Текст книги "Хроника барона фон Дитца"
Автор книги: Андрей Воронов-Оренбургский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
Глава 7
…Как знать? Похоже, когда-то был винный погреб, подумал Герман, или тёмный полуподвал – обитель слуг. Но никаких следов былого положительно не осталось, если не считать массивных двухметровых стен, довольно низкого сводчатого потолка и того обстоятельства, что мини-зал не имел окон и освещался лишь многими мерцающими свечами. Паркетный пол был устлан толстыми коврами, стены и потолок покрывал винного цвета бархат, а на нём висели на витых шёлковых шнурах серии картин в строгих ореховых рамах. Квадрат открытого паркета обрамляли подковой три восточных тахты, также обитые винным бархатом, с двумя низкими ломберными столиками там, где они смыкались. На одном стояли два серебряных ведёрка со льдом и с бутылками крюга, а на втором – серебряный поднос с пузатой бутылкой коньяка и кофейником.
Офицеры уселись на тахту в нервном предвкушении. Пепе ловко откупорил шампанское, разлил его по высоким и узким фужерам, разлил чёрный, как эбонит, кофе и ушёл, бесшумно притворив за собой дверь.
Где-то в отдалении они услышали мягкие хлопки рвущихся авиабомб, ирреальные в этом « греховном бункере» . Герман возбуждённо выглотал чашку горячего кофе.
– Нам повезло. – Отто по-хозяйски расстегнул пуговицы, поясной ремень и скинул с себя чёрный с одним серебряным погоном эсэсовский китель. Мы тут одни, чёрт возьми. Прелестно!
– Хм, мы почему-то в милости у старой стервы, не иначе… – икнул через паузу Герман. – Может, вы ей нравитесь, барон Отто фон Дитц, а?
– Или вы…гер лейтенант Герман Шнитке затронули какую-то её сокровенную струну…
– Бр-рр! Уволь меня даже от этой мысли друг. Старая бандерша – лесбиянка со стилетом под юбкой…Нет уж! Scher dich zum Teufel!
– Да уж, есть в ней что-то такое, гнетущее, от ведьмы…И повадки все, как у типичной еврейской змеи…Улыбается в глаза, а сама так и норовит ужалить, зловредная паучиха…Воткнула всё же булавку! « Вам нравятся англичанки?»
– Американки, – с усмешкой поправил Герман.
– Какая разница! И это под грохот английских бомб! Точно ворожит ведьма…предвосхищает время, когда доблестные американские парни явятся на помощь союзникам. Entsafterin! Ну, да ничего, лейтенант, это последние судороги Лондона. Скоро им всем будет – abkacken! Полная жопа! Что? Хаа! Вот, как янки начнут Второй фронт, так им и конец, будь я проклят. Эти говнюки за Ла-Маншем и по ту сторону Атлантики, делают видж, что забыли потрясающую победу Вермахта над Францией. Но, это ли не триумф тактики блицкрига и гения нашего фюрера? Вот же суки!
* * *
И то правда…Эта победа в 40-м ещё больше укрепила Адольфа Гитлера в вере в свою незыблемость и непогрешимость.
Однако, хотя план « Удар серпом» генерал-фельдмаршала Манштейна и был проведён блестяще, он оказался не завершён, причём большое значение имели действия конкретных генералов в ходе кампании. Увы, оригинальный план не предусматривал обязательное окружение союзной группировки на севере – оно стало следствием действий генерал-фельдмаршала Гудериана после захвата Седана, открывавших перед ним стратегические перспективы, когда танковые части достигли побережья, и БЭС начали лихорадочную эвакуацию из Дюнкерка. Решение Гитлера остановить наступление и « позволить Люфтваффе завершить работу» дало англичанам время, чтобы спешно перебросить свои войска в Британию. Это было, конечно, серьёзной ошибкой немецкого генералитета.
На тот момент ещё не был разработан план развития операции после поражения Франции и вторжения в Англию, а каждый потерянный день делал эту перспективу всё более призрачной.
…Прошло ещё 17 дней после окончания позорной эвакуации из Дюнкерка, прежде чем представители французского командования подписали перемирие, но уже в эти дни судьба битвы за Францию была решена. Несмотря на проявленную храбрость, остатки французской армии уже не могли оказать сколько-нибудь организованного сопротивления. Падение Франции произошло. Париж был занят гитлеровскими войсками. Эта кампания стоила немецкой армии 156492 человек, в том числе около 27000 убитыми. Потери французов составили почти 2,5 миллиона человек, в том числе 110000 убитыми и 1. 9 миллиона пленными. Потери других союзных армий были скромнее: 88111 англичан, 26350 бельгийцев и 12779 голландцев. Однако, последствия кампании для Бельгии, Нидерландов и Франции были катастрофическими. На несколько « чёрных лет» они оказались под властью нацистской Германии, что привело к невыразимым страданиям их граждан.
Зато для немцев и Гитлера, – взятие Парижа имело огромное символическое, политическое и моральное значение. Победное завершение этой кампании стало повторением великой виктории Пруссии над Францией в 1871 году.
Но главное, эта победа смыла кровью врагов пятно немецкого позора за итог Первой Мировой войны, в которой Германия проиграла и миллионы немцев – неудачников оказались у разбитого корыта. Победа над Францией и её союзниками до основания потрясла мир и « уничтожила даже эхо» подписанного в 1919 году кабального для Германии Версальского договора, окончательно поставив могильный крест на эфемерной Веймарской конституции и былой буржуазно-демократической республике…Европа в полной мере испытала на собственной шкуре сокрушительную мощь стального механизированного удара Третьего Рейха и удар этот был убийственным.
* * *
– За эту победу надо выпить! Ты меня ещё вспомнишь, дружище, когда конвейер Форда, по лучшим германским технологиям, будет штамповать семейные машины для немцев…А Техас – добывать для танковых и мотопехотных дивизий Вермахта – нефть! Весь мир будет в нашем кармане, ritter.
– А ты её уже видел, эту Магду Залдат? У меня яйца ноют от нетерпения…
– Нет, – понимающе усмехнулся Отто. – Но много слышал.
– А правда, что она?.. – возбуждённо продолжал атаковать вопросами Герман.
– И даже больше. Так мне говорили. Этот дьявол в корсете, в образе роскошной фройлян…может соблазнить кого угодно.
– одного за другим?
– Она так предпочитает, – объявил Отто, словно разрешив все сомнения.
– А остальные что же? Смотрят, пока она…
– Но разумеется, фон Дитц профессионально свернул коньячную винтовую пробку. Это теперь мы сами увидим.
– Чёрт! Кто будет первым? Ты-ы?
– Нет уж, чёрт дери. Ты первый, Герман. Ты мой гость.
– В жопу! Вот только не добивай меня своим аристократическим благородством. Заладил, как старорежимный, кайзеровский…
– « Дурак» ? – хищно улыбнулся барон.
– Я этого не говорил…
– Так вот уясни, гер лейтенант. Я тебе не дурак старорежимный. А дураков, кстати, и при новом режиме хватает.
– Ну, ты тоже, брат, не раздувайся от важности, как веймарский аэростат. Я всё понимаю, Отто…ты везде к нас первый, всё знаешь, деньги куры не клюют… Но я тоже не нищий. Дай и другим порулить?…
– Зэр гуд. Как скажешь. Но сегодня плачу я. По рукам? На, держи свою рюмку, герой.
Они выпили. И Герман, тепло засырев глазами, не удержался:
– Ерунда собачья. Почему было не взять двоих?
– Это банально, Шнитке! Чересчур банально. Не тот кураж…Когда много баб…пропадает чувство орденского братства, не так ли? Впрочем, изволь…Одно твоё слово…
– Убедил. Да потом-то что, Христа ради?
– А потом мужчины среди нас устроят даме просторный тур котильона…А затем голые, как демоны преисподней, мы поскачем с этой дьяволицей на стульях вокруг столов и ещё сто раз выпьем за грядущие победы любимого Рейха. Жаль, что в этом вертепе запрещено стрелять в потолок.
– Да…не как в « Серебряном ружье» …Душу не отведёшь.
– Другой уровень. Но мы, один чёрт, « отстреляемся» , Шнитке. Держи своё оружие наготове. Ха-ха-а-ха!
Бодрый мужской хохот сменился набрякшей тишиной ожидания.
– Дьявол. Почему так долго? – возмутился Герман. – А местечко, надо сказать, жутковатое, мм, Отто? Хоть режь, хоть стреляй, чёрта-с-два услышат…Прямо как в нашей школьной часовне, где я учился…
– Или в подвалах гестапо… – снова улыбнулся волчьей улыбкой фон Дитц. – Брось, Герман. « Святое место» , – как шлюха сказала епископу…Ха-хаа! Слушай, а не пора ли нам вскрыть бутылку крюга? – Отто посмотрел на ведёрко с шампанским.
– Я предпочитаю брют.
– Он « предпочитает» …А что же молчал? Раньше надо было озвучивать.
Туго хлопнула пробка.
– Ещё бокал для храбрости…А, дружище? Или, ты её уже и нак набрался выше бровей…Эй, Шнитке, очнись. Alpaka!
* * *
Герман отключился, будто провалился в чёрную бездну. Но, верно подмечено. У пьяного сон крепок, но краток.
…Открыв глаза, он обнаружил, что в голове у него заметно прояснилось. По-первости он не сообразил, где находится, потом узрел свечи, винный бархат и картины. Картины…которые прежде не заметил. Он уставился на них – это было нечто!
Руки и отверстия; пышные груди и бёдра; открытые рты; раздвинутые ягодицы; женщины распахнутые, нежно розовые, точно спелые плоды…
Герман на миг потерял дар речи. « Вот чёрт! Надо же…» – руки его прижались к собственному паху, а он не мог оторвать прозревших глаз от больших блудных бёдер, от того тайного узилища, которое казалось, подмигивало ему, как греховный глаз. На мгновение комната показалась ему багровей, точно преисподняя. Оплывшие свечи пылали, мятежные тени метались по красным стенам, слова и образы прокатывались по его сознанию, как валы чёрного прилива: исповедальня, пастор Фрейк, его чистая и прекрасная невеста Берта, набожные родители…
– « Берта-а!» Он, проклиная себя, встал.
– Отто, я не останусь. Прости.
Он сделал шаг, но его внезапно крепко качнуло – повело так, что он снова упал на подушки тахты. Рука фон Дитца стальным обручем сдавила его плечи.
– Зэр гуд. Но не сейчас. Смотри, жених!
Магда (по всему, это была она) только что вошла с ещё двумя девушками.
Подобно старшей жрице, она осталась у бархатного занавеса, две других вышли на квадрат паркета между тахтами. Одна была белая, вторая мулатка. Обе в руках держали парчовые подушки с кистями, которые положили на паркет; потом грациозно на них опустились и откинулись. Белая осталась в той же позе, чернокожая встала перед ней на колени. На обеих были свободные одеяния из прозрачного розового и бирюзового газа. Девушки смотрели друг на друга из-под густых ресниц. Магда с надменной усмешкой взирала на молодых немецких офицеров.
Она была высокой женщиной редкой красоты. Иссиня – голубые глаза, окружённые надёжной охраной длинных чёрных ресниц, сверкали из-под тонко натянутых над ними бархатных бровей. Пышные волосы цвета спелого каштана, обрамляя лицо, ниспадали на белую шею, прикрывая локонами изящные ключицы, плечи и грудь. Голова была гордо откинута, томные глаза смотрели высокомерно, накрашенный алый рот был широким, губы пухлыми. Платье из чёрно-синего шёлка плотно облегало талию и ночным каскадом ниспадало до пола. И стояла она в позе танцовщицы перед началом фламенко – готовая и застывшая, как статуэтка из текучей бронзы.
У Германа, не столь искушённого, как его бывалый друг, разбежались глаза. Он жадно, как мальчишка, хватал взглядом, сидевших перед ними красоток. Мулатка в розовом нарочито чувственно пила пузырящееся шампанское из хрустальной чаши, тонкие шоколадные пальцы чутко обхватывали прозрачную рифлёную ножку. На низком ломберном столике перед ней горели четыре свечи в бронзовых подсвечниках, бросая янтарные и золотые отблески на смуглую кожу, блестя в чёрных лужах её миндалевидных удлиненных глаз.
Рядом в бирюзовом газе с низким вырезом, чтобы откровенно были видны плавные выпуклости её грудей, воссидала блондинка и в её изумрудных глазах тоже горели золотые искры и отблески.
Отто нетерпеливо хрустнул суставами пальцев, Магда запела. Девушки на полу подняли руки и обнялись. У Магды, которая сфокусировала всё внимание на себе, было глубокое меццо-сопрано, мелодичное, но одновременно напористо-смелое, придававшее голосу чарующую силу. Сначала она то, отрывисто бойко, то томно с грудным придыханием в откровенной манере ночных клубов спела по-испански песню, из которой ни Герман, ни Отто не поняли ни слова. Потом по-немецки песню манящей порочности, пронизанную берлинской меланхолией. Дешевая, по сути вульгарная музыка, но оба они были загипнотизированы. Герман чувствовал: локти и колени у него недвижимы.
…На полу, среди разбросанных турецких подушек, девушки уже обнажились. Газовые одеяния слетели с них, будто растаяли сотканные из цветного воздуха. Герман в эти мгновения казалось, больше не принадлежал себе…Женская плоть – нагая, доступная с тёмными углублениями пупков…Окатистые ягодицы, шелковистые бёдра, алые рты…
Золочёные ожерелья и массивные браслеты на узких запястьях околдовали его.
…Отто напротив, оставался бесстрастным. Изящная эротическая пантомима девиц оставила его холодно-равнодушным. Тёмная кожа и светлая…он это видел не раз, знал на ощупь, владел и был спокоен.
…Шнитке поднял глаза, встретил взгляд Магды и окаменел, словно приколоченный к месту, ощущая горячую пустоту в голове. Его желудок и чресла слились в какой-то пульсирующий, ноющий узел. Магда движением плеча скинула с себя золотую, струящуюся к полу накидку. Открылись округлые высокие груди с нарумяненными сосками над верхним краем чёрно-синего шёлка, ровно у критской жрицы минойских времён. Продолжая петь, она приподняла руки; длинные унизанные перстнями и кольцами пальцы стали поглаживать малиновые круги.
…Герман видел, как набухли соски, став похожими на кари весенние почки сирени.
Рядом, не выдержав колдовских чар жрицы, застонал « непробиваемый» Отто. Его забрало невозмутимой выдержки трещало по швам. Он, как и Герман, чувствовал всеми фибрами её тёплый, влекущий к себе аромат, видел, как призывно колышется под тонким искристым шёлком тяжёлая грудь.
Её магический взгляд, словно шептал, горячие заклинания и говорил: « Вот она я!.. Я самая, самая…Налюбовались? Насмотрелись?» она наслаждалась этим состоянием на персидском ковре, чувствуя, как жадно, вскипая от её полуобнажённых прелестей, они оглядывают её, с трудом удерживают в узде своё жаркое нетерпение, от которого глаза их дёргались пламенем страсти. Песня кончилась, но гипнотический музыкальный ритм звучал по-прежнему.
Ноги Магды были босы. Она бесшумно, как вышедшая на охоту пума, прошла через мерцающий лепестками пламени свечей зал к офицерам. Герман почувствовал, как шёлк её юбки скользнул по его галифе. Она остановилась, переводя взгляд с одного лица на другое. Они возбуждённо молчали, не в силах отвести от неё глаз.
Отто скрипнул зубами, напрягся и, подавшись в перёд, хищно вцепился в чёрные струи прохладного шёлка; другой рукой нетерпеливо потянул за искрящийся слюдяной искрой пояс. Платье волшебно распалось, и она предстала перед ним золотистая, нежно-розовая, с тёмно каштановыми рассыпанными волосами и близким дышащим животом…
На её немой вопрос в тёмно-синих глазах, фон Дитц горлово прохрипел:
– Его первым…давай!
Магда быстро высвободила край подола и презрительно посмотрела на него сверху в низ. Затем, словно приседая в глубоком реверансе, опустилась на перламутровые колени в чёрных волнах юбки и растолкнула очугунелые ноги Германа. У неё за спиной извивались два сплетённых женских тела, но на них уже никто не смотрел.
…Магда наклонилась, её обнажённые приподнятые груди прижались к чёрной отутюженной материи эсэсовских галифе. Рот Шнитке приоткрылся, лоб-скулы покрылись мельчайшим бисером пота; облеченная в мундир и затянутая портупеей грудь прерывисто вздымались. Его рука судорожно потянулась было к теснине вожделенных грудей, но Магда отбросила её резким шлепком.
Шнитке со вздохом откинулся на парчёвые подушки, а её унизанные кольцами настойчивые пальцы стали оглаживать внутреннюю сторону его бёдер от колена до паха, вскользь прикасаясь к одеревеневшему вздутию под армейской материей – ещё, ещё и ещё.
– О-la-la, mon cher! – томно усмехнулась она, не отрывая чарующего развратного взгляда от его глаз. – У вас, гер лейтенант, ствол в кармане? Или вы просто рады меня лицезреть, мм? Молчи, молчи, солдатик…Я и так всё чувствую – понимаю…Люблю вот таких молодых…пылких…И терпеть не могу видеть своё отражение в лысине. Тс-сс! Ну, что ты, право, ёжишься, котик, будто зимняя метель? Я рада…Как здорово, что вы зашли, рыцари, к нам…Внесли свет в это тусклое общество…– её умелые пальцы уверенно расстегивали пуговицу за пуговицей на ширинке его галифе. И, он, скованный по рукам и по ногам сладострастным ужасом, вдруг ощутил ниже своего одеревеневшего живота властно проникающее желанное тепло, как продолжение её гибких и сильных пальцев, уходящее в глубину своего естества.
…Рядом с ним Отто возбуждённо отпускал какие-то солёные фельдфебельские шутки. Едко ёрничал в адрес друга и колко подбадривал: дескать утка не утонет, она ждёт раскалённого вертела…Так не ударь лицом в грязь, дружище! Не осрами чести нашего бронетанкового корпуса СС!..
Но Герман этой ядрёной армейской похабщины уже не слышал, не воспринимал. Он будто напрочь выпал из сей жизни…Под его сомкнутыми веками бешено неслась совсем другая реальность, заоблачная, млечная….мелькали дерзко за предел хвостатые ослепительные кометы…а он, окаменевший, требующий разрядки, пульсирующий от потребности прийти в соприкосновение, излиться, накипал жаждой освобождения от своих плотских вериг.
Майн Готт! Умение Магды Залдат было легендарным, и она им явно гордилась. Её неутомимые руки и губы не останавливались ни на миг, но ритм их движения непрерывно менялся. Великолепные груди колыхались и бились подобно прибою, презрение в глазах оставалось всё таким же… Она картинно изогнула белую шею, вскинула пышное каштановое крыло волос, чтобы жадно наблюдающий за действом фон Дитц, ничего не упустил.
…На винно-красной тахте руки Шнитке дергались и сжимались в красно-белые комья. Он придавил подбородок к груди, чтобы не только ощущать, но и видеть, что с ним делает эта бесстыжая бестия.
Отто от непрерывного перевозбуждения то перекручивал в пальцах широкие серебристые ремни подтяжек у себя на груди, то прижимал стиснутый кулак к горячему паху, трамбовал вздыбившийся холм под чёрной материей гвардейских брюк. Между тем девицы, оказавшиеся не у дел, с большой охотой взяли для себя тайм-аут. Заведя патефон, стоявший на одной из тумб резного буфета, они как две райские птицы, уселись в отдалении на пёстрые подушки и увлечённо болтали, наслаждаясь холодным шампанским. В их наготе не было бесстыдства, а именно наивная беспечность беззаботных и радостных птиц. И, когда они, наконец, исчезли со света в тень, казалось, в сумраке переливается золотисто-изумрудная пыль, как в небе после салюта.
…Герман рычал, набухая мускулами, задыхался от приливов блаженства и ритмично вскидывал своё тренированное спортивное тело. Теряя над собой контроль, он начал сыпать грязными словами, которые прорывались сквозь пульсирующую лихим весельем музыку непревзойдённого короля вальса Штрауса.
– Так. Вот-вот!..Сука ты конченная! Драная шлюха…Боже мой! Ещё! Так, так, продажная потаскуха! – хрипел и рычал он, горстя её медные волосы. – Грязная дрянь. Доступная сучка! Amusier-matrtze!
О-оо, божественно! Так, так! Ещё, ещё…
Его тело изогнула судорога. Магда быстро отдёрнула голову, не закрывая пунцового рта. Endgeil! – за это зрелище они и платили, в том числе!
Руки Отто уже возились с пуговицами галифе, когда « вавилонская блудница! Порывисто обернулась к нему. В первый раз улыбнувшись – широко, насмешливо, она смахнула пальцы барона с ширинки и ловко расстегнула его брюки, словно делала это каждый день. Герман бросил беглый взгляд. О, да. Там было чему удивляться.
– O-oh! Main Gott! Die grosse schlange! Большой змей! – Магда пару мгновений смотрела на него, словно на редкостный приз.
Rasch, liebe, rasch!.. Отто бесцеремонно и зло притянул её за волосы.
Герман отвёл глаза. Видит Бог! Роковое заклятье лежало на нём, пока « минойская жрица! Не присосалась к фон Дитцу, – чары разом рассеялись, как чёрный туман. Эрекция вышла вон, и ему вдруг отчаянно мерзко – брезгливо стало от самого себя, от всего, что окружало вокруг. Хищный ненасытный рот Магды, напряжённая нагота Отто, непристойно спущенные гвардейские галифе, объятия извивающихся на полу, как гадюки, девушек, утробные стоны друг рядом с ним, его остекленелые, налитые животной похотью глаза – всё это внезапно представилось ему настолько низменно – непотребным, настолько омерзительным, что он почувствовал непреодолимое желание сейчас же вырваться из этого порочного чрева.
Не желая больше видеть торжества звериной страсти, он посмотрел на девушек… Странно, их словно выкрали…Молчал и патефон, будто кто-то незримый сделал и первое и второе. Герман ошалело провёл по лицу ладонью, ровно хотел освободиться от наваждения…И точно! Scheibe-prost! В глубине грота вспыхнул свет. Озарил золочёную арку с массивной бриллиантовой свастикой и танцевальный подиум. Чёрт знает как, – грянул яркий, искрящийся, рубленный под солдатский шаг, – нацистский « Wenn die soldate» .
…Мерцающий десятками свечей греховный полумрак вздрогнул и на секунду замер в переливах и радугах, вспыхнувших крошечными светляками разноцветных лампочек, гирляндами которых, словно плющом, была увита воздушная арка. И тотчас на маленькую сцену из-за бархатного занавеса, как из чароитовой пены, внезапно выпорхнули, теперь уж и впрямь, как райские птицы, те же девушки – белая и мулатка, а вместе с ними ещё пара, – тоже белая – чёрная, такие же гибкие, яркие и блестящие, в атласных туфельках на высоких, звонких каблучках. Точёные голые ноги, обнажённые сочные груди, розовые соски, улыбающиеся алые губы. На голове у каждой мерцала миниатюрная бриллиантовая корона виде всё той же свастики. Из-за спин распушились веерами страусовые хвосты. Женщины ослепительные и трепещущие браво вышагивали, как цирковые лошадки, марш, который перешёл в зажигательный чардаш. И теперь женщины – птицы, сверкая пенными перьями, волнообразно приседали и поднимались, изображая страстную пульсирующую синусоиду. Изгибались их руки, вытягивались шеи, волновались груди, и кудряво текли, переливались огромные перья в их распушенных хвостах.
– Herrlichkeit!1414
Великолепно! (нем.)
[Закрыть] Браво-о! Герман, они прекрасны! – неподдельно и громогласно восхитился Отто. Его жёсткое, как стальная маска, лицо с пьяными, совершенно оловянными глазами и оскаленным ртом выражало казарменный восторг. При этом его рука с напряжённым венозным ядром бицепса продолжала властно дёргать за гриву волос « критскую жрицу» у своих чресел и всё ниже наклонять голову прекрасной Магды, пока её пьяный – развратный смех не становился глухим и воркующим…
Герман вновь ощутил гадостный привкус во рту, словно разжевал кусок мыла с чьими-то прилипшими волосами…Горячая пустота в голове толкала в висках крепче прежнего. Он попытался встать. Но хмель свинцовой волной валил его с ног и придавливал к душной тахте. « Дьявол!» – он тупо продолжал созерцать огненный канкан птиц с женскими лицами. Чувствовал их упругую прелесть, продажность, доступность. От сильных поворотов и синхронных гранд-батманов их спелые груди плескались. Из-под перьев молниеносно и ослепительно выступало выпуклое, лоснящееся бедро. Длинные ноги ритмично взлетали выше голов, будоража кровь. Луч света падал на округлый живот с тёмной лункой пупка. И снова всё куталось в изумрудный и меднозолотой вихрь страусиных перьев, в алмазное мерцание похожих на бриллиантовых пауков фашистских свастик.
Он вяло курил сигарету, и ему казалось: бравурный галоп канкана и зажигательные движения женщин воспроизводят единую, пульсирующую в мироздании гармонику. Эта гармоника совпадает с его, Германа Шнитке из тихого, патриархального Пфальца, – жизнью, проходит через его сердце, толкает его вперёд, к смерти. И когда он умрёт, проследит волнообразно дальше, уже без него – ничтожной песчинки, в вечных колебаниях и всплесках.
Donner wetter! Мысль, что танец прекрасных, ослепительных женщин является на самом деле ритуальным танцем Смерти, потрясла его. Эта догадка, отщёлкавшая хлыстом такт за тактом все « pro» и « contra» в его сознании, больше не казались азартной, волнующей и щекочущей нервы, идущего в бой во имя славы и наград воина. Ему вдруг стало беспокойно и страшно. Восхитительные молодые женщины, одетые в птичьи наряды, танцевали танец его, Германа Шнитке, смерти. О его гибели возвещали синхронные взмахи сильных красивых ног, обутых в атласные туфли. О его смерти возвещали колыхания упругих грудей с налитыми розовыми сосками. И та синусоида, которая, как зажжённый бикфордов шнур, извиваясь летит по миру, несёт ему на огненных крыльях весть о его неизбежной и жуткой смерти.
…Капля холодного пота сорвалась с его лба.
– Майн Готт! – кровь отхлынула от лица, ставшее похожим на восковую личину, краска снаружи и пустота внутри.
– « Dummkopf!1515
Дурак! (нем.)
[Закрыть] – шепнул внутренний голос. – Вот и сейчас в этом дьявольском клубе, пялясь на раскрашенных, ряженных шлюх…Ты прожигаешь еще один отпущенный судьбой отрезок жизни, за которым, пусть не теперь, но позже, последует неизбежная смерть…» Свет гаснул и вспыхивал. Полуголые девицы продолжали танцевать, как заведённые, бросая световой отблеск и паутину скачущих теней на сводчатый потолок грота.
Он сомкнул тяжёлые веки, всего на минуту. И вместе с накрывшей его темнотой, по коей метались красные всполохи, пришёл ночной кошмар, в котором за ним, Шнитке, бегущим по дымной, в огне, равнине, гнались какие-то ужасные тени…
…Рядом рычал, как зверь, в предэкстазовом кайфе Отто. Судорожно горстил обеими руками каштановые кудри блудницы, раз за разом, прижимая её раскрасневшееся лицо к собственному паху, и секунду спустя громко зареготал, словно довольный жеребец.
Магда оторвалась, наконец, от племенного альфа-самца и, вскинув голову, хмельно улыбнулась, глядя на бледного Шнитке распухшими иссиня-голубыми стеклянными глазами.
– Эй, как тебя, котик? Ха-ха-ха…Генрих? Герман? Вау! Иди же к нам, не пожалеешь…Я не замахиваюсь ремнём на своих мальчиков. Теперь позабавь меня, дорогой…А я тебя… – Она щедро отхлебнула шипучего крюга прямо из бутылки, затем снова чувственно, со смаком забрала в рот толстое-длинное горлышко и, глядя на Германа долгим бархатным взглядом, призывно подмигнула, будто сказала: « Оргии – это да! Я без ума от них!..»
Не в силах остановить ослепительно-пёстрый кошмар, разворачивавшийся широким фронтом в его голове, Шнитке, точно пришпоренный вскочил на ноги и, ничего не видя, опрокидывая фужеры и рюмки, бросился вон из этого подземелья.
Магда нарочито надула пунцовые губы:
– O-la-la! Он такой импульсивный, такой непредсказуемый, как ветер!
– Да. Он идиот. – Отто, провожая холодным, разочарованным взглядом приятеля, подвёл черту. – Сегодня он для меня, как валун на пашне. Зато теперь я знаю…у кого дряблые ляжки. Ну-у! Чего ты ждёшь, сука топтаная? – в его оловянных глазах стально сверкнула самовлюблённая ненависть. – Хватит пить, дур-ра! – Он вырвал из её рук бутылку. – К барьеру! Entsafterin! Schnelle!1616
Соковыжималка. Быстрее! (нем. руг.)
[Закрыть]
Глава 8
Слава Богу его положительно никто не хотел и не пытался остановить – всем было не до него. Все они, кроме фон Дитца, даже не посмотрели в его сторону. Виски надсадно пульсировали, голова, казалось, готова развалиться на куски, а он – проглотить хоть горсть таблеток лишь бы унять головную боль. Внутренний голос, – обычно действующий на него, как успокоительный бальзам, на сей раз не мог унять душевную лихорадку.
…Он выскочил за дверь, замер на лестнице, услышав куда более громкий грохот ещё одного взрыва, болезненно остро подумал о Берте, и проклиная себя, взлетел по последнему лестничному маршу в мраморный холл. На пути никто не попался. Двери общего зала были плотно закрыты. Мёртвая тишина. Лишь из какого-то номера доносился сочный, беззаботный, мужской гогот, в который вплетались серебристые переборы и заливистый женский визг…
Герман огляделся окрест. И тут только напоролся на немигающий, зоркий взгляд хозяйки борделя. Эльза Голдман стояла у входной двери и напряжённо прислушивалась, наклонив голову, как стервятник над добычей. Когда Герман внезапно возник из лестничного проёма и отразился сразу в шести зеркалах холла, она не проявила никакого удивления: казалось, она его ждала и, вообще, знала всё наперёд…
Он бросился к выходу, но она ухватила его по-мужски сильной рукой за локоть.
– Погодите, герр офицер! Ещё не дали отбой воздушной тревоги. Но он должен быть с минуты на минуту. Pardon, что-то не так? Вам не понравилась наша prima Магда? Мои коронные девочки? Один момент, герр лейтенант, не так быстро!
– В чём дело? – как порох, вспыхнул взбешённый Шнитке. – Прочь с дороги, ведьма!
– O-la-la! Да вы не вежливы…Дурно воспитаны! Mauvais ton…
Вы, кажется, забыли, с кем имеете дело, молодой человек! Это опасно и рискованно…Но главное, вы забыли неукоснительное правило « Золотого Тельца» . Вместе пришли, вместе и уйдёте. Кстати, как успехи вашего друга? – огромные рубины в её ушах, кроваво вспыхнули.
Герман чуть было не отшвырнул её, но вовремя спохватился. Предостережения этой « гремучей змеи» , этой старой лесбиянки с огромными связями наверху, были, отнюдь, не пустые. Prost! Казалось, из её сухой, жилистой ладони и скрюченных цепких пальцев исходит электрический ток. В довершении всего из-за колонны бесшумно вышел чёрной горой привратник. « Кинг-Конг» скрестил на груди огромные, мощные, как ветви платана руки и мрачно уставился на него.
« Nutten ficken…» – Шнитке зло усмехнулся, смерив гиганта взглядом, и тут снаружи завыла сирена.
– Вот и отбой. Я же говорила, видите? Сейчас Монки отопрёт дверь, – она кивнула на чёрную гориллу с золотым браслетом. – Но прежде, вы вернётесь за господином бароном. Так уж у нас заведено. Увы, вам всё равно придётся это сделать, гер лейтенант. В спешке вы забыли свой головной убор…
Хриплый прокуренный голос у неё был ласковый, интонация – насмешливой. Одно слово – ведьма.
Герман грязно выругался в душе и, дрожа ноздрями, костеря правила « Золотого Тельца» , ядовитую стерву-хозяйку и свою фуражку, вынужденно поспешил обратно.
* * *
…Танцовщицы исчезли, Точно накричавшиеся над прибоем, птицы. В чёрно-багровом сумраке, среди разбросанных шёлковых подушек Отто обнимал – лапал её, сдавливал до хрипоты её бурлящее горло, сжимал бёдра, стискивал пальцами горячие плечи, трепетавшую податливую грудь, оставляя малиновые отпечатки. Она вырвалась, задыхаясь в железных объятиях, царапала ему по спине острыми ногтями, выскальзывала, вырывалась из-под него, как вёрткая кошка. Но он вновь, набухая мускулами, подминал её под себя, вырывал из неё сдавленный стон, проникая в её зной, влекущую глубину, в невидимое жгучее пекло…
