Текст книги "Записки базарного дворника из 90-х годов"

Автор книги: Андрей Коннов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Посвящаю своей жене Елене.

ЗАПИСКИ БАЗАРНОГО ДВОРНИКА ИЗ 90 – х. ГОДОВ.

РАБОТНИК МЕТЛЫ И ЛОПАТЫ

«Над чёрной слякотью дороги

Не поднимается туман

Везут, покряхтывая дроги

Мой полинялый балаган…»

А. Блок.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1.

… Я проснулся поздней декабрьской ночью от позывов к мочеиспусканию и невыносимой жажды, одновременно. В состоянии потусторонней реальности пошлёпал босыми ногами по полу в туалет, затем прямиком на кухню. Долго глотал остывшую воду из носика чайника и смотрел в окно – оно напротив плиты. Давящая, густая темень. Фонари равнодушно глядят в пространство какими-то тоскливо – оранжевыми, безжизненными глазищами, навевая замогильное уныние и болезненное состояние души. На улице – никого. Даже бродячих собак, которые здесь бегают стаями несметными, и тех не видно. Тишина. Лишь ветер гоняет лёгкую снежную порошу, напополам с пылью по пустой дороге. Снега почти нет. Холодная темнота с примесью ядовитого, неживого свечения фонарей. С похмелья невыносимо гудит голова. Она кажется такой тяжёлой, будто у меня на плечах наполненный аквариум и надо двигаться осторожно, чтобы не расплескать содержимое. Но я знал: в кармане старого армейского бушлата, в котором я хожу на работу, есть избавительный эликсир – пузырёк настойки боярышника! Я скользнул в коридор к вешалке, и начал обшаривать бушлат с такой тщательностью, с какой мартышка ищет блох на своём детёныше. Но пузырька не обнаружилось! «Неужели я выпил вечером и его»? – с огорчением подумалось мне, и ноги сразу стали ватными, а в сердце закололо. Однако, моё второе «Я» – мой внутренний голос, ни разу ещё меня не подводивший (это я его подводил, когда не слушал), твердил: «Ищи! Он цел»! Лунатической походкой побрёл я назад в кухню к допотопному холодильнику, рванул нетерпеливо дверцу… Вот! Стоит, как миленький! На верхней полке! Не начатый! Я остервенело, скрутил крышку, глотнул семидесятиградусную спиртовую жидкость, но так, что бы выпить ровно половину. Запил глоточком воды…Тяжесть отпустила. Аквариум постепенно исчез. Тогда я добил остальное. Захотелось курить, но сигарет у меня не осталось. И я решил немного поесть. В холодильнике стояла кастрюля с полуфабрикатным борщом на бульонных кубиках, который я варю на неделю, банка майонеза, быстроразваривающаяся вермишель, и белел пяток яиц. В дальнем уголке на тарелке, скукожились два солёных огурца… Я пожевал огурец, заел его куском чёрного хлеба с майонезом, и так вот заглушил чувство голода. В животе бушевало тепло от выпитого, и я почувствовал даже лёгкую эйфорию… Глотнув ещё водички, я отправился спать. Долго ворочался на старом продавленном диване, но всё – же уснуть смог…

Утреннее пробуждение оказалось не таким тяжким, каким могло бы быть, не употреби я среди ночи этот напиток – выручалочку всех страждущих, но всё равно – муторным… Я долго умывался, кряхтя и кашляя. Потом кипятил в чайнике воду, заливал кипяток в осточертевшую китайскую лапшу, жевал давясь. После пил чай. И всё это без аппетита, с отвращением…

Я живу один. В съёмной однокомнатной квартире, на четвёртом этаже старой панельной «хрущёвки». До меня здесь проживала древняя старушка. Её сильно поношенные подшитые валенки – до сих пор стоят в совмещённом санузле на батарее. А в комнате – остался неистребимый, затхлый запах старых вещей, которые были завязаны в большой узел и пролежали в квартире неведомо сколько, пока новая хозяйка и наследница – племянница старушки, пустила меня сюда жить, а бабкино тряпьё – разрешила вынести на помойку. Только валенки я, почему-то, тронуть не решился… Плату она назначила мне божескую, ничем не докучает. Взамен я строго исполняю её требование: не превращать квартиру в шалман! Не вожу сюда собутыльников, а женщины на меня такого, каким я стал – и не смотрят!

Работаю я на рынке. Дворником. Место работы от моего дома в ста метрах. Уже почти год так существую… У меня нет жены. Мы разошлись, и она вместе с нашим сыном уехала к родителям в Питер. Здесь, в этом городе, нет у меня никого из родных и близких людей. Жизнь моя беспросветна и бесперспективна. Этакое состояние полураспада… Город глухо провинциален, хоть и не мал. Здесь было моё последнее место службы. Я служил замполитом роты в учебном полку РТВ. Но наступили новые времена, полк расформировали, командный состав – кого куда… Одни отправились дослуживать туда, где люди не живут, другие – на пенсию. А политработников – просто ликвидировали, как класс. Я пенсии ещё не выслужил, и был уволен в запас по сокращению. При Союзе, по назначению – я попал служить в Прибалтику. Это было исключительным везением! Некоторые оказались на берегу Северного Ледовитого океана, правда, на берегу южном, как грустно шутили потом.

Закончил я Ленинградское высшее военно-политическое училище ПВО. И, хотя я сам родом тоже из провинциального городка, моя бывшая жена – ленинградка, и закончила факультет иностранных языков ЛГУ. Мы поженились перед выпуском, жили вполне счастливо в отдельной казённой просторной квартире в маленькой, уютной республике, на берегу Балтийского моря. Служил я вполне успешно и добросовестно. А потом, после развала Советской империи, судьба забросила нас сюда. Квартиру мы уже снимали. И после чистой, ухоженной, воспитанной Прибалтики – русская глубинка показалась нам чем-то невыносимо тоскливым и дремучим… Хотя, я и сам из провинции, повторяю. Но мой родной одноэтажный, спокойный городок, где все друг друга знают, был совсем не такой, как этот…

Город весной и осенью утопал в грязи, а летом задыхался в пыли, иссушаемый знойным, почти что, южным солнцем. Разбитые дороги, выщербленные замусоренные тротуары, запущенные скверы и парки… Народ тут диковатый и хамоватый. Матерятся громко и повсеместно, никого не стесняясь. Даже дети… И словно бы – гордятся этим! Незнакомым пренебрежительно говорят «ты», независимо от возраста… Шпана чувствует себя на улицах хозяевами. Сходить в выходной день, кроме кинотеатра – совершенно некуда. Хоть жена и нашла себе работу в библиотеке, её характер, вследствие такой резкой перемены обстановки и профессиональной невостребованности – тоже поменялся. Она стала раздражительной и капризной. Да и я не стал лучше – начал попивать всё чаще и чаще… Иногда пускался в блуд. Мы всё сильнее отдалялись друг от друга, замыкались, каждый в себе, но боялись сами это признать, и просто поговорить по душам. Былое тепло в отношениях между нами таяло. Вместо него – появлялось равнодушие и усталость. После моего увольнения из армии – я получил приличные деньги. Жена предложила ехать в Ленинград, тогда уже вернувший себе своё исконное название, но я не мог представить нашу жизнь там: в трёхкомнатной квартире её родителей, вместе с ними, да ещё с её младшей сестрой – студенткой, девушкой на выданье… Мы купили машину. Свеженький, беленький «Volkswagen Jetta», и я занялся частным извозом… Возил людей по городу, его окрестностям, и в Москву – благо она находилась недалеко – на оптовые рынки, начинающих собственное дело мелких уличных торговцев за небольшими партиями товаров. Было нелегко, но деньги зарабатывал неплохие, по тем временам. Я был сам себе хозяином, очень гордясь таким положением. Пока, однажды, не попал в страшную аварию. Сам отделался ушибами головы и грудной клетки, а моя машина превратилась, одномоментно, в груду бесполезного искорёженного металла и битого стекла. Я на этом, внезапно для самого себя, душевно сломался, и запил по-настоящему. Когда же я немного очнулся, то понял: семьи нет, денег нет… Но сам, по какому-то недоразумению, ещё живу… И надо как-то жить дальше. Я распродал всё, что представляло хоть какую-то ценность, расплатился с долгами за квартиру, с прочими, которые успел наделать ради пьянства – и денег почти не осталось. Ехать на родину к родителям – было не то, что стыдно, а просто немыслимо… Я решил остаться здесь на какое-то время, привести в порядок свои мозги и состояние души, а дальше будет видно. Как-то, во время моих бесцельных шатаний по городу (себе я врал, что ищу работу), я повстречал Людмилу – одну из моих постоянных клиенток по поездкам в Москву. Это полнотелая, но не лишённая привлекательности женщина, лет сорока – горластая, нахальная, но жалостливая, воспитывающая в одиночку дочь подросткового возраста. На рынке она торговала трикотажем, и весьма прибыльно. Людмила, увидев меня – осунувшегося, небритого, небрежно одетого – поразилась до крайности. А узнав о моих бедах, согласилась помочь: сдать для жилья однокомнатную квартиру её умершей тётки, за умеренную плату, и устроить на работу дворником на рынок, образовавшийся в Заводском районе, и бурно расширяющийся. На рынке можно было подработать ещё и грузчиком, как она добавила. У меня не было выбора, я согласился.

Мне, ещё не отвыкшему до конца от армейской службы – новая работа моя неожиданно понравилась. Не надо каждый день принуждать себя делать многое: бриться, вообще следить за своим внешним видом, приходить в строго определённое время, заступать в суточные наряды по полку, покорно выслушивать начальственную дурь и ругань, видеть серые, сонные лица солдат, обалдевших от муштры и занятий. Никаких регламентов, уставов, конспектов, инспекторских проверок и отупляющего армейского однообразия. Пришёл на работу, отомкнул будку с инвентарём, взял помело, лопату – и шуруй себе! Захотел выпить – да, пожалуйста! Кому какое дело? Нет денег – бабы торгующие «палёной» водкой – бимбером, дадут в долг! Рыночные торговцы – народ весёлый, каждый день что-то новенькое. Правда, приходилось убирать человеческие экскременты, оставленные под прилавками ночью, неизвестно кем. Но совсем-то хорошо – никогда не бывает! Свои минусы есть и в моей работе. Однако, главное: нервы тебе никто не треплет!

Ещё не было девяти часов, когда я поплёлся на рынок. Декабрьское утро вступало в свои права нехотя – день нарождался хмурым. Задувал временами тяжёлый, резкий и пронизывающий северо-восточный ветерок. Торговцы, только начавшие съезжаться и сходиться, неспешно раскладывали свой товар на лотках и прилавках, развешивая на самодельные корявые каркасы, сваренные из арматуры, покрытой ржавчиной – полиэтиленовую прозрачную плёнку. Хоть какая-то защита от ветра и снега… У тех, кто побогаче – были палатки покупные, просторные, с дюралевым каркасом; разборные, крытые цветным прорезиненным брезентом. Все работники прилавков казались неестественно толстыми, неуклюжими, надев на себя множество тёплых вещей и поддёвок, обутые в огромные валенки с калошами – походкой напоминали пингвинов. Некоторые женщины были перетянуты на груди, крест-накрест, пуховыми платками. Они неторопливо перекидывались между собой фразами, зевали, пили из термосов, взятых с собой, чай и кофе. Первые покупатели придут часам к десяти утра, когда станет совсем светло, и продавцы особо не торопились. А ветер, обжигающе – ледяной на открытом пространстве, иногда дул так, что казалось: выметет прочь из души всё человеческое без остатка. Остудит её, и заморозит навеки. Погрузит во мрак, сотрёт из сердца совесть и сострадание, заставит быть алчным и безжалостным… Но эти люди, выброшенные из прошлой, нормальной трудовой жизни, где каждый работал по полюбившейся ему специальности, вышвырнутые на улицу в мутные волны нарождающегося нового российского капитализма – ещё не утратили своих человеческих качеств, приобретённых во времена прежние, когда все жили с ощущением того, что счастливое будущее не за горами, а правилом всего общества – была известная гуманная и наивная формулировка. Поэтому, даже конкуренты на рынке между собой не враждовали, а дружелюбно общались, и помогали порой друг другу. Ведь врагов-то у рыночных торговцев и так хватает. Начиная с природных – холод, дождь, невыносимая жара, и продолжая служителями новому государству: участковые менты и просто наглые менты, которые норовили поживиться даром, или срубить денег. Налоговая инспекция – высокомерная, алчная, глумливо – бездушная. Сборщики поместовой платы – тоже: продал что-либо, или не продал – гони деньгу! И, конечно же, представители «государства» в государстве – бандиты и рэкет, вылезшие неизвестно откуда и расцветшие бурным сорняком – паразитом! Я всегда удивлялся, хотя это и не моё дело, и не касается меня не коим боком: как смогла внезапно появиться эта популяция двуногой саранчи – «братков»?! Ведь все родились и жили в одном государстве, на одной земле. Советская власть была ещё совсем недавно, несколько лет назад! И эти, нынешние отморозки, ходили в советскую школу, были октябрятами, пионерами, посещали уроки, на которых учили добру, справедливости, читали хорошие, добрые книги, смотрели прекрасные фильмы… И, вдруг, переродились. Из людей превратились в гиен. Кровожадных, хищных, не признающих ничего, кроме своих прихотей. Или, занятые повседневными заботами, мы просто не замечали гнилостной плесени, которая начала пожирать общество? И когда та плесень образовалась?..

А по полупустому рынку уже деловито сновал мой коллега – Вовка Макеев, по кличке Баклан. Искал, где бы ему опохмелиться. Он мой ровесник. Такое прозвище получил за то, что в молодости отсидел за хулиганство два с половиной года – подрался с кем-то по пьянке. На вид он и правда – урка уркой, «кирзовая харя», но на самом деле – человек добрый, душевный, и очень любит свою маленькую дочь. Увидел меня, и радостно ощерился, показывая редкие крупные, с фиксами, зубы:

– Ну и нажрались же мы с тобой вчера, Санёк, – хрипатым голосом заговорил он весело, – в башке гудит!.. Пойдём, сейчас на опохмелку деньжат сшибём… Я знаю где. Одной бабе фрукты выгрузить поможем, и палатку соберём. У неё муж в запое, она без него приехала, сама не справится…

– Ну, пошли, – вздохнул я, – поправить здоровьице надо. Угости сигаретой…

Вовка с готовность протянул мне начатую пачку «Примы», и бодро захрипел:

– Кури, братуха! Ща и на бимбер, и на сигареты заработаем!

Новый рабочий день начинался удачно. А вообще, мы подрабатывали с ним понемногу не только погрузкой – разгрузкой. Собирали ещё пустые ящики из-под бананов, и продавали их торговцам бытовой химией. Переносить товар в них очень удобно, да и хранить тоже. Так же охотно эти ящики покупал у нас премудрый мужичок Иван, торгующий книгами и видеокассетами, на которые он сам переписывал американские боевики и индийские фильмы, опять входившие в моду. На кирпичном заводе, расположенном недалеко от рынка – мы подбирали сломанные деревянные поддоны, ремонтировали их, и тоже продавали всем желающим, чтобы люди не стояли в лужах, или в снегу…

На бутылку сомнительного бимбера, два пончика с ливером, и на две пачки «Примы» мы заработали, и поспешили в свою железную будку, опушённую инеем изнутри, промёрзшую насквозь. Выпили разом отвратительное пойло по полному стакану, не спеша закусили ещё тёплыми пирожками, и с удовольствием закурили.

– Потеплело, а, Саня? – оживлённо рассуждал мой напарник и благостно улыбался, – мы с тобой ещё на Центральном рынке подработку по субботам найдём! Я уже начал там почву прощупывать… Должно получиться! Ставку на двоих поделим… – Вовка жил недалёко от этого рынка, к тому же знакомых у него – полгорода. Поэтому, я и не удивился, и даже обрадовался. По субботам здесь делать нечего, вся торговля перемещается на большой рынок и прилегающие к нему улицы. А там, после окончания торговли, будет работы полно! Это лучше, чем тоскливо лежать на диване в пустой квартире и изучать потолок… Докурив, я сказал приятелю:

– Ладно, пойдём! Пройдёмся по территории, посмотрим, что бы не было мусора, и Чика не придирался…

Мы взяли мётлы, лопаты, большой ящик-волокушу, и отправились исполнять обязанности. От выпитого в голове моей завис туман, а из желудка вырывалась неприятная отрыжка. Но на такие мелочи, внимания я не обращал. Всё было, как всегда. Рабочее состояние… Чика являлся директором рынка. Поставленный местной «братвой» официально, он попутно занимался ещё и сбором «дани» с торговцев на «общак». Это крепыш, среднего роста, бывший боксёр. Молодой, на удивление умный и хитрый, этакой животной хитростью. Одевался он по бандитской моде: в короткую кожаную куртку на меху, широкие спортивные штаны, чёрный джемпер. На шее носил массивную золотую цепь, а на пальцах «гайки», как он их называл. На среднем пальце правой руки – широкий золотой перстень с изображением православного креста, а на мизинце левой руки – золотой перстенёк поуже, но с крошечными бриллиантами. Стригся наголо, да ещё и брил голову. На лице – вдавленный боксёрский нос под высоким чистым лбом, а глаза – синие, лучисто – ледяные. Такие, что по их выражению становилось ясно: убьёт и переступит спокойно через труп… Но, несмотря на свою умственную развитость, Чика косноязычен, и почти после каждого слова, добавляет зачем-то частицу – паразит «на»…

Мы ходили по территории, таща за собой большой ящик на ремне, подбирали мелкий мусор, и смятые пластиковые стаканчики, когда на своей подержанной праворульной фиолетовой «Mazda» подкатил наш шеф. Он резко затормозил перед вагончиком с надписью «Администрация», с плавной ловкостью хищника вылез из салона машины, и по-хозяйски стал осматриваться вокруг. Внутри вагончик был разделён на два отсека небольшим тамбуром. Справа находилось помещение, где обитали женщины, собиравшие ежедневный поместовый сбор с торговцев, а слева от тамбура – располагался кабинет самого Чики, который он гордо именовал офисом. Увидев нас при деле, Чика солидно покивал крепкой башкой, и барственно позвал:

– Погон, (это он меня так окрестил), – сюда иди-на!

Я подошёл, стараясь не приближаться, но Чика ухмыльнулся и произнёс:

– Ближе подойди, я же вижу, что вы с Бакланом-на уже буханули, – в руках у него была небольшая пухлая сумочка, из которой Чика достал записную книжку и ручку, вырвал из книжки листок, что-то накорябал на нём, и протянул мне:

– Держи! Смотайся к ларькам. Пусть дадут, чё – нить. Я там написал – на… И, что бы живо – на, одной ноге – на… Пацаны должны подъехать, угостить надо – на…

В записке был лаконичный текст: «Дать накрыть паляну. Чика». В ларьках, расположенных по периметру, и на самом рынке – продавалось всё то, о чём когда– то, года четыре назад, можно было только мечтать. Или увидеть в зарубежном кино: иностранная водка, виски, джин, вина, пиво различных сортов, сигареты невиданных, неизвестных раньше марок… Изобилие закусок и прочего, прочего, прочего… Не успел я принести затребованное для «паляны», как плавно подкатил тёмно – синий «Jeep Grand Cherokee». Из него высыпали четверо крепких «братков» в одинаковой бандитской униформе, и с достоинством вылез высокий, солидный мужчина в длинном расстёгнутом кашемировом пальто, и белом шёлковом кашне. Подошедший Вовка шепнул мне:

– Сходняк собирается. Затевают что-то…

Я в ответ только махнул рукой. Какое мне до этого дело!

Встречающий на улице гостей Чика, повернулся к нам, и начальственно изрёк:

– Вы давайте тут, хлопочите – на! А то, сами знаете-на… Санэпидемы отираются – на… Если они наедут на меня-на – то я на вас!.. – и важно удалился в свой «офис», вслед за гостями. Мы почтительно покивали, и пошли хлопотать.

Испытывал ли я чувство унижения от всего произошедшего? Нет! Я знал, кто я такой, знал своё место в новой системе жизненных координат. Мне нынешнее моё состояние представлялось так: Гора под небеса, вершину которой заселили толстосумы – небожители. По её отвесным кручам упорно лезут вверх удачливые проходимцы, захватывая малейшие площадки и уступы, мгновенно обосновываясь там, толкают друг – друга вниз. Чем ближе к подножию Горы, тем плотнее становилась масса желающих влезть повыше. А у самого подножия кишмя кишела, давилась, дралась, рвала друг другу глотки, пихалась локтями и лягалась плотная, из пушки не пробить, толпа неудачников, которым даже подержаться за саму Гору не удавалось. Они только испытывали невероятное по силе, но явно несбыточное желание – хотя бы приблизиться к ней. Был ли я в этом людском скопище? Нет! Я перестал в этой жизни толкаться локтями и чего-то хотеть, кроме как: выпить, пожрать, покурить, поспать. Иных желаний у меня уже не возникало. В своём одиночестве я ощущал себя Робинзоном Крузо на необитаемом острове. Но, только остров этот был не в океане, а на земле, среди людей…

Иногда, правда, у меня возникало ощущение, будто я нахожусь в продолжительном, кошмарном сне, когда хочешь вырваться из чего-то тёмного, непонятного, облепившего тебя со всех сторон, словно щупальца гигантского спрута. Двигаешь изо всех сил ногами, стараясь убежать, но ноги, будто пластилиновые, оттолкнуться ими невозможно, руки непослушны, в голове мысли спутаны, и каждая телесная клеточка источает страх животного, попавшего в капкан: первобытный, безысходный. Такое недолгое помутнение на меня накатывало, обычно, с похмелья. После него в душе надолго поселялась ночь, и тоскливо ныло сердце… Я осознавал, что это наяву, и существование моё теперь – только такое. Смириться с этим оказалось тяжело, может быть, даже, невозможно.

Рынок располагался на асфальтированной площадке, размером с три футбольных поля, сплошь заставленной палатками, прилавками, ларьками с продуктами, и прочим новомодным товаром. Отдельно, на узеньком пространстве тесно друг к другу – уже начинал раскладываться новогодний базар с мишурой, ёлочными игрушками, гирляндами и потрясающими новинками: поющими и приплясывающими Дедами Морозами на батарейках, которые казались диковинкой, и стоили дорого. Я дал себе слово, что обязательно куплю мигающую гирлянду и наряжу, хотя бы кустик сосны, к празднику. И будет, как в детстве – запах хвои и таинственные разноцветные тени на потолке, предчувствие неизбежного счастья и чуда… Я себе так явно это представил, что тоска железной хваткой сдавила душу и захотелось выпить ещё… А мой напарник Вовка умудрился «настрелять» у своих знакомых мелочи на бутылку гнусного этого пойла, и выпросить два солёных огурца у торговки. Мы быстро распили и эту бутылку, после чего Вовчик куда-то исчез, а я побрёл домой – похлебал невкусного борща, и лёг вздремнуть. Проснулся в ранних сумерках, и заспешил на рынок. Надо было приниматься за уборку. Напарник отсутствовал, но меня это не волновало. Мы постоянно прикрывали друг друга в таких случаях…

Гости Чики разъехались, а сам он стоял возле своего вагончика, и вертел головой по сторонам. Увидев меня, подозвал движением руки и процедил:

– Слышь, Погон… Прибери – на у меня в кабинете… Бабы уже разошлись… Чё недохряпали, недопили – себе возьми… Там делов-то на пять минут – на…

Я зашёл в Чикин «офис». Сразу заприметил недопитую бутылку коньяка, почти целую – водки «Rasputin»… Всё это тут же рассовал по карманам. Конфеты тоже почти не ели… Моя добыча! Колбаска копчёная, сыр, ветчина бельгийская в банке – недоедена… Правда, джин выпили весь. А я его так любил! Домой пришёл с хорошей поживой. Сразу налил себе коньяку, закусил колбасой, сыром! Жаль, что хлеб несвежий у меня, но это ерунда! Я так давно не ел ничего подобного, что сыр и колбаса мне показались сказочно вкусными. Потом, зачем-то, подошёл к древнему шифоньеру – тоже оставшемуся от старушки, открыл его и вынул висевшую на вешалке мою, для чего-то ещё хранимую, парадную форму. Цвета морской волны, с золотыми капитанскими погонами, чёрными бархатистыми петлицами, академическим ромбиком с правой стороны и двумя скромными медальками – за десять лет службы, и к юбилею Вооружённых Сил СССР – с левой. Под кителем на вешалке белела рубашечка с чёрным галстуком, прикреплённым медным зажимом; а от кителя исходил тончайший, едва уловимый запах хорошего, стойкого одеколона «Жильбер»… Колючие мурашки пробежали по всему моему телу. К душе прилила волна горечи, тяжкой тоски по прошлому. Я напрасно сам себя обманывал, что мне нравится моё нынешнее существование! Моё прошлое жило во мне, и о себе требовательно напоминало внезапно, даже тогда, когда я и сам этого не хотел… Я метнулся в кухню, налил полстакана водки, и выпил залпом, чтобы успокоиться. Затем вернулся, неторопливо натянул китель на домашнюю застиранную футболку, посмотрелся в зеркало… И заплакал пьяным плачем. Последний раз надевал я парадную форму почти три года назад – на День Победы, за полгода до расформирования полка. После прохождения парадным маршем сводного батальона по улицам города, я, жена и сын пошли гулять. Погода стояла чудесная, солнечная, ласковая, и вокруг разливалось торжественное умиротворение и веселье. Мы были молоды, красивы, и казалось – снова безмятежно счастливы, как счастливы, любящие и дружные семьи. Радостно – возбуждённые толпы людей двигались туда-сюда, играли аккордеоны и гармошки, пахло свежими клейкими листочками, и жарящимися шашлыками… Тот день оказался последним добрым днём в моей жизни. Правда, я тогда и не подозревал о том… Я сказал жене, помнится:

– Кроме этого праздника, нам уже больше и нечем гордиться.

– Почему? – удивлённо спросила она, и сын, подняв голову, вопросительно на меня посмотрел.

– Потому, что мы потомки победителей, которых победили… Но, не войной, а предательством! – по– моему, мои самые близкие люди – тогда меня так и не поняли…

2.

Новый Год приближался, но денег, чтобы хоть как-то накрыть стол – у меня не было. Однако же – очень хотелось, пусть в одиночестве, но почувствовать чарующее волшебство и доброту этого удивительного праздника… Грустно. Вчера, случайно, возле мусорного контейнера, я наткнулся на большую картонную коробку. Сверху лежали старые ёлочные игрушки – ещё советских времён; хрупкие, стеклянные… Фигурки морских коньков, космонавтов, разноцветные шарики со снежинками, грибки, огурчики, кукуруза – такие были в детстве у нас с братом… А внизу я, к своей радости, обнаружил книги – тоже старые; но это была русская классика, которую я всегда любил. Я принёс коробку домой, весь вечер перебирал и аккуратно раскладывал ёлочные украшения, стараясь не побить и не поломать. Настроение сделалось невероятно добрым, и меня накрыла тёплая волна воспоминаний. Вот мы идём в мягких зимних сумерках, вместе с маленьким, тогда ещё сыном, покупать ёлку к празднику. Он страшно волнуется: вдруг ёлок не хватит, и я его утешаю – хватит всем! Потом мы устанавливаем ёлочку, сын суетливо берёт игрушки, тащит нам с женой, вешает сам на нижние ветви – иголки колют его пальчики, сын смеётся… До Нового Года ещё несколько дней – но он, ложась спать, уже ставит под ёлочку свой тапочек – в ожидании подарка от Деда Мороза… Утром – первым делом бежит смотреть. Находит шоколадку, и радостно кричит на всю квартиру: «Приходил, приходил Дед Мороз!» Так повторяется до самого Рождества… Шоколадки сменяются маленькими игрушками, пачкой цветных фломастеров для рисования, детскими книжками… Но самый главный подарок – был, конечно же, в канун праздника! Для этого заранее писалось письмо, где перечислялись наивные детские пожелания, и одно из них непременно сбывалось! И вдруг я решил – временно, до праздника, бросить пить, чтобы скопить, хотя бы немного деньжат, и устроить себе какое-то подобие новогоднего торжества. У меня мелькнула мыслишка: а не поехать ли на праздник к родителям, к брату… Встретить Новый Год, как когда-то, давным-давно – в семейном кругу, среди близких людей, душевного тепла, веселья, шуток… И тут же я высмеял сам себя за это: «Приедешь порадовать маму с папой! Нищий, полуголодный, брошенный… Что им расскажешь хорошего, как посмотришь в глаза родителям, брату, его жене?.. Чем похвалишься, бывший блестящий офицер? Какие подарочки преподнесёшь»? И я поспешил безжалостно растоптать свою нелепую идею.

Приработок у меня появился неожиданно. Видимо, Господь пожалел заблудшего и решил сотворить маленькое чудо. Недалеко от вагончика «Администрация» торговали аудио и видеокассетами два Серёги. Оба они в прошлой жизни были инженерами, и работали на заводе «Электрон», который в городе считался самым крупным и престижным, самым продвинутым, выпускавшим кинескопы и комплектующие для телевизоров, в частности, и ещё много чего – для электронной промышленности. Серёга Фрумкин был инженером – механиком, а Серёга Крутов, инженером – технологом. Я сошёлся с ними на почве любви к рок-музыке, которой увлекался в юности, и продолжал интересоваться сейчас. К тому же, я хорошо играл на гитаре, а эти ребята тоже любили музыку, умели играть; и мы были ровесниками… Дела у них шли неплохо. Иван – хитрован – им не конкурент, со своими двумя десятками пиратских копий невысокого качества. Чика деньгами дань с них не брал – они отдавали ему новинками записей из блатной музыки, и видео с боевиками. Записи на кассеты ребята делали сами, дома – тоже пиратским способом, но на хорошей аппаратуре. К тому же, они собрали, ещё работая на заводе, специальные приборы, позволяющие регулировать качество аудио и видеозаписи, чем очень гордились. Прилавок у них представлял собой саму основательность: сваренный из толстых железных листов и крепких труб, выкрашенный густым слоем синей краски, с покатой крышей, чтобы снег зимой сам сползал, вместительный. Иногда, после хорошей торговли, они приглашали меня опрокинуть стаканчик и поговорить. Так что, мою историю они знали. В последнее время торговали компаньоны по одному, потому что надо было ещё успевать и тиражировать копии с оригиналов аудио и видеокассет, а по субботам ездили на Центральный рынок. Там у них тоже было место. Недавно им посчастливилось недорого купить вполне приличные «Жигули» шестой модели с «троечным» двигателем, и совсем небольшим пробегом. Прежний владелец – человек пожилой и степенный, ездил на автомобиле только летом, недалеко – за город на дачу и обратно, следил за машиной и берёг её. Но внезапно тяжело заболел, и решил продать и дачу, и транспорт… Пронырливый Фрумкин успел вовремя разнюхать про это, ребята приобрели в складчину эту «тачку» на двоих – для поездок на рынок, и в Москву, за товаром. Однако, ни один, ни другой водительских прав не имели, и навыков вождения – тоже, и только начали обучение в автошколе. Поэтому, они и обратились ко мне с предложением: свозить в Москву кого-то из них в ближайшую субботу, за чистыми, под записи, кассетами. Но перед дальней поездкой – надо было, как следует осмотреть автомобиль, и при необходимости – подремонтировать. За всё пообещали сто тысяч. Какое счастье, что я воздерживался несколько дней от пьянства, а чтобы отвлечься от давящего одиночества, читал по вечерам найденные книги! Я был в силах ехать! Восемьдесят тысяч, без «левых» доходов, я получал в месяц на руки… Разумеется, я согласился! Машина стояла в гараже у отца Серёги Крутова. Когда-то давно у них имелся «Запорожец», но этого чуда автопрома уже не существовало, а капитальный гараж был. Два дня и два вечера, выкраивая время между уборкой на рынке, я занимался их машиной; добросовестно облазил всю, поменял, что нуждалось в замене, поставил новую резину, которую прежние хозяева отдали в придачу. Затем проверил на ходу, и остался удовлетворён – машина годилась для поездок не только в городе. В ночь, наступавшую с пятницы на субботу, мы отправились в путь вместе с Серёгой Крутовым. Поначалу я страшно волновался и нервничал – давно не сидел за рулём, да к тому же, по городу ходили рассказы о том, как в соседней области грабили и убивали коммерсантов, направлявшихся в столицу за партиями товаров, с крупными деньгами. Бодрости духа такие рассказы не прибавляли. Но скоро я освоился, почувствовал автомобиль и дорогу. И успокоился. Хотя недавно и густо валил снег, трасса была хорошо почищена, посыпана песком и почти пуста в такое позднее время. Мы катили по чёрной, натруженной её спине, с разделительной, словно позвоночник полосой посредине, беспощадно разрывая светом фар вязкую темень впереди. Вокруг – тоже непроглядный мрак, из которого то и дело надвигались по обеим сторонам дороги слегка размытые в темноте, казавшиеся обугленными, чёрные стволы и ветви придорожных деревьев, как гротескные декорации в театре абсурда. Снег по обочинам выглядел несвежей медстанбатовской ватой, захватанной закопчёнными пороховой гарью руками. Где-то вдалеке, редко-редко мелькали огоньки заметённых деревенек, а дальше – опять заснеженная, безлюдная российская глухомань, в четырёхстах километрах от столицы. И складывалось ощущение, что мы одни во всей вселенной, а этот тесный мирок салона легковушки – самое безопасное и уютное место на свете… Я впал в знакомое состояние транса дальнего пути, когда всё делается, как бы на автопилоте. Внимание стиснуто в кулаке, усталость долго не приходит, а мозг всё держит под контролем…