Текст книги "Разбитые скрижали"

Автор книги: Андрей Легостаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Андрей Легостаев
Разбитые скрижали

По всем вопросам пишите: Email: [email protected]

Предуведомление: Автор считает своим долгом предупредить, что все персонажи и события в данном произведении вымышлены и любые совпадения с реальными людьми и ситуациями являются чисто случайными.

Как и многое из того, что я делаю, АлВиСиду посвящается.

Автор

«Когда очевидцы молчат, рождаются легенды».

Илья Эренбург

«Врет, как очевидец».

Народная поговорка

«Нэ так все это…»

начало эпиграфа к одному из романов братьев Стругацких

1

На Интерпрессконе-94 в мой номер за час до вручения премии зашли Борис Натанович Стругацкий и Андрей Лазарчук и попросились посидеть. А у меня сидели за столиком моя жена и Света Бондаренко, которым я купил «Шампанского» и мороженого. Ну, мы подвинулись, я заварил Борису Натановичу чай, мы мило посидели (Лазарчук заметно нервничал – его роман имел реальные шансы на победу). А вечером мне Татьяна грустно сообщает:

– Вот, пила «Шампанское» с великим человеком, а на работе и не похвастаешься. Никто в саду не знает писателей Стругацких…

2

На Интерпрессконе драки не так уж часты, хотя, к сожалению, иногда случаются. Но об одной хотелось бы рассказать – на Интерпрессконе-93 писатель Святослав Логинов, будучи идеально трезвым, дал по морде киевскому редактору Евгению Шкляревскому.

Не сильно дал, но ощутимо. По заслугам.

А дело в том, что в киевском издательстве в начале девяностого года решили издавать сборник рассказов Логинова «Страж перевала». Логинов отправил рукопись и получил письмо от главного редактора, что текст принят и никаких исправлений не будет, к сборнику сделаны великолепные иллюстрации.

По гримасам судьбы, которые стали столь обыденными, что никого и не удивляют, книга киевского издательства должна была печататься в питерской типографии. Узнав об этом, Святослав Владимирович не утерпел и побежал смотреть макет. Рисунки действительно оказались очень достойными. Но текст!

Слава вдруг обнаружил, что его герои ходят исключительно своими ногами, глядят только своими глазами и прочее. Для крайней наглядности приведу две цитаты. Оригинальный текст Логинова из рассказа «Ганс-крысолов»: «Палач города Гамельна кнутом убивает быка, но может, ударив с плеча, едва коснуться кожи». Текст, который он увидел в макете, гласил: «Палач города Гамельна может кнутом убить быка, но может как бы даже вроде ударив с плеча, едва коснуться их кожи». Почувствовали разницу?

Когда Борис Натанович Стругацкий спросил с обыкновенным неудовольствием, что там опять произошло, а я подробно разъяснил ситуацию, мэтр не смог сдержать довольную улыбку:

– Дать по морде редактору – святое дело…

3

Михаил Веллер посвятил целую главу в своей эпохальной работе «Технология рассказа» отношению автора с редактором. Познавательное чтение, многое можно взять на вооружение и ныне. Я же случайно обнаружил новый подход к этому делу.

Когда в «Азбуке» готовился мой трехтомник, я сразу поинтересовался, кто будет моим редактором. Мне сказали – Белов. Я ответил, что хорошо с ним знаком, мы иногда выпивали вместе, и он не может подойти к делу беспристрастно. Тогда, после недельного раздумья, в издательстве сообщили, что подобрали мне замечательного редактора – Максима Стерлигова. На что пришлось заметить, что с Максимом я еще в более дружеских отношениях и, взявшись за мой роман после бесконечных со мной спорах о различных подходах к редактуре, он либо наживет в моем лице врага, либо не изменит ни знака. В общем, мне нашли редактора из искусствоведческого журнала. Он был столь напуган, что на каждое замечание (надо признать, все были по делу) ожидал гневного взрыва.

В «Терре фантастике» роман «Замок Пятнистой Розы» редактировал Леонид Филиппов. Мне предоставили текст с правкой, дали срок на ознакомление и я приехал в редакцию для согласования. Через два часа работы, все обговорив, Леонид заметил мне:

– Если бы я знал, что вы столь покладисты, то был бы более придирчив.

На что получил немедленный ответ:

– Если бы вы были более придирчивы, то я бы был менее покладист.

О нет, я не спорю – редактура необходима. Если не сказать более. Но вот только редакторы изменяют в авторском тексте то, что можно (и должно) оставить, а вот реальные ляпы – пропускают. Так, рукопись моего первого романа, вышедшего в «Лани» хранится у меня, как реликвия: на каждой странице не менее двадцати правок. Вещь редактировал один довольно маститый писатель, фамилия которого не значится в титрах. Он потратил два месяца на эту работу, проделав поистине гигантский труд. Мне было тяжело и неприятно, но если бы я не согласился, то неизвестно когда увидел бы роман опубликованным.

Долгое время я полагал, что правка пошла на пользу. Но когда книга переиздавалась в «Азбуке» оказалось, что файл отредактированного набора «Лани» (а с редактором был согласован факт переиздания в его варианте) безвозвратно погиб. Мне нужно было срочно предоставлять набор и другого выхода, как просто самому еще раз пробежать первоначальный текст и подправить что-то на свой вкус, у меня не было.

Какого же было мое удивление, когда Вадим Казаков, один из самых уважаемых мною людей в фэндоме, позвонил и сказал, что прочитал трехтомник:

– Текст выглядит намного свежее по сравнению с первым изданием. Учишься все же писать.

А вообще меня впечатляет история, рассказанная Славой Логиновым, как один редактор, увидев текст начинающего писателя, в котором невозможно изменить ни слова, отнес повесть в девственном виде к главному и получил выволочку за лень и тунеядство. Тогда он старательно и густо принялся замарывать в рукописи слова, фразы и целые предложения, а сверху редакторской рукой писать то же самое. «Вот, так бы сразу…» – похвалил начальник.

Но, повторяю, редактура крайне необходима (особенно в случае, когда она действительно необходима). Так, работая над продолжением только что упомянутого «Наследника…», я с ужасом обнаружил, что верховный бог корейского пантеона, фигурирующий у меня в первом издании… вообще черт знает откуда появившееся компиляция из первого слога имени одного божества и второго слога имени другого. Как так получилось при написании, не помню, но употребив имя раз, я посчитал, что сделал это правильно, и в дальнейшем употреблял его. Вот уж, по-моему, проверить такую редкую вещь, как заглянув в словарь – прямая обязанность редактора. Ан нет – он придрался к дореволюционному написанию имени Луцифер (что редактор выяснил из того же мифологического словаря).

Я немного работал редактором и знаю как порой трудно обнаружить ляп. Так, к примеру, рукопись очень неплохого перевода повести Фармера «Пассажиры с пурпурными карточками» лизалась много раз, причем не одним редактором. Мне надо был просто набрать и вычитать опечатки. И лишь после четвертого прочтения я случайно заметил: «Комната имела яйцеобразную форму. В углу стояло яйцо поменьше».

4

Это, конечно, легенда (хотя дыма без огня не бывает), но я ее всем рассказываю так, как расскажу сейчас (откуда она взялась я уже сам не помню, но кажется, году в девяностом мне об этом рассказал Николай Ютанов, а я просто утрировал и додумал).

В одном издательстве, чтобы проверить качество работы корректоров, распечатали десять экземпляров одного и того же текста объемом в авторский лист и раздали разным корректорам, причем никто из них не подозревал, что подобная работа поручена не только ему. При сверке готовых текстов выяснилось, что совпадающих хотя бы на пятьдесят процентов корректур не нашлось ни одной пары.

А потом что-то говорят о строгих законах русского языка. Как захочет корректор, так и будет.

Каждый писатель может, по-моему, привести ряд забавных примеров неумного вмешательства корректора (не редактора даже). В моей практике пока, к счастью, смешных ляпов я не отловил, но вот над Колей Перумовым корректор подшутил здорово – в романе «Гибель богов» вместо заключительной фразы спасенного из многовекового забвения бога «Я Один, я снова Один» в издательстве «Азбука» напечатали: «Я один, я снова один». Наверное, корректор не знал верховного бога скандинавского пантеона – да и с какой стати, в средней школе этого, наверное, не проходили.

5

Я любил когда-то читать на последней странице «Литературной газеты» рубрику «очепятки». В моей практике было несколько довольно забавных опечаток.

Так, в начале восьмидесятых, когда я только осваивал пишущую машинку, печатая самиздат, этим новым занятием баловались и домочадцы, отстукивая в мое отсутствие несколько строчек. Мама набрала вместо фразы «Сынок, пойди проспись, ты плохо выглядишь» (буквы «п» и «р» на клавиатуре, как известно, рядышком) следующее: «Сынок, пойди просрись, ты плохо выглядишь».

Из той же оперы: «Он на всем ходу спрыгнул с карусели» и «Он на всем ходу срыгнул с карусели».

В «Сизифе», в эпиграфе острополемической статьи пермяка Сергея Щеглова, с которой я не был согласен и публиковал исключительно, чтобы не обвинили в необъективности, я совершенно случайно напечатал вместо гоголевской цитаты «Скучно на этом свете, господа» – «Сучно на этом свете, господа». Что дало повод Вадику Казакову всласть повеселиться, назвав ответ на статью «О сучности критики фантастики». Впрочем не помню, написал ли он эту статью.

6

Борис Гидальевич Штерн, светлая ему память, жил столь же замечательно, сколь и писал, недаром анекдоты про него стали притчей во языцех. Не вижу ничего плохого, вспомнить его еще раз и улыбнуться, пусть и со слезами на глазах от невосполнимости утраты.

Во-первых, ему принадлежит знаменитая фраза: «Спью!».

Я с семьей был на Фанконе-91, где впервые близко сошелся с Борисом Гидальевичем. Мы уезжали на два дня позже. Попрощались с ним и он отбыл.

Пришел уезжать и наш черед. Лев Вершинин, радетельный хозяин, предложил переночевать у него, познакомиться с мамой, а утром от него удобнее добираться до аэропорта. Приезжаем, его мама сделала шикарный стол, присутствовали еще Игорь Федоров с супругой.

Вдруг в дверях совершенно неожиданно нарисовался сонный Штерн.

– Борис Гидальевич, вы же два дня назад уехали, – не сдержал я удивления. – Что вы здесь делаете?

Вот тогда и услышал впервые знаменитое:

– То ли пью, то сплю. Спью!

На том же Фанконе я узнал как Борис Гидальевич играет в преферанс.

Предложили мне расписать пулю Ефанов и Больных.

– А четвертый кто? – спрашиваю.

– Штерн.

– Ничего не получится, – говорю, – я только что от него, он полностью готов.

Ефанов делает успокаивающий жест и ведет за собой. Приходит в комнату Штерна, берет его на руки и несет к столу. Борис Гидальевич открывает глаза, уже тасуют карты.

– Пулю, да? – говорит он и берет раздачу.

И играет, да еще как – выигрывает. Двадцатка, закрыта, Ефанов считает, а Штерн обмякает в предыдущее состояние.

Зная это, на Интерпрессконах я несколько раз проделывал подобный трюк.

Но вот на Сидоркон-97 он приехал вдвоем с супругой – и ни глотка. И тогда же впервые на Сидорконе появился Василий Головачев.

Я заранее знал о приезде Головачева, давно мечтал с ним сыграть в преферанс и, будучи в курсе, что он играет только на деньги (мизерные, конечно, чтобы не было шальных мизеров) припас необходимую сумму. Я был полностью уверен, что проиграю, сев за один стол со Штерном и Головачевым. Ан нет – проиграл-то Борис Гидальевич, причем крупно.

– Трезвый потому что, – мрачно константировал он.

Тот кон был для него вообще очень тоскливым из-за вынужденного сухого закона. И вот на четвертый день супруга Штерна не выдержала, дала ему денег:

– На, иди, выпей свой стакан!

Борис Гидальевич входит в бар. За столиком перед стойкой сидят Чадович, Лукин, Брайдер, на столе бутылка водки.

– Боря, Боря, иди к нам, выпей! – раздаются призывные кличи.

Борис Гидальевич гордо делает знак, что сам, и с чувством собственного достоинства становится в очередь за местными мамами, приведшими своих детей угостить мороженым в единственном в поселке приличном кафе.

Очередь двигается медленно, но Штерн терпеливо ждет и не поддается на соблазнительные жесты друзей.

И настает его звездный час – он гордо бросает на стойку деньги и заявляет:

– Двести грамм.

– Сливочного или шоколадного? – спрашивает официантка.

Немая сцена.

Некий московский режиссер на первых Интерпрессах гордо хвастался, что скоро он закончит свой фильм «Детонатор» и весь мир содрогнется. Причем, каждый год картину обещали привезти и, наконец, в девяносто третьем году привезли.

Я вышел из зала первым, сам перед собою оправдываясь, что я ответственный за мероприятие и не должен выпустить из зала остальных, поскольку надо провести обсуждение фильма. Через несколько минут вышел Стругацкий. На мои слова он ответил: «Андрей, фильм плохой, а ругать не хочется. Я лучше пойду». Железная логика.

Но кое-кого я все-таки удержал в зале до конца сеанса. Когда зажегся свет на двенадцатом ряду одиноко спал Штерн – все его друзья уже давно переместились в бар. Провожу обсуждение только что просмотренного «шедевра», режиссер готов отвечать на любые вопросы. Ну, фэны иногда что-то спрашивают, но все больше делятся впечатлением о фильме, грубо говоря – ругают.

И вдруг, в разгар гневного обличения очередного оратора, Штерн открывает глаза и говорит:

– А чего? Мне понравилось…

7

На Интерпресскон-93 к нам приезжал Виктор Пелевин. Он нормальный парень и если к нему обращаешься серьезно, то слышишь в ответ серьезные слова. Но, поддерживая репутацию своих слегка сдвинутых рассказов, он избрал соответствующий образ поведения.

На четвертый день один из гостей, Сергей Фирсов из Ростова-на-Дону, обиженно сказал мне, что вот завтра уезжать, а бутылка ростовской водки, которую он специально тащил для того, чтобы распить ее с Николаевым, так и не раскупорена.

Я посмотрел на часы и махнул рукой:

– Ладно, мне нужно еще кое-что сделать, но через сорок минут я буду у тебя. Позови Сашу Диденко и ждите в твоем номере.

Захожу в номер Сергея через оговоренное время и вижу картину: на кроватях сидят Диденко, Фирсов, Горнов, кто-то еще и смотрят на Пелевина. А тот сидит за столом (на котором красуется пустая водочная бутылка), пальцы козой, он размахивает руками в стороны и жужжит.

Я глазами спрашиваю: «что происходит?»

«Сиди и молчи», – знаком показывает Диденко. Пожимаю плечами и сажусь на свободный стул. Эта медитация длилась минут пятнадцать, никто Пелевину не мешал, наоборот – смотрели на него, не отрываясь. А я, признаться честно, даже задремал от тоски.

Наконец он закончил представление на высокой ноте жужжания и эффектным пассом.

– Чувствуешь? – вопрошает Пелевин Диденко.

– Нет, – виновато отвечает тот.

– А ты? – оборачивается Виктор уже к Горнову.

– Нет.

– А ты? – к Фирсову.

– Нет.

– Ну, а ты? – это вопрос ко мне.

– Чувствую, – отвечаю.

– Во-о! – оживился Пелевин. – Видите?! Он – чувствует! И что ты чувствуешь?

– Чувствую, – отвечаю, – что водка моя уже выпита.

С тех пор Пелевин со мной не разговаривает.

8

Однажды я провожал Сидоровича от дома до автобусной остановки. Стоим ждем. Я, размышляя вслух, сказал: «Почему бы не взять бутылочку и не доехать до тебя?» Отклика не последовало и я не стал развивать тему. Через три минуты Сидор неожиданно говорит: «Уболтал, оратор! Пошли за бутылкой!»

Не знаю, сам ли он придумал, но с тех пор эта фраза в моем окружении чрезвычайно популярна.

9

О моих поездках с Сидоровичем в Москву можно многое порассказать. Как-то мы вышли из квартиры, где остановились, в десять утра, а встреча, на которую собирались, была назначена аж на полшестого вечера. Мы отправились в центр и решили позавтракать в кафе «Прага» (не в ресторане, а в кафе на первом этаже). Это было в восемьдесят девятом году, сухой закон еще не умер окончательно. И вот мы в одиннадцать сели, заказали первое, второе, третье и даже мороженое, а также бутылку сухого вина.

– Вино с четырнадцати часов, – ледяным голосом уведомила официантка.

– Вот в четырнадцать и подадите, – спокойно парировал Сидор.

Там кафе относительно недорогое и готовят очень прилично, днем посетители больше получаса не сидят. А мы сидим, заказав уже по третьему мороженому.

В четырнадцать часов нам чуть ли не под музыку приносят вино. В пятнадцать мы знаем всех официанток по именам. В шестнадцать часов та, что обслуживала нас, сказала, что если нам негде переночевать мы можем воспользоваться ее гостеприимством. Мы бы посидели и еще, но время подпирало. Швейцар подал нам куртки и распахнул двери.

Это все ерунда, если бы года через полтора (не меньше!) мы бы снова не пошли в «Прагу». Времени было мало и мы только позавтракали. Когда выходили, швейцар, открывая дверь, сказал:

– Чего-то вы рано уходите в этот раз…

10

В один из приездов в Москву, в восемьдесят девятом году, сделав все дела, мы с Сидором решили посетить их знаменитый пивной бар «Жигули», что на углу Калининского. Пришли, выпили по кружке-второй. Надо в туалет. А там вход – двадцать копеек. В пивном-то баре! Ну, заплатили. Вернулись за столик, заказали официанту сразу восемь кувшинов пива и закуски. Дождавшись заказа, заплатили и, едва взяв все в руки, направились в туалет. Честно отдав сорок копеек расставили наше богатство на поребрике у раковин и часа три наслаждались общением друг с другом. Время от времени нами восхищались другие посетители и кое-то даже последовал нашему примеру.

Самое смешное, что когда мы пришли в «Жигули» на следующий день (не собирались, случайно вышло), то туалет уже был бесплатным!

11

Я не любитель эльфийских тусовок и игрищ, хотя и против ничего не имею. Но один случай на меня произвел впечатление. Было это в начале девяностых, в Москве, на квартире Юры Симецкого. До поезда оставалось полдня, все дела сделаны и пили чай с одним фэном из провинции (больше я его никогда в жизни не встречал и имени, к сожалению, не запомнил). Он только что вернулся с одного из первых эльфийских конов, что проходил в Красноярске и часа три рассказывал. Меня удивило, что участников кона он называл не по реальным именам, а по ролям: Гэндальф и как-то там еще.

Сидор тогда катался на все коны, но в Красноярске не был и слушал с интересом. Вдруг рассказ доходит до точки:

– …из кустов выскочил тролль и сожрал его! – Зная уже, что мне надо называть имена людей, если я с ними знаком, он поясняет: – Троллем был Михаил Якубовский.

– Во, – говорю я Сидору, – Миша был, несмотря на возраст, а ты не поехал?

– Правильно, – отвечает Саша, – он был троллем, лежал целый день под кустом и водку пьянствовал. Иногда вылезал, когда заскучает, и жрал прохожих. Только роль тролля одна была, я узнавал…

12

Во время одного из традиционных шашлыков Сидоровича на Финском заливе, накрапывал дождик. Когда проходили к привычному месту, видели метрах в десяти от дороги беседку. И Олексенко пришла в голову идея выкопать ее и притащить к костру. Он потихоньку умыкнул у Сидора лопату и сгоношил нескольких фэнов. Копали долго, пока не дорылись до бетонного фундамента. А Сидор не мог найти срочно понадобившуюся лопату. Тут как раз и Олексенко с ней идет.

– Зачем взял лопату? – заорал на него Сидор.

– Догадайся с трех раз, – ответил Олексенко.

– Кретин, – только и нашел в себе силы выдавить гневный Сидор.

– И как только ты догадался? – горестно согласился Олексенко, отдавая зазубренную лопату.

13

На Аэлите-91 мы со Святославом Логиновым после торжественного открытия пошли пешком до общаги и круто разговорились по душам. Я остановился в номере вместе с Сидором, Ларионовым и кем-то еще. Ну я и договорился с Олексенко, что тихо переночую на его кровати, а он на моей – все равно ж в нашем номере сидит.

Мы со Святославом Владимировичем идем в комнату Олексенко, на столе в кухне стоят графин и стаканы. Наливаем кипяток, прихлебываем, говорим.

Через три часа появляется Олексенко, видит полные стаканы:

– А мне?

Слава без разговоров протягивает свой стакан. Олексенко оглядывается, находит на подоконнике корку хлеба, смачно готовится и делает залп.

Наверное, если бы в стакане был чистый спирт, он бы отреагировал не так болезненно. Не ожидал-с, не ожидал-с.

14

Был период в моей жизни, когда мы с Сидоровичем зашились на два года (с тех пор я пью только пиво). Но друзья приезжать из-за этого не перестали. И вот является как-то Олексенко с… тортом. И прекрасно с моей женой просидели втроем на кухне до позднего вечера. А потом, после его ухода, Татьяна и говорит:

– Никогда не думала, что Шура Олексенко, оказывается, умный человек и такой приятный собеседник.