Текст книги "Разбитые скрижали"

Автор книги: Андрей Легостаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

37

У Симецкого и Можаева день рождения в один день и как раз на Интерпрессконе.

Выхожу утром из лифта без четверти восемь и встречаю укоризненный взгляд Юры.

– Ну вот, – тоном ослика Иа-Иа обвиняет он, – и ты не поздравил меня с днем рожденья.

В ответ я пошел к Пирсу и тот крупными буквами распечатал объявление: «Не забудьте поздравить Семецкого с днем рожденья!!!»

После обеда усталый Юра боялся выйти из своего номера.

38

Изредка, не так часто как хотелось бы, я устраиваю домашние застолья с друзьями по какому-нибудь поводу, например выход новой книги, приглашаю близких друзей. Как правило приходит и моя родная сестра, на четыре года меня младше, раньше она жила на соседней улице. И вот когда Андрей Чертков впервые ее увидел, то (после трех часов угощения) решил проводить ее до дома. На все мои уговоры он не реагировал, на предупреждения, что она замужем – тоже. Тогда я сердцах соврал:

– Хорошо, провожай. Только учти, что она живет на Гражданке, полтора часа на транспорте.

– Предупреждать надо, – ответил Чертков и вернулся на свое место за столом.

39

Коля Калашников, седой библиотекарь из Новокузнецка, ярый люден и поклонник фантастики, на каждом Интерпрессконе просит отметить командировочные.

– Неужели провинциальные библиотеки сейчас оплачивают подобные командировки? – как-то раз подивился я.

– Нет, конечно, – признался он, – Я целый год экономлю от жены на обедах, чтобы приехать сюда, а ей говорю, что библиотека платит.

40

За первую свою книгу «Наследник Алвисида» часть гонорара я получил экземплярами. Взял пяток пачек на Интерпресскон и дарил всем, кого раньше знал.

– Спасибо, – сказал Коля Калашников. – У меня дома в шкафу стоит полторы сотни книг с дарственными надписями от писателей, но это первая книга, которую мне действительно подарили.

41

Широко известный в узких питерских кругах Геннадий Белов, перестал для меня существовать, как серьезный человек, после одного случая. Сейчас он уволился из Азбуки, но то, что он вновь когда-нибудь проявится (в том или ином качестве) я не сомневаюсь.

Когда я написал «Наследника Алвисида», то давал рукопись разным людям на предмет опубликования, в том числе и Белову, который тогда работал на «Центрполиграф».

Он позвонил мне и предложил приличную сумму гонорара. Я согласился (примерно в то же время мне предложили издать роман в «Лани», но гонорар был значительно скромнее). Гена отправился за авансом в Москву, заверив, что четвертого числа привезет мне деньги и мы подпишем договор.

Четвертого числа он не позвонил. Я пытался его найти, но безуспешно. Не позвонил он и четырнадцатого. Я подписал договор с «Ланью». И буквально на следующий день звонит Белов:

– Сейчас я привезу тебе оговоренный аванс.

Я объясняю, что уже подписал договор. Он в гневе, на что я пытаюсь огрызаться – ведь обещанный срок давно прошел.

– Я был в запое, и не мог позвонить, – безаппеляционно парировал Белов. – Но у тебя-то какие оправдания?

42

Даже если я не сделаю в жизни ничего более-менее достойного, мне уже есть чем гордиться. Когда Святослав Логинов писал своего «Многорукого бога далайна» я был первым читателем, причем читал в рукописи и маленькими кусочками. Наверное, не будет преувеличением, если скажу, что жил этим романом вместе со Славой.

И вот, когда роман близился к завершению, я спрашиваю:

– Слушай, а чего это в твоем романе вино пьют только вельможи?

– Так дерево туйвань редкое и плоды, из которого делают вино, дорогие, беднякам это недоступно, – терпеливо поясняет Святослав Владимирович, словно своему ученику на уроке химии.

– Подожди, но чавга у тебя есть?

– Есть.

– И горячие каменные авары, у которых сушат порох, есть?

– Есть.

– А что будет, если мякоть чавги поставить к аварам?

– Забродит.

– Так какого лешего твои изгои трезвенники?

И по страницам романа запахло перегаром от браги из чавги. Целиком мою заслуга, бью себя в грудь и горжусь.

43

Я люблю работать ночью – ни телевизор, ни телефон не отвлекают, можно целиком уйти в процесс.

Четыре часа ночи, звонок. Беру трубку и сразу говорю со вздохом:

– Здравствуй, Сан Саныч.

– А откуда ты знаешь, что это я? – раздается характерный голос.

– Среди моих знакомых другого такого, чтобы звонил посреди ночи, нет.

44

На Фанконе-91 захожу во двор клуба, где проходили мероприятия, вижу до боли знакомое лицо, подаю руку:

– Привет!

Ни имени-фамилии, ни откуда человек, не помню, но точно встречал то ли на Интерпрессе, то ли на Аэлите, может еще где.

– Привет! – раздается в ответ.

– Как дела?

– Да нормально. А ты как?

Короче, треплемся минут двадцать и вдруг соображаю, что это Анатолий Вассерман из одесской команды знатоков, естественно, лицо по любимой телепередаче мне знакомое. Оказалось, что он старый друг Вершинина.

45

На Волгаконе со спиртным было туговато, магазины тогда работали лишь до девяти. А посидеть по душам, в тесной компании хотелось. Мы с Вершининым, после трудных переговоров, купили у швейцара гостиницы бутылку водки на троих (с одним рижским писателем, которого я больше никогда не встречал; Копти, по-моему, его фамилия). Не хотели больше никого видеть, да и самим едва в самый раз. А куда пойти, если толпы гуляют по номерам?

Сидим у Вершинина, в темноте, якобы никого в номере нет. Постучат-постучат, уйдут. Общаемся шепотом, но – здорово, даже спорим о чем-то. Вдруг кто-то чересчур настойчивый попался. Лева нашел выход: расстегнул рубаху, выдернул подолы из брюк и приоткрыл дверь:

– Извини, друг, я не один…

– Понял, Лева, все понял, наслаждайся дальше. Зайду завтра…

Кстати, через несколько лет я воспользовался схожим приемом против самого Вершинина.

Лев Рэмович, повесть которого на Интерпрессконе-97 с отрывом всего в несколько голосов уступила вещи Успенского, был очень расстроен этим обстоятельством и, усиленно залив горе в баре, начал плакаться всем в жилетку, задавая риторический вопрос: «Почему?»

Признаться, обычно искрометный и обаятельный Вершинин в тот день порядком всех утомил. И когда на фуршете я увидел, что Лев Рэмович шатающейся походкой, но целенаправленно направляется ко мне, я не выдержал и шепнул стоявшей рядом Татьяне Приданниковой: «Спасай!». Она мгновенно обняла меня и, когда Лев Рэмович появился рядом, томно-непередаваемым голоском, перед этим чмокнув меня в щеку, протянула:

– Потом, Левочка, потом… Не видишь – мы заняты?

46

В лохматых восьмидесятых моя сестра ждала возвращения мужа после длительного рейса и хотела побаловать его пивком. Стоят они с мамой в огромной очереди у пивточки среди мужиков и, когда до окошка остается несколько человек, пиво кончается.

– Не могли побольше разбавить, тогда бы и нам хватило! – в сердцах заметила мама.

47

В феврале девяносто четвертого года я жил один на квартире жены и заканчивал «Наследника Алвисида». Приехал Бережной – стали жить вдвоем. Он купил билет на Севастополь – уезжать дней через семь. Я ему говорю:

– Проверь билет.

– Да все нормально! – в ответ.

Накануне отъезда еще раз намекаю:

– Серега, посмотри билет!

Смотрит: поезд не на завтра, а через час. Я тогда был крайне поражен его разгильдяйством. Потом привык.

48

Один из моих близких друзей, Александр Кирсанов, как-то сказал:

– Давным-давно хочу раздобыть брелок в форме луны – с пятнами морей и всем прочим…

– Зачем?

– А, что б когда тоскливо, поднять в руке над головой, уставиться на нее и завыть…

49

В армию, как известно, ниже метра пятидесяти не берут. Когда я служил в учебке, был у нас в роте казах – Дивлят, маленький такой, метр пятьдесят один, по русски еле-еле, как и все они, говорил.

Однажды я был вместе с ним в наряде по кухне, в посудомойке. Тринадцать человек в десяти огромных квадратных раковинах метают миски от одного к другому, шум-звон. Вдруг наступает тишина и все оборачиваются в сторону – там, почти влезши в огромную повернутую на бок пятидесятилитровую кастрюлю, чистит ее Дивлят. И в тишине отчетливо звучат слова:

– Билядь, ебиний сентиметер!

50

Году эдак в семьдесят шестом, когда книги по талонам за сданную макулатуру продавали, собственными ушами в книжном магазине слышал, как подошла бабушка и, глядя в бумажку, спросила продавщицу:

– Девушка, есть ли у вас книги А.Дюмы «Граф мотоциклист» и «Королева морга»?

Истинная правда. Потом додумали «Двадцать килограмм спустя».

51

Синицын круто гордился, что в восьмидесятых годах пил пиво с Гарри Гаррисоном, когда тот приезжал в Москву, а я все шутил, что жутко ему завидую, даже в «Оберхаме» что-то по этому поводу писал.

На Страннике-97 был Шекли. Мы пили пиво, отмечая премию Вершинина, две бутылки я взял с собой в столовую на обед. Стол на шестерых – Чертков, Тюрин, Етоев и я. Только разливаем пиво по фужерам – входит Шекли с женой, а свободные места лишь за нашим столом. Я бы и Шекли налил, но меня предупредили, что ему нельзя.

Тем не менее – пил же с Шекли, он прям рядом со мной сидел. Выхожу и всем хвастаюсь: пил пиво с Шекли. Один Сидор сразу смекнул и спросил:

– А Шекли-то с тобой пил?

Кстати, когда Гаррисон приехал на Интерпресскон-98, то пил пиво (и не только) с любым желающим и в любых количествах, позируя перед фотоаппаратами. Так вот, реализовать свою давнюю «мечту» я так и не удосужился из-за множества хлопот. Зато получил из его рук премию и удостоился целой речи.

Небезызвестный Александр Корженевский был у него переводчиком. На шутливый вопрос «Как ты ему „Лебединое озеро“ переводил?» ответил: «Очень просто, названия этиков в баре читал». Мы думали, Саша отшутился, потом, увидев уставшего классика поняли – чистая правда.

На следующий день у Гаррисона была назначена прессконференция. Я пришел предупредить. Он только проснулся и ему нехорошо. Я переношу на час мероприятие и провожаю его в бар, где за счет оргкомитета заказываю две бутылки пива. Когда я спускаюсь в бар через час, то вижу, что вокруг знаменитого гостя толпа собутыльников и множество пустой стеклотары.

– Вам же сейчас прессконференцию проводить! – напоминаю я.

– Так я ее уже здесь очень неплохо провожу, – искренне удивляется классик.

Так что, похоже, с Гаррисоном не выпил только один я, и теперь могу долго завидовать всем остальным.

52

Как-то Завгородний почти год жил в Питере. Один раз ночевал у меня, когда все мои были на даче. По дороге ко мне встретили соседку и он зазвал ее к нам на огонек. Мило пообщались.

Через несколько месяцев я собрал друзей, был и Завгар. А соседка неожиданно успела выйти замуж. Повеселевший Борис Александрович стал требовать, чтобы я позвал ее.

– Замуж она вышла, семья теперь у нее, – поясняю я.

– Не волнует! – заявляет он. – Плевал я на всех мужей, веди!

Разумеется, я даже и не собирался этого делать. Вдруг звонок, заходит сосед-приятель (профессиональный охранник в питерском филиале престижного французского банка – два метра ростом и кулаки с гирю) покурить стрельнуть. Ну, раз такое дело, приглашаю к столу, наливаю ему стопку, знакомлю с друзьями. В комнату входит Завгар.

– А это кто? – на ушко спрашивает меня.

– Муж соседки, – со злорадством солгал я. – Ты же просил. Сейчас она накрасится и подойдет. Муж же тебе не помеха, раз ты очень хочешь.

– Все, – трезвеет на глазах Завгар, – уже ничего не хочу.

53

Какие тосты только не произносят на фэновском застолье? Когда они кончаются, тоже ничего страшного не происходит. Сидорович, например, поднимает бокал со словами: «Не вижу повода не выпить».

А периодически непьющий Юрий Семецкий, когда у него дома сидело множество фэнов, на вопрос «За что пьем?», тихо и скромно произнес:

– Ребята, выпейте за меня. Вам не трудно, а мне приятно.

54

После очередного семинара писатели гурьбой направлялись к метро, но задержались у ларька попить пивка, чтобы подольше не расставаться. Ну, поговорили часа полтора о фантастике и о жизни. Кому-то захотелось в туалет, время позднее, и он свернул в ближайшую подворотню. За первым, естественно, потянулись остальные. А там длинный туннель, облицованный мелкой коричневой плиткой, ведет в укромный двор.

Справив дела, возвращаются на проспект. Посередине туннеля стоит один из очень уставших писателей и недоумевает: «Какая станция метро? Никак не узнать!»

55

На Интерпрессконе-96 одни из гостей (больше у нас никогда не появившиеся), развеселившись, выбросили из номера на седьмом этаже прикроватную тумбочку. Наутро, узнав об этом, Сан Саныч Олексенко поспешил уведомить оргкомитет:

– Почерк мой. Но не я!

56

Боря Завгородний на Интерпресскон-98 приезжать не собирался. Но его привез Евгений Лукин (который на вопрос «Что для вас фэндом и какое он имеет для вас значение как для писателя?» ответил: «Фэндом для меня – квартира Завгороднего. Значение имеет большое»). Они приехали буквально за полчаса до торжественного вручения «Улиток».

Моя жена подходит ко мне и говорит:

– Там в холле Завгородний стоит, трезв до неприличия.

– Подожди четверть часа, – на бегу ответил я. – Он же только что приехал.

Через полчаса Татьяна удовлетворенно сообщила:

– Борис уже в своей обычной форме. А то я уже беспокоиться начала – не заболел ли…

57

Дело было ранней осенью семьдесят шестого года, я учился на первом курсе, рядом с набережной Крузернштерна, и в перерыв мы всей группой курили у парапета.

Однажды, любуясь игрой невских волн, я заметил на каменистом дне маленький складной зонтик, очень похожий на японский. Тогда они только-только входили в моду, достать такой было чрезвычайно трудно даже втридорога.

Я дома сделал из стомиллиметрового гвоздя крючок, привязал его к бельевой веревке и на следующий день, после занятий, оставшись один, принялся вылавливать редкостный трофей.

Мимо проходил двадцатипятилетний парень, совершенно исчезнувший сейчас из жизни тип: длинные до ключиц немытые волосы, ярко-желтая куртка, черные клеши и в дополнение портрета – нестиранная тельняшка. Он был заметно навеселе.

– Ни хрена себе на какой крючок и леску ты рыбу ловишь? – подивился он.

Я помялся, но вынужден был объяснить и показать. Он увидел. Ход его мысли был для меня предельно ясен: такой зонтик стоит рублей шестьдесят, за червонец он его любой продавщице или швейцару отдаст, а червонец – продолжение веселья.

– Ну-ка, пацан, отойди!

Он принялся сам забрасывать крючок. Но Нева обманчива, кажется мелкой

– а глубока; кажется, что зонтик рядом лежит, а пятиметровой веревки не хватает.

Но цель видна и парень идет за двести метров на пришвартованный к пирсу буксир, выпрашивает лестницу и багор.

Опущу подробности и его чертыхания, когда ему пришлось погрузиться в уже холодную, несмотря на солнышко, воду до самого пояса – выражения, большей частью, были нецензурными (или все же – непарламентскими? но парламента у нас тогда и в помине не было, а цензура – была).

Он все-таки зацепил багром заветную добычу. Я смотрел на него с трехметрового парапета. Он вытащил зонтик из воды, рассмотрел и заревел мне снизу:

– И из-за этого, гад, ты меня в Неву загнал?!

Тогда и я увидел, что у него в руке игрушечный детский солнечный зонтик. А в воде казался, как настоящий складной японский.

Тут как раз мой трамвай подошел и я не стал ждать, пока парень поднимется по лестнице, так что дальнейшая судьба зонтика мне неизвестна.

58

Когда я сдал третий том «Наследника Алвисида» редактору, он предложил отметить это событие. Он сказал, что недалеко от издательства открылся ларек «как при застое». Действительно – разбавленное пиво, обкусанные до боли знакомые кружки и традиционная очередь. Стоим в предвкушении, довольные жизнью и тем, что работа завершена и можно хоть чуть-чуть расслабиться.

Подходит бабушка, просит на хлеб. Ну точно, как у Задорнова, только чуть другой нюанс.

Я протягиваю ей пятерку, Сергей Фроленок – тоже потянулся за деньгами. Он вынул купюру из кармана, не выбирая, а она оказалась рваной по центральному сгибу, держалась миллиметрах на пяти.

– Вы мне рваную десятку дали. Замените на другую! – словно кассирша в сбербанке проворчала старушка.

Сергей был настолько ошарашен, что заменил.

59

Я очень редко пишу под хмельком, таких случаев не больше десятка за все время и каждый раз это было либо начало нового произведения, либо очень трудный кусок, как правило одна-две страницы. Текст надо создавать с абсолютно светлой головой. Но вот придумывается под пиво гораздо лучше, и немалую часть времени я провожу у пивного павильона, обдумывая очередной поворот сюжета. Плюс там собираются замечательные люди и нередко то, что слышишь там, идет в текст буквально на следующий день. Причем у павильона на углу улиц Будапештской и Белы Куна собираются как люди, чей интеллект заметно превышает мой собственный, так и те, чей интеллект ниже какого-нибудь породистого пса.

Самое смешное, что влиять на творческий процесс могут в равной степени и те, и другие. Там я услышал как мудрости наподобие «Тяжелое похмелье грозит затяжным запоем», так и, например, рассказ о защищенной диссертации под заглавием: «Измерение изменения электрического потенциала шейки матки свиньи во время коитуса».

Там же ошивается постоянный персонаж – полубомж Леха, неопределенного возраста (но не младше сорока), со странным понятием о чести и долге. Он живет за счет каких-то угощений, пустых бутылок и попрошайничества, больше пьет, чем ест и кругозор у него соответствующий. Но!

Как-то я купил две бутылки пива, стою, курю, думаю. Он подходит и говорит: «Умираю». Я ему отдал вторую бутылку и намекнул, что хочу постоять один – это-то он понимает с первого слова (когда мешает и больше ему не отломиться).

А через полчаса-час подходит и говорит:

– Ну, брат, ты меня спас. Долг платежом красен. Я разжился тут на троих – вот твоя доля.

И протягивает бутылку жидкости для чистки стекол, в которой ровно сто семьдесят грамм. Он даже обиделся на мой отказ, хотя жидкость тут же из горла довольно шустро приговорил.

60

Есть такая писательница из Омска – Елена Мурашова. Я о ней давно не слышал, но в начале восьмидесятых она всех замучила своими рукописями приключенческих повестей, читать которые было невыразимо скучно.

На Фанконе-91 Лев Вершинин, после очередного обвинения Лены, что ее никто не понимает, заявил:

– А знаешь, мне очень понравился твой рассказ.

– Какой?! – оживилась Мурашова.

– Опубликованный в сборнике «Пристань желтых кораблей». Тот, который и называется «Пристань желтых кораблей». Очень достойный рассказ, мне понравился.

– Так это не мой рассказ, а Лукьяненко.

– Может, – задумчиво ответил Лев Рэмович, – поэтому и понравился….

61

На Фанкон-91 я ездил с женой и сыновьями. Тогда я работал у Сидоровича и издавал «Сизиф», соответственно, в качестве редактора журнала фантастики, я и ездил на коны.

В один из дней выхожу из здания, где остановился, и вижу братьев Гордеевых из Винницы (молодых писателей, о которых, к сожалению, с тех пор так ничего и не слышал, хотя их рукописи были весьма многообещающими). Братья направлялись куда-то с трехлитровой банкой в сетке, предложили прогуляться с ними.

В Одессе пиво очень вкусное, и почему-то продавали только в свою тару. Мы сели на травке неподалеку и, беседуя о фантастике, стали угощаться, ибо полную банку надо было отнести больному Штерну. Просидели часа полтора, под пиво, но больше обсуждая то, для чего, собственно, и собираются на коны.

Возвращаемся. Навстречу мне жена:

– Опять пьянствовал?!

– Э-э, нет, – отвечаю. – Это братья Гордеевы пьянствовали. А я работал с молодыми авторами.

62

Сейчас много говорят и пишут о представителях сексменьшинств, но ни с одним «голубым» мне в своей жизни, к счастью наверное, встречаться не приходилось. Но курьезный случай рассказать могу.

Завгороднему сняли однокомнатную квартиру в Питере и к нему тут же приехал Сан Саныч Олексенко. Они под бутылочку просидели до самого утра, причем периодически оглашали дом криками: «Боря, я тебя люблю!» и «Шура, я тебя…».

Проснувшись, Борис Александрович обнаружил приколотую соседями к входной двери записку:

«Голубые, любите друг друга в другом месте!»

63

На Интерпрессконах я обычно встаю очень рано – некоторые еще не успевают улечься.

На Сидорконе-93, выйдя утром в коридор, увидел одного из очень хороших писателей, которому было не очень хорошо. Тогда Вова Озеров по просьбе Сидора держал в штабном номере магазин; я пошел к нему, разбудил и купил две бутылки пива, чтобы поправить здоровье страдальца. Честно говоря, вторую я хотел выпить сам. Но в коридоре появился огромный бородач с желтым лицом и, взглянув на него, я вынужден был протянуть снадобье ему. Имени я тогда не спросил.

Но на следующем Интерпрессе, я вновь увидел его утром и побежал в номер, где с вечера оставался нераскупоренная бутылка с живой водой.

Утром после заезда на Сидорконе-95 я уже держал бутылку с пивом в сумке

– на всякий случай. А он… уже искал меня.

А потом у меня вышел «Наследник Алвисида» и в «Книжном обозрении» появилась рецензия на роман. Я был приятно удивлен, поскольку никак не ожидал, ибо не предпринимал для этого никаких усилий. По телефону я поблагодарил корреспондента газеты Александра Ройфе, которого в лицо тогда не знал.

Когда же на «Странник» я привез с утра пару бутылок пива (видя накануне знакомого бородача и прекрасно понимая, что от традиции не отвертеться), то я все ж поинтересовался – с кем имею честь? Оказалось – тот самый Ройфе, с которым много раз беседовал по телефону. Тогда-то я и понял, что ничего в мире просто так не случается.