Текст книги "Кадетская история (СИ)"

Автор книги: Андрей Коренев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Андрюха! Ну что, видел, как Мишка пирожки уплетает? – спросил меня еще один кадет с нашего взвода, сидевший с учебником на табуретке возле своей кровати.

– Видел, – кивнул я.

– Мужики! – отозвался наш замкомвзвода старший вице-сержант Еремеев, – Я со старшими кадетами разговаривал, они сказали, что этот вопрос вне обсуждения. Это его родители, его еда, и его личное дело – делиться с нами, или нет! Этим он не нарушает никаких кадетских правил. Единственное, «старички» сказали, что таких называют «курками» или «куркулями». То есть жадинами, которым плевать на товарищей, лишь бы набить свой живот.

– Не знаю, нарушает он кадетские правила или нет, но я с таким в разведку или в бой никогда не пойду, – скривился иркутский кадет Андрюха Ганза.

Через несколько дней Ганзе пришла из дома посылка от родителей, в который ему прислали конфет, печенья, варенья. Он открыл ее при всех на занятиях по самостоятельной подготовке, демонстративно высыпал все на парту, и прилюдно разделил присланное поровну на всех кадет взвода, вплоть до того, что разламывал конфеты и печенюшки на несколько частей. Все делали вид, что не замечают его приготовлений, углубивший в решение домашних занятий. Он подносил каждому кадету по горстке конфет и печенья, и проговаривал одну фразу:

– Мне посылка из дома пришла, угощайся, пожалуйста! А варенье я на ужин возьму, по тарелкам на каждом столе разложу…

Только возле Мишки Шумова он на какое-то мгновение замер, скривился, но пересилил себя и произнес ту же самую фразу, добавив в конце:

– … Со всеми поделюсь… Даже с куркулями…

Шумов густо покраснел, а все кадеты прыснули со смеха…

Посылки из дома были одной из небольших радостей, когда можно было подчеркнуть свою принадлежность к кадетскому братству и верность его принципам. Единственное, что омрачало их получение, было то, что почта находилась за пределами училища, и мы ходили за их получением по одному в соответствии с увольнительной запиской. Вокруг училища в основном располагались старые двухэтажные бараки, в которых проживало большое количество спившихся и опустившихся людей. Их дети были нашими противниками и врагами. Они считали нас «белой костью», «интеллегентиками», в общем – врагами. Мы в ответ звали их «шпаками», часто бились не шуточно, и у них считалось за счастье выловить и побить одинокого кадета. Так что поход на почту был зачастую опасным мероприятием.

В тот день почту принесли как обычно. Раздали письма, но наиболее приятно было получить извещение на посылку.

– Крошкин! Тебе посылка!

Димка Крошкин, суворовец из Бийска, был рад. Я был рад за него. Ладно, местные, к которым почти каждые выходные родственники приезжают. А вот нам – из Якутии, Читы, Иркутска, Красноярска, Алтая, о доме напоминают лишь изредка приходящие посылки, заботливо собранные мамами, в которые они накладывают различных сладостей… Вечером на самоподготовке можно будет поставить посылку на стол, и по-братски разделить на всех. Потому что кадетский закон гласит – все поровну, и потому одна на всех жизнь – за Родину, одна смерть – за Родину, все жизненные трудности и лишения – поровну, и все блага, включая и еду – поровну…

Теперь Димке надо было отпроситься у командира взвода в увольнение, потому что почтовое отделение находилось за пределами училища. Командир взвода отпустил его после обеда, и радостный Димка, получив увольнительную записку, нетерпеливым шагом отправился на почту.

Посылка порадовала своими размерами и весом. Фанерный ящик приятно оттягивал руку, а в голове строились догадки, что на этот раз прислали. Он, почти что дошел до училища, последний поворот, и родные ворота, как нос к носу столкнулся со шпаками. Обитателями местных трущоб, с которыми у кадет постоянно проходили стычки.

Их было трое, и они радостно заулыбались – кадет, один, да еще с посылкой. Бежать от них не было зазорным, потому что силы были явно не в пользу суворовца. Но это означало бросить посылку. И Димка решил драться. Со стороны училища в спину шпакам неожиданно вышел суворовец-второкурсник, и Крошкин радостно вздохнул – вдвоем отобьются! Но тот неожиданно испуганно замер, попятился назад, и исчез за углом. Да куда же ты! Неужели не видишь, что здесь свой! Кадет!

– Подари! – перегородили суворовцу путь.

– Еще чего… – попытался он обойти шпаков.

– Ты чего! Не понял?! – схватил один из них его за рукав.

Димка рванул руку, одновременно получив удар в спину, бросил посылку, развернулся и размашисто ударил одного напавшего в лицо. Тут же получил сам, и завертелась куча-мала. Все-таки его сбили на землю и стали пинать, а он, старательно закрывал лицо, пытаясь увернуться от ударов ногами…

– А ну! Пошли вон! – раздался чей-то спасительный голос, и шпаки, бросив Димку, кинулись наутек.

– Эй! Кадет! Живой?

Димка взглянул на спасителя. Перед ним стоял кочегар дядя Вася. Кадеты знали его хорошо, потому что все взвода периодически направлялись на работы в кочегарку, отапливающую училище, для вывозки шлака.

– Живой… – сплюнул кровь Крошкин, поднимаясь с земли и отряхиваясь.

– Вот такие у нас местные пацаны, – засмеялся дядя Вася, – втроем на одного. Посылку тебе развалили…

– Ничего, только боковины треснули, – отмахнулся суворовец.

– Ну, пойдем, провожу, я все равно туда иду, – и они направились к училищу…

В роте мы выслушали Димку и общим ротным кадетским собранием порешили вечером во время спортивно-массовой работы под предлогом кросса покинуть пределы училища и устроить профилактическую работу с местными шпаками, которые вконец обнаглели. Если повезет – попадутся и те, которые напали на Крошкина, если не повезет – попадет другим, при этом будет разъясняться, что при виде кадета лучше переходить на другую сторону улицы, и трогать кадет – опасно для здоровья.

А вот с трусом-второкурсником надо было разобраться. В силу заведенного порядка нам, как молодым, нельзя было трогать «старичков», мы ничего не могли сделать, и потому просто рассказали о чрезвычайном происшествии своим землякам-«старичкам». Вечером к Крошкину пришла делегация «стариков».

– Рассказывай, мальчик! – выслушали, – Молодец! Пойдем с нами!

Привели его в свой городок. Сначала построилась одна рота.

– Смотри и не бойся! Кто?

– Здесь его нет.

Вторая рота. Димка шел вдоль строя, вглядываясь в лица старшекурсников, и вдруг столкнулся с испуганным и забитым взглядом.

– Ты меня видел, когда шпаки зажали…

«Старичок» густо покраснел, а его командир отделения согласно кивнул:

– Верно! Был он сегодня после обеда в увольнении…

Делегация, приведшая мальчика на свою территорию, отправила его назад:

– Спасибо, мальчик! Иди к себе… Дальше мы сами разберемся…

Как разобрались «старики» с трусом, который бросил в беде своего младшего товарища, с которым они учились в одних стенах, носили одни погоны – «мальчикам» не рассказали. Но то, что на следующий день того не было в стенах училища – точно. От таких избавлялись сразу. Предал здесь – предаст в бою! Значит таким не место в кадетском и воинском строю…

* * *

– Мальчики! Сегодня в кино будет «Фитиль»! Кто не стукнет ногой, тот крест! Страшнее быть не может, чем стать крестом. Крест – полная противоположность кадету. Крест – заботится только о личном благополучии, спокойствии, желудке… Кого назовут крестом – никогда не наденет кадетского краба. Уж лучше умереть… Тем более, если не соблюсти такую яркую давнишнюю кадетскую традицию.

А фокус заключается в том, что перед фильмом показывают киножурнал «Фитиль», где в самом начале горит фитиль, а затем взрывается динамит. И все шестьсот кадет, сидящих в зале, когда горит фитиль – шипят, а когда взрывается динамит – дружно топают ногами, отчего кажется, что старинное здание киноклуба развалится.

– Товарищи суворовцы! Сегодня будет очень интересный фильм про индейцев. Но посмотрите вы его только в том, случае, если в зале не будет нарушений порядка! – делает объявление дежурный по училищу. Ответственные по ротам офицеры присматривают за нами внимательно и настороженно, пытаясь определить «заводил» возможного нарушения дисциплины, так как прекрасно знают про этот обычай.

Мы переглядываемся твердыми и решительными взглядами – «старички» и «мальчики». Очень хочется посмотреть кино, но кто не стукнет ногой – тот крест! Нельзя нарушать старую традицию, не нами придуманную, за которую не одно поколение кадет пострадало.

Страшный грохот сотрясает зал от единого удара шестисот сапог. Включается свет, и взбешенный дежурный по училищу дает команду:

– Встать! На выход! Вместо кино – строевая подготовка!

Гордо и дружно встают кадеты. Мы все – едины! И «старики», и «мальчики»! Кино жалко, и ох, как не хочется вместо него маршировать два часа на плацу, зато соблюдена кадетская традиция… Гордость за то, что мы не сломлены, перевешивает мозоли от строевой подготовки, все знали, на что шли, и какое будет наказание. Но самое главное – мы все кадеты, не нашлось ни одного креста, который бы ради отдыха и личного удовольствия предал кадетство…

* * *

С конца сентября началась подготовка к параду в честь Великой октябрьской социалистической революции. Оказалось, что подготовка к параду заключается в непрерывной муштре на строевом плацу в отведенное для этого время, и дополнительно в каждую свободную минуту. От нашего училища на парад в Хабаровск выезжает второй курс и от первого курса формируется «коробка» барабанщиков. Остатки первого курса будут проходить торжественным маршем в родном Уссурийске. На параде в Хабаровске будут идти «коробки» кадет, курсантов военных училищ, офицеров, воинских частей, военная техника… Принимать парад будет командующий округом, потому ни одному командиру воинской части, участвующей в параде, не хочется «ударить лицом в грязь».

Черт бы побрал эту отличную строевую выправку и невысокий рост, из-за которой мне «посчастливилось» попасть в состав роты барабанщиков, и вместе со вторым курсом ехать на ноябрьский парад в славный город Хабара, то есть Хабаровск. Все бы ничего, но житье в одной казарме со «старичками» стало настоящим кошмаром… Если добавить к этому ежедневную многочасовую муштру на плацу, то становилось обидно чуть ли не до слез, когда вспоминаешь, что твои друзья сейчас в Уссурийске, где балдеют от счастья, что нет второкурсников, спокойно ходят на занятия и сидят в покое и тишине на самоподготовке. Нас, кадет, в Хабаровске никто не воспринимает как детей, потому на плацу «умираем» как и все другие…

Начало ноября, а снега навалило выше крыши. Намного холоднее, чем в уже родном Уссурийске, до которого доходит теплое дыхание океана. До Хабаровска не доходит… Ветер, мороз, а ты, пятнадцатилетний пацан, только три месяца назад оторванный от дома, наравне со старшекурсниками, наравне с участвующими в параде курсантами, солдатами и офицерами, с утра до вечера маршируешь на плацу в тоненькой черной шинели, в таких тяжелых яловых сапогах, весь продрогший и уставший до чертиков. Собрав силу воли в кулак, сжав зубы, чтобы не заметили твою слабость и не сделали объектом насмешек и издевательств. Я – не слаб! Я – не сдамся! Левой! Левой! Я – суворовец! Я – кадет!

Еще этот такой неудобный барабан… Бум-бум-бум… Бум-бум-бум… Перехват палочек в одну руку, теперь вынести локоток на уровень плеча, левой, левой… И контроль выправки, не дай бог, в твоих движениях заметят усталость, ты – кадет, а значит должен отличаться только в лучшую сторону… Плечи расправлены, походка легкая и стремительная, и чтобы никто не догадался, что тебе самому кажется, что ты сейчас упадешь и умрешь от перенапряжения на этом промерзшем плацу…

Зато как приятно замечать, как восхищенно и уважительно качают головами солдаты и курсанты, наблюдая за прохождением коробок суворовцев. А вы как хотели? Мы – суворовцы! Мы – кадеты! И забывается усталость, и откуда-то берутся силы, и ты не идешь, а летишь по плацу, словно красивая заводная игрушка, которая не имеет предела сил и слабости. Левой! Левой!

Приходишь в теплую и желанную казарму, а тебя поджидают новые трудности. Первый курс располагается в одном помещении вместе со вторым, и беда «мальчикам» от «стариков». Раз ты «мальчик», значит, по просьбе «старика» должен подшить тому подшиву, начистить сапоги, пряжку ремня, сбегать в буфет за булочками, рассказать на ночь сказку… Это не считается унижением, это само собой разумеющееся… Но почему с этим не соглашается сердце? Ах, ты не согласен!? Значит, ты – борзой «мальчик»?! Тогда получай! И спасти от этих унижений тебя могут только твои земляки-«старики», которые не могут сидеть и безотлучно тебя опекать. А значит, хочешь – не хочешь, а чаша сия тебя не минует… И здесь главное – не сломаться. Будешь унижаться – к тебе будут относиться как к животному, втаптывая все сильнее в грязь. Будешь сопротивляться – несколько раз получишь, зато будут уважать.

Я устало сидел на табуретке возле своей кровати, когда меня окликнул второкурсник:

– Эй, мальчик! Иди сюда!

В душе я чертыхнулся, но не выполнить такую безобидную просьбу «старика» нельзя. Может быть, пронесет? Настороженный я подошел к «старичкам», которые вольготно развалились на кроватях.

– Мальчик, – доброжелательно произнес один из них, – ты после кадетки в какое училище хочешь пойти?

Все с веселым видом ждали ответа, от которого зависели их дальнейшие действия. Если «мальчик» скажет что в танковое, значит, будет ползать по проходу, изображая танк, если в летное, значит с растопыренными руками бегать между кроватями, изображая самолет…

– В Новосибирское политическое, – не ожидая подвоха, отвечаю я.

– Ага, значит, в комиссары пойдешь, – почесал второкурсник затылок, – о, придумал!

Он вытащил из-под кровати обломок палки и сунул мне в руки:

– Так, сейчас ложишься в конец прохода, затем кричишь: «За Родину! Ура! Вперед!», ну, кино видел, как политрук Клочков, и типа поднимаешь бойцов в атаку. Бежишь по проходу, и тут тебя «убивает», ты падаешь, только, чтоб красиво, понял?

Второкурсники весело загоготали от находчивости товарища.

Меня бросило в жар. Они не только пытались унизить, но и пытались посмеяться над моими идеалами!

– Ну, давай! Чего молчишь? – нетерпеливо потребовал «старик».

– Не буду! – твердо произнес я.

– Не понял!? Ты чего? Оборзел?! – поднялся с кровати обескураженный от наглости «мальчика» «старичок», – А ну, давай!

– Не буду, – твердо повторил я, глядя тому прямо в лицо.

«Старик» отвесил мне мощную оплеуху.

– А я говорю – делай!

– Не буду, – с ненавистью ответил я, и получил мощный удар под дых, от которого меня скрутило, и с трудом преодолевая боль – выпрямился, чтобы показать мучителям, что мне не больно.

– Мальчик! Выполни нашу просьбу, и все, иди – отдыхай! Никто тебя не будет трогать! – посоветовал один из «старичков».

– Нет! – отрезал я.

Они били меня втроем, пытаясь сломать и заставить выполнить свое приказание, а я, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать от обиды и боли, держался…

– Вы что делаете! Это мой мальчик! – спасение пришло от земляка – «старичка» из Красноярска, подлетевшего к нам и заслонившего собой меня, всем видом напоминая ощерившегося волка и готовый за своего «мальчика» кинуться в драку.

Чувство огромного облегчения, что все закончилось, что появился мой защитник и друг, навалилось на меня, и помимо моей воли из глаз хлынули слезы, которые я так и не смог удержать.

– Да мы так, Серега, ничего, – примиряюще замахали те руками, – твой мальчик?

– Да! Мой! Андрюха! Что вы ему делали?

– Да поприкалываться хотели, а он молодец – молоток! Как зовут? Андреем? Мальчик, а ты молодец! Серега! Мы, камчатские, тоже берем его под свою защиту…

– Да пошли вы! Без вас обойдемся! Довели пацана… – презрительно бросил красноярец тем и повел меня к себе, – Ты на этих уродов большого внимания не обращай. Так делают только те уроды, которые когда сами были «мальчиками», говно готовы были жрать, чтобы только угодить «старикам»…

* * *

Камчатские второкурсники действительно стали оказывать мне защиту и поддержку, при встрече уважительно здороваясь со мной и не допуская «наездов» со стороны других старших кадет, однако в душе я относился к ним с презрением и старался избегать общения с ними. Другие второкурсники меня тоже перестали трогать, так как прослышали про этот эпизод, за характер и твердость уважали, да и красноярские кадеты, которых было мало в училище, держались дружно и в обиду себя не давали… В душе я поклялся, что сам никогда не унижу младших кадет, и буду оказывать им всевозможную поддержку.

Наконец-то пришло время генеральной репетиции. Ночью нас вывели на площадь, где прогнали по полной программе парада. И мы, кадеты, не выглядели хуже других! Даже был приведены в пример многим другим! Гордость за похвалу распирала нас, и забывалась усталость. А самое главное – конец муштре! Сутки на отдых – и сам парад!

Парад наполнил душу восторгом и счастьем. Коробка барабанщиков открывала парад, за ними шла кадетская коробка, далее – все остальные. И волновали сердце военные марши, приятно было ощущать слитность и единство движений всей коробки, которая, кажется, дышит, идет и живет в одном ритме. Когда прозвучала команда «Шагом марш!», весь испуг и волнения остались на месте, а я ощутил себя винтиком отрегулированного и хорошо отлаженного механизма, и автоматически выполнял все необходимые действия.

И облегчение – конец строевым мучениям! Конец бесконечной муштре! День на отдых и экскурсии по Хабаре! Ура!

Всех желающих офицеры отпускали в увольнение и я, вместе с однокурсником Васильевым, решили побродить по городу.

– Не заблудитесь? – побеспокоился ответственный офицер, – Если что, запомните, вам надо будет вернуться в военный городок на Красной горке, любой горожанин объяснит, как сюда добраться.

– Есть! Доберемся!

Я впервые попал в такой большой город, он поражал своими размерами, а когда мы с Васильевым добрались до краеведческого музея, и вышли на берег Амура, река поразила мое воображение окончательно. Родной Енисей был огромной, широкой и спокойной рекой, монотонно несущей потоки воды. Амур – другое дело! Действительно, Амур – батюшка! Буйство, мощь, огромная дикая сила. Свирепые волны бились внизу о скалы, а мы любовались этим незабываемым зрелищем со смотровой площадки краеведческого музея, бесповоротно влюбляясь в эту своенравную реку.

Мы собирались возвращаться, когда меня пихнул в бок Васильев:

– Давай пирожков купим! Смотри, вон тетенька продает!

Только тут я почувствовал, что проголодался.

– Давай!

Мы купили по два пирожка и уплетали их за обе щеки прямо на автобусной остановке, как рядом с ними остановился курсант военного училища.

– Мужики! Я – Уссурийский кадет, но я никогда не позорил свою кадетку, стоя с пирожками на глазах у гражданских, и уплетая их за обе щеки, словно оголодавшее животное. Оглянитесь, на вас же все смотрят! Некрасиво…

Он укоризненно покачал головой, и направился дальше. Мы стояли красные от стыда, опустив глаза. Не было сил поднять взгляд и посмотреть по сторонам. Весь Хабаровск смотрел на нас и хмурил брови, укоризненно качая головой. Потом медленно подошли к урне, выкинули пирожки и пошли к следующей остановке. Здесь нам было стыдно стоять, казалось, что все тыкают в нас пальцами, что мы – кресты, что мы – оголодавшие, что мы – опозорили свою кадетку… И я знал, что больше никогда в жизни так не поступлю.

На следующий день кадеты должны были уезжать в Уссурийск. Вечером меня позвал к себе красноярский кадет-второкурсник Сергей.

– Так, Андрей! Пора вам начинать становиться настоящими кадетами. Надо обрезать шинель!

– Как понять – обрезать шинель? – не понял я.

– Мы постоянно носим сапоги, – начал объяснять тот, – длинная уставная шинель доходит до сапог, закрывая наше отличие от тех же морячков. Понял какое, чем мы отличаемся от них?

– Погонами и лампасами, – понятливо киваю я.

– Верно! И по нашей кадетской моде принято, чтобы нижний край шинели сантиметров на пять не доходил до голенища. Чтобы издалека были видны лампасы, и каждый знал – это идет кадет! Если ты не крест, которому плевать на кадетство – надо резать шинель. Когда это увидят офицеры, начнется террор. Потому надо резать всем, чтобы те не смогли найти крайнего. Однако кто-то должен начать первым! Ты готов рискнуть?

– Готов, – решительно кивнул я, хотя было страшно и так не хотелось быть козлом отпущения. Однако своему земляку Сергею я полностью доверял, и если тот говорил надо, значит – надо!

– Мы тебе поможем обрезать, а когда вернешься в роту, будешь учить других, как это делается…

* * *

Перед входом в казарму стоял командир взвода майор Руденков. А я, суворовец Коренев, в не по уставу короткой шинели… Ну, надо же так нарваться? И не развернешься, чтобы уйти, сразу что-нибудь заподозрит! С бешено стучащим сердцем бравым строевым шагом подхожу к майору и докладываю:

– Товарищ майор! Суворовец Коренев прибыл после участия в военном параде в городе Хабаровске!

– Ну, здравствуй! – настроение у взводного было отличное, – Смотрели, смотрели мы военный парад! Молодцы! Не опозорили своих погон, не подвели… Устал, наверное? Ну, ладно, иди, иди в казарму…

– Есть! – взметнулась к шапке рука, и я пулей влетел в казарму.

Руденков задумался. Что-то было не так, но что, понять он никак не мог. Суворовец, как суворовец… Старательный и дисциплинированный… Однако какое-то странное напряжение, и что-то в форме? Да нет… Все у Коренева в форме на месте… Может это я, просто переел в обед, вот и лезет в голову всякая ерунда?

В расположении все, кто увидел меня – ахнули.

– Андрюха! Там же Таракан стоял! Он тебя не выкупил?

– Пронесло, пацаны!

– Ну, ты – молодец! Кадет! Первый с роты! Старики помогли так ровно обрезать?

Я кивнул. На построении на вечернюю прогулку вся рота старательно прикрывала меня от глаз ответственного по роте Таракана, и тот снова ничего не заметил. А из уст в уста передавалось общее кадетское решение. Коренев – кадет! Если все не обрежут шинели до утра и Андрея накажут – в этом будем виноваты мы, потому что предали и подставили товарища. Кто не подрубит шинель до утра – тот крест, и отношение к нему будет – как к кресту!

После отбоя вокруг меня собралась рота, и я на одной из шинелей показывал, как ровно обрезать. Сначала одеваешь, и отмеряешь нужную длину, чтобы были видны лампасы. Делаешь отметку. Потом снимаешь, аккуратно раскладываешь ее на полу, и прикладываешь по метке параллельно к краю шинели свой ремень. По нему мылом проводишь линию и обрезаешь. Ну, и чтобы не висела бахрома – подпаливаешь края спичками. Всем ясно? Вперед!

Утром, на построении на завтрак, увидев построившуюся роту, Таракан ахнул. В роту проникла зараза, и что самое обидное – в его дежурство! Проспал! Суворовцы стояли напряженно, с каменными лицами, ожидая реакции майора. И у каждого над сапогами вызывающе краснели полоски лампас.

– Та-ак! Порча военного имущества! Нарушение строевого устава! Кто вам позволил?! Вице-сержант Еремеев! Кто вам дал право портить государственное имущество?

– Никто! – коротко и четко ответил вице-сержант.

– Тогда почему вы обрезали шинель?

– Никак нет, не резал, товарищ майор! Утром проснулся, одел, а она укоротилась!

– Я вам дам – укоротилась! Крошкин!

– Я!

– У вас тоже укоротилась?

– Так точно!

Офицер был в бешенстве… Командир роты совещался с офицерами долго. Надо было найти и выгнать из училища зачинщика безобразия и восстановить шинели. Вызвать родителей, и под угрозой увольнения их сыновей, заставить купить новые, уставной длины.

Каждый командир взвода по несколько раз побеседовал с каждым из воспитанников. Те писали объяснительные, и преданно глядя в глаза, убеждали офицеров, что так оно и было. Встал, проснулся, одел, а она укоротилась! Не было ни зачинщиков, ни виноватых. А на следующий день, в целях поддержки настоящих кадет четвертой роты и чтобы не прослыть крестами, неожиданно укоротились шинели в пятой и шестой ротах. И тоже ни крайних, ни виноватых.

Первые родители суворовцев, которые жили недалеко от Уссурийска, приехали в ближайшие выходные. Суворовцы, что были из дальних регионов, с тоской думали, как объяснять родителям, зачем их вызывают… Однако все благополучно разрешилось благодаря суворовцу Обручеву, отец которого служил начальником тыла одной из воинских частей. Он недовольно покряхтел, отругал сына, и привез несколько черных шинелей большого размера. Дальше было делом смекалки и техники. Самый высокий суворовец нашил на одну из привезенных шинелей алые погоны и петлицы, а свою укороченную отдал следующему по росту. Тот свою следующему по росту, и так далее. В итоге, когда командир роты провел строевой смотр на предмет восстановления шинелей, к его огромному удивлению рота стояла без нарушений, все шинели были уставной длины. И никто из офицеров не обратил внимания, что рукава на этих шинелях немного длинноваты, и что в расположении осталось висеть несколько маленьких шинелей, явно укороченных. Зато в увольнения все ходили как кадеты, и у каждого над сапогами алели красные полоски…

А самодовольно улыбающегося майора Руденкова все-таки решили наказать. Слишком уж на его лице сквозило чувство победы над кадетами. В день, когда он остался ответственным, во время вечерней поверки, два кадета по общему решению покинули строй, а за них должны были ответить их товарищи. Пока Таракан проводил поверку, рисковая двоица проникла в канцелярию, где висела шинель майора, и обрезала ее по самое мужское достоинство. На это ушло совсем немного времени, потому что не было необходимости резать ровно и подпаливать бахрому. Сойдет и так…

Утром суворовцев разбудил взбешенный рев майора, надевшего шинель, чтобы выводить роту на зарядку. Крайних найти не удалось, потому что вечером шинель Таракана была в полном порядке, что сам Руденков отчетливо помнил, а в том, что все суворовцы были на вечерней поверке, подтверждала личная роспись майора… Ну, а ночью, он находился в канцелярии безотлучно. Свою шинель, которая тоже укоротилась непонятным образом, Руденков восстанавливал сам…

* * *

– Взвод! Становись! – скомандовал вице-сержант Хилев, и поторопил суворовцев, – Давайте быстрее!

– Кадеты! Строимся! – крикнул я зазевавшимся друзьям, и вдруг натолкнулся на негодующий взгляд Таракана, грозно надвигающегося на меня.

– Товарищ суворовец! Как вы назвали товарищей?! – прищурился командир взвода, – Кадетами?

Вытянувшись перед взводным, я стиснул зубы.

– Я вас, суворовец Коренев спрашиваю, как вы назвали своих товарищей? Вы что? Кадет? Что молчите? Кадет?

– Так точно, товарищ майор! Я – кадет! – гордо подняв голову, твердо взглянул я в лицо командиру.

– Что-о? – от подобной наглости у майора перехватило дыхание, – Взвод! Становись!

Суворовцы замерли перед командиром ровным строем, напряженно глядя перед собой.

– Это что за гниль из вас поперла! Хилев! Это что за штучки? Откуда это у вас? Вы хоть понимаете, что кадеты – это царские прихвостни, детишки богатых дворян, которые воевали против Красной армии! Они создали даже свою партию, партию кадетов, которая вела борьбу против большевиков! Вы что, не понимаете, у вас с ними нет ничего общего!

Взвод молчал, но майор кожей чувствовал, как в воздухе возникло мощное напряжение несогласных с ним суворовцев. Эту антисоветчину ему, как опытному офицеру-воспитателю, необходимо было выбить из еще юных голов.

– Суворовец Коренев!

– Я! – как струна вытянулся я.

– Вы суворовец? – навис над ним воспитатель.

– Так точно! Суворовец! – звонким голосом проорал я.

– Во-от! Молодец! – довольно заулыбался Таракан, – Теперь скажи своим товарищам, что ты не кадет, и больше никогда так не называй своих друзей!

Я молчал, напряженно глядя перед собой, словно не слышал распоряжения своего начальника. Тот недовольно нахмурился.

– Ну?! Говорите! Что вы молчите? Повторяйте за мной – я-не-ка-дет!

– Я-ка-дет! – твердо и гордо произнес я и взвод облегченно вздохнул.

– Вы что, ничего не поняли! – сорвался на крик Таракан, – Вы не кадеты! Хилев! Вы кадет?

– Так точно, товарищ майор! Кадет! – глядя прямо перед собой куда-то в пустоту, гаркнул вице-сержант.

– И я, суворовец Карамышев – кадет! – пришел на выручку товарищам Карамышев.

– И я – кадет! – произнес суворовец Ганза.

– И я!

– Я – кадет!

Антисоветчина неслась по рядам суворовцев, отчего у майора отвисла челюсть.

– Молчать! Вы – суворовцы! Кадеты – это негодяи!

– Товарищ майор! Кадетами были декабристы Рылеев и Бестужев! Фельдмаршал Кутузов! – возмущенно произнес суворовец Крошкин.

– Адмиралы Ушаков, Нахимов! – присоединился Ганза.

– Крузенштерн, Беллинсгаузен – кадеты! – продолжил Коренев.

– Знаменитый летчик Нестеров – кадет!

– Кадетом был Владимир Даль, составивший знаменитый словарь!

– Трехлинейная винтовка Мосина! Мосин – кадет!

– Первый самолет создал кадет Александр Можайский!

– Кадетами были художник Верещагин, композиторы Римский-Корсаков, Скрябин!

– Мол-чать! Мол-чать! – закричал майор, – Я вам устрою Римского с дружками Корсаковым и Скрябиным! На плац! Я вам всю вашу дурь выбью! Ишь, что удумали! Вы – суворовцы!!! В честь знаменитого полководца Александра Васильевича Суворова!

– Товарищ майор! А не подскажите, Суворов большевикам служил, или царю? – не удержался Ветошкин.

– Я вам, товарищ суворовец, – с ненавистью глядя на него, ответил Таракан, – за нарушение воинской дисциплины, выразившееся в том, что вы задали вопрос, не спросив на то моего разрешения, объявляю два наряда вне очереди!

– Есть два наряда вне очереди! – с трудом сдерживая улыбку, рявкнул тот.

– Что удумали!? Кадеты… я вам всю дурь выбью! Два часа строевой подготовки! Вместо отдыха!

Взвод маршировал так, как не ходил никогда. Раз! Раз! Раз, два, три! Левой! Левой! Печатая шаг, суворовцы шли ровными рядами, со всех сил вбивая свои сапоги в асфальт плаца. Шли так, словно осознавая свою исключительность, что это они – будущие генералы и полководцы, путешественники и изобретатели, писатели и художники! Они шли и нельзя было не залюбоваться их выправкой и каким-то особым юношеским гонором, который был написан на их лицах, был в их движениях, который кричал о том, что никто и никогда не сможет сломить их характер, потому что им есть на кого равняться и у кого учиться любви и преданности Родине… Они осознавали свою причастность к огромному и дружному кадетскому братству, которое имеет вековые традиции и обычаи, своих героев и великих людей, с кого можно и нужно брать пример, и кем они гордились!

А взводный с ненавистью оглядывался на кучковавшиеся вокруг плаца кучки суворовцев, откуда периодически раздавались крики: