Текст книги "Год 2990"

Автор книги: Андрей Корбут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

31. – На что вы надеялись? – Катрин говорила вполголоса или почти шепотом, смотря не на Алэна, а в сторону люка. Он проследил этот взгляд и ответил: – А вы сейчас? – Нет, правда... У вас не было шансов уйти незамеченным, и если бы вас не взял летевший к нам крейсер, вас взяли бы при высадке в порту Антарекса. Может быть, вы собирались захватить "Леонардо да Винчи"? Но что дальше? Харон? Да вас арестовало и выдало бы любое правительство... – Итак, крейсер шел за мной... – Я вам говорила – не знаю. Но думаю, что да. – Харон – молодая планета, а, следовательно, в течение еще как минимум одного поколения ее эмиграционная служба будет оставаться благосклонной ко всем, кто намерен связать с ней свою жизнь. Так или иначе, а это осмысленная необходимость – дать приют всем, кто бежит от зажравшегося мира в неизведанное. Отверженные, авантюристы, преступники – чем не источник людских ресурсов для молодых колоний. Вероятно, правительство Харона дало бы санкцию на мой арест или, уж по крайней мере, разрешило бы ищейкам из межгалактической службы безопасности самолично надеть на меня наручники. Но в первом случае никто на практике не пошевелил бы и пальцем, чтобы исполнить приговор, а во втором... Я знаю Харон, как никто другой. Меня бы не достали. – Наверное, это очень небезопасно – жить в молодой колонии среди вседозволенности и беззакония? – Ошибаетесь, мисс. Человеческая жизнь и закон там стоят намного дороже, чем на Земле или на Антарексе. Если хотите, это своего рода исправительная колония, без шансов на то, что вы останетесь "плохим". Уничтожьте вы где угодно хоть целый город, но покайтесь – и вам простят. Но не дай вам бог вернуться к прежнему здесь. – Делайте что хотите, но не у себя дома? – До определенной степени. Пока это не несет угрозу интересам колонии. Кто, например, будет торговать с теми, кто дает прибежище пиратам или покушается на святое – сбывает генофонд? – То есть, похитить с другой планеты ребенка – это, по вашим меркам, и не преступление? – Я лишь возвращаю его домой. – Почему я слышала, что вы ему не отец? – Потому что его отец скончался... и я отправился за ним на Землю, потому что я его отец...

Харон точно затаился. Опасность стала стерегущей тенью, как миг неуловимой, как смерть – неосязаемой, как страх – слишком явной, чтоб ею пренебрегать. Харон позволил заглянуть ему в лицо. Он вышел на солнечный свет, на открытое пространство, словно бросая нам вызов. Он казался неискренним, а выбора не было. Его зеленая пыль меня уже не пугала. Я сроднился с ней. И порой завороженно глядел, как ночью маленькая воронка, будто капкан муравьиного льва, за считанные минуты превращается в огромную котловину, где все оживает с приходом дня, где всегда зловеще сияет одинокий голубой глаз водоема, бездонного колодца, где я не мог не искать, хотя бы глазами Арно, зная, что напрасно, зная, что себя обманываю. Котловина исчезала через трое суток, и пыль оставалась надгробной плитой. Зеленая пустыня, похороненные в ней оазисы, зеркальные скалы и горное плато... Харон до какого-то дня мог показаться удивительно однообразным, как лунный пейзаж... До того дня, пока... А началось все ночью... – Я убил его..., – глухо произнес Клод, и я не сразу понял – бредит он, говорит ли во сне или пытается, будучи в здравом уме, в чем-то признаться мне. – Клод..., – позвал я. Платформа тонула в сумерках, и только белый свет широкой полосой по периметру отделял нас от всего Харона. Капсулы Мигеля, Клода и Фредерика чернели силуэтами и казались со стороны древнеегипетскими саркофагами, что обнаружила при раскопках археологическая экспедиция. И, казалось, призраки оживали. Клод медленно поднялся, но замер, оставаясь в капсуле. Я снова окликнул его. "Я убил его...", – повторил он отчетливее. Я не спал, я стоял на вахте, вернее будет сказано, полулежал, полусидел в кресле дежурного у единственного уцелевшего монитора... Он не слышал меня или слышать не хотел. Я подошел к нему, увидел, что глаза его открыты. ...Я путаюсь. Его глаза распахнулись, едва я оказался рядом. Он вдруг глянул на меня и совершенно дико улыбнулся. От неожиданности я скривил рот в ответной улыбке. – Знаешь, я нашел здесь лес... Вернувшись предыдущим вечером из разведывательного полета, он не сделал доклада на этот счет – он тогда вообще ушел от разговора, сказав коротко: "Все, как обычно: зеленая пыль и еще раз пыль...". – Где? – спросил я. Его сообщение мало походило на правду. У нас были десятки тысяч минут слежения на этой планете, мы налетали сотни часов на запад, восток, север и юг, и никогда мы не видели ничего похожего на то, о чем он сейчас свидетельствовал... "Где?" – спросил я. Он не ответил. Я повторил вопрос. Он промолчал. И вдруг я понял, что Клод спит. Спит с открытыми глазами. Спит и говорит со мной во сне. "Он хитрит... Хитрит...", – ужом пробралась в мозг странная холодно-скользкая мысль. А Клода будто прорвало: он говорил сначала шепотом, потом голос его набрал силу, потом слился в единоутробный непередаваемо-тяжелый монотонный гул часто бьющегося о наковальню молота. Но это были лишь обрывки фраз его несостоявшихся мыслей или давних воспоминаний и боль, троекратная, через все слова. Я отступил к медицинской капсуле. Я старался не делать резких движений, будто бы Клод мог что-нибудь увидеть и заподозрить. На ощупь нашел боковой пенал, в нем сверху лежал шприц с успокоительным. Через минуту я уже коснулся иголкой его тела. Клод, кажется, на миг проснулся, глянул на меня недоуменно, и медленно опустился на ложе. Еще через минуту он крепко спал.

Не знаю почему, но я никому ничего не рассказал о событиях этой ночи: ни о скрестившихся в ночной дали двух лучах, ни о том, как повел себя во сне Клод, лишь отметив для себя его утреннюю бледность и некоторую рассеянность, если не сказать больше. После завтрака мы, по обыкновению, провели рекогносцировку. Фредерик уже приходил в норму. Мы отчасти теперь могли положиться на него, оставляя в лагере. К тому же недалеко был Мигель, на его плечи в этот раз легла муторная, всеми нелюбимая работа: он должен был заняться бурением. Я отправлялся в пустыню, Клод – в сторону плато. И он, и я должны были покрыть до 1000 км, прежде чем вернуться на базу. "Но почему он был столь неуступчив, когда определялись маршруты?" – спрашивал я себя, и тотчас после нашего непродолжительного совещания и много позже, когда, набрав высоту, уносился от платформы со скоростью 200 км/час". "Алэн, ты сегодня работаешь на северном и южном направлениях", – говорил он. "По чести сказать, меня стала утомлять пустыня, Клод...", – посетовал я, без тени мысли что-либо менять. Он должен был либо свести мои слова к шутке, либо, если он воспринял их всерьез, попытаться объяснить целесообразность своего решения. "Тебе надо углубиться в эти крайние сектора", – проигнорировав мое шутливое, но, по сути, не лишенное смысла недовольство, произнес Клод, показывая мне на зависшей в воздухе виртуальной карте два темных пятна. "Клод, у Алэна это десятый полет в пустыню, – вмешался Мигель. – Плюс твои четыре и мои восемь. Данных вполне достаточно. Есть невыясненные моменты, но в целом мы обследовали 80% допустимой зоны. С плато дело обстоит иначе...". Он не дослушал Мигеля – почти оборвал его: "Тебе следует пройти отметку десять тысяч...". "Я вчера прошел десять тысяч...", – ответил Мигель. "Разве?" – сказал он. Возникла пауза. Клод был страшим в команде. И ошибался. Грубо. Непозволительно. Это было первым звонком. У разведчиков главенствовал закон волчьей стаи, с той лишь разницей, что оступившегося вожака не убивали, а понижали в ранге. "Разве?" – сказал он и произнес очень твердо: "Более не углубляться. Наметь три-четыре новых точки на расстоянии двух-трех километров друг от друга". "Первое: у нас охвачено на плато только 20%, – совершенно жестко сказал Мигель. – Второе: мы не можем останавливаться на отметке 10 тысяч – этого просто недостаточно". "Добьем пустыню, бурение около платформы, потом переключимся на плато...", – поставил точку в споре Клод, никого не услышав. Тогда это сошло ему с рук. Мы поднимались с мест, налаживали ранцы и зонды, Фредерик пытался острить, его поддержал Мигель, оба они рассмеялись; я улыбался, а в ушах стоял особенно глухой голос Клода. Я вспомнил ночь. Его монолог. И его признание... Ранец едва не соскользнул со спины, так стремительно я повернул назад, через голову, в мертвом пике, потом вышел из него и, не обращая внимания на голос Фредерика, спрашивавшего меня, не потерял ли я ориентацию, выверил курс на радиомаяк Клода, погасив при этом свой... Теперь Фредерик мог только наблюдать за мной через зонд. Меня это устраивало. Я набрал прежнюю высоту и увеличил скорость до трехсот...

32. Боб, повернувшись к Марку, увидел сквозь стекло скафандра его беззвучно шевелящиеся губы, прочел по ним: "Связи нет". Кивнул в ответ. Значит, все дело было в связи. Быть может, только поэтому они потеряли Борислава и базу. Жестом показал Марку: "Следуй за мной". Они вступили в затаившийся в левом крыле ЦУПа мрак, в скафандрах автоматически сработал прибор ночного видения – тьма вывернулась наизнанку – силуэт человека в двух шагах развалился надвое и тут же остался в одиночестве... В следующую секунду Боб столкнулся с Бориславом, схватил его за руку и потащил назад. Связь возобновилась так же внезапно как и пропала. "Черт возьми, что это было?" – воскликнул Боб. "Мне показалось, вы не слышали меня", – сказал Борислав. "Марк, ты видел это?" "Что?" "Отходим, мне это не нравится...". "Сержант, там ничего и никого нет. Правда, мрак кромешный", – успокаивающе произнес Борислав. Послышался голос Мо Лау: "Сержант, мы не исключаем, что потеря связи – техническая проблема. Далее действуйте по плану. Не теряйте понапрасну времени". На крейсере же, но несколько позже, Ханке спрашивал лейтенанта: "Как это могло произойти?" "Возможно, связь экранировал разрушенный наполнитель электронного мозга "Леонардо да Винчи". Его защитные экраны частично разрушены, и он реагирует на любые электромагнитные волны. Отсюда и сбои". Обнаружить "черный ящик" и "войти" в электронный мозг было поручено Марку и Бориславу. Сопроводив прощание напутствием держаться вместе, Боб Санитто покинул ЦУП. Космодесантники снаружи знали о временной потере связи, а также о том, что все благополучно разрешилось. Никто не тратил слов впустую и, тем не менее, сержанта встречали, окружив плотным кольцом. Он развел руками: "все нормально", "работаем", – заговорил: "Действуем, как на учениях: направление на модуль "D", ориентир сигнальные огни стыковочного аппарата, реверс – 200, дистанция – до пяти метров, дальше – свободное плавание...". Все три люка, камера и рукав переходного отсека пассажирского модуля были открыты настежь. Они проникли в ресторан-клуб – в центре его зависли два зонда, опередившие их на четверть часа, два светящихся ежа – службы безопасности и телекомпании "Си-Эн-Си", – потом разделились на пары. Красноватый свет был призрачным, и такими же были тени: Боба и Андрея, ушедших влево; Ливерпуля и Лео – у правой стены. В какой-то момент Бобу даже показалось, что теней больше, чем могло бы быть. Он двинулся к ближайшей из них – своей ли, чужой – она не шевельнулась; вручную переключился на "ночное видение" – и тотчас запросил базу: "...вижу человека в скафандре. Рядом второй". Справа эхом отозвался Лео: "Еще один... в коматозном состоянии". Почти сразу Боб нашел индикаторы на обоих скафандрах, сверился с их показаниями и лишь повторил диагноз. На связь вышел Ханке. "Не ждем! Спасательные капсулы к ним, и четверых десантников". Разведка продолжала движение. "Мы внутри пассажирского блока", – докладывал Боб. – Доступ свободный". "Поторапливайтесь, поторапливайтесь, господа", – подгонял лейтенант. "Что с пассажирами?" – спрашивал командор. "Ближайшие два ряда капсул пустые, – отвечал Боб Санитто. – В следующих... Думаю, они все здесь. Около ста пятидесяти человек. Глубокий анабиоз". Командор обратился к Мо Лау: "Сколько времени понадобиться нам на эвакуацию всех пассажиров?" "Возможно, больше, чем у нас есть, сэр". "Просчитайте, все варианты...".

Видимый в широких и узких трещинах пола серебристый наполнитель был, по сути, активной массой электронного мозга "Леонардо да Винчи": в ней копилась информация и отслеживались логические цепочки, в ней вершилось чудо осмысления выбора, и лишь благодаря ей мозг был... почти живым, неподвластным, быть может, только чувствам. Но, как и любой другой созданный человеком биотехнологический продукт, серебристый наполнитель требовал определенного обхождения. Функционировавший при температуре абсолютный нуль градусов, при обязательной подпитке газово-активной средой, и имевший трехсотлетний запас прочности, он, получив самую незначительную "рану", разрушался полностью или частично без шансов на реабилитацию. В случае же с "Леонардо да Винчи" речь шла о нарушении герметичности зоны электронного мозга – для него это было сродни клинической смерти. Чтобы считать с его "живых" участков сохранившуюся на уровне памяти информацию, их требовалось сначала найти. Работа эта была ювелирная и муторная. Зонд, внешне очень напоминавший человеческий волос, входил в наполнитель, в его резиноподобную снаружи и рыхлую внутри массу и, ведомый оператором, пускался в бесконечно-извилистый и небезопасный путь. Зонд мог сгореть сам, а мог по связи передать отрицательный заряд человеку; оператор с помощью системы слежения (без труда подключавшейся непосредственно к шлему скафандра), управлявший им в виртуальной действительности, рисковал, таким образом, не меньше, чем окажись он под перекрестным огнем из бластеров, но уже в реальном мире. Поиск "черного ящика" (своего рода опухоли в том же наполнителе) осуществлялся аналогично, с той разницей, что в случае положительного результата находку удаляли оперативным путем. Разведчики работали по очереди, сменяясь через каждые две-три минуты, так велико было психотропное напряжение. "Пройди глубже и просмотри крайние в секторе "D-S" каналы, похоже, там что-то есть", – передавая во время очередной вахты систему слежения, предложил Борислав. Марк только спросил с кривой улыбкой: "Как там, весело?". Датчики припали к шлему, плоский монитор опустился занавесом на стекло скафандра, затем модуль, заблокировав на внешнее восприятие человеческий мозг, активировал электромагнитное поле... Борислав поднялся из кресла. У него было время размяться. Но, сделав всего несколько шагов, он вдруг понял, что движется к левому крылу, где не было аварийного освещения и по-прежнему черным лесом стояли непроглядные сумерки. Ему даже почудилось, что лес стал ближе, и, лишь представив себя снова в нем, он почувствовал странный дискомфорт. "Что же все-таки тогда произошло?" – вдруг спросил он себя. И пришедший ответ его смутил: он ясно помнил, как исчезли красноватые блики и сгустилась ночь... и затем, как, столкнувшись с Бобом, он повернул назад. "Но сколько времени прошло между этими двумя событиями?" Очень смутно он помнил и то, как звал Боба и Марка. "Я звал их на помощь?" Его окликнул Марк: "Смени меня... Ты был прав. Мне удалось кое-что вытащить. Но будь осторожен. Мне не нравится плотность. Она увеличилась... "На этой глубине? – удивился Борислав, – каверна?" "Готов поспорить, что да. И, судя по восходящим связям, в этом месте был "черный ящик". Если это так, то его удалили до нас". Система слежения опять перешла из рук в руки. Борислав вошел в электронный мозг... Мрак, вспоротый тысячами молний, мгновенно преобразившийся в синеву неба, внезапно возникшие перистые облака, за ними замелькавшие люди, звезды, интерьеры... – несколько секунд. Потом мрак и разившие его молнии вернулись. Из тысячи огненных стрел в зонд ударила одна. Борислав на мгновенье ослеп, но какой-то тумблер в его голове щелкнул, какая-то стена ушла в сторону, какой-то темный уголок ...его собственного мозга осветило солнце. Он увидел себя в ЦУПе, в левом крыле, пятнадцать минут назад. Марк, сменившись, так и остался в кресле, только закрыл глаза. – Нет, ты не понимаешь, дорогой мой Борислав, сколько очарования можно найти в пустом времяпрепровождении. Нельзя жить в постоянном напряжении. Типичный пример – то, чем мы сейчас занимаемся. Сколько выдержит твой или мой мозг за один заход? Пять минут – и можно отправлять тебя или меня... Нет, нет, меня от подобного казуса увольте... Так вот, можно отправлять тебя в реабилитационный центр. Но, как известно, тяжелые психические расстройства да два-три десятка экзотических болезней типа "червей Мортакса" – это то, что пока не лечится... Марк говорил с Бориславом смеясь, зная, что тот его не слышит, и потому с тайным, каким-то мстительным чувством; не слышала его и база, так как он перешел на ближнюю связь, и это тоже доставляло ему удовольствие. – ...но умение расслабиться, дорогой мой друг, это тоже своего рода талант. Ты не представляешь, сколько наслаждения доставляет мне выигрыш в сотню-другую у этого мастодонта Лео. Он, несомненно, догадывается о том, с чем имеет дело, но ни сном, ни духом – в каких масштабах... Это даже не игра, это – феерия! Кстати, если не ошибаюсь, я не отдал ему ни одной партии и не отдам, принципиально. При этом он ни разу не поймал меня на "горячем". Заметь, ни разу... Вот, где отдых, вот, когда я веселюсь и живу всеми фибрами моей неуемной души... Богатой, жутко богатой внутренне, Борислав. И, поверишь, я чувствую себя филантропом. И Лео, и Ливерпуль мои товарищи, так почему не доставить им толику счастья от игры? В конце концов не ради же денег они садятся со мной играть... Или Лиззи, можно сказать, звезда моего сердца... Марк оборвал себя на полуслове, когда его уколола мысль, что пауза затянулась. Его глаза открылись. Рискуя причинить напарнику вред, он сорвал с него систему слежения. "Борислав! Борислав!" – кричал он в эфир. Черный лес слева, непроницаемая стена – вдруг шагнули к ним, лампы аварийного освещения погасли одна за другой. ЦУП поглотила тьма.

Когда лейтенант Мо Лау подошел к командору с докладом, тот разговаривал с Ладой Корнуэлл, впервые за время полета позволив себе менторский тон: – Миледи, а по какому праву, спрашиваю я вас, вы предприняли этот шаг? Это, по меньшей мере, незаконно! Журналистка не смутилась: – Бросьте, командор, вся моя вина в том, что я не спросила вашего разрешения, и только. Но неужто вы отказали бы мне... – Я не исключаю, что это по вашей вине у нас перебои со связью. – Микрозонды, которые мы приладили к поясам ваших десантников, к вашему сведению, не могут создавать подобных помех... Мо Лау негромко сказал в этот момент: – Сэр, прошу прощения... – Слушаю вас, лейтенант. – Я готов предложить вам план транспортировки капсул с пассажирами на крейсер... – Одну минуту, – кивнул Ханке и нетерпеливо посмотрел на Корнуэлл. Что-нибудь еще? – Я же говорю вам: мои микрозонды не передают изображения, а если они не работают, там что-то происходит... – Довольно, миледи, займитесь своим делом и не путайтесь под ногами, срываясь на грубость, сказал Ханке. В их разговор вмешался Мо Лау: – Если госпожа Корнуэлл обратит внимание на панель перед центральным экраном, то увидит на белом круге шесть датчиков. Они светятся. А это значит, что все шестеро десантников живы и здоровы. Но ради вашего спокойствия... попросите оператора вывести на один из вспомогательных экранов и Марка, и Борислава, находящихся в ЦУПе, сошлитесь на меня... – О'кей! – согласилась Лада и, обаятельно улыбнувшись лейтенанту и бросив уничижительный взгляд на командора, с видом победителя направилась к оператору. – Благодарю вас, лейтенант, – с облегчением вздохнул Карл Ханке. – Она меня доконает. К тому же я, кажется, нахамил ей, а это скверно... Ну, рассказывайте, что вы надумали... – Нам предстоит переправить на крейсер сто пятьдесят восемь капсул. При это мы потратим в среднем по минуте на то, чтобы снять каждую капсулу с "постамента", около пяти минут – чтобы вывести из модуля "D", и те же пять минут понадобятся, чтобы доставить ее в наш багажный отсек. Повторяю, это усредненные данные. Однако, принимая их во внимание, даже мобилизовав всех наших людей, мы не укладываемся в отведенные пять часов. Почему: во-первых, в этом случае мы сталкиваемся с невозможностью перемещения капсул пакетами; во-вторых, теряем слишком много времени на участке он пассажирского блока до переходного отсека включительно. Предлагаемое решение – нейтронной пушкой вспороть корпус модуля "D" в районе анабиозного зала и вывести капсулы через образовавшуюся брешь. – Возможные осложнения? – Я не думаю, что у нас будут проблемы. – Тогда действуйте. Лейтенант козырнул, не медля, вышел на связь с "канонирами", дал вводную, предупредив, что на всю операцию он выделяет не более получаса, и уже собирался выйти на связь с Санитто, чтобы предупредить его о предстоящих действиях, как услышал в ушах резкий голос оператора: – Семнадцатый запрашивает второго. – Что за срочность, второй? – Я вывел на вспомогательный экран ЦУП... То есть я не могу его вывести. У нас нет изображения. И они не отвечают. Ни Марк, ни Борислав...

33. – На сколько времени нам осталось воздуха? – Не знаю... – Мне кажется, я не могу дышать... Я делаю вдох и не набираю воздуха. Боже мой, Алэн, я задыхаюсь... – Катрин! Лицо молодой женщины как-то очень быстро приобрело синюшный оттенок, удушье обвило ее шею невидимым шарфом, затянуло узел, ее легкие пытались найти последний глоток кислорода, а черпали из грязного колодца томный яд... Потом она потеряла сознание. Ей казалось, что ее тело растворилось в морской воде; она видела, как солнечные лучи нанизывают на многометровую голубую сверкающую толщу океана, и чувствовала, как легко и свободно ей плыть; она была рыбой, ее жабры вздувались и опадали, и ей было бесстрашно и чудно, она уходила все глубже, пока не исчез последний солнечный шрам, и тогда ее охватила внутренняя дрожь, ее жабры захлопнулись, склеились, вросли в чешую, и со всех сторон ее обступила черная ночь. В это мгновенье она остро поняла одно, самое главное: " Я умерла!" Но глоток воздуха или яркого света, или колкие брызги разбившейся о мол воды – ее оживили, и Алэн Лаустас, отнимая от женского лица простертые к нему ладони, сказал: "Вот и хорошо...". – Что со мной случилось? – Ты внушила себе, что тебе не хватает воздуха. Только внушила. – Но мне действительно тяжело дышать. – Но ты ведь дышишь. Потерпи еще немного. Я думаю, за нами скоро придут. Я чувствую это... Сумей дождаться. Очень тебя прошу. Катрин лежала на ложе, он стоял над ней на коленях, и, неожиданно для него, как, наверное, и для себя самой, она, приподнявшись, потянулась к нему губами. Он безотчетно для себя сделал движение ей навстречу, но раньше, чем они поцеловались, отпрянул, словно испугавшись, что обожжётся.

Алэн встал и отошел в угол каюты, где сел прямо на пол, спиной прислонившись к стене, и прикрыл рукой глаза...

...Лагерь остался позади. Клод уходил на северо-северо-запад, и я заметил, что он снижается. Расстояние между нами было не больше пяти километров. Внезапно он упал к земле, и я перестал слышать его радиомаяк. Это сбило меня с толку. Я набрал высоту и прибавил в скорости. С высоты у меня было больше шансов его обнаружить. Я подумал, что у него могли возникнуть форс-мажорные обстоятельства. Но неожиданно мой собственный ранец превратился не более, чем в балласт. Он "умер" сразу, без предупреждения, как то должно было произойти, и без шансов на реанимацию, по крайней мере, во время полета. Я устремился вниз камнем с отметки сто метров. Ждать приземления было бы нелепо. Я телепортировал себя на поверхность плато, но в следующее мгновенье твердь Харона разверзлась подо мною, и падение продолжилось. Я несся навстречу аду. Меня ослепил яркий свет. Мимо меня вверх уносились похожие на водоросли растения; они становились все толще, их лес – все гуще. Наконец, падение мое замедлилось, а вскоре прекратилось и вовсе. Я оказался в плену у джунглей Харона. На мое счастье, руки были свободны. Я вытащил кольт и безжалостно рубанул средним уровнем по державшим меня "щупальцам". Рухнув вниз, я пролетел еще метров десять, прежде чем упал на что-то мягкое. В нос ударил смрадный запах. Первый запах на этой планете. Оказавшись на ногах, я тут же провалился по колено в коричневый ворс. Почва подо мною заходила волнами. Это напоминало болото. Я осторожно сделал шаг, другой. Потом двинулся смелее. Я был словно гостем в пустой квартире, непрошеным, нежеланным гостем, которого никто не встречал; в квартире, где не было ничего, кроме голых стен, совсем крохотной, душной и погруженной в мир тишины, как в бездну. Стены были от меня в десяти шагах, потолок снизу напоминал сырое мясо, пущенное под мясорубку и затем слепленное стойким клеем. Меня поразили правильные прямые углы ячейки, в которой я оказался. Я подошел к живой, казалось, стене "водорослей", раздвинул ее стебли, увидел "комнату", соседнюю, чуть большую ...и в ней Клода. Клод лежал навзничь, почти скрытый ворсом.

– Алэн, почему вы не отвечаете..., – услышал он и очнулся. – Почему вы не поцеловали меня? Она смотрела на него с ложа и дерзко, и испуганно... Ей и в самом деле было страшно, что это конец. Она перестала верить, что их спасут.

34. Четверым разведчикам, находившимся в модуле "D", было приказано немедленно вернуться в ЦУП "Леонардо да Винчи". Датчики показывали, что Марк и Борислав живы, но ни видео-, ни радиосигналы оттуда не поступали. Впрочем, на принятии решения об эвакуации пассажиров со звездолета это никак не отразилось, тем более, что лимит времени диктовал свои условия игры, крейсер залихорадило. Первыми в космос вышли десантники со спасательными капсулами для трех обнаруженных в ресторан-клубе людей в скафандрах; следом за ними устремилась вторая разведгруппа для обследования неохваченных "В" и "С" модулей. В это же время поднятый по тревоге личный состав подразделения десантников готовился к предстоящей экспедиции, а медицинский корпус – к приему тех, кто нуждается в помощи; через несколько минут от военного корабля отделились одна за другой вспомогательные ракеты, которым предстояло развернуть пассажирский модуль "Леонардо да Винчи" под прицел нейтронной пушки, и четыре десятка роботов расчищали от резервного оборудования багажный отсек, выбрасывая все лишнее, точно балласт в бездну... "Как ты думаешь, у меня получится?" – с живым интересом наблюдая за действиями военных, спрашивала Лада у Стива, в этот момент всецело занятого своими прямыми обязанностями. "Нет, и лучше бы тебе спросить об этом у командора. А, вообще, ты сошла с ума". "Мы изнежились. Мы стали сытыми и ленивыми. В том числе и ты, Стив. Роботы, автоматика, дистанционное управление делают за тебя всю черновую работу. Ты забыл, что такое риск, и стал толстокожим, как бегемот". Стив огрызнулся довольно вяло: "Зрителю, по сути, безразлично, кто и как добывал ту или иную картинку...". В мыслях же продолжил: "Я тут занят по горло, а ей в голову лезут всякие бредовые идеи". Он вел сейчас двенадцать видеозондов одновременно: семь на "Леонардо да Винчи" и пять – на крейсере. Напряжение было немыслимое. "...Ему бы ты себя послушала". "Ты прав, и поэтому я иду". Стив недоуменно пожал плечами, а Лада, полная решимости, вышла из ЦУПа. "Не хватало еще, чтобы она восприняла мои слова как упрек, – продолжал думать о ней Стив. – будем справедливы: если она и хотела кого "завести", то скорее себя, нежели меня". Однако не прошло и двух минут, может быть, трех, как Лада напомнила о себе и о своем замысле Стиву. "Алло, Стив", – услышал он неожиданно в эфире и увидел ее на голограмме в переходном модуле, одетую в скафандр. Ее окружали космодесантники. И обратный отсчет на дисплее показывал, сколько осталось секунд до выхода эвакуационной команды в космос. "Черт ее побери, – выругался Стив. – Какой будет скандал...". Ханке вывел на центральный экран два видеоряда, заслонив все другие, модуль "А" – снаружи и внутри, причем второе изображение по-прежнему оставалось лишь ярким серебристым свечением. К командору подошел Мо Лау. "Вспомогательные ракеты выполнили свою задачу, первый этап операции вступал в решающую фазу", – докладывал он. Ханке ответил неопределенным жестом, который мог, например, означать: "Я полагаюсь на вас, лейтенант" или другое: "Не мешайте мне, пожалуйста". "Первый, седьмой на связи", – обозначил себя в эфире давно ожидаемый командором Боб Санитто. – Мы у ЦУПа!" Пятнадцать минут назад, едва стало очевидным, что в ЦУПе "Леонардо да Винчи" возникла внештатная ситуация, Ханке сам взялся за ее разрешение, предоставив Мо Лау заниматься только эвакуацией. При этом старший по чину не преминул напомнить младшему, что не сносить тому головы, если что случится с Бориславом... Борислав Стравинский был его постоянной головной болью. Ханке не однажды мысленно сетовал на судьбу, почему именно его угораздило иметь честь видеть в числе своих десантников сына миллиардера. К тому же, он никогда не забывал о том разговоре, что состоялся с его отцом. Тогда Стравинский-старший специально прилетел на военную базу на Сатурне на собственном крейсере. "Командор, я буду вашим личным другом или личным врагом... Мой сын упрям, но он мой единственный сын. Мне безразлично, будет он продвигаться по службе или нет, но БЕРЕГИТЕ ЕГО...". Папаша проговорил это "берегите его", наверное, раз пять. "Плевать я хотел на твою дружбу", – не однажды думал потом Ханке. Но быть в один день нелепо и несправедливо разжалованным в рядовые по прошествии сорока лет службы он тоже не хотел. "Вас понял, двойное сканирование", – отвечал Боб Санитто, и его разведчики разлетелись вокруг модуля "А", чтобы поставить на его корпус микродатчики сканирования. На это ушло около двух минут, еще минуту данные собирались и обрабатывались, и, наконец, результат обозначился на центральном экране в ЦУПе крейсера. "Вот они", – прошептал Ханке. Голографическое изображение модуля "А" снаружи стало словно прозрачным, серебристое свечение здесь растаяло, и светлые контуры двух десантников были видны весьма четко. "Седьмой, они у центрального экрана, у кресла дежурного...", – передал Ханке. "Первый, вас понял! Пошел один...". В переходный отсек вступил Лео Гейдер. Через двадцать две секунды он был в ЦУПе. "Иду на ощупь. Приборы ночного видения ничего не дают. Внешне это похоже на... не знаю, на взвешенную ртуть,... Ничего не видно...". "Двенадцатый, я первый. Вижу вас. Даю корректировку. Три шага вправо. Прямо. Левее. Еще на шаг... Вы отклонились влево... Хорошо. Прямо...". "Я двенадцатый, одного нашел. Кажется, это Марк. Он без сознания". "Вижу... Седьмой, я первый. Одного на входе, остальные в ЦУП... Вытаскивайте оттуда Борислава и Марка, и побыстрее". Ханке услышал какое-то оживление справа и оглянулся. Канониры дружными аплодисментами встречали свой успех: в корпусе пассажирского модуля зияла огромная дыра. "Господа, это не цирк!", – перехватив взгляд командора, сделал им замечание Мо Лау и подошел к Ханке: "Сэр, идем с опережением графика. Я отдал приказ выдвигаться к месту сосредоточения эваккоманды. Полагаю, через пятнадцать-двадцать минут мы начнем принимать капсулы с пассажирами". Ханке в ответ только кивнул, снова переключив внимание на ЦУП "Леонардо да Винчи". "Седьмой, вызывай первого", – звал его Боб Санитто. "Говорите, седьмой...". "Свечение исчезло... Вы это видите, сэр?" Ханке видел это... "Оно исчезло, едва мы вошли в него следом за Гейдером. Аварийное освещение полностью вышло из строя...", – возбужденно говорил сержант. "Седьмой, уводите оттуда ребят. Немедленно, – решительно произнес Ханке, и уже шепотом добавил, – уводите же, черт вас побери...".