Текст книги "Записки базарного дворника из 90-х годов"

Автор книги: Андрей Коннов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– В подвале у моей подруги спрячем, – объяснил он, – я ключ у неё взял. Завтра, до обеда, ты меня прикрой на работе, а я – толкану добычу. Я уже договорился… Я здесь раньше кинескопы ныкал… Вот, времена были!.. – и Вовка тяжело вздохнул.

А я сделал вывод: пока мы с семьёй сводили концы с концами, не получая моё офицерское жалование по четыре месяца, и живя на скромную зарплату моей жены – библиотекаря, мой друг оперировал миллионами! Уже дома, долго ворочаясь, не в силах уснуть от возбуждения, я думал: «Судя по весу, за медь нам заплатят неплохо! И так всё легко вышло! Оказалось, что воровать-то выгоднее всего! Хотя, почему – воровать? Кому принадлежало то, что мы взяли? Да никому, по сути»!..

Вовка пришёл на рынок после обеда. Довольный, выпивший, с пачкой сигарет «Мальборо»… Он потащил меня в нашу промёрзшую будку, извлёк из-за пояса ополовиненную бутылку коньяка, а из кармана – два крупных мандарина. Коньяк протянул мне. Я залил в себя, сколько смог, зажевал кисло – сладкой, сочной мякотью. После этого – мой друг протянул мне четыре стотысячных купюры. Допил оставшийся коньяк, и весело сообщил:

– Саня, я Надьке, подруге своей, пятьдесят «кусков» отвалил… За подвал её… Сам понимаешь, без подвала – нам никак!

– Володя, сколько с меня? – понимающе спросил я.

– За бухло – нисколько! – великодушно махнул рукой мой подельник, – а за подвал – в пополаме…

Я тут же побежал разменивать купюру. Когда я вернулся, Вовка спросил серьёзно, глядя мне в глаза:

– Ещё пойдём?

– Да! – твёрдо ответил я ему.

– Саня, мы с тобой озолотеем там, – убеждённо вполголоса рассуждал он. – Я такие места знаю… – и Вовка, для придания убедительности своим словам, подкатывал глаза. Его уверенность в удаче и моя жажда денег, в которых я отчаянно нуждался – сделали меня абсолютно беспринципными и циничным. Наглая вера в безнаказанность вселилась в меня, я был готов ко всему… Следующее «дело» Вовка спланировал и организовал просто блестяще. Я ещё тогда подумал: «Его бы голову, да на должность командира батальона армейской разведки!» Смакуя окурок «Мальборо», он, в нашей железной будке, вынув из кармана свёрнутую пополам школьную тетрадку, рисовал карандашом схему подземного кабель – тоннеля, который являлся резервным, и должен был обеспечивать электроэнергией производство в случае аварии на основной линии.

– Смотри, Саня, – хрипел он, горячась, – здесь дверь в тоннель… Она из металла, но закрыта на висячий замок. Мы его аккуратно: рраз, и – нету замка! Идём внутрь… Режем спокойно кабели… Самые толстые! Оплётку убираем. После – уходим… Дверь закрываем на наш замок, который с собой прихватим. Следы на снегу – заметаем веником… Мы так на зоне делали, когда подходили к запретке – перебросы ловить! На следующую ночь – идём, и забираем своё. А там столько кабелей, Саня! Таскать и таскать! – и Вовка мечтательно и блаженно улыбался, видимо представляя, какие кучи денег нас ожидают в скором времени…

В кабель-тоннель мы полезли в метельную ночь, глаза засыпал колкий снег, но это было нам, как раз, на руку! Шли уверенно, не боясь никого, дело делали спокойно, кабели отпиливали не торопясь, основательно курочили силовые щиты, извлекая оттуда медные шины и трансформаторные катушки. В подземном кабельном бункере была гробовая тишина, сырой, спёртый воздух заставлял дышать учащённее. Мы оба вспотели, но не обращали внимания на это. Уходя, часть медных толстых жил, забрали с собой. Сколько смогли унести. Часть – оставили на завтра. Замок повесили свой. И потом, сгорая от азарта и острого ощущения опасности, которая, казалось, кралась следом, таскали несколько ночей подряд в подвал Вовкиной «дамы сердца» медь, латунь, алюминий. Мы измучились так, что, не поспав толком несколько ночей, решили сделать перерыв. В последнюю воровскую ночь, я шёл в своё жилище в пятом часу утра, совершенно отупевший от усталости, мечтая только о том, чтобы вытянувшись на старом продавленном диване, поспать часа три, как вдруг, перед самым домом, меня ослепил свет фар милицейского патрульного автомобиля.

– Что по ночам блудишь? – спросил меня мордастый прапорщик, лениво выгружая из милицейского УАЗа свой объёмный зад, – документы показывай.

– От бабы иду, домой, – спокойно отвечал я. – Вот в этом доме и живу. Документы в квартире.

– Что в карманах – показывай! Руки – показывай! – последовала грубая команда.

Мне ударило в голову бешенство кадрового офицера, которым какое-то быдло смеет командовать! Но я взял себя в руки. Спокойно вывернул карманы, показал ладони, даже поднял рукава, почти до локтя. Работали мы в перчатках, ладони я протёр снегом, перед тем, как идти спать, поэтому был совершенно внешне невозмутим, хотя в груди сердце бухало так, что казалось – этот наглый мент услышит… В карманах, кроме сигарет, спичек и ключей от квартиры – ничего не лежало. Жирный прапор милостиво процедил:

–Ладно, иди… – и загрузился, кряхтя, в машину.

Утром, когда обсуждали с Вовкой эту внезапную встречу с милицией, мой подельник задумчиво говорил:

– Это не случайно, Саня! Не мы одни, видать, там пасёмся. Менты рыскать начали… Значит, кто-то спалился, его взяли, отбуцкали… Он и сказал со страху, что не один был. И наплёл им про Митю Горбатого. Завяжем мы временно. Пусть всё утихнет. Неохота мне новый срок тянуть. А тебе – и совсем ни к чему. Ты вот послушай, знаешь что?.. У моей Надьки подружка есть. Разведённая молодая бабёнка… Ничего, так… Беленькая, стройненькая… Хошь, познакомлю? Соберёмся в субботу у Надюхи на хате! Деньги при нас… Надюха всё приготовит! Посидим по-человечьи… Ты и Лариса, друг дружку обглядите, сладитесь. Сколько можно сычём-то жить, как ты?..

Я не стал вдаваться в подробности, насчёт того, кто такой этот «митя горбатый», кого, и где «буцкали». Меня вдруг обдало жаром от желания познакомиться с женщиной! Пусть это будет длительное ухаживание, а не нырок в постель после застолья! Пусть! Я отвык от общения с ними совершенно. Я забыл, что такое прикосновение к женской руке… Я забыл про то, как лёгкие женские пальцы запускаются в волосы на моём затылке, а потом – впиваются в кожу спины… Я забыл, как женские губы целуют. Забыл опьянение от этих поцелуев. И захотелось всё вернуть… Немедленно.

Квартира Вовкиной подруги находилась в доме для малосемейных. Такие строили при прежней власти – во множетсве. В расчёте на то, что совсем скоро разросшиеся советские семьи переселят в новые, многокомнатные квартиры, а в освободившиеся – опять поселят семьи молодые, пока что бездетные… В подобных домах было всего два подъезда. На каждом этаже – по две двери, справа и слева от лестничного марша, за которыми – длинные коридоры с дверями отдельных квартир, по обеим сторонам. Жильё у Вовкиной подруги оказалась просторным: большая комната, совсем не тесная кухня, вместительный коридор с кладовками. Поразило то, что меня здесь ждали с нетерпением. Встретил меня в коридоре Вовка, но из комнаты донеслось женское, кокетливо – протяжное восклицание: «Ну, наконец-то»!.. Хотя, я и прибыл в точно обозначенное время! А из кухни шёл искушающий холостяка запах домашних кушаний. Обе женщины: хозяйка и её подруга – тоже вышли встретить меня. Лариса оказалась худощавой, длинноногой блондинкой с овальным, чистым лицом, аккуратным носиком, большими ярко-синими, затуманенными глазами, и крупным ртом, вокруг которого пролегли ранние тончайшие бороздки неизъяснимой, неведомой мне горечи… Она окинула меня юрким, оценивающим взглядом, заиграла глазами, но так быстро, что я едва успел эту игру уловить. И, плавно качая неширокими бёдрами, прошла назад в комнату. Я поначалу дичился всего. И домашней атмосферы гостеприимства, и женского общества, в котором давно не бывал. Но, после нескольких выпитых рюмок, и непринуждённого общения, вдруг ощутил себя прежним, таким, каким не был уже множество веков, каким был в той – весёлой, но краткой жизни молодого офицера, безвременно оборвавшейся… Слегка захмелев, мы весело болтали. И мне казалось, что этих двух милых женщин – я знаю давным-давно. Потом я заметил в углу гитару. Не «Кримона», конечно, которая у меня была. Но вполне приличного вида. Плавно сорвавшись с места, я подхватил её, нежно покачивая на руках, как дитя. Затем пробежал пальцами по струнам, наигрывая «звёздочки», чтобы определить качество звучания. Покрутил колки, настраивая инструмент под себя, и заиграл…

Как же давно не брал я аккордов на гитарных ладах! И пальцы мои стали грубее, но оказались всё также послушны и быстры, как и раньше. Прокашлявшись и выпив рюмку коньяка, я начал петь… Всё подряд, что помнил, что приходило в голову. Белогвардейские песни сменялись старой советской эстрадой, битловские – блатными, романсы – просто мелодиями без слов. Играл и пел я жадно, будто пил из какого-то чистого источника в знойный июльский день, утоляя жажду с каждым новым глотком, и не в силах остановиться. Меня слушали в напряжённой тишине, не выпивая, не жуя… А когда я прервал пение и игру, чтобы передохнуть, Вовка хрипато заголосил:

– Саня, братуха! Ты же артист! – и полез, размазывая по щекам хмельные слёзы, обниматься. А я, мельком, бросил взгляд на женщин. Надя тоже расчувствовалась от моего выступления, и всплакнула. А Лариса – смотрела мне прямо в глаза, тепло и восторженно. И, еле заметно, улыбалась. Но так обещающе… Уходили мы с ней вместе. Едва закрылась входная дверь в квартиру Нади, я нетерпеливо привлёк к себе хрупкое, податливое тело Ларисы, и принялся неистово целовать её мягкие губы. Она порывисто обхватила меня за шею, горячо ответила на мои поцелуи, затем откинула назад свою голову, как бы отстраняясь, и прошептала:

– Не надо здесь… Не хочу!

– Пойдёшь ко мне? – сдавленным от волнения горлом, проговорил я, и она не колеблясь ни минуты, ответила:

– Да!

Мы тихо шли рука об руку по запорошенным недавней метелью улицам, в объятиях спокойных зимних сумерек. С неба, изредка и плавно, падали блёстки, легчайший воздух дарил сердцу безмятежность. Великолепие осыпанных снегом веток деревьев и кустарника вокруг нас, казалось, глушили звуки улицы, а глаза Ларисы в темноте – из синих, превратились в сапфировые. Они ласково и таинственно поблёскивали, глядя на меня по-особенному, с поволокой и светлой печалью. Так мне казалось тогда… И ещё, мне подумалось, что я знаю эту женщин столько, сколько живу. И с ней – я счастлив. Воспоминания о той, первой и единственной ночи, проведённой с Ларисой, до сих пор не умерли во мне, и будоражат мою душу.

Поздним утром она выдохнула, потянувшись грациозно, как кошка: « Саша, мне пора домой»… – быстро собралась и ушла. А меня вдруг начала грызть немилосердная тоска в опустевшей квартире. Я не находил себе места. Мне хотелось видеть её, разговаривать с ней, такой нежной, тёплой, уже родной. Я пошёл на работу, чтобы хоть как-то отвлечься от гнетущих мыслей, с невиданной энергией расчищал снег, обильно выпавший за ночь, и всё думал о Ларисе, заново переживая нашу с ней встречу и её ласки, её объятия. Вовка, который уже успел опохмелиться, и был удивлён тем, что я отказался разделить с ним бутылку водки, во время перекуров рассказал мне коротко о моей новой подруге. Работала технологом на «Электроне», была замужем за украинцем, который приехал на завод по распределению после института. Родила от него дочь. Почему они расстались – Вовка не знал. После остановки производства – украинец уехал к себе, а Лариса устроилась продавцом в цветочный магазин в центре города, на углу улиц Профсоюзной и Институтской. Живёт с дочкой у матери. Завтра её смена. Этого «завтра» я едва дождался, ворочаясь в полусне ночью, мучимый нетерпеливым желанием видеть Ларису! Наступил понедельник. У нас выходной день. С утра я заспешил к ней в магазин. Душа просто разрывалась от желания увидеться…

Но в магазине сидела не она, а совсем другая, незнакомая пожилая дама, и на мой вопрос о Ларисе только пожала плечами: «Должна была выйти, но не вышла. А почему – неизвестно»… Я потоптался немного, ошарашенный. Какое-то неприятное, тревожное предчувствие овладело мной. Вышел на улицу, озираясь по сторонам ничего не видящими глазами, не понимая, куда направиться. Ноги сами понесли меня в сторону Центрального рынка, неподалёку от которого, в старом одноэтажном доме, жил мой единственный в этом городе друг. Он гулял со своей дочкой во дворе. Девочка каталась на санках с горки, которую Вовка ей соорудил, а он стоял и с любовью наблюдал за тем, как резвиться его поздний ребёнок, хрипло хохоча вместе с ней. Увидев меня – радостно заулыбался, блеснув фиксами:

– О-о-о, Саня! Ты чего такой смурной? – и перестал улыбаться.

– Лариса пропала… – выдавил я из себя, – на работе её нет. Где она – неизвестно…

Мой напарник пожал плечами: мол, мало ли, какие причины могут быть. Потом ещё раз взглянул на меня, и произнёс задумчиво:

– Самогону, хошь? Ядрёный… Для себя выгонял.

– Не хочу.

– Саня, не знаю, где она живёт. Но завтра у Надюхи разузнаю! Ну, чё ты! Не переживай!

– Надоело, Володя, одному, как волку старому… Показалось – встретил подходящую женщину. По сердцу она мне пришлась, понимаешь?

– Понимаю, – хмуро покивал мой друг. – А может, налить самогоночки?

– Нет – нет! Не надо! Да и пора с пьянкой заканчивать! – с этими словами я пожал его руку и ушёл потерянно, как на Новый Год, бродить по чужым мне улицам этого города, который, будто бы в плен меня захватил, и не было никакой возможности освободиться!

Слово своё Вовка сдержал. Заглянул к своей «даме сердца», узнал адрес Ларисы, но сообщил, что дома её нет. Вечером в воскресенье ушла куда-то, и больше не появлялась.

– Пропала, значит? – встревожился я.

– Нет, Саня. Тут другое… Находит иногда на неё. После развода с мужем. То – ничего… Живёт спокойно, с дочкой занимается. А то – ударяется в загул. Шляется, неизвестно где, бухает, неизвестно с кем… Может дня на четыре исчезнуть. Потом появляется. Потрясучая вся, грязная, мятая. В ванне отмокает, отлёживается, чаем с мёдом отпаивается. И опять – баба, как баба… Такие дела, Сань… Но, клянусь на «петуха», я этого не знал! – и мой друг виновато посмотрел на меня.

«Ха – ха – ха!» – горько рассмеялся я про себя. И начал ожесточённо скалывать наледь ломом. «Дворник – алкоголик, уже не молодой, побитый жизнью, словно молью поеденный, и молодая красотка – алкоголичка! Прекрасная мы с ней пара! И теперь тебе, дворнику – говночисту, всю жизнь придётся общаться только вот с такими ларисами! Потому, что ты – на самом дне! Опустился сюда легко, а вот, поднимешься ли – большой вопрос! Иногда это уже невозможно»… Но всё же, внутри меня, жила крепкая уверенность в том, что я изменю свою судьбу. Предчувствие крутых перемен, почему-то, не покидало…

Лариса пришла ко мне сама. Вечером, в четверг, на этой же неделе. В дверь неожиданно раздался короткий звонок. Я в недоумении открыл – на пороге стояла она. С синюшностью под набухшими нижними веками, с потухшим взглядом, выражавшим полное безразличие, одутловатым лицом. Губы её подрагивали, и всё тело колотило мелкой дрожью.

– Саша, – еле – еле выговорила она, – выручи, пожалуйста. Иначе – умру…

– Проходи, – коротко ответил я, и помог снять ей шубку и шапочку.

Она стала, было, расстёгивать сапог, приподняла ногу, покачнулась. Не удержала равновесия, и грохнулась на пол. Я стянул с неё сапоги – новые, замшевые, но в чём-то вымазанные. Провёл на кухню. Лариса тяжело опустилась на табуретку, положила ладони на стол. Руки её – прямо плясали. И пахло от Ларисы теперь не тонкими духами, и ухоженным молодым телом, а смрадным перегаром, потом, и въевшимся в одежду и волосы, табачным дымом. Грязные космы на голове свалялись и выглядели крайне неряшливо. А ведь ещё, совсем недавно, я ласково перебирал их, любуясь красотой, сгорая от нежности…

– Дай чего-нибудь выпить, Сашенька, миленький… – простонала она. – Пожалуйста, дай. Плохо мне. Сердце останавливается…

– Сейчас – коротко ответил я, достал из холодильника бутылку водки, налил ей рюмку. Она выпила единым махом, не морщась, абсолютно спокойно, словно воду. Лицо её покрылось испариной. Затем, молча, налила уже сама себе ещё, шумно глотнула и выдохнула. Я придвинул ей бутерброд с колбасой, который успел соорудить. Лариса нехотя откусила, пожевала. Взглянула на меня уже осмысленно.

– Поесть горячего, хочешь? – предложил я ей.

–Да, очень хочу теперь… – оживилась она. – Я уже забыла, когда ела в последний раз. Так, только, закусывала…

Пока я разогревал для неё куриную лапшу, Лариса приняла ещё две рюмки, и совершенно опьянела. Она с трудом доносила до рта ложку, клюя носом, медленно жевала, и через усилие глотала. Но доела всё, что было в тарелке. И тут же уснула, положив голову на стол. А мне стало, как-то, не по себе. Я оказался впервые с женщиной, пьяной до бесчувствия! Я отнёс её на диван, словно куклу. Снял с неё измятую юбку, джемпер, накрыл тёплым одеялом. Сам лёг спать на старой, скрипучей раскладушке. Всё ночь моя неожиданная гостья стонала, всхлипывала, бормотала что-то невнятно, словно бредила. Потом внезапно вскочила, села, тревожно озираясь, и испуганно вскрикнула:

– Где я!?

–Всё нормально, Лариса. Ты у меня. Я – Саша, твой друг… – ласково заговорил я с ней, она тут же успокоилась и заснула.

Утром, когда я уходил на работу, она лежала неподвижно, и её дыхание слышалось еле – еле. Когда я пришёл пообедать, Лариса продолжала лежать так же ничком, но уже с открытыми глазами, смотрящими безмерно тоскливо, и в одну точку. На рынке я купил мёда и сделал чай. Она приняла кружку тряскими руками, стала пить осторожно, как бы нехотя. Но выпила всё, и захотела ещё. От еды Лариса отказалась. Попросила разрешения помыться в ванне. Я дал ей полотенца и ушёл снова на рынок. Обо всём рассказал Вовке. Мой друг только печально вздохнул. Когда я вернулся домой – Лариса сидела на диване, завернувшись в одеяло, совершенно голая.

– Я постирала свои вещи – слабым голосом сказала мне она, – как только высохнут, я сразу уйду.

– Я тебя не гоню. Оставайся до утра уж… Приди немного в себя.

Я дал ей свою тельняшку, оказавшуюся на Ларисе, как платье – мини. За ужином она вдруг горестно вздохнула:

– У меня пропало колечко. Золотое, с рубином. Покойник папа подарил в честь окончания школы… А я – даже и не помню, как пропало, и где.

– Наверное, там, где ты была все эти дни, оно и пропало, – предположил я. – Ты, хотя бы помнишь, где была, с кем выпивала?

Она печально покачала головой. Ещё раз вздохнула и задумчиво произнесла:

– Смутно помню… Всё, как в тумане.

После ужина Лариса опять легла, закутавшись в одеяло, сжавшись в комок. Чувство брезгливой жалости к ней охватило меня. Я не стал лезть с нежностями, но колечко пообещал найти, надеясь на помощь своего друга. Ушла Лариса утром, не прощаясь… Навсегда. Колечко её обнаружилось на следующей неделе. В угаре загула, Лариса заложила его цыганам, продающим бимбер. Я выкупил вещицу за сто тысяч, но сам относить Ларисе не стал. Не хотел бередить себе душу… Попросил сделать это Надю. После – она передала мне слова благодарности от своей непутёвой подружки. Больше ничего…

И снова я один. Никаких желаний, кроме как выпить водки, не испытываю. Приняв несколько рюмок, ложусь спать. Среди ночи просыпаюсь, рассматриваю в темноте потолок, узоры на старом, пахнущим пылью ковре, висящим на стене, возле дивана. О Ларисе стараюсь не думать, хотя желание видеть её у меня, если честно, не пропало. Вовка несколько раз затевал разговор о том, что может познакомить меня ещё с одной женщиной. Нормальной. Она вдова, ей, хотя бы, какого – нибудь мужичка… Но мне какую – нибудь не надо. Однажды ночью мне приснился замечательный сон: я иду по рынку ласковым летним утром в военной форме, с майорскими погонами. Весь такой в себе уверенный, со всеми здороваюсь, улыбаюсь… И мне в ответ улыбаются. И всё у меня хорошо, всё наладилось…

4.

На попойку по случаю 23-го февраля, Серёги пригласили меня за неделю до события. В этот день они оба вышли торговать, хотя и был понедельник – выходной для работников рынка, и торговцев. Водка и закуска находились прямо под прилавком. Выпивали, беседовали, и попутно, торговали. Продажа шла бойко. Было холодновато, но солнечно. В самый разгар нашего празднования, на рынке появился Чика. Он подошёл к нам вразвалочку, не спеша поздоровался со всеми за руку, поинтересовался новинками, потом неожиданно обратился ко мне по имени:

– Саня, тема есть-на… Пойдём-на в кафе к Томазу, там потолкуем-на!

– Пойдём…– недоумённо пожал я плечами.

Грузин Томаз открыл кафе незадолго до Нового года. И процветал, потому что Чика, ничего мимо себя не пропускавший, с ним – в доле. Внутри кафе мне бывать ещё не приходилось. Только в подсобке, когда помогал выгружать привозимый товар, вместе с Вовкой. Мы прошли в пустующий, уютный зал. За стойкой скучала Эка – дочь Томаза. Молодая, хрупкая брюнетка с огромными зелёными глазами, тонкими чертами лица, и носом с горбинкой. Чика велел запереть дверь, повесил табличку «Закрыто», по-хозяйски расположился за столиком, пригласил сесть и меня. Эке сказал принести графинчик с водкой, томатный сок, чай и новомодную пиццу. Девушка неслышной походкой ускользнула исполнять.

– Как жизнь, Саня? – начал разговор мой шеф, и я сразу понял: издалека заезжает…

– Нормально, Николай…

– Цветмет-на с Бакланом весь перетаскали с завода-на? Дело-на подсудное… Попадётесь – спросят-на, по-взрослому!

– Мы пока прекратили… Там милиция крутиться начала.

– Ну, это пока… Баблосы нужны будут – опять рискнёте-на!

Я неуверенно пожал плечами, подумав про себя: «Откуда ему всё известно»? А Чика хитро, зыркнув на меня своими лучистыми ледышками глаз, словно услышал мой вопрос, и пояснил:

– От мента бывшего, который у вас скупал-на, всё узнал… – и хохотнул коротко. А потом добавил: – А ты молодец… Не побоялся-на воровать-на! И фартовый! Хоть и фраер-на по жизни… – тут он замолчал, потому что подошла Эка, и стала расставлять на столе посуду с закуской и выпивкой. Чика налил мне стопку водки, сам взял чашку с чёрным дымящимся чаем:

– Ну, давай-на, за наш праздник, Саня! Я ведь тоже погоны носил. Служил в морской пехоте-на. В Североморске!

Я очень удивился такому сообщению, поднял рюмку и произнёс краткий тост:

– За тех, кто в сапогах! – Чика кивнул головой и отпил глоток чая. Алкоголь он не употреблял вообще, и не курил.

Выпив свою рюмку, я запил водку глотком томатного сока, и закусил сочным кусочком пиццы. А мой шеф продолжал:

– Я к чему разговор этот начал-на… Меня братва в Москву забирает-на! Делами ворочать серьёзными-на! А здесь смотрящий нужен, вместо меня-на! Среди наших – не нашлось подходящего. Кто подсел надолго. Кто в земле-на… – тут Чика горестно вздохнул и перекрестился. – А кто на стакане, или игле-на плотно сидит. Мозги-на не варят… Кто просто с головой не дружит. А ты-на, можешь не пить-на, если захочешь. На крайняк – закодируем тебя. По армейке тебя-на – тоже хвалят. С солдат не тянул-на калабашки, беспредела не допускал, начальству-на зады не вылизывал! Путёвый пацан, по понятиям, если-на! Вот и предложил я людям поставить тебя-на сюда, вместо меня… – и испытывающе посмотрел прямо в глаза. Я был просто ошарашен, налил себе ещё стопку, судорожно глотнул обжигающую горечь, и резко выдохнул, даже забыв закусить. Предложение Чики показалось мне настолько диким, что я и не знал, как ему отвечать. А он продолжал, между тем – спокойно и уверенно:

– Ты – пацан рисковый, но рассудительный-на. Сам подумай. Спалитесь вы с Бакланом-на, никто не выручит-на! Срок мотать придётся тебе. Не дай Боже-на, конечно… Откинешься-на, и опять сюда, говно-на прибирать… А моё-на дело, оно верное! Если по уму, конечно! – Чика плеснул мне в стопку ещё водки, и продолжал:

– Секи, расклад такой -на… Согласишься стать на моё место-на – будешь при «бабках». Хату себе снимешь нормальную, тёлку найдёшь дельную… Прикид купишь-на… От сбора взносов, тебе будет-на капать процент. Хороший-на! Здесь можно деньгами-на крутить! Платят все, кому-на – сколько назначили. Ну, кроме мелочёвщиков. Типа твоих кентов – Серёг! Кто будет быковать-на, позвонишь по одному телефону. Братва приедет – стойло укажет-на! Менты у нас прикормлены-на, прокуратура – тоже. Пойми, Саня, сейчас сила-на и власть – мы! Будешь в авторитете-на, дальше пойдёшь. А эта кафешка-на – просто прикрытие-на… Потом поймёшь! Я тебя-на, сейчас с ответом не тороплю. Подумай-на денёк. А перед людьми-на, я за тебя поручусь… Моё слово-на вес имеет! – и опять посмотрел мне в глаза едко, испытывающе.

Поначалу у меня захватило дух… Даже не верилось, что всё происходит наяву! Так ясно представилось сразу: я, хорошо и по последней моде одетый, хожу по рынку, и все заискивающе здороваются, в глазки засматриваются… Живу в просторной, светлой квартире, вкусно питаюсь, а вечерами меня ждёт молодая красавица… Мы катаемся с ней по городу на крутой тачке, не заботясь о соблюдении правил дорожного движения, и все кругом шепчут: «Саня Погон со своей поехал»..! И, главное – мне самому не нужно никого принуждать платить, бить, ставить на грудь включённый утюг… Это будут делать за меня «быки». У меня работа чистая, официальная. Директор рынка. Но, тут же меня обуяли и сомнения:

– Представим такой вариант – начал я, – приезжает областной УБОП, меня берут с деньгами какого-то коммерсанта. С поличным… И, что тогда?

– И ничего! – отрезал Чика. – У меня от каждого барыги расписка без числа, но с подписью-на! А там его рукой написано-на: «Я, такой-то, взял взаимообразно у Чикунова Николая Ивановича, столько-то-на. Обязуюсь вернуть-на с процентами». И подпись-на! Дело налажено. К тому же, мы кормим и адвокатов-на! А про операции УБОПа – хренопа-на, мы узнаём заранее! Серьёзные люди этим всем заправляют-на, Саня!

Я вздохнул, и подумал: «Вот я – хожу по рынку, собираю, а вернее, обираю людей. И, кого? Кто помогал мне, давая в долг, угощал меня домашней едой, выпивкой… Тех, кто знал меня, как, хоть и пьющего, но порядочного человека, который, бывало, находил кошельки с деньгами возле прилавков, и всегда возвращал их владельцам, не взяв себе ни тысячи жалкой… Нет, счастья на чужом несчастье не построишь. Вон, связался с Ларисой на ворованные деньги – и ничего путного на получилось»… Чика, внимательно наблюдая за мной, своим звериным чутьём ощутил, какая внутри меня происходит ожесточённая борьба. Он откинулся на спинку стула, и проговорил:

–Ответ дашь завтра! Не позднее-на. О наших тёрках – никому… Иначе, сам понимаешь-на… – и провёл пальцем по своему кадыку.

– Николай, я не враг самому себе. И не болтливая баба. Ты же говорил – со мной дела можно делать… – но каков будет мой ответ ему, я уже знал. И проницательный Чика, видимо, это понял.

После внезапного исчезновения Николая с рынка, распространялись разные слухи: убили, посадили, разбился сам на машине… Человеческой фантазии – предела нет. Я помалкивал и продолжал работать, не встревая ни в какие пересуды. На его место вскоре пришёл, недавно освободившийся из колонии Вадим, по кличке Цыган. Смуглый, черноволосый, с блатными татуировками на руках… Вадим был наркоманом. Не приняв дозу – хмуро сидел в своём отсеке вагончика, и никуда не совался. Всё ему было безразлично. Раскумарившись, бродил по территории рынка с бессмысленным выражением влажных, тёмных глаз. А мы с Вовкой делали своё дело, и сходили ещё пару раз удачно на завод, за цветным металлом. Пока там не поставили дежурный милицейский наряд на автомобиле.

Зима закончилась. Потянулся нудный, влажный, хмурый март. Снег лежал почерневший, полумёртвый, постепенно превращаясь в глубокие грязные лужи. Показалась прошлогодняя пожухлая трава, кучи мусора – тут и там, невидимые под снегом зимой. И кроме нас с Вовкой, никому не была дела до этой грязи и отходов. Не знаю почему, но на своей территории, порядок мы наводили с фанатизмом, и рынок выглядел чисто.

Было промозглое утро понедельника – сонное, туманное, когда я затеял поход за продуктами по магазинам. Я шёл по совершенно пустой, словно вымершей, рыночной территории на другой конец, к овощному ларьку – купить картошки и лука. Навстречу мне двигалась знакомая, замеченная издали фигура в военной, пятнистой форме. В руках у прохожего был, так же хорошо знакомый мне, «дипломат» песочного цвета. Голова у военного сидела на плечах горделиво приподнято, слегка склоняясь к правому погону, из-под шапки, сдвинутой на затылок, выбивалась на лоб жиденькая прядь соломенных волос. Крупный, с горбинкой нос, с хищно раздутыми ноздрями, жадно вдыхал сырой мартовский воздух. Навстречу шёл бывший командир моей роты – Стас Мниховский! Он – поляк, уроженец Вильнюса, там же окончил военное училище. Кадровый офицер в четвёртом поколении, представитель древнего, по его рассказам, шляхетского рода. После выпуска офицерская нелёгкая судьба мотала Стаса по северам, где тяпнул он горюшка полной чашей. А потом забросила сюда, в этот город – командовать ротой учебного полка. Должность – малоперспективная, хлопотливая, но энергичному служаке Стасу – самое то, что нужно было. Курсантов, которым предстояло стать сержантами и младшими специалистами, Стас гонял нещадно. Строевым сержантам, замкомвзводов – тоже доставалось. Но Мниховский умел за полгода из распущенного гражданского гопника, маменькиного сынка, или хитрого лодыря – вытрясти всю, или, почти всю дурь, и превратить в солдата, способного достойно выполнить поставленную задачу. Девизом на службе у Стаса было банальное, но, в общем-то, верное высказывание: «Делай, как я. А не, как я сказал»! Невысокого роста, кажущийся субтильным, плюгавым – он был на самом деле жилистым, ловким, и физически сильным. Занимался каратэ в молодости. И продолжал тренировки в перерывах между пьянками и гулянками, на которые оказался тоже горазд. Стас бегал вместе с солдатами кроссы, лично показывал упражнения на спортивных снарядах, тягал полуторопудовые гири, делал жим штанги, лёжа, и умел многое другое… Курсанты его уважали, боялись, и слушались беспрекословно. Хотя, по отношению к ним, Стас проявлял нескрываемое высокомерие… Он мог отругать крепко, но никогда никого не унижал, как это часто случалось в войсках. Вникал в нужды наших подчинённых, требовал этого от меня, и взводных. С начальством же, напротив – был резок, и вызывающе дерзок. Его выходки терпели только потому, что наша рота считалась на протяжении нескольких лет – лучшей в полку. Терпели, но продвижения по службе Стасу не давали.

Я с ним характерами сходился тяжело, но когда мы друг к другу притёрлись, то вернее друзей, чем мы с ним, в полку не оказалось. Выглядел Стас всегда безупречно, даже с сильного похмелья, что мне очень в нём нравилось. А ему импонировало во мне то, как я умею играть на гитаре и петь. После расформирования полка, он не захотел опять ехать вместе с семьёй к чёрту на кулички, уволился из армии, и наши пути разминулись… И вот, случайно, опять сошлись… Стас шёл задумчиво глядя себе под ноги, отрешённый от всего, мерно покачивая «дипломатом». По его покрасневшему лицу, я сразу понял, что мой старый армейский друг – уже навеселе. На погонах его бушлата солидно расположились майорские звёзды. Сблизившись с ним почти нос к носу, я негромко спросил: