Текст книги "Доктор Данилов в тюремной больнице"

Автор книги: Андрей Шляхов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

«Ого, а боярин-то наш не в духе, – подумал Максим Гаврилович. – Поосторожней с ним надо».

– Спокойно бы все посмотрели, – ответил он, улыбаясь как можно шире и радушнее, – по окрестностям съездили бы…

– На экскурсии я в отпуске езжу, – оборвал Ферапонтов.

За его спиной Гамаюн закатил глаза и едва заметно покачал головой, давая понять Максиму Гавриловичу, что не знает, какая муха укусила высокого гостя.

Через КПП сегодня можно было пройти и с фотоаппаратом, и с диктофоном, и с мобильным телефоном. Во избежание ненужных эксцессов Максим Гаврилович приказал никого из гостей не досматривать, но один из журналистов попросил «обшмонать по полной», дабы позже описать свои впечатления. Желание гостя – закон. Его завели в комнату, раздели догола, прощупали каждый шов на одежде, простучали подошвы кроссовок, заглянули в рот, нос, уши, даже попросили нагнуться и раздвинуть руками ягодицы. Репортер с удовольствием подчинялся требованиям и попутно задавал вопросы, на которые хорошо проинструктированные сотрудники, производящие досмотр, отвечали обстоятельно и дружелюбно.

Во внутреннем дворе начальник колонии попросил у гостей минуточку внимания и провел краткий инструктаж, посвященный правилам поведения на территории колонии.

– А обедом угостите? – послышалось из толпы.

– Непременно, – пообещал Максим Гаврилович. – Все желающие смогут пообедать вместе с осужденными в столовой.

– Только чтоб не за «петушиным» столом! – громко сказал тощий длинноволосый субъект с мушкетерской бородкой, стоявший в первом ряду.

«Выделывается, стервец!» – подумал Максим Гаврилович, мгновенно проникаясь неприязнью к нему.

– У нас нет подобных столов! – соврал Максим Гаврилович, переглядываясь с Гамаюном. – У нас все осужденные равны, не существует никакого деления на касты.

– Разрешите вам не поверить, – усомнился длинноволосый.

– Позволяю, – ответил Максим Гаврилович, – сами убедитесь.

По разработанному регламенту гостям предстояло обедать с первым, вторым, третьим, четвертым и пятым отрядами. Одиннадцатый отряд, целиком состоявший из обиженных, должен был обедать позже. Создавать видимость на высшем уровне.

В конце своего краткого выступления Скельцовский напомнил, что посещение колонии – мероприятие организованное, проводимое в постоянном присутствии сотрудников. С осужденными можно разговаривать, но нельзя ничего передавать и брать у них. Фотографировать осужденных можно только с их согласия, а сотрудников колонии лучше вообще не фотографировать или фотографировать со спины, чтобы не было видно лица.

– Это такая секретность или сотрудники стесняются своей работы? – сразу же спросили гости.

– Нет, моя личная просьба, – ответил Максим Гаврилович и повел гостей в зону.

Первым делом гости пожелали посетить штрафной изолятор. Заглянули во все камеры и были слегка разочарованы, не увидев ни одного зэка, подвешенного на наручниках к потолку или валяющегося на полу с руками, прикованными к ногам.

– Бродский однажды сказал, что формула тюрьмы есть недостаток пространства, возмещенный избытком времени…

Длинноволосый журналист постоянно кого-то цитировал, блистая начитанностью.

– Он сам-то сидел? – поинтересовался майор Башков.

Среди журналистов послышались смешки.

– Да, – ответил длинноволосый.

Следующим номером программы стала медицинская часть, где роль экскурсовода перешла от начальника колонии к майору Баклановой.

– Наша тюремная медицина лучше прочей отечественной, – бодро начала она. – По-вашему, почему у нас такая высокая выявляемость туберкулеза, гепатитов, ВИЧ и онкологии среди спецконтингента? Потому что мы обследуем всех, кто к нам попадает. Гражданская медицина со всеми диспансеризациями такой высокий процент обследования дать не может!..

Ироничных взглядов журналистов Бакланова, казалось, не замечала.

– …Большой процент осужденных впервые получили медицинскую помощь только у нас. На воле до них никому не было дела…

Еще бы чуть-чуть, и можно было бы подумать, что речь идет о каком-нибудь санатории, а не о тюремной больнице.

– А почему у вас так пусто?

– Сегодня суббота, – напомнила Бакланова. – Большинство наших докторов отдыхает. Работает стоматолог и дежурный терапевт.

Вообще сегодня дежурил фельдшер Конончук, но дежурный терапевт звучит солиднее.

Стоматолог Глухов встретил гостей на боевом посту, со включенной бормашиной в руке, которую он включил двумя минутами ранее. Пациента изображал руководитель санитарно-бытовой секции Мосолов.

– Лечение у нас по высшему классу, – поведал он. – На воле такого небось и не найдешь, да еще чтоб даром-шаром…

На что только не решится настоящий профессионал! Один из гостей сразу же вспомнил, что у него выпала пломба и поинтересовался, нельзя ли поставить ее здесь, в колонии.

Доброволец не оценил почтенного возраста бормашины, на которой красовалась антикварная надпись: «Made in Yugoslavia», и не был знаком с нюансами местного обезболивания, потому-то и высказал столь опрометчивое желание. Бакланова захлопала глазами, лихорадочно соображая, что можно сказать в ответ, но положение спас Глухов.

– Извините, но я не могу так грубо нарушать должностную инструкцию. Мне запрещено принимать посторонних. И соответствующую медицинскую документацию я на вас завести не могу…

– Я согласен без документации, – журналист, как и положено представителям его профессии, был настойчив. – Могу даже расписку дать.

– Я против, – ответил Глухов. – Без документации знахари лечат. К тому же нет никакой гарантии, что ваш зуб можно вылечить за один прием, повторно вы сюда попасть не сможете.

Хорошо аргументированный отказ исключал любые возражения. Оставив стоматолога продолжать лечение, гости проследовали на второй этаж. Максима Гавриловича немного удивлял тот факт, что высокое начальство со свитой шло в хвосте процессий, никуда не лезло и ничем не интересовалось. То ли все глубоко по фигу, то ли копят факты, чтобы дать по ушам потом, в своем кругу, без посторонних. Второй вариант казался более вероятным.

Опасения Данилова не сбылись, на его анамнез никто из журналистов не обратил внимания. У гостей были свои вопросы к пенитенциарной медицине.

– Скажите, а чем отличается лечение на воле от лечения здесь?

– По большому счету ничем, – ответил Данилов, превозмогая сильную головную боль, которая начала мучить его сразу же после появления гостей. – Болеют люди везде одинаково.

– А чем вы руководствуетесь?

– Знаниями и опытом, – ответил Данилов, удивляясь откровенно тупому вопросу.

Чем еще может руководствоваться врач? Конституцией или энциклопедическим словарем?

– А что вы предпринимаете в том случае, если у вас нет нужных лекарств?

– Подбираем аналог из того, что есть в наличии. Иногда родственники обеспечивают пациента нужным лекарством, передают с воли.

– Вот я хотел бы спросить, – встрял длинноволосый «мушкетер». – Почему не принимаются в передаче лекарственные травы?

– Разрешите мне ответить на этот вопрос, – Бакланова решительно шагнула вперед. – Лекарственные растения, нужные для лечения конкретного осужденного, никто не запрещает передавать. Мы только не рекомендуем так делать, потому что польза от всех травок довольно незначительная, а хлопот с их завариванием и хранением очень много. Но если родственники настаивают, мы можем принять…

– А это нормально, что родственники должны заботиться о лечении человека, отбывающего наказание?

– А что, по ту сторону забора такой практики уже нет? – Бакланова подбоченилась и вызывающе-недобро посмотрела на длинноволосого. – Наша колония – маленькая частичка нашего государства со всеми его проблемами…

Противиться соблазну сфотографировать представительную женщину-майора, еще и в классической воинственной позе «руки в бока» было невозможно. Бакланову ослепили вспышками и оглушили щелканьем затворов.

Общение с больными вышло скомканным. Зэки, опасаясь ляпнуть лишнего в присутствии начальства, откровенно тупили: повторяли заданные им вопросы, мычали в ответ нечто невнятное, то и дело оглядывались на начальника колонии и майора Бакланову. Данилов сжалился и объявил, что их нельзя утомлять долгим общением, поскольку это мешает выздоровлению, за что получил от начальницы взгляд, полный признательности.

Напоследок кто-то поинтересовался, почему в медчасти нет диагностического и реанимационного отделения? Народ благодаря медицинским сериалам пошел просвещенный. Бакланова ответила, что на сто человек осужденных положена одна стационарная койка, и из пятнадцати коек диагностического отделения реанимацию никак не выкроить.

– Одна койка на сто человек? – заохали гости. – Так мало?

– Стандартный норматив, – ответила Бакланова. – В целом по гражданскому здравоохранению…

– Здравозахоронению, – мгновенно сострил кто-то.

– …такой норматив. В США, к слову будь сказано, ведь мы любим все сравнивать с Америкой, наполовину меньше.

Гости достали мобильники и массово полезли в Интернет, надеясь прищучить Бакланову, поймав ее на лжи, но оказалось, что она сказала правду.

– А еще у нас есть областные больницы, – закрепила успех Бакланова, – и специализированные лечебно-исправительные учреждения для осужденных с ВИЧ или больных туберкулезом. Так что реальное количество коек в уголовно-исполнительной системе выше, чем одна на сто осужденных.

– Почему у вас принято неправильно ставить ударение в слове «осужденный»? – спросила девушка в бесформенном свитере цвета морской волны и в драных джинсах.

– Это профессиональное, как «компас» у моряков, – тут же нашлась Бакланова.

Данилов вспомнил, что многие сотрудники роддомов говорят «новорожденный»…

Возле лотка с газетами Данилов обычно не останавливался. Имея под рукой компьютер, он не покупал газет, предпочитая узнавать новости из Интернета. Но в этот раз, увидев на первой странице «Тверских новостей» знакомое лицо, приобрел сразу три экземпляра. Один себе, в личный архив, который когда-нибудь появится, один в подарок майору Баклановой (вдруг она пропустит миг славы и газеткой не разживется) и последний для того, чтобы пустить по рукам в медчасти.

Статья называлась броско и многозначительно: «Наша зона – часть большой зоны, со всеми ее проблемами!» Помимо фотографии майора Баклановой, размещенной на первой странице, на развороте, где была сама статья, напечатали еще четыре: ворота с вывеской, общий вид, опутанное колючей проволокой здание штрафного изолятора.

Данилову и Глухову достался один абзац на двоих.

«Местные врачи встретили нас радушно и рассказали о своей работе. Стоматолог капитан Глухов („Надо бы поздравить Олега с повышением на два звания сразу“, – подумал Данилов) разрешил понаблюдать за тем, как он работает, а дежурный хирург майор Данилов („Ясный пень – если Глухов капитан, то мне, как более старшему по возрасту, положено быть майором, только почему я хирург?“), у которого в это время не было операций, ответил на наши вопросы. Ответы были откровенными, мы узнали много интересного, и в одной статье места для всего не хватит. Например, отбывающим наказание нельзя получать в передачах лекарственные растения, так как под видом лекарственных растений чаще всего передают наркотики…»

Насколько Данилов помнил, он ничего подобного не говорил, хотя, если судить по рассказам доктора Ахатова, «кайф» пытались передавать в чем угодно.

«…жаль, что времени было мало, впереди нас ждал настоящий лагерный обед из трех блюд с компотом, поэтому общение с медиками было недолгим».

– Страшно представить, что бы я наговорил, продлись общение подольше, – вслух подумал Данилов, пряча газеты в сумку. – И неизвестно, до какого звания я бы поднялся, ответив еще на два десятка вопросов…

Он дочитал статью до конца и нашел ее немного сумбурной, но в целом удовлетворительной. Вымысла и ляпов было не так уж и много, автор явно сдерживал полет фантазии, когда работал над материалом. К чему могут привести журналистские выдумки, Данилов прекрасно представлял.

Глава седьмая
Фтизиатр майор внутренней службы Ахатов Батыр Ильдарович

Наша система, когда я в нее пришел, называлась ГУИН, и форма у нас была не синей, а зеленой, такой же, как и в армии, только петлицы краповые. Внутренние войска. И называлось Управлением по исправительным делам УВД Тверской области.

Меня после окончания интернатуры сразу же призвали в армию – долг родине отдавать. Я был не против, думал – опыта наберусь, в партию вступлю. Тогда без этого о карьере можно было не мечтать, а я бы желал добиться многого, молодым положено хоть чего-то в жизни добиться. «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом», – Суворов был прав.

Отслужил я два года на должности врача части в Красноярском крае (жуткая, надо сказать, дыра, настоящая жопа мира, кругом тайга, до ближайшего жилья триста верст), стал кандидатом в члены КПСС (в партию сразу не принимали, надо было год кандидатом отходить, что-то вроде испытательного срока).

На гражданке тогда разрешили кооперативы, в том числе и медицинские. Кооперативы! Это же было что-то такое… невозможное! Мой однокурсник устроился в один такой кооператив и просто озолотился, ну, во всяком случае, он так мне писал. Меня звал вместе работать, соблазняя тем, что работы не больше чем везде (в армии у меня все семь суток в неделю рабочими были), а денег немерено. Суммы называл – закачаешься. У нас командир части, полковник, герой Афгана, столько не получал.

Соблазнил он меня, поэтому срок службы я продлевать не захотел, как меня командиры не уговаривали, демобилизовался, вернулся в Тверь и устроился работать в кооператив, где трудился мой товарищ. Туда, как и в партию, без рекомендаций не брали, желающих было море, еще бы, на такие-то деньги. Полгода все было хорошо, я уже начал подумывать о покупке машины, да не какой-нибудь подержанной «копейки», а новой «девятки», причем непременно вишневого цвета. По тем временам это был самый-самый крутой автомобиль, куда там нынешним «майбахам» и «кайенам», даже песни про него сочиняли. «Твоя вишневая девятка меня давно с ума свела, // Твоя вишневая девятка, ля-ля, ля-ля», – что-то в этом роде.

Но человек строит планы, а судьбу свою не знает. Хозяин кооператива (он был доцентом кафедры урологии) не поладил со своей крышей, очень серьезными ребятами, и его застрелили однажды утром на выходе из собственной квартиры. Две пули в грудь, контрольная в голову. Кооператив прекратил работу, я забрал свою трудовую книжку, сунулся туда-сюда, но полгода не мог найти ничего путного. Проел за это время все, что заработал за предыдущие полгода, о машине и думать забыл, какая может быть машина, когда доходов нет.

Когда понял, что ничего хорошего мне не светит, устроился в приемное отделение четвертой больницы. Гадюшник гадюшником, но особого выбора у меня не было.

В приемное отделение я пошел неспроста, потому что прицел у меня был дальний: быстро выбиться в заведующие, потом повыше. Из заведующего приемным отделением легче на повышение уйти, потому что работа в приемном покое сугубо организационная.

Перестройка, гласность, новое мышление, зарплата была копеечной, даже с ночными и на полторы ставки, к тому же постепенно из магазинов все путное пропало, как продукты, так и промтовары. Хочешь купить – покупай у спекулянтов втридорога. После кооператива тоскливо было, к хорошему быстро привыкаешь.

Однажды соседка-медсестра, которая работала в следственном изоляторе, сказала, что им нужен терапевт (я тогда терапевтом был, фтизиатрия появилась уже потом). Условия в СИЗО были хорошими: звание, значит, два оклада, один по должности, а другой по званию, надбавки, форма, паек. Это сейчас форма и паек никакой особой ценности не представляют, а тогда, когда ничего купить без переплаты было невозможно, товары и продукты ценились больше денег, которые обесценивались на глазах.

Взяли меня легко, без помех, потому что подходил я по всем статьям – молодой, здоровый, в армии врачом два года отслужил, родственников судимых не имел. Только прадедушка по отцовской линии, старый большевик, успел побывать на каторге при царе Николае Втором, но этот факт при Советской власти шел за плюс, а не за минус.

Привыкал я к новой работе тяжело, заносило меня, как маятник, то в одну сторону, то в другую. Поначалу в каждом зэке я видел страдающего человека и старался быть добрым со всеми, даже с теми, кто этого явно не заслуживал. Но от избытка доброты в уголовно-исполнительной системе излечиваются быстро: получив по физиономии от распоясавшегося зэка, я немного пересмотрел свои взгляды на жизнь и стал чрезмерно строгим. Смотрел на спецконтингент волком, пытался «прижимать» везде, где только была возможность. А возможностей у врача хватает, было бы желание.

В один прекрасный день вызвала меня начальница, майор Извольская, как следует промыла мне мозги. Надо отдать должное, умела Эльвира Валерьевна это делать, слов, правда, не выбирала, что на ум приходило, то с языка и срывалось, но все доходило по адресу. Объяснила она мне, что, перегибая палку, я рискую не только своим здоровьем, но и жизнью (подкараулить где-нибудь за пределами СИЗО и заточку в печень воткнуть для бывалого человека плевое дело!). Также своими действиями я подвожу под монастырь все свое руководство, потому что слишком сильный и необоснованный прессинг со стороны администрации вызывает протест у спецконтингента. Так и до какого-нибудь чрезвычайного происшествия недалеко, оно может поставить крест на карьере. И людей надо делить не на своих и чужих, а на вменяемых и невменяемых. С вменяемым человеком всегда можно найти общий язык, будь он хоть зэк, хоть сотрудник, а с последним никогда не договоришься, хоть ты тресни.

Был у нас рентгенолог Федорович (это фамилия, а не отчество), тот еще уникум. Все на эмоциях, на визге, на нерве, не человек, а натянутая струна. Говорили, что скурвился он из-за жены, она ему изменяла налево и направо, вот мужик с горя умом и поехал. Так чем все закончилось? Воткнули ему в глаз ручку, которую у него же из кармана и вытащили. Если уж начистоту, между нами, то поделом так сделали. Базар фильтровать надо, думать, кому и что говоришь, он правильному зэку да еще при свидетелях сказал: «Не петушись!» И не оговорился, как-никак пятнадцать лет оттрубил в системе, нарочно сказал, чтобы унизить.

Спасибо Извольской – вправила мне мозги качественно и тем самым очень поспособствовала моей окончательной адаптации к условиям системы. Стал я работать спокойно, без заносов в разные стороны и через два месяца удивился тому, как все, оказывается, легко. Понимание приходит с опытом, да недаром же говорится, что опыт – самый лучший учитель.

Пришло время, и случилось у нас чрезвычайное происшествие, да такое, что аукнулось всем – и причастным, и не причастным. Медчасть наша находилась в отдельно стоящем четырехэтажном здании послевоенной постройки с собственным прогулочным двором на крыше, куда по очереди выводили тех зэков, которым по состоянию здоровья было положено гулять.

По правилам, на прогулку спецконтингент должны выводить не менее чем два сотрудника, но один внезапно уволился, другой заболел, и в итоге больных психиатрического отделения поочередно водил один сотрудник, капитан, которому до пенсии оставался год и два месяца. Один из зэков, симулянт, наверное (в психиатрическом по жизни половина пациентов симулирует), на лестнице рванулся не вверх, а вниз. Он не только беспрепятственно пробежал два этажа, потому что из-за пофигизма (неохота людям постоянно отпирать-запирать) все решетки на лестнице оказались открытыми, но и выскочил во двор, потому что дверь, ведущая во двор, тоже оказалась открытой… Ему повезло, или нарочно все было подстроено, кто знает. Сотрудник, который должен был находиться при «наружной» двери, потом всем объяснял, что у него внезапно схватило живот, он отлучился в туалет, а дверь открыл, чтобы в нее не колотили. Детский сад! Ничего, отделался увольнением, не посадили.

На пути у беглеца никого не оказалось. Он беспрепятственно пересек двор, ухватился за кабель, свисавший с забора, поднырнул через «колючку» и был таков. Караульный на вышке от такого зрелища среди бела дня (не то в половине второго это случилось, не то в половине третьего) малость прибалдел, поэтому и не выстрелил. Зэк был гражданином Грузии. Его, кстати говоря, так и не нашли, наверное, успел до родных краев добраться.

Шуму было – ой, ой и много раз ой. Как же: среди бела дня из лучшего в области следственного изолятора беспрепятственно сбежал подследственный, да еще внаглую, экспромтом. В экспромт многие не верили, что из своих, что из проверяющих. Больно уж гладко все сложилось: и капитан, вместо того чтобы жать на кнопку и поднимать тревогу, ломанулся бежать за зэком, и решетки с дверями открытые, и то, что караульный не выстрелил… Как-то слишком много совпадений. В кино так часто бывает, в жизни практически никогда. Недаром же говорится, что совпадения случайными не бывают. Тем более что капитан показательно, с треском уволенный из системы, не бедствовал, напротив, создал фирму по оптово-розничной торговле стройматериалами и быстро ее раскрутил. На какие шиши, спрашивается? Деньги ведь с неба не падают.

Начальство перетрясли, Извольская ушла на ту же должность в колонию, где проработала до пенсии, после осталась вольнонаемной, а нам вместо нее дали зятя замначальника управления, который знал только две фразы: «Я так хочу!» и «Для рапортов „по собственному желанию“ у меня бумаги хватит!» Сработаться с ним оказалось невозможно, поэтому я ушел сюда, в нашу колонию, где сейчас и нахожусь. Правда, пришлось мне переучиться на фтизиатра, но оно того стоило, потому что должность была майорской, перспективной, можно было до самой пенсии сидеть и не рыпаться, что я сейчас и делаю. Подполковником врачу в армии стать несложно, а в уголовно-исполнительной системе даже очень непросто. Но я и не рвусь. Звездочкой больше, звездочкой меньше, какая разница?

Почему сложно? Потому что в нашей системе звания с неба не падают, их надо уметь выцарапывать. Если в армии к сроку очередного повышения в звании могут предложить должность с более высоким потолком, то у нас если кому и предлагают, то только своим, тем, у кого наверху есть не просто рука, а мохнатая медвежья лапа. Надо добиваться всего самому.

В прошлом году в Москве, гуляя по ВВЦ (люблю я это место, спокойное оно и какое-то не очень современное, не гламурно-пафосное), встретил я своего бывшего армейского сослуживца Леху Меркулова. Он уже третий год в полковниках ходит, замначальника госпиталя. А я рад, что майором на пенсию уйду, а мог бы и капитаном. В уголовно-исполнительной системе «двухпросветных» (имеются в виду должности, на которых могут быть присвоены звания старшего офицерского состава – майор, подполковник, полковник, имеющие на погонах два просвета) врачебных должностей не так уж и много, особенно не в управлениях. Так что цена погонам у нас не такая, как в армии, они намного дороже.

Хотя сейчас все перевернулось с ног на голову: вольнонаемные фтизиатры получают примерно столько же, сколько и я. Но у них работа, а у меня – служба, это ж две большие разницы. Вольнонаемных людей сверх положенного, за рамками рабочего дня, ни к чему не припашешь – отработали и свободны. А нам, чуть что, напоминают, что мы офицеры, что ходим под погонами и потому должны исполнять то, что нам приказано, и не рассуждать.

Рассуждать – это исключительно начальственная прерогатива. Кто решил, что тюремные медики должны привлекаться в качестве режимных работников? Мы должны лечить, а не выводить спецконтингент на приемы пищи, проверки или в медчасть. И в обысках участвовать мы не должны! Причем привлекают основательно: после дневной работы в медчасти приходится выходить в ночь в качестве инспектора! Не каждый день, но бывает, и никого не волнует, когда ты должен отдыхать. Причем работать приходится без какой-либо компенсации за сверхурочную работу. Попробуй заикнись о компенсации или о том, что устал – тебя сразу спросят: «Что, погоны жмут?» Типа, вали на все четыре стороны, если не нравится. Так вот и работаем, все нравится, всем довольны. Я уже привык, понимаю, что соплей систему не перешибешь, и что если возникать очень бурно, то можно накликать неприятности на свою голову. Подкинут при досмотре два «чека» с героином, и дело в шляпе.

А я уже место себе присмотрел на гражданке. Хочу работать в приемном отделении одиннадцатой туберкулезной больницы в Солнечногорске. Больница считается московской, платят там хорошо, и ездить недалеко, тем более что раз в трое суток. И контингент знакомый, все, как говорится, свои, фтизиатры. С кем-то на учебе познакомился, с кем-то на конференции, с кем-то по работе пересекался.

За все время службы я только один раз сильно возмутился, можно сказать, вышел из себя, когда меня хотели сделать начальником конвоя при отправке осужденного в нашу ведомственную больницу. Логика у начальства простая, как три копейки: раз осужденного можно перевозить только в сопровождении врача, то пусть врач конвоем и командует. Врач же тоже офицер, зачем с одним осужденным сразу двух офицеров отправлять? Только мне от этой логики сразу поплохело. Я не ребенок и прекрасно представляю все, что может случиться во время конвоирования. Надо мне это? Совсем нет! Вот тут уже я начал выступать по полной программе, тем более что в конвой собирались отрядить двух самых никудышных сотрудников, классических долбаков-разгильдяев. В тот раз мне удалось настоять на своем и поехать в качестве сопровождающего врача, а не начальником конвоя.

Ничего личного – это просто служба. Всех припахивают за рамками их должностных обязанностей, таковы традиции, неизвестно кем установленные, но истово соблюдаемые. Вон, сотрудников отдела охраны после отработки смены выводят на благоустройство и обработку внешней контрольно-следовой полосы. Ворчат, конечно, огрызаются, но в конце концов берут в руки лопаты с грабельками и резво ими шуруют. «А кого же еще отправлять?» – удивляется начальство, и, на первый взгляд, оно право. Зэков на внешний периметр выводить себе дороже – враз разбегутся, остается напрягать сотрудников. Но тогда надо выделить отдельное время, а не гнать после того, как люди от звонка до звонка отработали. И заплатить за работу надо, ведь сотрудники не рабы. По уму, в управлении должна быть специальная служба, которая всем этим бы и занималась. В каждой колонии такая вряд ли нужна, на все областное управление одна – в самый раз.

Другие могут сказать: «Зачем ты, Ахатов, в чужие дела лезешь, которые тебя никаким боком не касаются? Тебя самого не гоняют на периметр, вот и не возникай!» А как я могу не замечать того, что творится вокруг? Меня так в институте учили, все подмечать и делать выводы. Врач должен быть внимательным и думающим. Вот я и делаю, как меня учили. И напрасно кое-кто считает, что у меня вздорный или, как еще говорят, гоношистый характер. Это у лейтенанта Бяковского вздорный характер, а я просто не привык воспринимать черное как розовое, не люблю, когда из меня делают идиота. Терплю-терплю, а потом все скажу, что думаю. Но я не какой-нибудь пессимист, хорошее я тоже подмечаю. И то, что тюремному врачу уважения больше оказывают, вижу, и то, что где у нас, в Тверской области, врач столько зарабатывать сможет и спать при этом спокойно, не боясь посадки, и то, что служба в системе сплачивает людей, учит помогать друг другу…

Например, если мне понадобится решить какой-нибудь вопрос в собесе, я всегда могу обратиться к капитану Глазунову, начальнику отдела спецучета. У него там сестра работает, не откажет в помощи. А у опера Алексеенко шурин автосервис держит. Для своих – тридцатипроцентная скидка и внимательное отношение. Прапорщик Махиня любую электронику реанимирует, даже ту, которую давно с производства сняли, если что-то сломается, его зову, знаю, что никогда не откажет. Моя двоюродная сестра Альбина, например, в БТИ работает, это все знают, обращаются. Взаимовыручка у нас, взаимопомощь, потому что все мы – одна большая семья. Ну, а когда на таких, как Бяковский, смотрю, то всегда напоминаю себе, что в семье не без урода. Бочки меда без ложки дегтя не бывает. Ложка еще ладно, чаще деготь ведрами в мед льют. Хорошо, что Бяковский один такой у нас, могло бы и несколько найтись.

Порядка у нас в системе однозначно больше, что бы там про нас журналисты с писателями не выдумывали. Я иногда, забавы ради, люблю какую-нибудь книжицу про зону почитать. Их сейчас пруд пруди, выбирай любую, не ошибешься. Три часа здорового смеха, котоый недаром считают лучшим лекарством, гарантировано. Открываю и начинаю смеяться с первой же страницы, столько там всего… СИЗО с ШИЗО путают, сотрудники по зоне с пистолетами в кобурах расхаживают, осужденные друг у друга спрашивают: «Чего ты обиделся, братан?» Условно-досрочное освобождение не судом дают, а приказом начальника колонии, инспекторов по старинке контролерами зовут… Иногда так и тянет консультантом куда-нибудь устроиться после выхода на пенсию. А что? Буду сидеть, ошибки в текстах править и деньги получать. Чем плохо? Или не заслужил я на старости лет немного спокойствия?

Главное, более-менее здоровым на пенсию выйти, чтобы отдыхать, жизни радоваться, а не по больницам кочевать. В последнее время уровень глюкозы в крови дважды оказывался повышенным, не намного, но уже настораживает, ведь к диабетикам туберкулез липнет в силу их ослабленного иммунитета. Сладкого и хлеба белого не ем, про картошку и рис тоже пришлось забыть, овощами да гречкой питаюсь, ничего жирного. Если сразу, как только первый звоночек прозвенел, мер не принять, потом уже поздно будет. Еще бы курить бросить, но как тут бросить, когда почти все вокруг курят? На легкие сигареты перешел, дневную норму с пачки до семи-восьми штук сократил, совсем бросить не получается.

Зона есть зона, будь она трижды неладна. Здесь все по-другому, не так, как везде…