухлыми руками по еще более пухлым бокам, то поочередно, то хором вопрошая:

– Ну где же «Скорая»?! Где?!

– Едет! – успокаивал их поддатый мужичок и вздыхал.

Школьница стояла, остолбенев от ужаса, и хлопала глазами.

Патлатый снимал происходящее на мобильный телефон.

На асфальте немного картинно лежал навзничь, не двигаясь, мужчина лет пятидесяти в джинсовом костюме. Рядом с его головой валялась бело-голубая бейсболка.

Нельзя поручиться, да и вообразить такое тоже трудно, но, увидев эту картину, Алексей Иванович на бегу сказал нехорошее слово, которым обычно называют глупых и недалеких людей. Особенно ему не понравился телефон в руке патлатого. Снимать на улице, конечно, никто никому не запрещает, но как-то неуместно было запечатлевать происходящее.

При виде бегущего человека, которого развевающиеся полы халата (на бегу отлетели две нижние пуговицы) делали похожим на огромного белого журавля, толпа расступилась так поспешно, что поддатый мужичок покачнулся и упал на одну из теток, но тут же был с негодованием отброшен прочь и затормозил спиной о столб. Только школьница осталась стоять на своем месте, но она находилась дальше остальных и поэтому не мешала реанимировать.

Следом за Алексеем Ивановичем, громко топая берцами (у окружающих могло создаться впечатление, что их подошвы сделаны из дерева), прибежал охранник.

Алексей Иванович совершенно преобразился. Видел бы его кто из знакомых, так мог бы и не узнать. Улыбка куда-то исчезла, взгляд из приветливого стал строгим, губы сжались в прямую линию, на скулах, откуда ни возьмись, появились желваки. И движения стали другими – резкими и неуловимо быстрыми.

Раз – Алексей Иванович опустился на колени около упавшего и раскрыл чемодан.

Два – попытался нащупать рукой пульс на шее умирающего.

Три – рывком разорвал на его груди рубашку и послушал ухом, дышит ли.

Затем Алексей Иванович со всей силы ударил умирающего кулаком по грудине и начал ритмично нажимать на нее. Поглядел на присевшего рядом охранника и сказал: «Делай так!» Охранник кивнул и, сменив Алексея Ивановича, продолжил ритмичные нажатия.

Алексей Иванович достал из чемодана ларингоскоп[5]5
  Ларингоскоп – медицинский прибор (вид эндоскопа), используемый для обследования гортани и установки дыхательных трубок в трахею.


[Закрыть] и дыхательную трубку и мгновенно заинтубировал (т. е. произвел интубацию – установил в трахею дыхательную трубку) реанимируемого. Склонился, надул ртом фиксирующую манжету, чтобы трубка не вылетела обратно, подсоединил к ней дыхательный мешок и начал ритмично сжимать его. Обвел глазами зрителей и сказал поддатому:

– Давай, поработай руками!

Поддатый принял мешок.

– Не спеши, равномерно, – предупредил Алексей Иванович, доставая из чемодана двадцатикубовый шприц.

«Видеооператора» в косухе, продолжавшего видеосъемку, Алексей Иванович услал в больницу за каталкой, да еще и прикрикнул, в совершенно нехарактерной для себя манере:

– Бегом!

«Видеооператор» побежал, но успел добежать только до ворот, потому что каталку уже везли…

Реанимационное отделение было выбрано не по «профилю», с «профилем» этим самым еще разбираться предстояло, а по расположению – отвезли в ближайшее, в кардиологическую реанимацию. Пациент был передан уже «заведенным», то есть сердце билось и дышал он самостоятельно, хоть и не очень уверенно. Боткин рассмеялся, когда узнал фамилию своего «крестника». Бессмертных – вот это да. То ли насмешка провидения, то ли знаковая фамилия, все же не дали ему помереть.

В одном кармане с паспортом нашли заламинированную карточку-пропуск. Гражданин Бессмертных работал кладовщиком в некоем ЗАО «Броте». Если верить штампу о прописке, то проживал он рядом с больницей на улице Печкина, в ста метрах от места своего падения. Все ясно – прихватило по дороге домой с работы. А может, просто по делам выходил куда-то.

В приемное отделение вернулся прежний Алексей Иванович Боткин, трогательный в своей застенчивой улыбчивости. Прошел в смотровую, вымыл руки, достал из кармана обломок расчески, снял колпак, причесал волосы, надел колпак, прошелся расческой по бороде и как ни в чем не бывало поинтересовался у наблюдавшей за ним Корочковой:

– Много было поступлений, Оксана Игоревна?

– Ни одного.

– Вот и хорошо, – обрадовался Боткин, – а то Ольга Борисовна могла бы рассердиться.

– На кого?!

– На меня. Сорвался, убежал куда-то…

– Ну, вы же не пиво пить побежали, Алексей Иванович! – с оттенком гордости, словно это она бегала реанимировать, возразила Корочкова. – Ольга Борисовна все понимает правильно…

«…когда у нее хорошее настроение», – мысленно докончила она.

В больнице градусник разбить нельзя так, чтобы об этом сразу все не узнали. Гражданин Бессмертных в себя прийти не успел, а новость уже облетела больницу.

– Лучше бы он какого-нибудь известного артиста спас! – сказала Нонна Антоновна, узнав о случившемся от секретаря главного врача Янины Яковлевны, эффектной сероглазой блондинки бальзаковского возраста, которую в глаза вся больница звала по имени-отчеству, а за глаза – Яей.

– Откуда в наших краях взяться известному артисту? – скептически поинтересовалась Янина Яковлевна. – Разве что в «Фишке» играть?

«Фишкой» ласково-пренебрежительно называли местный театр, носивший звучное имя Первого Российского фольклорно-исторического. С театром у шестьдесят пятой больницы были давние и весьма прочные связи. Дети сотрудников были завсегдатаями новогодних представлений в «Фишке», а служители Мельпомены – завсегдатаями обоих травматологических отделений, первого мужского и второго женского. Если ничего не случалось на репетиции или во время спектакля (ничто никуда ни на кого не падало и никто ничего не ломал, не растягивал и не вывихивал), то случалось позже, когда дружный актерский коллектив начинал расслабляться. Многие считали, что в высоком уровне профессионально-бытового травматизма повинно здание, полученное новорожденным театром в эпоху перестройки и нового мышления от Бабушкинского райисполкома. Некто, ведающий учетом и распределением недвижимости, рассудил, что фольклорно-историческому театру сообразно располагаться в самом старом здании района, двухэтажном, построенном еще в девятнадцатом веке (правда, в самом конце его) и чудом сохранившемся до наших дней. Подобное решение позволило убить одним махом двух зайцев – выполнить решение вышестоящих инстанций и спихнуть с себя лишние заботы по содержанию памятника старины. Здание же, в котором непосредственно до отдачи «Фишке» находилось какое-то строительное подразделение Мосводоканала, считалось несчастливым. Рассказывали, что первый владелец, то ли купец, то ли фабрикант, короче говоря – деловой человек, фамилии которого история не сохранила, проиграл дом в карты и с горя застрелился. Здесь же, на втором этаже, в своем кабинете (где именно был кабинет, уже никто не помнил). Выигравший (тоже какой-то бизнесмен) недолго радовался своей удаче, потому что вскоре разорился… Так и пошло, вернее, как-то не так пошло все в проклятом доме.

– Почему именно в «Фишке»? Мог бы в гости к кому-то приехать. Или к нам – навестить родственника.

– Тьфу-тьфу-тьфу! – Янина Яковлевна постучала по столу (беседовали они в приемной главного врача). – Боже сохрани! Мало нам было Тима Улана? Хуже этой богемы только мировая война!

В мае этого года в эндокринологии пролежал неделю отец рок-звезды Тима Улана, солиста группы «Шабаш нечестивых». Заведующая эндокринологией Грушницкая позже признавалась, что никогда в жизни (даже в моменты ухода мужа номер один и мужа номер два) не была так близка к тому, чтобы наложить на себя руки. Сам Тим ни разу не навестил своего любимого папашу, потому что гастролировал где-то за Уралом, но по телефону истерил регулярно, угрожая «докторишкам» небесными карами и козыряя своими связями с сильными мира сего. Позвонив в отделение, он перезванивал главному врачу и высказывал все, что считал нужным, Янине Яковлевне, так ни разу и не соединившей Улана с Александром Брониславовичем. Отец не отставал от сына – истерил, козырял, угрожал, а однажды вечером взял да и устроил в палате пьянку, которая чуть не переросла в гулянку отделенческого масштаба. Дурной пример заразителен. Назавтра все участники пьянки (в том числе и зачинщик-организатор) были выписаны из больницы за грубое нарушение режима. Примечательно, что ни президент, ни премьер-министр, ни министр здравоохранения, ни генеральный прокурор, ни министр внутренних дел никак не отреагировали на то, что «всеми уважаемого человека и отца тако-о-ого сына» выписали против его желания. Да что там – даже из департамента здравоохранения не позвонили, и влиятельные воры в законе (ах, кому только не пел Тим Улан со своими «нечестивыми», кем он только не пугал!) восстанавливать справедливость не приехали.

Районная газета «Свибловские ведомости», не слишком избалованная сенсационными новостями, посвятила «гражданскому подвигу» (именно так и никак иначе) доктора Боткина целую полосу. Фотограф снимал Боткина целый час – за столом в смотровой, идущим по коридору, разговаривающим с коллегами, пишущим, думающим, стоящим на фоне эстакады приемного отделения, стоящим у дерева, проходящим через ворота… В газету попал «пишущий» Боткин, наглядное, так сказать, воплощение образа врача, ведь врачи большую часть времени только и делают, что пишут.

Было еще две фотографии – гражданина Бессмертных, лежавшего в неотложной кардиологии с диагнозом трансмурального инфаркта миокарда (Бессмертных сидел на койке и широко лыбился в объектив), и Нонны Антоновны, представлявшей администрацию больницы. Нонну Антоновну корреспондент по старинке и совсем неправильно назвал в статье «начмедом», хотя это «звание» соответствует должности заместителя главного врача по медицинской части. Боткина корреспондент причислил к прямым потомкам знаменитой врачебной династии, а его «крестника» из кладовщиков произвел в логистики.

Алексей Иванович, предупрежденный о приезде корреспондента заранее, готовился к первому в своей жизни интервью весьма серьезно. Подготовка заключалась в придумывании различных каверзных и заковыристых вопросов и ответах на них. Тренировка, увы, оказалась напрасной, потому что удалось угадать лишь самое стандартное – где учились и давно ли работаете врачом. Дальнейшая беседа с молодым журналистом вышла, на взгляд Алексея Ивановича, странноватой. По мнению журналиста, кстати, тоже.

– Алексей Иванович, вы давно мечтали кого-то спасти?

Журналист был молод, но уже успел перенять у более матерых коллег покровительственно-снисходительный тон всезнающего человека.

– Да я и не мечтал… – растерялся Алексей Иванович, обычно мечтавший или о более прозаических вещах, или о чем-то глубоко личном, не подлежащем обсуждению с посторонними. – Просто…

– Вы просто выполняли свой долг, – понимающе кивнул корреспондент. – Это первый человек, которого вам удалось спасти своими руками?

«А как, интересно, спасают чужими руками? – подумал Алексей Иванович. – Наверное, когда приказывают кому-то идти и спасать…»

– Первый или нет? – подстегнул корреспондент.

– Не первый, – ответил Алексей Иванович и больше ничего не добавил.

«Валенок деревенский, слова клещами не вытянешь», – пренебрежительно подумал корреспондент, живший в Москве уже третий год.

– А какой же? – спросил он.

Цифры – это хорошо. Цифры интересуют читателя. Цифры оживляют любой репортаж.

– Не считал, – Алексей Иванович виновато развел руками. – Вот роды считал. Семь.

– Что «семь»? – раздраженно переспросил корреспондент.

– Семеро родов я принял.

– На улице? – оживился корреспондент. – Где именно? Когда?

– Ну, не совсем на улице… Это в Мышкине у нас было. Три раза…

– Спасибо, об этом потом, – перебил корреспондент, которого интересовали сугубо районные новости. – Скажите, Алексей Иванович, а что вы почувствовали после того, как спасли господина Бессмертных?

– Усталость, – честно признался Боткин. – Не люблю я эту суету дерганую…

Корреспондент понял, что лучше написать интервью самому. И написал.

Слава капризна, своенравна, но прилипчива – если уж привяжется к кому, то надолго. И чем меньше ее желают, тем сильнее она привязывается и громче становится.

Алексея Ивановича начали узнавать пациенты:

– Это про вас, доктор, в газете писали?

Алексей Иванович смущенно кивал, словно в газете было написано о нем нечто нехорошее, постыдное.

Некоторые интересовались – на самом ли деле Алексей Иванович приходится племянником самому Склифосовскому. Алексей Иванович отвечал, что был бы рад и гордился бы таким родством, но увы…

– Не переживайте, доктор, – «утешила» одна из пациенток, – вашим именем тоже что-нибудь назовут.

Алексей Иванович полдня пытался осмыслить эту фразу, но так и не понял, где он переживал, о чем и почему его именем должны назвать «что-нибудь».

Несколько экземпляров «Свибловского вестника» он припрятал, чтобы отвезти в Мышкин. Хоть и переврали кое-что, а все же…

Неделей позже материал перепечатала окружная газета «Окрестности». Теперь Алексея Ивановича стали узнавать чаще. Он начал подумывать о том, чтобы сбрить бороду и тем самым изменить свою внешность до относительной неузнаваемости, но так и не решился, считая, что без бороды его лицо будет совсем простоватым, не «докторским».

Circulus vitiosus[6]6
  Circulus vitiosus (лат.) – порочный круг.


[Закрыть]

Жена «крестника» Алексея Ивановича написала благодарственное письмо в департамент здравоохранения. Благодарственные письма, да еще и не написанные самими медиками или их родней, в департаменте получают далеко не так часто, как жалобы. А тут еще и ежедневные требования «публичного позитива» со стороны руководства. Поэтому сотрудники департамента подсуетились и организовали статью в пятничном выпуске ежедневной газеты «Новое московское время», выходящей миллионным тиражом. В пятничном выпуске, который считается самым популярным, потому что в нем печатается телевизионная программа на следующую неделю!

Для «Нового московского времени» Алексея Ивановича сфотографировали с ларингоскопом в руках («Должны же быть у профессионала какие-то атрибуты… Фонендоскоп? Ну, это же пошло, как врач – так сразу с фонендоскопом… Надо что-то новенькое, незаезженное…») и вместе с коллективом приемного отделения. С подтекстом – не один у нас такой доктор Боткин, а много. Корреспондент из «Времени» в беседе больше напирал на личное – семейная жизнь, домашние животные, хобби и все такое. Главный редактор «Времени» (он же и владелец газеты) еще в начале своей журналистской деятельности усвоил, что сплетни интересуют людей куда больше, чем новости.

Алексей Иванович, обжегшись на молоке, трижды повторил, что родство его с Сергеем Петровичем Боткиным не установлено, но рассказал про свою любовь к истории, про свои робкие исторические изыскания. Насчет семейной жизни не распространялся, сказал только, что холост и постоянной подруги не имеет, упомянул о маме, сказал, что до пенсии она работала библиотекарем. Корреспондент слушал очень внимательно, да еще и диктофон работал, так что можно было надеяться на то, что он ничего не переврет и не напутает.

Корреспондент не переврал и не напутал, а просто наврал. С три короба. В статье, называвшейся без затей, но броско: «Доктор Боткин». Алексея Ивановича представили читателям, как «прямого потомка того самого Боткина, основателя одноименной московской больницы» и кандидата наук. Алексей Иванович с интересом узнал, что его мать до выхода на пенсию работала главным врачом роддома номер один в городе Мышкине и что он приехал в Москву не столько в поисках сносного заработка, сколько в поисках подходящей спутницы жизни.

– Сколько же мы нового о вас узнали, Алексей Иванович, – сказала старшая медсестра.

– Я сам о себе много чего узнал, Надежда Тимофеевна, – Боткин горько усмехнулся. – И о том, что Сергей Петрович основал Боткинскую больницу, и о том, что мама моя, оказывается, была главным врачом роддома, да еще первого! Значит, должен быть и второй? И это в Мышкине, где никаких роддомов нет, а есть только два отделения в ЦРБ – родильное и гинекологическое? И когда это я кандидатскую защитил? Сам не помню. Наверное, он меня с кем-то другим перепутал, заработался…

– Или хорошо принял, перед тем как писать, – предположила Надежда Тимофеевна. – За моей Галкой ухаживал один журналист, так я его трезвым ни разу так и не увидела, всегда под этим делом. Вы, Алексей Иванович, не переживайте, это даже к добру – назвали вас кандидатом наук, значит, будете вы им.

– Да куда мне! – Алексей Иванович в ужасе замахал руками. – Со свиным-то рылом, да в калашный ряд! Для научной работы надо не такую голову, как у меня иметь, да и возможности…

– Ой, не смешите меня! Какие там возможности? – пренебрежительно скривилась Надежда Тимофеевна. – Подойдите на кафедру внутренних болезней к Александру Гелиевичу, скажите, что надумали диссертацию писать, он вам тему даст…

– Ну не так уж все и просто… – усомнился Боткин.

– Просто. Я знаю, что говорю. У них желающих окандидатиться не особо много, конкуренции никакой, всем желающим – зеленый свет. Это вам не суицидологический центр и не кафедра урологии…

В шестьдесят пятой больнице базировалось несколько кафедр – внутренних болезней, госпитальной хирургии, неврологии с курсом нейрохирургии, урологии, травматологии и суицидологический центр НИИ психиатрии, тоже, в сущности, кафедра. Очень удобно, когда в стационаре много кафедр разных направлений – можно проконсультировать у светил и приближенных к ним «светлячков» любого пациента. Иногда для того, чтобы установить правильный диагноз без вскрытия, иногда для того, чтобы подстраховаться, укрепить свои позиции.

– Хотите, я сама спрошу у Александра Гелиевича?

Александр Гелиевич Аксаментов был профессором и реальным руководителем кафедры внутренних болезней Российского медицинского университета. Заведующий кафедрой Кокорев, в прошлом году отметивший восьмидесятилетний юбилей, ввиду преклонного возраста и слабого здоровья, выполнял сугубо представительские функции – дремал в президиумах на конференциях, семинарах, конгрессах и прочих симпозиумах или «работал» на дому. Ему даже документы на подпись возили домой.

– Нет-нет! – отказался Алексей Иванович. – Спасибо за предложение, Надежда Тимофеевна, но не надо. В приемном отделении все равно ничего не напишешь…

Алексей Иванович набрался смелости, позвонил в редакцию «Времени» и поинтересовался насчет опровержения. Ему ответили, что по таким пустякам опровержений не печатают. «Вот если бы вас родственником Гитлера назвали, тогда еще бы вы имели право возмущаться!» – строго сказала незнакомая дама, то ли помощник, то ли заместитель главного редактора. Алексей Иванович попытался объяснить, что подобная информация вводит читателей в заблуждение, с Боткина перескочил на несуществующий мышкинский роддом номер один, а с роддома на то, что приехал в Москву совсем не за женой… но его даже не дослушали до конца, буркнули «извините, я занята» и положили трубку.

Главный врач, прочитав статью, смеялся до слез.

– Это же надо подумать – кандидат медицинских наук! Крутая у нас больница, ничего не скажешь, если кандидаты в приемном отделении работают!

Александр Брониславович был доволен. Как же – такой резонанс! Совсем недавно в департаменте разбирался противоположный случай. У ворот второй городской больницы умер сорокапятилетний мужчина. Он ехал в такси и вдруг почувствовал себя плохо. Побледнел, застонал, схватился за грудь… Таксист, оценив ситуацию и хорошо зная Москву, привез пассажира в ближайшую больницу – вторую клиническую имени Мечникова. Охранники не хотели пропускать такси на территорию больницы без пропуска, но позвонили в приемное отделение и сообщили, что к воротам привезли больного. Врач приемного отделения ответил, что улицу он не обслуживает, и посоветовал пропустить машину, если в ней действительно находится кто-то нуждающийся в помощи. Охранник ответил, что только сегодня получил от старшего смены нагоняй с последним предупреждением за допуск на территорию больницы машин, не имеющих пропуска… Пассажир не стал дожидаться, пока охрана и медицина выяснят отношения, и умер. Охранники поняли, что дело приняло серьезный оборот, и подняли шлагбаум. Трясущийся от возмущения таксист ворвался в приемное отделение и начал орать бессвязное нецензурное. Дежурный врач вышел с ним вместе к машине, убедился, что пассажир мертв, и послал таксиста вместе с его пассажиром (или, правильнее сказать, бывшим пассажиром, а ныне уже грузом) куда подальше, потому что покойники госпитализации не подлежат. Таксист полез на дежурного врача с кулаками. Дело закончилось приездом полиции, которая успокоила таксиста и отправила труп в судебно-медицинский морг. В тот же вечер подробная информация о случившемся появилась в Интернете… «Крайними» сделали двоих охранников, потому что врач приемного отделения стоял на том, что никто ему не звонил и о приезде машины с умирающим не сообщал. Охранники срочно уволились, главному врачу второй больницы департамент объявил выговор, но шум в средствах массовой информации долго не утихал.

От администрации доктор Боткин получил премию в размере двух окладов и благодарность, объявленную в приказе. Заодно и познакомился с Александром Брониславовичем, который по такому случаю почтил своим присутствием утреннюю конференцию. Главный врач крепко пожал Алексею Ивановичу руку, похлопал его по плечу и сказал, что такими сотрудниками можно гордиться. Алексей Иванович покраснел и ответил, что так на его месте поступил бы каждый из присутствующих.

– Не каждый! – возразил главный врач.

Он высмотрел в зале заведующего общей реанимацией Белявского и обратился к нему:

– Георгий Лаврентьевич, нет ли у вас желания провести с коллективом парочку занятий по оказанию экстренной помощи?

Желания у Белявского не было никакого, но не признаешься же в этом главному врачу. Пришлось ответить, что желание есть, и пообещать к пятнице дать график занятий в отделениях.

– Доктора Боткина я от этих занятий освобождаю! – не без некоторого пафоса сказал главный врач.

Остальные освободили себя от занятий сами. Белявский подал Виктории Васильевне график, согласно которому врачи отделений ежедневно в четырнадцать часов должны были приходить к нему в кабинет и под его чутким руководством совершенствовать свои навыки в течение часа. Анестезиологи и реаниматологи, естественно, от этих занятий освобождались – им и так чуть ли не каждый день приходится кого-то реанимировать. Из остальных отделений Белявскому звонили где-то после полудня, сетовали на великую загруженность и просили «поставить галочку» без явки. Белявский не возражал – ему так было проще.

Маховик славы доктора Боткина, раскрутившись, набирал все большие обороты. Московская телекомпания «Тринадцатый канал» захотела снять пятнадцатиминутный сюжет о героическом докторе и замечательной больнице, в которой он работает. Именно так сказала Нонне Антоновне редактор:

– Мы хотим приехать в вашу замечательную больницу и познакомиться с вашим героическим доктором!

Кто возразит против подобного желания?

– Приезжайте, всегда рады, – ответила Нонна Антоновна и быстро оговорила детали.

Сюжет планировался в передачу «Ночной город» и потому должен был сниматься ночью.

– Это подчеркнет, что медики работают, когда все отдыхают или спят…

«А то зрители не знают…» – подумала Нонна Антоновна.

– К тому же в ночное время у вас должно быть меньше работы и, соответственно, больше времени для общения с нами…

– Я буду присутствовать при этом и подменю доктора Боткина на приеме, чтобы вы могли спокойно пообщаться, – пообещала Нонна Антоновна.

Можно было договориться с телевидением о съемках в выходной день Алексея Ивановича, все равно он в отделении ночует, но факт проживания сотрудников на территории больницы был секретом из секретов, и журналистов к нему и близко подпускать было нельзя. «Им же только палец протяни, всю руку откусят, – думала Нонна Антоновна. – Одно слово – акулы пера, или, как выражались Ильф и Петров, „шакалы ротационных машин“». Поэтому съемку назначили в дежурство Алексея Ивановича.

Наивный доктор Боткин обрадовался предстоящей съемке как возможности рассказать о себе чистую, незамутненную и не извращенную правду. Он и не подозревал, сколь виртуозно владеют работники телевидения искусством «нарезки». Кто-то из посвященных и сопричастных когда-то сказал, что из невинного рассказа об отдыхе на море умелые руки могут «скроить» признание в зверском убийстве родной бабушки. Умелые руки могут и не такое.

Нонна Антоновна посоветовала Алексею Ивановичу подготовиться, написать что-то вроде конспекта своего выступления, чтобы говорить на камеру гладко, без запинок. Боткин с конспектом заморачиваться не стал, решил, что, будучи человеком опытным (два интервью как-никак в анамнезе), прекрасно обойдется и без шпаргалки. Подровнял бороду, повесил в смотровой чистый запасной халат, чтобы можно было мгновенно переодеться, если понадобится, вот и вся подготовка. Медсестрам Надежда Тимофеевна, по совету Ноны Антоновны, переставила в графике дежурства так, чтобы вместо снулой, рыхлой и совсем не киногеничной Корочковой в день приезда телевидения работала симпатичная и бойкая на язык и руку Алина. Корочкову это весьма обидело, но против заместителя главного врача медсестре идти не след, поэтому Оксана ограничилась чем-то вроде проклятия, сказав:

– Да чтоб ей боком вышли эти съемки!

И ведь накаркала, накаркала ворона, да еще как! Впрочем, чтобы все было ясно, надо на время оставить в покое доктора Боткина с приемным отделением и рассказать о пациенте Чемчерском из блока кардиореанимации.

Когда-то Чемчерский был сантехником, и, как считалось, неплохим. Можно сказать – был мастером своего дела, волшебником, который может все. Невозможного для него не существовало, как выражался он сам: «Все определяется полнотой налитого стакана». Щедро наливаемые стаканы его в конечном счете и погубили. Как мастера.