Текст книги "Доктор Данилов в сельской больнице"
Автор книги: Андрей Шляхов
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Правильные начальники считают, что пусть лучше подчиненные побеспокоят их лишний раз по пустякам, чем натворят без их ведома дел. Другие шефы любят повторять: «Я вам не нянька, справляйтесь сами!» – и как следствие вечно разгребают какие-то проблемы, которых без труда можно было бы избежать.
Спустя час после ухода заведующего к себе поперла местная специфика. Раздался звонок в дверь, причем не в ту, что вела на улицу и через которую принимали больных, а в другую, которая посредством короткого коридора сообщалась с вестибюлем и в обиходе называлась служебным входом. Дежурная медсестра вместе со старшей сестрой перестилали постели и меняли полотенца (не успели сделать это с утра), поэтому на звонок откликнулся Данилов. Он открыл дверь и увидел краснолицего бритоголового амбала лет тридцати в короткой кожаной куртке, спортивных штанах и остроносых лакированных туфлях. Классический типаж плохого парня из лихих девяностых годов, только кобуры под мышкой не было. Но это еще ничего не означало, поскольку некоторые плохие парни суют свои «волыны» за пояс на спине, а некоторые цепляют на голень.
Амбалу было явно не по себе. Пот лил с него градом, он привалился плечом к стене, чтобы не упасть, и то и дело вытирал себе лоб скомканным платком.
– Денисыч здесь, родной? – по-свойски спросил амбал.
– Здесь, – ответил Данилов, которого последний раз называли родным во время работы на «Скорой помощи» (два брата-наркомана вымогали у него «укольчики»).
– Так я пройду?
– Куда? – удивился Данилов, придерживая дверь.
– Как куда? На койку! – так же удивленно ответил амбал. – Не в коридоре ж вы меня лечить будете?
– А вы уверены, что мы вас должны лечить? Это реанимационное отделение! – Данилов указал свободной рукой вверх, на надпись над дверями.
– Я только здесь и лечусь! – гордо вскинул голову амбал. – В терапии насмерть залечат, только Денисычу доверять можно…
Говорил он уверенно, явно не брал на пушку. Данилов посмотрел на покрытую пылью обувь.
– Забыл, блин! – Страдалец извлек из кармана куртки большой пластиковый пакет.
Через полминуты он стоял перед Даниловым без обуви и куртки, с раздувшимся пакетом в руках.
– Заходите, – разрешил Данилов.
Он проводил амбала до ближайшей койки и спросил:
– Что сказать заведующему?
– Скажи, что Юра подыхает.
Данилов так и передал. Олег Денисович ничуть не удивился. Встал с дивана, натянул халат и пошел лечить подыхающего. Спустя четверть часа обколотый и посвежевший Юра лежал под капельницей и мурлыкал себе под нос какой-то невнятный мотивчик. Данилов поинтересовался у заведующего, под каким диагнозом пойдет Юра.
– Домой он пойдет, – ответил Олег Денисович. – Мы на таких историй не заводим и диагнозов им не придумываем. Полечили, получили, и до свидания. Юра – наш постоянный клиент, я имею дело только со знакомыми, а то ведь у нас могут и подставу прислать – органам план по борьбе с коррупцией выполнять надо.
– А если сейчас какая-нибудь проверка нагрянет?
– Пусть нагрянет – отбрешемся! Скажу, что пришел самотек с подозрением на инфаркт, а историю пока еще не успели оформить. Только к нам ведомственные проверки ходят по-людски: начинают с кабинета главного врача, и он, предупредив персонал, ведет их куда считает нужным. Экспромтом только ОБЭП нагрянуть может или наркоконтроль, их и опасайтесь.
– И часто навещают?
– Когда как, но раз в месяц кто-нибудь да придет. Наркоконтроль обожает под утро заявляться, часов в пять, когда пофигизм достигает своего пика, а ОБЭПовцы – в любое время. Иногда такие концерты устраивают для правдоподобности – закачаешься! Сразу предупреждаю – с незнакомыми не связывайтесь. И не думайте, что если к вам пришел на промывку явный наркоман, исколотый с головы до пят, то это не подстава. Наркоман или алкаш может быть настоящим, а в роли брата или матери окажется кто-то из сотрудников. Поэтому связывайтесь только со знакомыми. Вот, например, явится в мое отсутствие Юра – лечите его спокойно.
– Я, наверное, никого левым образом лечить не стану, – ответил Данилов. – Не привык до сих пор, нечего и начинать.
– Еще никто не признавался, что любит слевачить, – усмехнулся Олег Денисович, – а под суд на моей памяти столько сотрудников угодило… Даже ветеран нашей районной медицины, Надежда Борисовна, которая у самого Мясникова училась, попалась на оформлении медкнижек!
– Мне главный врач рассказывал об этом.
– Шестьдесят лет врачебного и чуть ли не семьдесят общего стажа, член КПСС с хрен знает какого года, медали и грамоты имеет – и то не устояла перед соблазном! А вы говорите. Так что будьте осторожны…
– Буду, – пообещал Данилов, не вдаваясь в дальнейшие объяснения.
В конце концов, все люди судят о других по своей мерке, поэтому если заведующий отделением склонен левачить, то, по его мнению, этим должны грешить все.
В половине восьмого утра в служебную дверь снова позвонили, причем позвонили требовательно: два коротких звонка, один длинный. Данилов открыл дверь и увидел высокого мужчину в джинсовом костюме, лицо которого показалось смутно знакомым.
– Будем знакомы, – улыбнулся и протянул Данилову руку. – Доктор Заречный, Виктор Анатольевич, из терапии. Вы не разрешите мне выйти через ваш приемник?
– Заходите, – пригласил Данилов, отступая в сторону. – Через порог вроде как не полагается знакомиться. Очень приятно, а я – Владимир Александрович.
– Я в курсах – был на пятиминутке. Извините за беспокойство, но меня у главного входа ждет злобная фурия, от которой я с вашей помощью надеюсь улизнуть.
– Родственница кого-то из больных? – сочувственно спросил Данилов, пересекая отделение рядом с Заречным.
– Хуже! – вздохнут тот. – Моя родственница, законная супруга, с которой я все никак не разведусь. Обычно она подстерегала меня у ворот, а сегодня выглянул в окно – у корпуса прохаживается. А вы, коллега, женаты?
– Женат.
– Жену с собой привезли?
– В Москве осталась.
– Я-а-асно, – протянул Заречный.
По многозначительности его тона Данилов понял, что одной версией, объясняющей его появление в Монаково, стало больше. Захотелось внести лепту в местное народное творчество, обогатив его какой-нибудь своей версией, ведь выдумывать что-то про себя самого гораздо веселее, чем про кого-то другого.
«Что бы им такого соврать, чтобы они приняли эту версию и больше никаких других не строили? – подумал Данилов, выпустив коллегу на улицу. – Сказать, что приехал искать клад? Не годится, еще прирежут, чтобы карту украсть, да и незачем для поисков клада устраиваться на работу в больницу. Намекнуть, что хочу сделать быструю карьеру? Еще хуже – восстановлю против себя все местное медицинское начальство, начиная с Денисовича, причем совершенно напрасно. Да… Интересней правды ничего не придумаешь, но правду всем сообщать не обязательно…»
В служебную дверь снова позвонили и, не удовлетворившись результатом, громко постучали. Дежурная сестра Нина делала утренние инъекции, поэтому открывать снова пошел Данилов, думая о том, почему здесь, в Монаковской ЦРБ, принято всегда держать двери отделения запертыми.
На сей раз в реанимацию явился доктор Тишин из приемного отделения, тот самый, похожий на воробья.
– Что за дела, доктор?! – гаркнул он, не входя в отделение. – Или у вас в Москве сводку ответственному по больнице подавать не принято?!
– Вот она! – Медсестра кинулась к дверям, на ходу достав из кармана халата вдвое сложенный бланк. – Извините, замешкалась.
– Ты опоздала, а доктор не проследил. – Тишин неодобрительно посмотрел на Данилова. – А то тут некоторые думают, что в Москве порядок, а я так скажу – такого бардака, как в Москве, нет нигде!
Слова бы Данилов еще стерпел, но не победоносный взгляд: «съел, мол, прыщ московский?»
– Спасибо, Нина, я сейчас, – сказал он медсестре и вышел в коридор, плотно затворив за собой двери.
Тишин попятился и попробовал развернуться и уйти, но оказался прижатым к стене. Левой рукой Данилов крепко держал ворот тишинского халата, а правой, сжатой в кулак, резко ткнул Тишина под ребро. Хотел повторить, но увидев испуг в глазах оппонента, передумал.
– Не надо со мной так себя вести! – попросил Данилов. – Пожалуйста.
Тишин замотал было головой, но спохватился, что это может быть превратно истолковано, и дважды кивнул.
– Спасибо за понимание.
Данилов отпустил обмякшего коллегу, разгладил и одернул его смятый халат, улыбнулся и ободряюще похлопал по плечу: все хорошо, свободен. Тишин, не говоря ни слова, повернулся, и, быстро перебирая ногами, даже слегка подпрыгивая от усердия, ушел.
Данилов вернулся в отделение, мысленно поздравил себя с первой победой и отчитал себя за несдержанность. Отчитал чисто для порядка, прекрасно понимая, что на таких козлов, как Тишин, тумаки действуют гораздо лучше слов. Точнее, только тумаки с пинками на них и действуют, а объяснять, взывать, призывать, просить и уговаривать бесполезно – только сильнее выделываться начнет. А тут прижал, ткнул, и полная гармония и взаимопонимание. Как верно сказал поэт:
– Вы на Тишина не обращайте внимания, доктор. – Медсестра уже закончила делать инъекции и сидела на посту. – Он пыльным мешком по башке шандарахнутый, с ним спорить – себе дороже.
– Тишин – нормальный мужик. – Данилов улыбнулся сестре. – С ним только понимание найти надо.
Общий язык был найден настолько хорошо, что после пятиминутки Данилов услышал от Тишина вежливое и дружелюбное:
– До свидания. Счастливо отдыхать.
– И вам не болеть, – так же дружелюбно ответил Данилов и ушел отдыхать в кабинет заведующего отделением.
Глава третья
МОСКОВСКИЕ НОВОСТИ И НЕПОЗНАВАЕМАЯ МЕСТНАЯ ЖИЗНЬ
Елена обещала приехать к двум часам. Чтобы первая половина дня не пропадала зря, Данилов решил нанести визит вежливости родителям Маши. Позвонил, представился и был приглашен в гости.
– Мы живем в розовом доме на углу Пионерской и Октябрьской, где с одной стороны аптека, а с другой – почта, – объяснила мать Маши. – Очень легко найти…
В Монаково было много улиц со старорежимными названиями: Революции, Пионерская, Октябрьская, Коммунистическая, имени Коминтерна, Маркса, Энгельса и Парижской коммуны, Советская, Красноармейская, проспект Ленина… Такое впечатление, что улицы здесь в девяностые годы прошлого века не переименовывали, то ли экономили деньги, то ли просто руки не дошли, то ли власти опасались, что подобные действия не встретят понимания у населения.
Визит оказался унылым. Родители Маши долго сетовали на изменившиеся нравы, намекая на несправедливое к ним отношение со стороны главного врача, которого иначе как Юркой-жуликом не называли. Данилову сразу стало ясно, где зарыта собака: по причине пенсионного возраста обоих Машиных родителей попросили из заведования, а продолжать работать рядовыми врачами они не пожелали и ушли на пенсию, целиком и полностью сосредоточившись на дворовых новостях и дачном земледелии.
– Мы не любим шума, поэтому будни проводим на даче, а выходные – в городе, – сказала Машина мать.
От рассказа о своих невзгодах она (отец Маши больше помалкивал, только кивал, соглашаясь с тем, что говорит жена) быстро перешла к расспросам и принялась выпытывать у Данилова, что за человек Полянский, с которым был роман у ее дочери, и почему он до сих пор не женат.
Данилов призвал на помощь фантазию и щедрыми, яркими мазками нарисовал светлый образ перспективного молодого ученого, с головой ушедшего в науку, кочующего с симпозиума на конференцию, с конференции на семинар, отдающего всего себя интересам дела, у которого совсем не оставалось времени на устройство личной жизни.
Он рассказывал и внутренне содрогался от смеха, думая о том, насколько его Полянский отличается от реального, завзятого бабника и закоренелого холостяка, число несостоявшихся спутниц жизни которого давно перевалило за сотню. «Знаешь, она така-а-ая! Ты не представляешь, какая она! Я наконец-то нашел свою половинку!» – и через полтора-два месяца: «Она такая, как все, ничего особенного». В этом был весь Полянский. Маше недолго оставалось ходить в его половинках, но пока что оба они верили, что это навсегда, и были счастливы.
Высидев для приличия час, Данилов сослался на скорый приезд жены и откланялся, получив приглашение по-свойски заходить на огонек. Вышел, облегченно вздохнул, позвонил Елене, узнал, что она стоит на одном из множества светофоров, которыми славится город Солнечногорск, и отправился на прогулку. Неспешным шагом добрел до набережной, полюбовался рекой и не спеша вернулся домой, в общежитие.
Спросил бы кто Данилова: «Какое оно, Монаково?» – Данилов ответил бы не задумываясь: «Разное». Действительно, разное: асфальт сменяется грунтовыми дорогами, цепочки одноэтажных домиков – четырех– и пятиэтажными домами, а окраины, которые уже лет сорок никак не отвыкнут звать новостройками, застроены девяти– и шестнадцатиэтажками. За городом, на берегу Волги, вырос элитный таунхаус «Монако гранд меридиан» – оплот и пристанище местной буржуазии.
– Эх, не ложатся к нам монАковцы, одни монакОвцы, – вздыхал охочий до нетрудовых доходов доктор Дударь. – МонАковцы все в Тверь норовят улечься или в Москву. Богатое к богатому тянется, голытьба к голытьбе…
Елена приехала ближе к трем часам. Навигатор вывел ее прямо к общежитию. Данилов увидел из окна, как она паркуется задом к подъезду, и поспешил на улицу.
– Вова! – Елена повисла у него на шее. – Я уже успела так соскучиться! Никита передавал тебе привет, если бы ему нашлось место, он бы приехал со мной.
Багажник и салон Елениной машины были забиты под завязку вещами Данилова.
– Какой я, однако, зажиточный, – пошутил Данилов, спустившись за новой партией вещей в четвертый раз.
Седьмая ходка оказалась последней.
– Когда благородный муж умерен в еде, не стремится к удобству в жилье, расторопен в делах, сдержан в речах и, чтобы усовершенствовать себя, сближается с людьми, обладающими правильными принципами, о нем можно сказать, что он любит учиться, – выдала Елена, скептически оглядев даниловские апартаменты, заваленные коробками и пакетами.
– Конфуций? – предположил Данилов.
– Он самый. – Елена, лавируя между завалами, подошла к окну и выглянула во двор. – Вид у тебя неплохой. Ну, рассказывай, Данилов, как ты тут живешь? Уже успел сблизиться с людьми, обладающими правильными принципами?
– Пока что только с соседкой из пятнадцатой комнаты, – признался Данилов. – Я же больше живу на работе, чем здесь.
– Соседка симпатичная? – насторожилась Елена.
– Миленькая такая, – поддразнил Данилов, – чай заваривает вкусно. Я тебя с ней познакомлю, должна же ты войти в местное общество, чтобы иметь представление, с кем общается твой муж.
– Давай отложим на потом, – ответила Елена, присаживаясь на край кровати. – Сейчас мы разберем этот бардак, а потом я расскажу тебе последние московские сплетни.
– А давай сначала сплетни? – просил Данилов. – Я безумно соскучился по московским сплетням!
– Ordnung muss sein! («Порядок должен быть!» – нем.) – Елена встала и подняла ближайший пакет. – Сначала разберем, а потом будем разговоры разговаривать… Ой, а скрипку-то я тебе не привезла! Совсем забыла! Балда я, балда!
– Ничего страшного, – поспешил успокоить Данилов. – Вернее, хорошо, что не привезла. Мне тут все равно не до скрипки, местная обстановка как-то не располагает к музицированию. Жителю Монакова больше подходит баян или балалайка.
– Ты хочешь сказать, что здесь так провинциально?
– Здесь все по-другому, – серьезно ответил Данилов. – Это другой мир, это… – он замялся, подбирая нужное определение, но не нашел ничего лучше, чем сказать, – не Москва, это – матушка Россия.
– Жду подробностей, – потребовала Елена.
– Сначала орднунг, потом московские сплетни, ну а третьим номером программы пойдут местные впечатления. – Данилов разрезал ключом от апартаментов упаковочный скотч и раскрыл самую большую из коробок…
Разобрались быстро. Через полчаса вещи лежали по своим местам. Большая часть – в шкафу, электрический чайник и посуда – на столе, книги и справочники – на широком подоконнике. Наполнившись знакомыми вещами, комната в общежитии стала совсем домашней.
– Ничего, – одобрила Елена. – А можно ли гостям пользоваться вашим душем?
– Разумеется. – Данилов достал из шкафа только что убранные туда махровый халат, чистое полотенце и флакон с гелем для душа. – Держи. Тапки под кроватью.
Переодевшись, Елена подняла вверх руки, посмотрела на ноги, обутые в пластиковые шлепанцы Данилова, и усмехнулась:
– Вылитый Маленький Мук. Душевая-то у вас запирается?
– Изнутри – да, – ответил Данилов. – Если хочешь, я могу подежурить у двери, охраняя твой покой.
– Лучше вынеси мусор, завари чай и накрой на стол. – Елена указала пальцем на пакет, который остался стоять в углу. – Я привезла пирожные, чтобы отметить твое новоселье…
Данилов управился гораздо быстрее Елены, которая любила долгие водные процедуры. Наконец она вернулась и рухнула на кровать, простонав:
– Хорошо-то как, не помереть бы от счастья! Дорога была такой тяжелой, по Московской области сплошные пробки… Господи, какое счастье, что у нас с тобой нет дачи!
Данилов оглушительно заржал, а отсмеявшись, рассказал жене историю с подводными земельными участками и потребовал:
– Выкладывай свои сплетни, а то еще немного, и я узнаю все из газет.
– Ты же не читаешь их!
– Это речевой оборот такой (Данилов как-никак был сыном учительницы русского языка и литературы), намек на то, что еще немного, и твои сплетни станут известны всему миру.
– Скорее всего, так и будет.
Елена уселась на кровати, скрестив ноги, Данилов указал рукой на кресло, но она отрицательно потрясла головой. Данилов придвинул стол к кровати, разлил чай по чашкам и сел рядом с Еленой.
– Говорят, что со дня на день с Москвы снимут Кепку! – Елена сделала паузу, ожидая, какое впечатление новость произведет на Данилова.
«Кепка» было одним из прозвищ московского мэра Жулкова, предпочитавшего данный головной убор всем прочим.
– Эти слухи ходили, еще когда мы учились на первом курсе! – скривился Данилов. – Кепка и Целышевский вечны. Нас не станет, а они еще будут.
Директора московского департамента здравоохранения Целышевского слухи снимали и отправляли на пенсию по три раза в год, но он выходил сухим из любой грязной воды, в крайнем случае жертвуя кем-то из подчиненных.
– Напрасно ты так думаешь. Ты телевизор не смотришь?
– Какой телевизор, Лен?! Посмотри, где ты тут его видишь?
– А в отделении? Или в вашей больнице нет телевизоров?
– Есть, но врачей не хватает. Я как зашел в больницу во вторник, так до субботы из нее не выходил. Знаешь, что такое тридцатипроцентная укомплектованность реанимации врачами? Это отработал – упал, потом встал, еще отработал и снова упал. Какой, к чертям собачьим, телевизор?
– И новости вы с коллегами не обсуждаете?
– Не забывай, что это Монаково, а не Москва. Большая политика здесь заканчивается на главе районной администрации, все остальное монаковцев не интересует. Кадровые перестановки в Москве? Я тебя умоляю! Гораздо важнее, что жена доктора Заречного пообещала утопиться, если муж к ней не вернется, что магазин «Свежачок» у Аветиса купил Самвел, и теперь там водочный кредит без залога невозможен, что на улице Парижской комунны наконец-то засыпали яму…
Ямы этой Данилов увидеть не успел, но местные жители, например, тот же доктор Дударь, на полном серьезе утверждали, что вырыта она была еще в далеком 1941 году и служила окопом то ли нашим войскам, то ли немецким (в руках врага Монаково находилось недолго, меньше месяца), и с тех пор ее все никак не могли засыпать.
– Это и есть местные новости!
– А ты, я вижу, освоился здесь, – улыбнулась Елена.
– Есть немного, – подтвердил Данилов. – Так что с Кепкой?
– По центральным каналам идут передачи, в которых его чихвостят и в хвост, и в гриву. Причем делается это не голословно, а с фактами. Сам понимаешь, что такого дыма без хорошего огня не будет. И сам понимаешь, какие тут открываются перспективы.
– Так-так, сейчас попробую сообразить! – Данилов прикрыл глаза, чтобы лучше думалось. – Значит, Кепку с Москвы снимут, а следом пойдут кадровые перестановки на всех уровнях…
– Правильно мыслишь, – одобрила Елена.
– Целышевского попрут, на его место скорее всего посадят Гучкова…
Когда-то давно главный врач «Станции скорой и неотложной медицинской помощи города Москвы» Михаил Юрьевич Гучков был заместителем директора столичного департамента здравоохранения. Отношения с Целышевским у него не сложились, как часто бывает у руководителей и их чересчур прытких подчиненных. Испугавшись, что Гучков его подсидит, Целышевский принял меры, в результате которых Михаил Юрьевич пересел в кресло главного врача одной из самых худших московских больниц, бросил его на усиление. Разумеется, в надежде, что Гучков не справится, его можно будет снять как не оправдавшего доверия и забыть о нем навсегда.
Расчет оказался неверным. Гучков не только решительно, но и умело взялся за дело и вскоре навел в своей больнице такой порядок, что бригады «скорой помощи» перестали брать с пациентов деньги за то, чтобы только не везти в эту «кузницу здоровья», и начали брать за то, чтобы туда отвезти. Целышевский похвалил Гучкова и назначил его главным врачом московской «Скорой». Вроде как повышение, но скорее всего не без надежды на то, что здесь Гучков непременно потерпит фиаско. Впрочем, нельзя исключить и того, что руководитель департамента по достоинству оценил организаторские таланты Гучкова и нашел им новое применение.
– …кресло главного врача освободится, и в него сядешь ты! – Данилов открыл глаза и уставился на Елену.
– Вынуждена тебя разочаровать, – рассмеялась Елена. – Преемником Гучкова стану не я. Кто именно – сказать не возьмусь, но то, что не я – это стопудово. Я имела в виду твои перспективы…
– Чтобы я стал главным врачом «Скорой»? – Данилов опешил, но чашку свою не уронил, успев поставить на стол.
– Вова, не тупи! Включи мозг! – потребовала Елена. – Кадровые перестановки будут не только в медицине, но и везде, в том числе и в ГУВД. Улавливаешь?
– Да, – кивнул Данилов, которого к отъезду из Москвы вынудил конфликт с одним из гувдешных генералов. – Это обнадеживает и вдохновляет. Теперь я уверенно буду смотреть в будущее…
– Ладно, не издевайся. – Елена прикрыла рот Данилова своей ладонью. – Я тебе рассказала новость, теперь ты рассказывай про себя и про Монаково. А то по телефону только и слышу, что «угу» и «нормально»…
Снизу грянули хором:
– На первом этаже общежития живут большие любители хорового пения, – сказал Данилов, – только я еще не успел с ними познакомиться.
– И не надо, – посоветовала Елена. – Петь они точно не умеют.
А ты придешь, когда темно,
Когда в окно ударит вьюга,
Когда припомнишь, как давно
Не согревали мы друг друга…
– Зато как душевно, – возразил Данилов. – И репертуар богатый – одно и то же подряд не поют. Нет, ты только послушай…
Пропустив куплет (сказки все это, что из песни слова не выкинешь) про «теплоту» и «трех человек у автомата», хор затянул:
За это можно все отда-а-а-а-ать,
И до того я в это верю-у-у-у-у,
Что трудно мне тебя не жда-а-а-а-ать…
Елена спрыгнула с кровати, подбежала к открытому окну и закрыла его:
Весь день не отходя от двери-и-и-и-и… —
докончили певуны.
– Здесь очень хорошая слышимость, так что окно можно открыть, – сказал Данилов.
– Пугачева убила бы их за такое пение! – сказала Елена, снова открывая окно.
– Она бы порадовалась, – сказал Данилов. – Это ж квинтэссенция любви народной, когда твои песни помнят и поют. Если я не ошибаюсь, это песня времен нашего детства:
затянул одинокий женский голос.
Парней так много холостых
А я люблю женатого-о-о… —
поддержали остальные.
Елена невнятно помянула чью-то мать (такое случалось редко) и вернулась на кровать.
– Не обращай внимания, – посоветовал Данилов. – Судя по душевности пения, они уже хорошо набрались, так что еще одна-две песни, и все. Потом другие соседи врубят рок или металл.
– Лучше металл, чем это унылое соплежуйство! «Я от себя любовь таю, а от него тем более!» – передразнила Елена. – Ладно, рассказывай о себе, только погромче. Как вам здесь живется, доктор Данилов?
– Живется мне ничего, – начал Данилов, – можно сказать, нормально. Имею эти прекрасные апартаменты, – он сделал широкий жест рукой, – всего за семьсот рублей в месяц, только еще не успел понять, электричество в эту сумму входит или нет. В городе, кстати говоря, меньше чем за три тысячи комнату не найти. Также я имею калорийные горячие обеды на работе, всего по тридцать два рубля за обед. Мидий, конечно, не подают, но в целом обеды достойные. Короче говоря, моя социальная защищенность на должном уровне. На работу хожу пешком, существенно экономя на транспорте, так что оклада в восемь тысяч рублей мне вполне хватит…
– Сколько-сколько? – вскинулась Елена. – Восемь тысяч?
– Ну, что-то около того. Но это без надбавок и за одну ставку, а мы работаем на три, если не на четыре…
– Но больше полутора вам никто не заплатит, – перебила Елена.
– Что сверх полутора, идет в премию, и насколько я понял, это неписаное правило соблюдается. Так что не все уж так плохо с материальной точки зрения.
– А как больница?
– Больница? – задумался Данилов. – Обычная сельская больница, как ее все называют. Сравнивать ее со Склифом или со сто тридцать третьей больницей бесполезно, потому что сравнивать можно что-то схожее, а тут все по-другому.
– А если поконкретнее? – Елена всегда отличалась дотошностью и любовью к деталям.
– Можно начать хотя бы с того, что здесь практически нет свободных санитарских ставок и до черта врачебных. Парадокс?
– Да, – согласилась Елена. – А в чем причина?
– Причина в том, что для многих местных жителей, точнее, жительниц, работа санитаркой – неплохая прибавка к пенсии или к огородно-фермерской деятельности. Совмещать можно неограниченно, график либеральный: можно уйти домой на обед, переделать дела и вернуться на работу; опять же связи в больнице тоже важны, случись что – отнесутся хорошо, по-свойски. Здесь с работой туго, и те, кто не желает или не имеет возможности уехать, держатся за любую работу, на которой регулярно платят. И по десяточке, а то и по полтиннику санитаркам обламывается, не без этого. А врачам нужны перспективы, большие заработки, высшее образование – это амбиции, а потом уже знания. Вот и нет врачей. И сестрам в основном больше сорока, но с ними напряженка, многие уезжают в Москву. Предел мечтаний местной медсестры – стать массажисткой в Москве. У меня уже человек десять по-свойски интересовалось, нет ли у меня каких завязок в массажных салонах… Среди местных бытует такая прикольная уверенность, что всего в жизни можно добиться только по блату.
– Закономерно, – кивнула Елена. – Все, кто считает иначе, пробиваются в Москве или еще где, а все, кто уповает на связи, сидят на попах и ждут у моря погоды, оправдывая свое бездействие отсутствием блата. Три дня назад общалась я в Скайпе с одноклассницей, некоторое время бывшей моей подругой. И вдруг она выдает: «Круто ты поднялась, Ленок! Сразу видно, что любовников с умом выбираешь!» Я так ржала, чуть ли не до истерики. Никита уже холодной водой обливать собрался…
– А что ответила?
– Написала: «Была ты, Светик, дурой, дурой и помрешь». Сам понимаешь, на этом общение закончилось. Слушай, а для кого я все это везла? Ты что, разлюбил сладкое?
– Нет, просто некогда за разговорами.
– В таком случае объявляю обеденный перерыв! – Подавая пример Данилову, Елена потянулась за пирожным.
Поедание пирожных прошло под песню «Мне пел-нашептывал начальник из сыскной…», после которой наступила тишина. Когда от привезенных Еленой сладостей почти ничего уже не осталось, Данилов налил в электрический чайник свежей воды (попробовав местную воду из-под крана, он сразу пошел и купил две пятилитровые фляги с питьевой водой) и вытряхнул в пластиковый пакет, играющий роль мусорного ведра, спитую заварку из заварочного чайника. Заглянув внутрь чайника, Данилов вздохнул и понес его в туалет ополаскивать от мелких чаинок. Отсутствие воды в комнате (раковину с краном можно было установить, медицинское общежитие, в конце концов!) создавало некоторые неудобства.
В коридоре Данилов встретил Марину.
– Ползу отсыпаться! – доложила она, доставая из сумки ключ. – А у вас, я смотрю, гости.
– Жена приехала, – ответил Данилов. – Но как?.. A-а, машину увидели…
– И сделала логический вывод! – рассмеялась Марина. – Заходите вечером в гости.
– Спасибо за приглашение, но вечером она уже уедет.
– Тогда заходите один, если жена разрешит!
Марина подмигнула Данилову и скрылась за дверью своей комнаты.
«Все, что угодно, только не роман с соседкой по общежитию! – подумал Данилов. – Это так пошло – все эти служебные и околослужебные романы!»
Вернувшись в комнату, он насыпал в чайник свежей заварки, залил ее подоспевшим кипятком и продолжил рассказ:
– Оснащение, конечно, не такое, как в Москве. Шприцы не кипятим, но мониторов вместо двенадцати всего четыре, хорошими трубками (имеются в виду эндотрахеальные, иначе говоря – интубационные трубки) и наборами для катетеризации наше отделение снабжают спонсоры…
– У вас они есть?
– Мой заведующий активно промывает местных любителей выпить или ширнуться, а часть платы берет расходными материалами, говорит им, где, чего и сколько надо заказать. И такая ситуация, насколько я понимаю, во всех отделениях. С лекарствами тоже не ахти, всего не хватает. Зам по медицинской части требует отчет чуть ли не за каждую таблетку и ампулу, но мы это дело успешно саботируем, типа руки не доходят. Ремонт оставляет желать лучшего, мебель тоже…
– Это все понятно, – перебила Елена. – А как тебе местная администрация?
– Пока не понял, – признался Данилов. – Что можно понять за неделю беспробудной работы? Только наслушался разных мнений, суть которых сводится к одному: будь у администрации руки развязаны, вела бы она себя иначе, а кадровый голод вынуждает быть человечной и беречь имеющихся сотрудников.
– В чем это выражается? – прищурилась Елена. – У вас анархия?
– На словах у нас железная дисциплина, – улыбнулся Данилов. – На бумаге – тоже.
– А на самом деле?
– В реальности каждый делает то, что считает нужным, стараясь не слишком выбиваться из рамок. Короче говоря, власть в больнице принадлежит низам, а не верхам. Если врача прижать или обидеть, он снимает халат…
