Текст книги "Иллюзия"

Автор книги: Андрей Кадацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Андрей Кадацкий
Иллюзия

Пролог
Папа

1094 год, апрель. Констанца, Швабия.

В скукоженном зале кафедрального собора тускло мерцали свечи, едва справляясь с мраком и мрачностью помещения. На старом полу зияли дыры, оврагами разрастались трещины. Аркой нависал давящий потолок, подпираемый массивной колонной. Стрельчатые окна, больше похожие на бойницы укрепленного замка, днем практически не пропускали солнечный свет, ночью полностью поглощали свечение Луны. По бокам расположились статуэтки святых, распятие Христа. На возвышении, упираясь в стену, стояли дубовые трибуны с искусными изразцами по библейским притчам. Под сводом, расписанным фресками, повисла глухая ночь.

Римский папа Урбан II в одиночестве сидел в первом ряду каменного пояса скамей. Облака седых волос полумесяцем обрамляли лысину, протянувшуюся ото лба до макушки. Седина растянулась в курчавую бороду, сросшуюся с густыми усами, прикрыв всеслышащие уши. Лобные морщины давили на вихрящиеся брови. Всевидящие очи слегка выкатились из глазниц во вселенской скорби за судьбы верующих, в ужасе от беззакония, творимого людьми. Черты лица довершал орлиный нос и выпяченная нижняя губа, привыкшая к постоянному ораторству, верхняя скрылась в густоте усов. Тело понтифика куталось в бесформенную сутану, расшитую равносторонними крестами, прихваченную белоснежным поясом.

Умудренный годами служения взгляд старца с интересом рассматривал трещину серого пола. В гигантской по насекомым меркам расселине сновали вечные труженики – муравьи. Подбирали соломинки, песчинки, мелкий сор, бодро взваливали на плечи, слаженно тащили в подземное царство. Все шло впрок и пригождалось, а церковь избавлялась от мельчайшего мусора, неподвластного грубым метлам послушников.

Папа по-доброму завидовал. Вот и мне бы так. Очистить Церковь от гнуса, разврата, взаимных козней, мелочных обид. Забыть навеки животную сущность священника-человека, жить в Боге, по святым заветам. Тогда, следуя примеру пастырей, и в миру люди станут чище. Невозможно следовать наставлениям чревоугодников, пьяниц, прелюбодеев, даже облаченных в рясы. Каленым железом необходимо выжечь тонзуры всем проворовавшимся, уличенным в блуде, клятвопреступникам!

Надо укрепить авторитет Священной Церкви, поставить на место зарвавшихся монархов, королям уже сам черт не брат, Бог – не указ. Только мы – проводники воли Господа на земле можем остановить монаршее бесчинство, положить конец мерзостному правлению венценосных иродов… Генрих, Генрих, что же ты творишь? Так поступать с родными и близкими, с собственной женой. Креста на тебе нет! Но Творец милосерд и терпелив, ждет твоего возвращения к праведности. Церковь должна спасти твою душу, источенную червями вседозволенности и распутства. Завтра начнем.

Сколько людей на свете Божьем ходит во тьме неведения. Тычутся, как слепые котята. Ищут, страждут и не находят пути истинного. Необходимо донести свет Веры в самые отдаленные уголки мира. Обратить, направить, поддержать. Только где взять таких помощников, преданных и терпеливых?

Муравей тщетно пытался в одиночку справиться с громоздкой щепкой, отколовшейся от трибуны. И снизу подлаживался, и волоком тащил. Выбивался из сил, но не бросал задуманного. Никто не спешил на помощь, никто не замечал отчаянно боровшегося собрата. Сородичи погрязли в других делах, казавшихся более важными и нужными.

Урбан с умилением смотрел на неотступного трудягу, решил подсобить, подтолкнуть щепку к трещине. Но в следующее мгновение на месте насекомого появилась монашеская сандалия, в раз покончившая с потугами бедняги.

Понтифик гневно вскинул глаза на пришельца, с головы до пят закутанного в мешковатую рясу. В следующее мгновение, капюшон откинулся назад, колени преклонились, монах припал к руке папы. В тусклом сиянии свечей апостолик разглядел гладкую тонзуру, взятую в кольцо черных кудрей, одутловатое лицо с оттопыренными ушами. Большие глаза из-под дугообразных бровей глядели подобострастно. Под прямым носом наметились усики, тонкие губы подрагивали, на подбородке пробивался пушок.

– Бог ты мой! Раньеро, – узнал Урбан. – Как всегда, тих и невесом.

– Ваше святейшество, прибыл епископ Ле Пюи, просит аудиенции.

– Зови, давно хотел лицезреть.

Монах поднялся, намереваясь тотчас исполнить приказ.

– Кстати, Раньеро, – задержал понтифик, – если станешь моим преемником, какое имя возьмешь?

– Что вы, викарий Христа, преемник князя апостолов, верховный первосвященник Вселенской Церкви, этого не может быть никогда. – Бьеда смиренно таращился.

– Плох тот монах, который не мечтает стать кардиналом. Или ты воспользуешься правом оставить собственное имя? Раньеро Первый? А что? Звучит!

– Если позволите, мне всегда очень нравилось – Пасхалий…

– Пасхалий Второй… тоже красиво. Ступай, зови епископа.

Монах поклонился и бесшумно засеменил к выходу. Папа смотрел вслед удаляющейся тени. Хитрец ты, брат, но на всякого мудреца довольно простоты. Жаждешь папского престола, льстивыми речами умасливаешь слух духовенства. Однако, не бывать этому! Хотя по закону и могут выбрать простого католика, но после моей смерти выберут кого-нибудь из высших.

Апостолик вернулся к муравьиной братии. Раздавленного борца, как и непокорную щепку, утащили собратья, теперь красные силачи убирали соринки, оставленные подошвой Бьеды.

Тяжелая поступь французского епископа громким эхом прокатилась по церковному безмолвию. Гул шагов нарастал, но Урбан никак не мог разглядеть идущего. Словно падший ангел из подземелья перед викарием Христа явился Адемар Монтейский. Мужчина средних лет, нормального роста с прямоугольным лицом и крепким лбом. Бровями, будто своды собора, прямым носом, карими глазами. Дымчатые усы перетекали в серо-коричневую бороду до груди. Черная сутана с фиолетовыми пуговицами волочилась по полу, скрывая ступни. Плечи прятала пелерина, епископская шапочка поддавливала непослушные волосы.

Ле Пюи приник губами к руке понтифика.

– Садись, Адемар. – Папа указал место слева.

Монтейский исполнил приказ, подобрав одежды.

Урбан с минуту разглядывал пришедшего. Держится на равных, без тени подобострастия, не Раньеро. Гордыня обуяла?

– Как дела в епархии?

– Все хорошо и спокойно. – Епископ поклонился, не стесняясь глядеть в глаза верховному правителю Святейшего Престола.

– Слухи о твоих способностях дошли до Вечного Города.

– Немудрено, все слухи ведут в Рим.

– Ты и, правда, способен видеть будущее?

– Подчас так же отчетливо, как вижу вас, отец.

– Не боишься обвинений в ереси?

– Пока не страшно, а вот в тринадцатом веке не на шутку бы испугался. – Ле Пюи усмехнулся.

– А что будет в тринадцатом веке? – Понтифик сверкнул любопытством.

– В тысяча двести пятнадцатом году будет учрежден особый церковный суд – Инквизиция. Еретиков обвинят в колдовстве, подвергнут жестоким пыткам, сжиганию на кострах.

– Интересно, очень интересно, кто же тогда будет Папой?

– Иннокентий Третий.

– Увы, проверить твое предсказание невозможно. Вряд ли Господь отмерил мне Мафусаилов век. Но чудные вещи говоришь… Как же мне испытать твой дар? – Викарий Христа задумался, почесывая бороду. – А вот, например, что будет завтра на Соборе?

– Завтра пред духовенством выступит Адельгейда, она же Евпраксия, дочь киевского князя Всеволода Ярославича, сестра Владимира Мономаха, внучка Ярослава Мудрого, жена Генриха Четвертого и, соответственно, королева Священной Римской империи, – бесстрастно излагал Адемар. – Расскажет о претерпленном бесчестии из-за мужа, вовлекшего венценосную супругу в оргии сатанистов-николаитов. Смелая русская. Всю подноготную выложит про Генриха, отдавшего монаршее тело на забаву приспешникам, лично удерживая жену от побега…

– Хватит, хватит! – Урбан замахал руками, начиная убеждаться в пророческих способностях собеседника. Адельгейду готовили тайно, приезд держали в секрете. – Может, русский князь ничего не узнает?

– Язык до Киева доведет.

После томительной паузы, преемник князя апостолов снова решился на вопрос:

– Как думаешь, не повредят ли откровения русской княжны возвращению православия в рамки католичества? И когда это произойдет, наконец? Сорок лет уже, как разошлись.

– Я могу видеть лишь на тысячу лет вперед.

Монтейский надолго замолчал.

– Понятно. – Понтифик тяжело выдохнул. Черт с ним, с воссоединением! Сейчас надо императора на место поставить.

– За Генриха Четвертого не переживайте, победа будет за вами. – Прочел папские мысли епископ. – Хотя удивительно, как быстро сей монарх забыл о Каносском унижении.

– Да не в Генрихе дело! Власть Церкви под угрозой. Все святые каноны! – Верховный первосвященник вскипел, но быстро остыл. – Может, лучше поддержать его сына, Конрада? Кстати, чей он, Генриха или, действительно, швабского князя?

– Законнорожденный. А в остальном – всему свое время.

– И ты это все, вот так просто видишь?

– Да. – Ле Пюи пожал плечами. – Обычно, мне приходят картины, звуки, запахи… подчас нелегко распознать смысл видений.

– Как же тебе удалось добиться просветления?

– Постом и молитвой. Со времен Христа ничего не изменилось.

– Лукавишь, брат, ой, лукавишь. – Урбан погрозил пальцем. – Расскажи мне о звездах.

Монтейский нахмурился, глава католиков интересовался наукой, отнюдь не бесспорной.

– Грешен, отец, признаю – прибегаю к астрологии. И довольно часто. Убедиться в правильности понимания.

– Смотри, Адемар, бесовское учение до добра не доведет. Братия осудит, а там и до лишения сана недалече.

– Предпочитаю не распространяться насчет гороскопов, но отцу всех христиан соврать не мог.

– Вот что, Адемар, я уже три года сокрушаюсь, что благословил Бруно Кельнского на уединение и отпустил в Калабрию для основания монастыря. Лучшего советчика не сыщешь на свете! Я уже отчаялся найти достойного хотя бы мизинца Бруно, но Господь послал мне тебя. Призываю епископа Ле Пюи на должность личного советника Римского папы!

– Еще не время, и не эта миссия уготована мне Богом.

– Что же хочет Творец? – Апостолик улыбнулся новой дерзости.

– Расскажу, когда придет время.

– Груб ты на язык, брат. Смеешь отказывать папе?

– Вы должны мне верить, отец, и тогда все задуманное сбудется. И эпоха блудниц – несмываемое пятно на теле Римской Священной Церкви, забудется, навсегда оставшись в прошлом.

Точно составленная по рассказам очевидцев картинка, пред Урбаном предстали прелести широкобедрой Феодоры – королевы блудниц времен порнократии. Высшее духовенство, купающееся в разврате, и папы, с калейдоскопической скоростью сменяющие друг друга, словно марионетки в бесстыжих руках шлюх. Слава Богу, Господь миловал, родился позже. Не знаю, устоял бы от постыдного грехопадения? Мог бы также как многие, вынужденно, по приказу присутствовать на бесчисленных и бесконечных оргиях. С полузакрытыми глазами читать молитвы, боясь взглянуть на голую, ревущую и стонущую плоть. А блудницы бы кружили, хватали за одежды, увлекали на ложе. Лили в уши елей сладострастия, ласкали языками кожу, пьянили ароматами масел. Хвала устоявшим от дьявольского искушения! Этого повторить нельзя. Моральное разложение приводит империи к гибели.

– В тебе играет гордыня, дворянское происхождение дает знать. – Понтифик отогнал постыдные видения. – Не так ли, сын графа де Валентинуа, владельца замка Монтелимар?

– Гордыня и прочие пороки изжиты. Мною руководит десница Божья. На все его воля.

Верховный правитель Святейшего Престола вновь задумался. Что ж мне с тобой делать? Совсем оторвался от братьев, хотя, может, и правда Господь озаряет твой путь.

– А в чем воля Творца говорить отказываешься… – с укоризной протянул викарий Христа.

– Обязательно расскажу. Через год, на Соборе в Пьяченце, где Адельгейда снова пройдет тяжкое испытание.

Папа встрепенулся. Этого он знать не мог! Хотя, как человек неглупый, мог догадаться. Констанцский Собор – мероприятие местечковое, а вот общеитальянский Собор – другой размах.

– Приедет посол византийского императора Алексея Комнина, просить защиты от мусульман, – продолжал Адемар, – тогда и поговорим о крестовых походах.

– Какие походы, друг мой? Не бредишь ли ты? Может, позвать лекаря?

– Вот, я и говорю, сейчас все это кажется непонятным, оттого и нелепым, через год станет реальностью. Мы связаны друг с другом, отец, неразрывной нитью Провидения.

– Ну ладно, ладно. Я тебе все равно до конца не верю, так что поживем – увидим.

Они замолчали, сквозь думы наблюдая за муравьиными заботами.

– А кто будет следующим папой? – прервал размышления преемник князя апостолов.

– Пасхалий Второй.

На том конце залы раздался грохот, будто массивная плита сорвалась с потолка.

– Кто здесь?! – Наместник апостола Петра на Земле вскочил .

Ответом стали убегающие шаги, растворившиеся в молчании храма.

– Он узнал о своем предназначении. – Монтейский улыбнулся.

– Кто? Раньеро?! Да я его в порошок сотру! Не быть ему папой! – бушевал понтифик, сотрясая воздух старческими кулаками.

– Увы, отец! Это он растопчет все наши великие начинания, как слон муравья.

Часть I

Глава I
Ленин

1994 год, май. Россия, Брянск.

Наперегонки со звонком, с гиканьем, по школьному коридору понеслись младшеклассники, высыпала унылая толпа среднеклассников, степенно показались старшеклассники.

Одиннадцатый «А» покидал алгебру. На выходе задержался парень среднего роста с треугольным лицом, широкой лепешкой лба, жестким бобриком черных волос. Брови кудрявились у переносицы, глазки прижимались к точеному носу. Перьеобразные губы разошлись в скептической усмешке, уши оттопырились, как у мамонтенка, на подбородке зияла ямочка. Руслан Забаровский закатал рукава темно-синей рубашки, ладонью провел по мятым джинсам, смахнул пыль с коричневых туфель в мелкую дырочку.

– Глеб, не делай из мухи слона. – Он выдернул пакет из рук одноклассника, следовавшего по пятам.

В темно-карих глазах Малышева отражалась всегдашняя слезливость и покорность авторитету товарища. Ростом он на пару сантиметров превосходил Забаровского, но сутулился и со стороны казался ниже. Русые кудри зачесывались направо, скрывая сморщенный лоб. Кончик носа загибался вверх. Пухлые губы всегда поджаты, как и кругляши ушей. Мясистое тело прикрыла желтая рубашка с коротким рукавом и серые брюки, залезшие под пятки осенних туфель. Руки занимал ученический портфель.

Руслан уверенно шагал вдоль ядовито-зеленых стен высокого коридора на литературу.

– Тебе хорошо говорить, ты – отличник, особенно по математике, физике, а я только в истории соображаю. – Словно собачка за хозяином, семенил Глеб.

– Не дрейфь, дружище! – Забаровский бросил пакет на подоконник широкого окна, подпер спиной. Из комнаты медленно выползали коллеги параллельного класса. – Сдашь. Подскажем. Валить никто не будет – все свои, тем более выпуск. Учителя – не дураки, им нужны хорошие показатели. Не с двойками же отправлять в жизнь?

– Ты, конечно, прав. – Как всегда быстро сдался Малышев, уставившись в окно, изредка косясь на приятеля. – Меня больше волнует, как на вступительных экзаменах?

– И там все пройдет нормально. Только представь – едем на Урал! Поступаем на лучшую в мире кафедру «Авиадвигателей»! И лет через …дцать, ты – новый Туполев!

– А почему Туполев?

– Тупишь потому что. А мог бы стать Яковлевым, но точно не Сухим. Спроси меня почему?

– Да ладно. – Глеб давно привык к издевкам друга, предпочитая помалкивать, а не искать остроумных возражений.

– Так я тебе все равно отвечу: потому что на Сухого не потянешь с мокрыми глазами.

Безотчетной любовью к небу Руслан заразил одноклассника. Они часами перелистывали энциклопедию авиации, заучивали тактико-технические характеристики самолетов, рисовали эскизы новых моделей. В начале года разослали письма в ведущие вузы страны с просьбой об информации для абитуриентов. Ответил только Пермский технический университет: красочным буклетом с именными приглашениями. Вопрос «куда поступать» отпал. Пермь – хороший вариант, у Забаровского в области жила мать.

Отец Руслана – металлург по призванию, в Брянске довольствовался работой на крохотном заводе, чудом сохранившим литейку. Три года назад он сорвался с матерью на Нытвенский металлургический комбинат, оставив ребенка на попечении бабушки. Через год родители разошлись, отец мигрировал на Чусовской меткомбинат. Мать сошлась с нытвенским вдовцом, сослуживцем мужа. Раз в год она навещала сына, звала поступать в пермские институты, ежемесячно писала плаксивые письма. Она честно исполняла родительский долг на расстоянии – переводила деньги, ежеквартально отправляла посылки. За нового мужа держалась крепко, принадлежа к породе женщин, непредставляющих жизни без мужчин. Болезная сердечница покорно сносила тяготы и лишения. Даже в совместные годы Забаровский видел родного отца мельком – тот вечно пропадал на производстве. С отчимом приемный сын не встречался, но относился спокойно, как к кухонному гарнитуру. Банальная история банальной жизни.

У Глеба подрастал брат-дошкольник. С рождением Антошеньки внимание взрослых сосредоточилось на позднем ребенке. Старший предоставлялся самому себе. Родители поддержали отъезд сына в дальние края, полагаясь на авторитет школьного товарища.

С раннего детства Малышев прикипел к Руслану и увлекался хоббями друга. Крайним явилась авиация. После уральского приглашения они часами грезили о проекте лучшего в мире авиадвигателя – самого сложного и совершенного творения человеческой мысли. Как получат кучу премий, правительственных наград, войдут в историю…

– О, кстати! – Забаровский увидел учителя истории. – Илья идет. Опять будет тебя наставлять на путь истинный. Уже и местечко присмотрел в педагогическом. А что? Давай, дуй на истфак! Придешь работать в школу, нянчиться с детишками. Скучная жизнь от зарплаты до зарплаты, от звонка до звонка.

К юношам подошел мужчина пятидесяти пяти лет, расплывчатого телосложения, на голову ниже приятелей. Полуседая челка подметала брови. Под карими глазами – мешки хронического недосыпа, примкнувшие к дутому носу. Как у человека привыкшего постоянно болтать, рот с толстыми губами и в молчании оставался открытым. Бриться историк забывал – жесткая щетина покрывала шею и щеки. Серенький костюм в полоску трещал по швам, синий галстук тугим узлом подпирал тройной подбородок, голубая рубашка пучилась на животе.

– Здравствуйте, парни! – Приветствие адресовалось преимущественно Глебу. Руслана историк недолюбливал, считая Малышева будущим Ключевским, но губившим талант под влиянием друга.

– Здравствуйте, Илья Иваныч! – хором ответили ребята.

– Ну что, Глеб, не передумал ехать к черту на кулички и становиться технарем? А ведь у тебя огромный потенциал, мог бы стать большим ученым.

Единственная страсть Малышева, выбивавшаяся из списка увлечений Забаровского – история. В последнее время интересовали крестовые походы. Хотя урожденный атеист сомневался в существовании Бога, храмы избегал, к религии относился как к части культурного наследия.

– Да нет, Илья Иваныч. – Тяжело отказывающий Глеб потупил глаза. – Решили, едем.

Историк покосился на усмешку Руслана, но без серьезного осуждения, подобающего учителю в конфликте с учеником.

– Передумаешь – приходи. Я говорил с ректором педагогического, он готов с тобой встретиться, провести собеседование. Может, возьмет без экзаменов.

Илья Иванович секунду постоял в ожидании ответа, пожал плечами и грустным шагом направился в учительскую.

– А может, передумаешь? – Забаровский испытывал на прочность. – Возможно, он прав, и тебе лучше остаться.

– Ага, а вся конструкторская слава тебе? Нет уж, дудки! – Малышев разгадал хитрость, натужно рассмеялся.

– Ну смотри, потом не говори, что я тебя не предупреждал.

Руслан оторвал пятую точку от подоконника, направился к классу литературы, почти покинутому одиннадцатым «Б». На входе столкнулся с Леной Будяк. Смущенный румянец залил щеки.

Девочка из семьи военных полгода назад переехала в Брянск, родители купили дом в частном секторе рядом со школой. Забаровского сразу привлекли золотистые волосы до зрелой груди, бездонные глазки, чуть курносый носик, чувственный ротик. Младенческая гладкость кожи, отточенная талия, заманчивая попка. Они дошли лишь до хождения под ручку. Встречались в ночи, но боясь прикоснуться. Чувствуя взаимное притяжение, но мало рассчитывая на совместное будущее.

– Привет! – Руслан улыбнулся подруге.

– Привет. – Ответная улыбка заиграла на девичьем лице.

– Как насчет сегодня?

– Сегодня не могу, много пропустила, нужно наверстывать.

– Ферштеен, хотя и жаль… Ладно, потом договоримся на «когда».

Будяк поспешила на следующий урок. Забаровский вместе со звонком плюхнулся на вторую парту среднего ряда, где уже разложился Малышев.

Голые стены класса бедно сочетались с посеревшим потолком. Топорно сбитые столешницы выстроились в три ряда, оставляя узкие проходы для протискивания. Металлические стулья с деревянными сидушками стояли близко – сидящие упирались локтями. Учительский стол песочного цвета расположился у окна, впритык с первой партой. Она обычно пустовала – старшеклассники избегали близкого соседства с учителем. Доска коричнево раскрылась створками, справа присел шкафчик под методички, слева – плакаты по грамматике русского языка. Над доской хитрым прищуром взирал классический Лев Толстой.

– Лит-ра на сегодня последняя? – Руслан слегка толкнул соседа локтем.

– Ага. – Глеб, ревновавший товарища к дверным проемам, демонстративно уставился на учительницу, делавшую пометки в классном журнале.

Забаровский считал такое статус-кво естественным, подпер рукой подбородок, уперся взглядом в доску.

Учительница литературы Зоя Федоровна приближалась к пенсионному возрасту, но, как все женщины с претензией на интеллигентность, молодилась и хорошилась. Копна белых волос спускалась до плеч, закрывая маленькие ушки с огромными клипсами. Лобные морщины скрылись под слоем «штукатурки», за черепашьими очками сидели луковицы глаз. Подергивания картофельного носа с широкими губами обнажали складки высыхающего лица, шею повседневно укутывал теплый шарф. Сегодня вечномерзнущая Зоя Федоровна оделась в серый жакет с узором на плече. Руки, скрытые до запястья, украшал массивный браслет и часы, пальцы – колечки с большими камнями. Сгорбленно нависнув над столом, учительница жила в бумажках. Ученики шушукались, разбившись по интересам, обсуждали глобальные проблемы двора.

– А ну, тихо! – прикрикнула литераторша, когда шум превысил допустимые децибелы. Она послушала воцарившуюся тишину и снова уткнулась в журнал.

В дальнейшем шептались тише, в пределах нормы.

– О! – Учительница взглянула на время. – Урок практически прошел – опять ничего не успели, э-эх. Проверим домашнее задание. Галюня, что я задавала?

Во всю стройность фигуры встала строгая особа с темно-русыми волосами до аккуратной груди, бровями вразлет, серыми глазами на скульптурном личике. Староста Галина Варивада вышла из-за парты и командным голосом отрапортовала:

– Законспектировать статью Владимира Ильича Ленина «Партийная организация и партийная литература».

– Угу, – в нос, почти с французским прононсом, шмыгнула Зоя Федоровна. – Неси.

Походкой ответственного работника, с прямой, будто указка, спиной, Галина подошла и торжественно развернула конспект.

– Угу. – Литераторша сделала пометку в журнале, то ли в виде очередной «пятерки», то ли зачетным «тире».

Учительница методично опрашивала класс. Школьники подходили, показывали, получали заслуженные отметки. Руслан поражался: даже отъявленные троечники в преддверии выпускных ответственно отнеслись к заданию – содрали конспекты отличников на переменах и предыдущих уроках.

– Малышев, – зевнула Зоя Федоровна.

Глеб продемонстрировал проработанную статью, получил по заслугам.

– Забаровский.

– Не готов! – Руслан выпрямился на стуле, сложив руки на груди.

Учительские луковицы зыркнули поверх очков. Ответ произвел эффект бомбы, сброшенной на Хиросиму. Глаза одноклассников запоздало вернулись в природные орбиты, шум превысил допустимые лимиты.

– Угомонитесь! – Литераторша прибегла к успокоительному крику, вкрадчиво спросила: – Почему?

– Начал читать, чувствую, ерунда полная, а я… не переписчик глупостей.

Тихое негодование учащихся вылилось в гулкое порицание. Учительница угукнула по-совиному. По движению авторучки Забаровский догадался – вывела роскошного «лебедя».

– К следующему уроку законспектируйте ответ Брюсова на статью Ленина. – Зоя Федоровна закончила с каллиграфией. – Кто не законспектировал Ленина – сделайте одолжение.

Последние слова адресовались исключительно Руслану, юноша хотел возразить, но оглушительный звонок возвестил конец мучениям. Школьникам мгновенно стало глубоко «все равно» на причуды одноклассника. Подскочили, устремились на свободу, точно дикие кабаны. Только Варивада, на правах старосты, сделала замечание провинившемуся:

– Что за шутки за неделю до экзаменов? Хочешь себе жизнь испортить?

– Мамочка моя, ты сегодня такая заботливая. – С Руслана, как с гуся пот.

– Я не понимаю, почему ты так себя ведешь? – Галина закрыла глаза на ерничанье. – Ладно, себя не жалко, пожалей хотя бы Оксану. Двойка в конце года! Как исправлять будешь?

– Да не буду исправлять, успокойся. Вопрос яйца не стоит.

– Все с тобой ясно. – С родительской укоризной глядела староста. – Глеб, хоть ты повлияй на товарища.

Обращение к Малышеву изначально обрекалось на провал, Варивада знала, но прибегла. Друг отвел глаза и пожал плечами. Бросив презрительный взгляд на Забаровского, Галина удалилась.

Когда приятели спустились на первый этаж, Глеб все-таки предпринял попытку:

– В самом деле, что на тебя нашло? Переписал бы и забыл. Хочешь, возьми мой конспект.

– Не в этом дело. – Руслан распахнул входную дверь. – Просто начал читать и понял – не смогу.

Разгоревшееся солнце ослепило. Ребята зажмурились и долго щурились, привыкая после долгого сидения в мрачных классах. По небосклону слонялись кучерявые облака, медленно подкрадываясь к светилу.

Спустившись с крыльца, друзья ступили на потрескавшийся асфальт со стершейся разметкой под «линейки». Прямо по курсу белел забор пивзавода, директору школы стоило больших усилий добиться розлива пенистого за углом, подальше от глаз учеников. По левую руку от питейного производителя тянулся кованый забор местечкового стадиона «Локомотив», заканчивающийся Домом Культуры у высотки Забаровского. В ДК имени Горького работала библиотека и крохотный кинозал.

Повернув налево, старшеклассники с ленцой зашагали домой.

– Я к дедушке Ленину раньше хорошо относился, – скорее перед собой, нежели перед приятелем оправдывался Забаровский, – несмотря на все «помои», вылитые в последнее время. Но почитал и удивился, как он мог завладеть умами людей, когда пишет такую ахинею? Ты знаешь, я по одной, двум страницам определяю стоящая «вещь» или чепуха.

Пересекли пыльный переулок, забывший мягкость протекторов. Прошли мимо булочной, примостившейся на углу, втянули ароматы свежеотпекаренных кексов, пшеничного хлеба. Ступили на дорожку вдоль длинной пятиэтажки. Справа от тропинки разросся луг сочной травы – место выгула собак для ленивых. Активные собаководы пересекали лужок, тротуар, дорогу и ныряли с питомцами в одну из многочисленных дыр стадионного забора.

– Сейчас читать нечего. – Руслан вздохнул за всю литературу. – Одна чернуха, порнуха, боевики, детективы, фантастика. С первой страницы тошнит: от сюжета, неумелости авторов, косности языка, издательской безграмотности, пропускающей даже орфографические ошибки. Одно утешение – классика. Откроешь Гоголя, Достоевского, Толстого – душа радуется. А ведь, сколько лет прошло. Сейчас, по идее, должны писать лучше, намного лучше.

– Да уж, – поддержал вздохом Малышев, – помню, как проходили Достоевского, и мне выпало читать за весь класс «Преступление и наказание», делать доклад. Я тебя тогда уговаривал прочесть пару страничек, а ты отнекивался.

Забаровский улыбнулся.

– А потом не оторвать было. – Глеб мягко подтолкнул друга плечом. – Даже в футбол не выходили неделю – все читал.

Парни прошли заброшенный пристрой с вывеской «Бюро выездных фотографов». За углом в жилом доме расположился ликероводочный магазинчик. Пересекли улицу и остановились у десятиэтажки Забаровского.

– Ну что, обедаем, делаем уроки и часов в пять встречаемся на стадионе? – полупредложил, полуутвердил Руслан.

– Может, сегодня отменим? Надо к экзаменам готовиться.

– Футбол отменить нельзя! Жду в пять, таблицу возьму, с тебя мяч.

Малышев устало побрел домой, а приятель, быстренько взбежав по крылечным ступенькам, набрал код домофона. Железная дверь открылась с трудом – упирался тягучий доводчик. Юноша бочком протиснулся внутрь. Из лифтерной пахнуло чесноком – дежурил древний дедок, пенсии и зарплаты хватало лишь на водку и природное лекарство. Туфли в мелкую дырочку со свистом промяли серую плитку, перепрыгнули через три ступеньки, прошлись вдоль почтовых ящиков. Забаровский замер перед темно-синими дверьми лифта, вскоре скрипучая «телега» доставила подростка на седьмой этаж.

Дышащая обувь выскользнула из кабины и свернула направо. Зеленые стены, нацарапанная надпись «Саша+Маша=сердечко, пробитое стрелой». Серая дверь из ДВП. Крыло на три квартиры. Справа металлическая дверь, обитая черным дерматином. Туфли шаркнули о половик, оставив полоски грязи. Ключ сделал пару оборотов. Руслан прошмыгнул в квартиру. Обувь успокоились в углу.

В нос ударил старческий запах вперемежку с капустной духотой. Из распахнутых окон неслись звуки городской весны: гул разгоняющихся автомобилей, щебетанье птиц, мерное гудение заводов. Прихожая оделась в розовые обои, заканчивающиеся на белом потолке. Нитевидная люстра. Красный палас. Школьный пакет упал меж тумбочек трельяжа. Слева – туалет и ванная. По прямой расходились две комнаты: левее – бабушкина спальня, правее – зал. Из кухни за трельяжем высунулось старушечье лицо.

Баба Нюра, женщина под семьдесят, росточком ниже внучатой груди, показалась в проеме бочкообразным туловищем. Пепел волос затянулся в тугой пучок на затылке. Испещренный морщинами лоб. Печальные глаза, видевшие ужасы гитлеровской оккупации, словно отказывались смотреть на мир, прячась в щель седых бровей и желваков. Нос торчком громко посапывал, особенно во сне, подменяя храп. Беззубый рот облюбовала вставная челюсть, издающая свистящие звуки. Сегодня бабушка облачилась в синее платье, подаренное дочкой десять лет назад. Пришел черед. Более новые, получаемые ежегодно ко Дню рождения, пылились в шкафу. Поверх платья повис цветастый передник. Всю жизнь бабуля прожила в пригороде Брянска – Большое Полпино, в просторечье – Полпинка. На старости лет переехала к дочери – городу понадобилась земля для расширения.