355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Андрей Коннов » Записки базарного дворника из 90-х годов » Текст книги (страница 2)
Записки базарного дворника из 90-х годов
  • Текст добавлен: 8 марта 2022, 02:02

Текст книги "Записки базарного дворника из 90-х годов"


Автор книги: Андрей Коннов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

–Ты поспи, – посоветовал я Серёге, – перед Москвой разбужу, бензина подольём, на всякий случай, и дорогу посмотришь. Скоро вам по одному придётся ездить.

– Не, Сань, одним пока страшновато. Будем тебя с собой первое время брать. И тебе хорошо, и нам спокойнее. Да и устаешь меньше, когда ведёшь по очереди….

Я согласился с ним. И деньги лишние не помешают, и разнообразие какое – никакое. Пятьдесят тысяч за поездку – моя месячная квартплата…

Рынок, на который мы держали путь сквозь непроглядную декабрьскую ночь, назывался «Горбушка», и был известен на всю Россию, а может быть, и на всю Европу, Южную Корею и Китай, уже начинавший тогда подниматься из коммунистического маодзедуновского мракобесия. Там продавали, по достаточно низким ценам электронику, бытовую технику, диски, кассеты – оптом и в розницу. При этом оптовые и розничные цены, не сильно отличались… Кассетная «Горбушка», расположившаяся в сквере возле ДК имени Горбунова, была ещё, местом тусовки всех тех, кого во времена перестройки называли «неформалами». Чтобы купить нужных кассет, и подешевле – туда нам надо было попасть, как можно раньше – часам к шести утра, когда оптовики только начинали торговлю, по ценам рынка прошедшей недели, ещё между собой не сговорились, и не приподняли цены. Торговали только два дня: в субботу, и в воскресенье.

При въезде на МКАД, я разбудил Серёгу, и подробно объяснял ему, как ехать дальше.

– Смотри и запоминай: по МКАДу едем до поворота на Можайское шоссе. Смотри внимательно, хоть и темно. Там будет указатель. Вот он! Далее, по Можайке, не доезжая Кутузовского, уходим влево. Улица Толбухина – по ней сворачиваем сюда, здесь место для стоянок. Все, Серый – приехали!

Серёга осмотрелся, и грустно улыбнувшись, сказал:

– НИИ космоса имени Хруничева… Интересно, до конца развалилось, или нет? – мы остановились, как раз напротив этого учреждения, на противоположной от него стороне.

Затем он взглянул на часы и одобрительно произнёс:

–Ух, ты! Шесть ровно. Я побежал!.. – вынул из багажника складную тележку, и скрылся в темноте. Фуры с товаром уже заехали на рынок, но покупателей не так много – толпа забурлит немного попозже, часам к восьми…

Я, оставшись в тёплом салоне один, ощутил вдруг липкую сонливость, и сковывающую всё тело усталость. Отвык от дальних ночных поездок. Ещё не улетучилось тепло, и я, только на миг, сомкнув веки, тут же уснул. Сквозь сон я слышал, как Серёга пришёл, выгрузил из тележки что-то в багажник, поспешил опять назад, вернулся, начал укладывать коробки на заднее сиденье, напустив холоду, сказал мне:

–Теперь пойду искать оригиналы новинок, диски для Фрунзе (такое прозвище было у Фрумкина), и для себя.

– Ладно… – сонно пробормотал я, запустил двигатель, прогрел салон и снова отключился.

Окончательно Крутов вернулся, когда уже стало совсем светло. Денёк выдавался солнечный, радующий, не очень морозный, бодрящий. А Серёга был доволен и благодушен. Он плюхнулся на сиденье, предложил перекусить перед обратной дорогой, и принял стопку водки «Кремлёвская», прихваченную им в магазине, неподалёку от рынка, рядом со «Студией №1», которая принадлежала знаменитому на всю Москву, видеопирату Тиграну. Она тогда располагалась на улице Барклая в строении 1918, между магазинами, за железной массивной дверью, под скромной вывеской. Там Серёга покупал оригиналы новинок, стоившие дорого, но хорошего качества. Весь обратный путь он прикладывался к «Кремлёвской», делаясь всё разговорчивее и веселее, хвалил водку, рассматривал компакт – диски, оригиналы, с которых они потом будут делать копии и продавать. С удовольствием рассказывал истории из своей студенческой жизни. Я слушал его вполуха, потому что движение оживилось, и в Москве, и на трассе – беседовать стало некогда. Да и что мог я поведать ему о своей жизни курсантской?! Муштра, учёба, наряды, караулы, культпоходы по выходным, вперемешку со спортивными соревнованиями… Особенно – первые два курса, когда выход в увольнение в одиночку, чтобы просто погулять по Питеру – я считал невероятной удачей! Серёга задремал от выпитого, и от почти бессонной ночи, а я вдруг задумался: был ли я разочарован тогда, поступив в военное училище? Отчасти – да. Отчасти – нет. В моём поколении юношей, романтика военной службы казалась очень заманчивой, и всячески культивировалась – особенно в провинции. На «абитуре» мы все были энтузиастами, твердо уверенными в том, что мы-то уж непременно привнесём в армию что-то свежее, новое, дослужившись до высоких званий! Правда, солдаты, уже хлебнувшие казарменного быта, и приехавшие поступать вместе с нами – гражданскими, вчерашними школьниками, слушали такие разговоры с ухмылками, скептически возражали, но как-то вяло. Видимо, суровая армейская реальность не развеяла романтических настроений даже у них, что давало нам надежду… Мы все без исключения – очень хотели стать офицерами. Тяжело привыкая к началу учёбы – службы, я утешал себя тем, что эту лямку тянуть всё равно пришлось бы. Не солдатом, так офицером – двухгодичником, когда закончу ВУЗ. Если поступлю, конечно… А курсанты, как не крути – живут всё равно лучше, чем солдаты, и после младших курсов – я не буду заступать в наряды по кухне, и дневальным по роте. Буду жить в курсантском общежитии, а не в казарме. К тому же – учёба не отупляла, как солдатская служба, а развивала, да и отношение к курсантам со стороны командиров – было не таким хамским, как к солдатам. Более корректным, вежливым, уважительным. Например, наш курсовой офицер любил повторять: «Товарищ курсант, если вы – дурак, то носите с собой Устав, как это делаю я»! И искренне удивлялся, когда слышал в ответ сдержанный смешок. Но, зато всё – на «вы»! Наставники наши внушали нам: вы – военная интеллигенция, политработники – костяк Вооружённых Сил великой страны, подвиги комиссаров в Гражданскую, политруков в Великую Отечественную – неоценимы. (Тогда ещё совсем не афишировался тот факт, что политработник обязан шагать рука об руку с «особистами»)… И мы были убеждены в чистоте помыслов до тех пор, пока не попали на первую стажировку в войска, незадолго до окончания третьего курса. Тогда – сразу исчезли все наивные представления, открылась правда жизни, и стала понятной шутка: «Два солдата из стройбата заменяют экскаватор. А солдат из ПВО – заменяет хоть кого»… С такими мыслями, впав опять в дорожный транс, и вёз я домой спящего Серёгу. Доехали мы не так быстро, конечно, как до Москвы, но без приключений и нервотрёпки. Часть кассет повезли домой к Фрумкину. Часть – потом ещё, надо доставить самому Серёге. Фрунзе находился в прекрасном настроении от неожиданно большой выручки на Центральном рынке, где торговал днём один, был очень доволен тем, что привезли много новинок и дисков, которые он заказывал. Выпивший Крутов возбуждённо кричал, какой я молодец, как хорошо знаю Москву, и предложил Фрумкину, помимо ста тысяч обещанных, дать ещё двадцать пять в виде премии. Тот, после солидных рыночных барышей – согласился…

Только загнав машину в гараж, я ощутил, как вымотался за дорогу. Утомление было, словно после марш – броска с полной выкладкой, которые мы в училище совершали, время от времени. На премиальные, я тоже купил себе бутылку «Кремлёвской», пачку пельменей, сметаны; придя домой, кое – как умылся, хлопнул полный стакан, поел и завалился спать. Пока засыпал, всё мне чудилось, что я еду по трассе. Вокруг – с рёвом проносятся машины, и меня плавно покачивает… Но утром – я встал бодр и свеж, позавтракал, и быстренько побежал на работу. Мы с Вовкой густо посыпали дорожки между рядами песком, когда к нам подошли оба Серёги.

– Саня, – обратился ко мне Фрумкин, – поторгуй сегодня, а? Сколько продашь – и то хорошо будет! А то у нас писанины – невпроворот! Перед праздниками всё хватают, как с цепи сорвались…Тысяча с кассеты – тебе… И завтра – тоже выходи торговать. Должен народ быть, хоть и понедельник…

А Крутов добавил:

– Ты ведь в музыке сечёшь… Разберёшься!

– Ну, хорошо… – с замиранием в сердце от радости, согласился я.

Убирал и попутно торговал я всю неделю, имея с этого самое меньшее – двадцать пять тысяч в день… Ребята готовились к субботе, к большому рынку. А мне опять предстояла ночная поездка в Москву, потому что «Горбушка» закрывалась на предстоящие праздники – и почти на месяц! Ребята, подзаняв деньжат, надумали купить кассет побольше, справедливо полагая, что цены в новом году могут вырасти. Решено было: ехать мне опять с Крутовым, а Фрунзе, взяв в помощники, моего дружка Вовку, пойдёт торговать на Центральный рынок. Вечером, перед поездкой, мы завезли домой к Вовке кассеты на продажу. До рынка от его дома рукой подать, и с утра пораньше Фрумкин зайдёт к нему, они вдвоём отправятся, везя коробки с товаром на санках…

Вторая поездка далась мне намного легче, чем первая; правда после иномарки «Жигули» ощущались как-то тупее и казались мне громоздкими, педали тугими, но я приноровился. К «Горбушке» мы опять приехали рано, пошли за кассетами уже вдвоём, с двумя складными тележками. Набрали много, но по цене, куда более низкой, чем Серёга ожидал. Это его сильно обрадовало, и он решил набрать новинок – оригиналов, потому что перед праздниками, по его словам, новинки – вариант беспроигрышный. Уходят – влёт… Мне очень хотелось пройтись по рынку, казавшемуся бескрайним и манящим своим размахом, вместе с Серёгой, но оставлять машину без присмотра с товаром на приличную сумму – было небезопасно. И тут Серёга, которому тоже, видимо, ходить одному по толкучке не очень-то улыбалось, увидел неподалёку пожилого гаишника, одетого по всей форме, с жезлом, бляхой и погонами прапорщика.

– Командир, – обратился Крутов к милиционеру, – приглядишь за нашей машиной? Мы отблагодарим.

– Ладно, ребята! – живо, и с видимым удовольствием отозвался он, – можете не волноваться. Пригляжу, и помогу выехать отсюда. Всего за пятнадцать тысяч…

Серёга тут же отдал ему деньги, и мы окунулись в этот удивительный для меня, бурлящий и живущий, казалось, по собственным правилам и законам, мир «Горбушки». Поначалу, от всего увиденного, голова пошла кругом, и я больше всего боялся потеряться в толпе, отстать от Серёги. Он понял мои опасения, сказав:

– Если разойдёмся – ждём друг друга у машины…

– Да, правильно! – отвечал я.

Размах торжища поражал. Я был здесь всего два года назад, и за прошедшее время количество торгующих увеличилось многократно. Покупателей – тоже. На «пятачке», посредине парка, напротив ДК – развернулись полевые кухни, в которой уже начали готовить горячее и плов, раздувалось пламя в мангалах, и из огромных кастрюль извлекались и нанизывались на шампуры крупные куски мяса. Рядом расположились столы, уставленные водкой, коньяком, джином, виски, жестяными баночками с пивом, несмотря на зиму и холод. Продавали на розлив, на вынос. Откуда-то таскали вёдрами воду в огромный самовар – кипятить под чай и кофе. Неподалёку, прямо в утоптанном снегу, стояли пластмассовые столы и стулья, и первые страждущие уже разливали по тонким пластиковым стаканчикам виски и водку. И на весь этот базарный разгул – торжество дикого русского капитализма нового типа, с противоположной стороны, уныло глядел с пьедестала небольшой бронзовый Ленин. Отставленный вождь пролетариата казался усталым и равнодушным. Стоял себе, засунув в карман пальто правую ладонь. А в левой – он крепко сжимал свёрнутую газету, словно собрался, было, прихлопнуть, как муху, всё это возрождённое буржуйское скопление одним махом, да передумал. Или решил, что в одиночку ему не сладить, а соратников не находилось…

А мы с Крутовым пошли дальше по центральной аллее туда, где уже расставили свои обширные столы – прилавки торговцы CD и CD – ROM, (предназначения которых мы тогда ещё не знали) и чистыми видеокассетами. Продавцы были в основном попарно, а у кого товара поменьше, те стояли по одному. Переходя от прилавка к прилавку, глаза у нас разбегались от изобилия того, что ещё несколько лет назад было немыслимым дефицитом, или под запретом. Китайские CD стоили неприлично дёшево. Наверное, и качество звучания цене соответствовало. Ценились диски, произведённые в Болгарии, стоившие немного дороже, но выглядевшие куда добротнее. Отдельно лежали диски фирменные, накрытые сеткой, чтобы незаметно не стащили. За них просили приличные деньги. Из зарубежной музыки – купить можно было всё! И это казалось мне невероятным. Почти у всех торговцев на заднем плане – бутылки с водкой, термоса, свертки – очевидно, с закуской. Многие, наших с Серёгой лет, одеты в военные бушлаты, военные же ватные штаны, обуты в унты. У одного из них, черноусого, с бледным, худым лицом и живыми карими глазами – на погончиках бушлата я заметил капитанские звёздочки и, не удержавшись, спросил:

– Давно из армии уволился, друг?

Обладатель звёздочек удивлённо посмотрел на меня, так внимательно, словно бы оценивал мою личность: стоит отвечать, или нет. Потом негромко проговорил:

– С чего вы взяли, уважаемый, что я уволился? Я служу, учусь в академии, подрабатываю здесь по выходным. Без подработок в Москве не прожить, особенно с семьёй!

Смущённый его сдержанной, гордой вежливостью, я пробормотал:

– Извините, капитан… Я сам из бывших военных. Сокращён, и уволен в запас.

– Из-за границы? – понимающе кивнул мой собеседник, успевая при этом принимать деньги за диски, считать их, отдавать сдачу, и отвечать на вопросы покупателей.

– Теперь уже да… Из Прибалтики, – грустно ответил я ему. – Ладно, мы пошли. Удачной торговли, брат!

– Вы подходите… – крикнул вслед нам торговец – военный, – я тут почти всё время по выходным. Меня Александром зовут!

– Меня тоже Александром! Подойдём… Просто, очень спешим сейчас!

Мы с Серёгой были потрясены. Что бы офицер, слушатель академии – торговал по выходным дням на рынке, из-за того, что ему не хватает денег для содержания семьи – такое было ещё не слыханным! Когда мы вернулись к машине, старый милиционер не обманул нас: вышел на проезжую часть, перекрыл на минуту движение, чтобы я смог спокойно вырулить, и приветливо помахал нам рукой. Новая буржуазная Москва не переставала удивлять…

3.

Для встречи Нового Года у меня имелось всё. Пахнущая смолой и лесом молодая, пушистая сосенка, шампанское, купленное на рынке у приезжих белорусов в два раза дешевле, чем оно стоило в ларьках, вошедший в моду ликёр «Амаретто», изготовленный неизвестно где, водка «Absolute» с привкусом чёрной смородины, бренди «Metaxa» – тоже сомнительного производства, но тогда мне так не казалось… Заработав денег на торговле кассетами, поездках, погрузке товара, получив зарплату, заплатив за квартиру за два месяца вперёд – я мог себе позволить приобрести к столу то, что раньше было для меня недосягаемо. В канун праздника, придя с работы пораньше, потому что торговцы на рынке старались не задерживаться, и быстро разошлись – я начал готовить закуски к праздничному ужину. Затем с удовольствием искупался, и принялся накрывать стол в комнате, застелив его старой белой скатертью, оставшейся от прежней хозяйки. От неё же осталась кое-какая посуда: гранёные толстые довоенные рюмочки на резных ножках и, даже, два фужера. Хотя мне хватило и одного. Наряженная ёлка благоухала, перемигивалась тепло и таинственно разноцветными огоньками, игрушки поблёскивали, словно радовались тому, что им опять пришлось послужить. В моей душе родилось давно забытое чувство покоя, тихой радости и гордости от осознания того, что вот и я, одинокий, полунищий, оставленный всеми дворник – не пал окончательно духом, сумел создать себе подобие домашнего уюта и праздничного настроения. До двенадцати оставалось ещё четыре часа, и меня посетила сумасбродная мысль: а не прогуляться ли до Центральной площади? Полюбоваться на большую, наряженную, всю в гирляндах красавицу – ель? Как в той – минувшей жизни, когда ходили мы с женой и сыном в весёлой и шумной компании с нашими друзьями – смотреть на начинающийся праздник! Я так живо себе это воскресил в памяти, что у меня защемило сердце от осознания того, что всё ушло невозвратно. Хватив полный фужер «Metaxa», я быстренько оделся и отправился пешком на площадь, благо ходьбы до неё было – с полчаса скорым шагом…

На улице – мягкая, безветренная погода, почти оттепель. Предпраздничная лихорадочная людская суета ощущалась повсюду. Тут и там граждане спешно шагали, кто домой, припозднившись где-то, кто в гости – таща в руках сумки с закусками и выпивкой. Радостное оживление витало во влажном от оттепели вечернем воздухе. Автобусы – почти переполнены пассажирами. Откуда-то уже раздавалось пьяное пение; из окон домов сигналили о близости заветного часа наступления Нового Года, ёлочные гирлянды. Всё это было мне знакомо по предыдущим предпраздничным часам, и в тоже время – казалось каким-то другим, не похожим на то, что было раньше… Всеобщее предвкушение чего-то чудесного, которое непременно сбудется совсем скоро, с боем курантов – охватило и меня. Я почти бежал заснеженными улицами на Центральную площадь, желая сильнее и ярче насладиться всеобщим, беззаботным ликованием, напополам с надеждами на то, что худшее уйдёт вместе со старым годом, а в новом – грядёт только лучшее. Вокруг главной городской ёлки царила кутерьма, отовсюду слышались смех, визги детей, катающихся с небольших ледяных горок, устроенных тут же. Пьяненький дядечка лихо наяривал на аккордеоне, что-то выкрикивая и веселя собравшуюся вокруг него молодёжь. Бабахали хлопушки, взлетали невысоко и жиденько рассыпались входившие в моду китайские салюты. Люди забыли невзгоды, и радовались изо всех сил, правда, радость эта была не как раньше – бесшабашная, безотчётная, почти детская – веселье уверенных в будущем людей. А с какой-то ноткой истеричности. Так мне показалось. Да, ёлка была хороша, да толпа развлекалась, но меня, почему-то, охватило чувство непонятной грусти от всего происходящего. И я не мог понять такую резкую перемену в своём настроении. Вдруг захотелось выпить ещё… Я зашёл в гостеприимно светящийся изнутри, круглосуточный гастроном, купил себе «чекушку» коньяка и маленькую плитку горького шоколада. Встав в сторонке, свинтил крышку, сделал добрый глоток и тут, будто гномы из сказки – словно из-под земли, возникли два рослых милиционера:

– Не распивайте, гражданин,– негромко, но сурово изрёк один из них.

– Хорошо, не буду, – пробормотал я ошалело. – С наступающим вас, ребята!

Они кивнули, и пошли себе мимо. Я стоял, ошарашенный, потягивая сигаретку, и вдруг вспомнил, как запойный чиновник Мармеладов у Достоевского трагически вопрошал: «…Знаете ли вы, господа, что значит, когда некуда идти»?! И я подумал ёрнически: «Неизвестно, что лучше. Когда некуда идти, или, когда есть куда идти – но тебя там не ждёт, ни одна живая душа! Идти туда, где всё чужое, и полная безысходность»! Оглянувшись по сторонам, я украдкой проглотил оставшийся коньяк, и понуро поплёлся домой, утешая себя только тем, что праздник и у меня, всё же будет.

Сама новогодняя ночь вышла смазанной, в тумане алкогольных паров, мрачном сидении перед экраном древнего чёрно-белого телевизора, который показывал плохо, но «Старые песни о главном», пока я ещё окончательно не опьянел – досмотрел до конца. Я даже подпевал телевизору, бессвязно разговаривал сам с собой, вылетал на балкон – смотреть, как запускают редкие салюты, и покурить. Спать не хотелось, но и заняться тоже было нечем. Сверху и снизу доносились ликующие, бодрые голоса соседей, шумно отмечавших праздник, которые, со временем, становились всё пьянее, потом где-то заскандалили. Визгливо, безумно… А затем – дом начал потихоньку погружаться в тишину. Праздник умирал… Я выключил надоевший телевизор, подошёл к окну, долго стоял, упершись лбом в холодное стекло, тупо смотрел в слепые глазницы окон домов на противоположной стороне улицы, бормоча стихи запрещённого в СССР поэта Бродского: «Самолёт летит на Вест…», пока тяжкая, пьяная сонливость не начала одолевать меня. Повалившись на постель, я уснул – как ухнул в бездонную яму. Оторвали меня от пьяного забытья чьи-то маленькие, но цепкие мохнатые лапки, сдавившие кадык… Я вздрогнул от дикого, неописуемого страха, моментально овладевшего мной, парализовавшего всё тело – и открыл глаза. На моей груди сидел небольшой, мохнатый, дымчатого цвета, зверёк. С человеческой скалящейся круглой харей, кошачьими усами и горящими бесовскими красными глазами.

– Ах – ха – ха, Сашка, дурр – р – р – ррак! Допился! – пронзительным хриплым фальцетом заверещал он, весело глядя мне прямо в лицо.

– Отче наш, ижеи еси на небеси… – через силу прохрипел я, и добавил, – к худу ли, к добру ли? – помня рассказы моей бабушки о подобных случаях.

–К добрррру! – попугайским резким картавым голосом прокаркал бесёнок и, прыгнув к балконной двери, растворился.

Потрясённый случившимся, весь в поту, трясясь, словно от озноба, хотя меня и бросило в жар, я налил водки, почти полный фужер, выпил залпом – не ощущая ни вкуса, ни запаха. Потом меня охватила невероятная расслабленность, и я уснул крепко и безмятежно, как не спал уже давно.

Утром я встал довольно поздно. Весь больной и разбитый. За ночь погода поменялась. После тихого, пасмурного последнего дня старого года – светило неяркое солнце, дул пронзительный северо-западный ветер, и сильно подморозило. В соседних квартирах помаленьку зарождалась вялая послепраздничная жизнь, судя по слабым звукам, раздающимся то тут, то там… Голова у меня болела, от намешанного ночью всякого пития, а желудок сводило от голода. Я ведь, почти не закусывал. Но у меня было всё – и чем поправить самочувствие, и чем набить живот! В меру выпив, хорошо позавтракав, я вдруг решил пройтись по городу, затаившемуся, после новогодней вакханалии. Сидеть одному в пустой квартире, с то ли домовым, то ли чертёнком – совсем не хотелось. А пойти в гости, как это мы с женой и сыном делали раньше, когда все офицерские семьи жили одной большой семьёй – было не к кому. И я отправился бесцельно бродить.

На безлюдных улицах резкий ветер сразу проник под одежду, и прошёлся по всем костям, глаза заслезились. Что-то возмущённо бормоча, тут и там по ледяной корке, покрывшей за ночь, ещё вчера вечером рыхлый снег, перемещались пустые корпуса от салютов и фейерверков, сделанные из плотного картона, и гонимые ветром. Томно позвякивая, покатывались кое-где порожние бутылки, редкие прохожие – торопливой рысцой спешили укрыться от холода, автобусов видно не было. Но какая-то неясная сила тянула меня ходить по этим, продуваемым стужей и обледенелым улицам, подставлять лицо морозному воздуху. Лихая злость на всё разом: моё одиночество, неустроенность, неясность того, что будет дальше, и какой-то дурацкий кураж от того, что в кармане у меня лежала небольшая пачка денег – овладели мной. Я упрямо топал под порывами жгучего ветра, не имея совершенно никакой цели, поворачивая, куда глаза глядят, и бормотал, словно помешанный: «Нет уж, я ещё окончательно не стёрт… Я ещё трепыхаюсь! Я не собираюсь сдаваться»! – а на ресницах замерзали слёзы. То ли от ветра, то ли от того, что никто меня не ждёт. Намёрзнувшись вдоволь, я с наслаждением вернулся в жилище, где обитаю. Пусть неуютное, чужое, но тёплое. Ёлочка-сосенка всё ещё издавала тончайший лесной запах. У соседей за стеной справа – возобновилось бурное празднование, после недолгого перерыва… Я поставил разогреваться чайник, выпил полфужера «Metaxa», что бы согреться окончательно и, уставившись в окно в кухне, глядя вдаль, где за городом разлеглись заснеженные поля, и чернели голыми стволами заметённые снегом леса, вдруг решил: «На Рождество я поеду к родителям и брату, в свой родной городок»! И на душе сразу стало свободнее и светлее, будто выпорхнула она из неведомой клетки… Но тут же вспомнилось из детства: по весне мы с братом в саду выпускали птичек, зимовавших у нас дома. Как они весело выпархивали на волю, а потом, отвыкшие летать, садились на ближайшую ветку дерева, и сидели неподвижно, беспомощно и растерянно крутя головками по сторонам…

Я никуда не поехал. Второго января ко мне, с выпивкой и закуской, пришли с утра оба Серёги, и стали уговаривать поторговать до пятого января, пообещав заплатить по две тысячи за каждую проданную кассету. Торговать, правда, особо было нечем, но выручку, хоть какую-то, взять было можно… Тем временем, они бы усердно тиражировали копии к субботнему Центральному рынку, который приходился на шестое января. Потом бы – я отвёз их на рынок, а сам постоял на нашем местном, тоже продавая кое-что. Таков был их план. И я согласился. К тому же – они меня уверяли, после праздничных дней – торговля резко упадёт. Так оно всё и вышло. После праздников я только исполнял свои обязанности дворника, деньги поразительно быстро заканчивались. Мой напарник Вовка – тоже пропился изрядно. Он ходил дня два хмурый и неразговорчивый, что-то обдумывая сосредоточенно и скрупулёзно. На третий день он сообщил мне:

– Саня, без денег – труба!

– Согласен, – ответил я ему, хотя кое-какие деньжата у меня ещё оставались, и я, даже, покупал своему другу курево.

– Саня, – таинственно просипел Вовка, зыркая глазами по сторонам, – на дело идти надо! Я тут карасей погонял – всё должно быть «чики»!..

– Каких « карасей»? – не понял я. – И, на какое дело? Банк грабить?

Наверное, я так тупо уставился на него, что мой напарник хрипло хохотнул и пояснил:

– Это по «фене»… Ладно, слушай – расклад такой. Завод наш «Электрон» загнулся. Его на металл режут. А сколько там можно взять меди, алюминия, даже технического серебра?! Если знать, где брать… А я – знаю! Я на «Электроне» восемь лет, после «зоны», карщиком отработал! Весь его объездил! Все участки… – глаза у Вовки вдруг загорелись, он так возбудился, что забыл про окурок между пальцами и тот, истлев, обжёг ему кожу.

«Электрон» располагался прямо через дорогу, с северо-западного конца рынка. Три четверти рыночных торговцев – были выходцами оттуда. Ещё совсем недавно, гордый, славный и богатый завод – теперь представлял собой жалкое, удручающе – тоскливое зрелище, словно труп некогда величественного государя. Взирая на улицы выбитыми окнами просторных цехов, вырастив на мягкой кровле корпусов кустарник и траву, с обвалившимся местами, забором, он походил на наше новое государство – запущенное и бесхозное… Среди его многочисленных бывших работников – распространялись упорные слухи о том, что завод вот-вот купят неведомые иностранцы, и всё опять вернётся: работа, перспективы, прежняя замечательная жизнь. Но завод никто не покупал, и он окончательно погиб. То, что предлагал мне Вовка, называлось банально: кража. Но разве не обворовали нас всех с ваучерами? И, с какой стати, я теперь должен быть порядочен по отношению к государству, если оно оказалось ко мне непорядочным?

– Володя, насколько я знаю, там охрана… И военное производство было. Если поймают…

– Да ладно тебе, – перебил меня мой напарник, – ночью пойдём. Охрана там бухает и спит. Говорю же, всё разузнал. Дело верное, братуха! Один человек цветной металл скупает, и за границу гонит. Цену даёт хорошую. Мент бывший. Деньжат срубим уже утром! У меня на заводе все ходы известные. Я ведь раньше – кинескопы там таскал, когда работал. А от охраны, на крайняк, откупимся… Жрать – то все хотят! Я на кинескопах хорошие деньги делал. Да жаль, пропивал много, дурак был…

Я согласился, почти не думая! Выбора не просматривалось, жить как раньше, на поганой лапше, уже не хотелось… На дело пошли мы морозной, ясной ночью. Плотный, искрящийся снег скрипел под ногами – казалось оглушительно, предательски… Мы проникли на территорию бывшего завода сквозь пролом в бетонном ограждении, и пошли по снегу след в след: Вовка впереди, я за ним. Почему-то я был абсолютно безразличен к происходящему, только сердце колотилось учащённо и глухо. Вокруг – безмолвное безлюдье. Вдалеке, неясным контуром, очерчена будка постовых. В окне свет не горел, но из печной трубы на крыше – столбом поднимался дым, видимый при лунном сиянии. Я тронул Вовку за рукав, указал на будку. Тот махнул рукой и прошептал:

– Спят, как сурки. Я же говорил!

Мы подошли к зданию какого-то бывшего цеха. Входные металлические двери оказались надёжно заварены, но на первом этаже несколько оконных проёмов зияли пустотой, будто рот с выбитыми зубами. Мы, подтянувшись до пояса, живо оказались внутри. У нас были припасены два солдатских вещмешка, взятые мною, остро отточенный топорик, ножовка по металлу и несколько запасных полотен к ней, небольшой ломик, два фонаря.

– Это электроподстанция, – сиплым шёпотом пояснил Вовка.

На полу валялись осколки стёкол, доски, железки, всякий хлам. Сквозь окна грустно взирала на нас полная луна. Осторожно ступая по скрипящим осколкам (их ломающийся треск мне показался невероятно громким), направились к ряду электрошкафов, стоявших в глубине помещения. Дверцы их были распахнуты настежь, и, кроме обрывков проводов и искорёженных крепёжных приспособлений, внутри ничего ценного не обнаружилось. Вовка едва слышно выругался, прошептав, обернувшись в мою сторону:

– Опоздали, без нас раскурочили…

–Теперь куда? – раззадоренный происходящим, возбуждённо поинтересовался я. Во мне вдруг проснулось лихорадочное желание поживы.

Вовка сделал жест рукой: «Идём дальше», как в новомодных американских боевиках. На высоте – около четырёх – пяти метров, вдоль стен на кабель – полках, покоились толщиной в мою руку, кабель – линии. Те, кто побывал здесь до нас, видимо, не сообразили, как до них добраться. Или – просто побоялись… Но – мы сообразили. Аккуратно повалили металлические пустые шкафы, подтащили к стене, водрузили один на другой, и Вовка залез пилить кабель. Мне же он прошептал:

– Иди к окну, на шухер! Если пойдёт охранник – без паники! Договоримся. А если мент – то в разные стороны рвём, и друг друга не знаем!

Я молча, кивнул. Ножовкой мой друг орудовал ловко и споро; не прошло и пяти минут, как он засипел:

– Передвигаем пирамидку! Один конец готов!

Мы тихохонько, напрягая слух, стараясь не громыхать, переместили конструкцию, и Вовка взялся за дело снова. Я сообразил подхватить отпиленный отрезок с одного края, чтобы он с грохотом не слетел, и мы аккуратно уложили его на полу. Тут было около шести метров четырёхжильного высоковольтного кабеля, квадратного, довольно толстого сечения. Молча показав друг другу большие пальцы, начали с двух сторон – я топориком, а Вовка острым, словно бритва, сапожным ножом, который он достал из кармана, резать многослойную оплётку, обнажая медь, похотливо заблестевшую при ярком лунном свете. Медные кабельные жилы мы разрубали и складывали в вещмешки, стараясь размещать поровну, что бы легче было нести обоим. Осмотревшись, передохнув, мы отпилили второй большой отрезок. И когда наши «сидора» стали почти неподъёмны, ушли, ступая так же – след в след, и напряжённо оглядываясь по сторонам, готовые в любую секунду броситься в разные стороны, как зайцы, мгновенно избавившись от ноши. Вовка повёл меня через дорогу к дому, стоявшему напротив завода тёмной, прямоугольной громадой.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю