Текст книги "Игра на вылет [= Секретная операция]"

Автор книги: Андрей Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Глава третья

Я пребывал в шоке. Я смотрел на шифровку, перехваченную с факса Безопасности. Я понимал, что ухватил правду за хвост, но радости от этого не испытывал. Это была пиррова победа. Я прозрел, но лучше бы мне всю жизнь оставаться незрячим.

Местной Безопасности предписывалось провести плановые мероприятия, обеспечивающие предполагаемый визит Первого. Под номером первым в служебных документах Безопасности обычно проходил Президент.

К нам ехал Президент. Точнее, он ехал не только к нам, он собирался посетить весь восток России, но сути это не меняло. Первый ехал в регион, где творились очень странные события. Первый ехал в регион, за который отвечал я! Первый ехал – и этим сказано все! Неужели Президент?!

Дестабилизация региона… Подготовка отвлекающей – захват тюрьмы – операции… Сверхтщательное, по сантиметру, прощупывание территорий, которые миновать правительственному кортежу невозможно…

Неужели Президент?! Президент! Он самый. Такая подготовка не будет затеяна ради местной административной мелюзги. Такая подготовка рассчитана на удар в самое сердце. Только Президент! Прочие не в счет!

Так вот какая работа меня ожидает… Но зачем дестабилизация? Зачем для того, чтобы совершить одно-единственное покушение, раскачивать целый регион, рискуя привлечь к себе внимание? Зачем? Этот вопрос был мне пока не по зубам. Когда в доме пожар, вначале гасят пламя, а уж потом думают о причинах, его вызвавших. Мне бы с самим покушением разобраться, а политические ребусы я буду разгадывать на досуге.

Бьем бабки.

На сегодняшний день в наличии есть как косвенные, так и отдельные прямые доказательства существования разветвленного политического заговора с целью физического устранения либо психологического давления (это, к сожалению, можно выяснить уже только после покушения) на одно из высших лиц государства. Совпадение сроков реализации планов заговора с временем прибытия в регион Президента, а также типичная для подобного рода операций тактика подготовительных работ позволяют сделать вывод, что непосредственной целью покушения является???гамм??? государства либо лицо равного с ним ранга.

Все. Теперь я, как региональный представитель Конторы, обязан подать рапорт наверх и, прекратив всякие самостоятельные действия, дожидаться приказа центра. Заговор подобного масштаба намного превосходит пределы моей компетенции. Я распознал опасность – спасибо мне, все прочее дело начальства. Вряд ли я когда-нибудь узнаю, какое продолжение имела закрученная с моей подачи интрига. Даже если меня в ней задействуют, я буду выполнять узкоспециальные задачи, по характеру которых невозможно распознать целого. Поди туда – возьми то – отнеси туда-то. Ни с чем не связанный фрагмент общего действия.

Моя работа сделана, продолжать ее будут другие.

Я составил рапорт, зашифровал его именным, используемым в особых случаях шифром и срочным каналом переправил в центр.

Срочным – это значит не письмом, а телеграммой. Точнее дюжиной телеграмм, отправленных из разных, удаленных друг от друга почтовых отделений, по различным почтовым адресам. Каждая телеграмма несла определенную часть информации, которую, даже умудрившись расшифровать ее, вне контекста с остальными понять было невозможно. Только собранные воедино, телеграммы обретали информационную значимость. При этом каждая телеграмма с целью увеличения степени защиты зашифровывалась измененньм кодом, так что логический ключик, подобранный к одной, в прочтении других помочь не мог. Подобный стиль отправки корреспонденции был очень громоздок и утомителен (почему и использовался только в экстраординарных случаях), но зато гарантировал от утечки информации. Собрать, расшифровать телеграммы, состыковать и логически склеить всю информацию в единое целое мог только человек, имеющий доступ к Тайне на всех уровнях. Таких в стране были единицы.

Не позднее чем через двенадцать часов после отправки я должен был получить подтверждение о прохождении рапорта. При задержке его хоть на минуту мне предписывалось уничтожить все коды и запустить по так называемым каналам проверки тест-телеграммы, предназначенные для выявления контригры возможного противника. Как с помощью обыкновенных, отправленных простой почтой телеграмм возможно выявить присутствие в информационной цепи противника, я не знал, да и не должен был знать. Мое дело ограничивалось их-в определенной последовательности, по определенным адресам – рассылкой.

Ответа я ждал с нетерпением большим, чем подросток с завершившимся периодом полового созревания первого сексуального опыта. Ответ, каким бы он ни был, снимал с меня всякую ответственность, низводя до звания рядового бойца невидимого фронта, за деяния которого всецело отвечает командир. Взваливать на себя бремя принятия решения в операции подобного масштаба лично я желания не испытывал. Даже если бы мне за это посулили генеральские лампасы на штанах. Это тот случай, когда солдатский окоп много безопасней и уютней укрепленного командирского блиндажа.

Я ждал час, два, десять. Я ждал напрасно. Подтверждения не было! Но, что самое удивительное, не был выдержан и обязательный в таких случаях режим молчания! В ответ на запрос особой степени важности мне один за другим гнали документы второстепенной, если не сказать сомнительной, значимости. Обычные: подтвердите… уточните… сообщите… Чертовщина какая-то.

Я ничего не понимал. Если мое сообщение получили – должно быть подтверждение. Если произошел какой-то сбой – эфир замолчит до выяснения обстоятельств. Если я, сам того не подозревая, задействован в Дезинформационной контригре, то подтверждение должно прийти тем более, чтобы возможный недруг ничего не заподозрил. Наконец, если сообщение не дошло до адресата – то… то такого не может быть! Адресат не один, а ситуации, что кто-то что-то по нерадивости не донес до начальства или что начальство разом, полным составом, ушло в отпуск, в Конторе исключаются. Оперативные командиры всегда находятся на месте. Даже если на этом месте с ними случится инсульт. До передачи дел пострадавший себя в руки медиков не отдаст, чем бы это ни угрожало, хоть самой смертью. Но даже если умрет, все его функции, а значит, и текущая корреспонденция, в то же мгновение будут перенаправлены дублеру, а от того дублера, случись и с ним неприятность, – следующему дублеру.

И тем не менее – ни подтверждения, ни молчания! То есть случилось то невозможное, что не могло произойти никогда!

Действия в подобной – больной не совсем жив, но и не вполне мертв – ситуации не предусматривались ни Уставом, ни инструкциями, не рассматривались даже в порядке бреда во время тактических игр, которыми нас изрядно помучили в Учебке. Какие здесь могут быть толкования? Либо канал свободен и тогда действует в обе стороны, либо засвечен и аннулируется, либо, если так угодно начальству, продолжает работать в режиме дезы, который лично для меня ничем не отличается от состояния нормы.

В имеющем место быть случае канал, судя по отсутствию подтверждения, не работал. И одновременно же работал, перегоняя какую-то несусветную, хотя и очень секретную чушь! Так работает или не работает? Получили мою информацию или нет?

Будь я лет на пятнадцать моложе, я бы, греша на технические неполадки, непременно продублировал сообщение. Но я в сравнении с тем восторженным выпускником Учебки стал на пятнадцать лет старше и на сто пятнадцать мудрее. Я давным-давно уяснил, что Контора не приемлет дубляжа. Это не кабинет начальника СМУ, где не возбраняется переспрашивать недопонятый приказ. Если на мое сообщение не прореагировали с первого раза, то не прореагируют и со второго, и с двадцать второго! Проявлять настырность – только себе вредить.

Будем надеяться, мою информацию к сведению приняли, но по каким-то, только начальству ведомым, соображениям подтверждать не стали. Будем надеяться. Наверное, это единственное, что мне остается. Если все нормально, я, не пройдет и недели, в мельтешне политических событий смогу распознать контрдействия Конторы.

Но ни через неделю, ни через две изменений в лучшую сторону не случилось. Более того, механизм заговора набирал ход. На подходах к административным объектам ремонтники затеяли возню со сменой трубопроводов. Бульдозеры вскрывали асфальт, экскаваторы выбирали грунт, сварщики резали и кроили трубы. Причем именно в тех местах, где недавно кучковали следы выявленные мною «топтуны». Во внезапное рвение жилкомхозовских служб я поверить не мог. Что-то раньше они не переживали по поводу изношенных водопроводов и теплосетей. Налицо была глобальная и форсированная подготовка к грядущему покушению. Для чего его организаторам понадобилось перерывать центральные магистрали, я не знал, но догадывался, что не из-за одной только заботы о тепловом комфорте жителей ближних кварталов.

Одновременно продолжалась экономическая и социальная раскачка региона. Еще меньше в него поступало средств, еще меньше дешевых отечественных товаров. В бессрочный отпуск уходили целые предприятия. Все более истеричный оттенок приобретал голос местной прессы. По городу курсировали один другого страшней слухи: кто-то кого-то убивал, насиловал и чуть ли не поедал живьем. В садах родителей предупреждали, чтобы они не выпускали детей вечерами на улицу. Городское телевидение обильно умащивало информационные программы уголовной хроникой, что, естественно, не способствовало успокоению зрителей. В тюрьме неожиданно вспыхнул и так же неожиданно сошел на нет небольшой локальный бунтик, очень похожий на генеральную репетицию будущего большого.

В центральной прессе активно муссировалась тема административных окраин. Подготавливалась почва для скорого визита Президента в отдаленные регионы страны. Дело представлялось как желание главы государства лично ознакомиться с положением дел на местах, вживую пообщаться с простыми людьми.

Кажется, никто не собирался ни откладывать высокие визиты, ни разряжать готовую к взрыву бомбу заговора. Ни в большой, ни в малой политике ничего не менялось.

Контора молчала.

Я терялся в догадках и подозрениях. Посылать информацию второй раз я не отваживался. Такая настойчивость была бы сродни любопытству человека, лежащего на плахе гильотины и желающего поближе рассмотреть заточку ее ножа. Могут и поспособствовать.

С другой стороны, спокойно ждать, когда Президента моей страны пристрелят словно вальдшнепа на охоте, я тоже не мог. Тем более пристрелят его на моей территории и на меня же впоследствии понавешают всех возможных собак. Кроме высокопоставленного трупа, будет еще один, с несостоявшейся карьерой разведчик. Дай Бог, чтобы еще живой разведчик! На безвременно почившего собак навешивать сподручнее. Хитро все перепуталось, если рядовой боец невидимого фронта оказался в одной упряжке с первым лицом государства!

Так что мне: высовываться, рискуя нарваться на скорую неприятность, или тихо сидеть, ожидая, когда эта неприятность сама до меня доберется? Лезть на рожон или нет? Что опасней? Какую тактику избрать?..

Мои сомнения разрешились самым неожиданным образом. Меня вызвали в центр. Неожиданным, потому что внеплановый контакт Резидента с Конторой был явлением не самым распространенным. В моей практике такого еще не случалось.

Глава четвертая

– Я все понял, – сказал Технолог. – Разрешите отбыть?

Технолог не понравился Координатору. И одновременно понравился. Не понравился полным отсутствием подобострастия в речах и взглядах, непривычными в верхних эшелонах власти, почти демонстративными самоуважением и независимостью. Понравился конкретностью подхода к делу. Технологу было сказано мало, но создавалось впечатление, что он понял гораздо больше, чем было сказано.

Координатор затребовал личное дело Технолога. Афган. Два ордена за участие в особо секретных операциях. Альфа. Заграничные командировки. Защита диссертации по теме «Использование новых типов вооружения в ближнем бою». Преподавательская работа в Учебках Безопасности и ГРУ. Присвоение звания полковника и почти сразу же отставка. Семьи нет. Детей нет. Родителей нет. Дисциплинирован. Инициативен. Отличается нестандартным мышлением. Самолюбив. Своенравен. Предпочитает работать в малых группах или в одиночку. До службы и во время службы совершил ряд правонарушений, за которые приговорен вначале гражданским, а потом военным судом к длительным срокам заключения. Исполнение приговоров приостановлено, но дела не закрыты, что позволяет в любое время возобновить судебное преследование, о чем исполнитель предупрежден…

Обычный, ничем не примечательный для работников подобного класса послужной список. Обычная внешность. И все-таки есть в его облике, в его манере, в его глазах что-то тревожное, выводящее за рамки просто служаки-исполнителя.

Координатор вызвал непосредственного начальника Технолога, задействованного в одном из ответвлений заговора.

– Вы уверены в своем работнике? – Абсолютно. Он прошел аттестационный и психологический отбор. Из всех возможных вариантов этот – лучший. Вас что-то смущает?

– Что-то смущает, – не столько для начальника сколько для себя сказал Координатор. – Что-то.

– Замещение утвержденного кандидата будет сопряжено с определенными трудностями. Во-первых, он допущен к информации и в случае отстранения может составить определенную угрозу…

– Я не настаиваю на его замене, – отрезал Координатор, – я просто спросил, уверены ли вы в нем. Спасибо.

Координатор еще раз пролистал дело. Его никак не покидало чувство смутного беспокойства. Еле уловимого, словно тихий запах гари от далекого пока еще лесного пожара. Возможно, это просто усталость или просто физическая неприязнь. Возможно. И все-таки он предпочел бы не иметь в своем подчинении подобного работника. Но переигрывать поздно. Как говорится, фигуры на доске расставлены, пора делать первый ход.

Глава пятая

Разговор не клеился. Вернее, для случайного постороннего взгляда он бы выглядел как плавно текущая, обоюдоинтересная беседа двух давно не видевших друг друга собеседников. И тем не менее она была лишена всякого смысла.

Для чего меня сорвали с места? Для этих вот второстепенных, по сути, разъяснений, которые вполне можно было провести по обезличенным каналам связи?

– В целом ваша работа в текущий период нарекании не вызывает, но есть отдельные моменты… – ровно бубнил мой Куратор, являвшийся чуть не единственным лицом в Конторе, которого я имел право знать лично. Большинство прочих начальников были для меня должностными лицами, лишенными лиц. Я видел их приказы, знал что они есть, но не мог даже представить, как они выглядят в жизни.

– Хотелось бы обратить дополнительное внимание на расход средств, связанный с вербовкой осведомителей…

Чего он добивается, в сотый раз повторяя школярские истины? Я и так знаю, что дважды два четыре, что Волга впадает в Каспийское море, а региональный Резидент должен заботиться об экономии отпущенных ему государственных средств, которые приходится отрывать от и без того опустошенных бюджетов здравоохранения и образования.

Я не узнаю своего Куратора. Вместо конкретного, в форме фактов, комментариев и приказов, разговора какая-то размазанная по тарелке манная каша. У нас что – профсоюзное собрание, где он – читающий отчетный доклад председатель местного комитета, а я – томящийся от перевыборной принудиловки рядовой проф-член?

– Кроме того, должен признать, что в отдельных случаях допускались отдельные недоработки в работе некоторых работников…

Бу-бу-бу-бу…

Бухнуть бы ему без всяких предисловий – получал предупреждение о готовящемся покушении на Президента или нет? А если получал – почему не прореагировал? Да посмотреть на его физиономию в этот момент. Интересно, что бы там было написано?

– Хотелось бы указать на ваши спорные действия в операции, связанной…

Ну это вообще ни в какие ворота не лезет: «хотелось бы указать» (!). Таких формулировок я в стенах Конторы еще не слышал! Очень это не похоже на обычный стиль общения.

Не похоже… Черт возьми, а ведь действительно не похоже! Совершенно не похоже!

А нет ли в том своего скрытого смысла? Изменение поведения – это иногда тоже информация. Может, это не он зануда, а я дурак? Причем дурак первостатейный!

Ну-ка, подумаем.

Допустим, он хочет дать мне какую-то информацию. Как ему, опасаясь неизбежного в таких случаях контроля, это сделать? В каждой щели – «жучок-слухачок», в каждой дырке – видеокамера. Каждое слово, каждый жест, выражение глаз транслируются на монитор. Если допустить такое?

Чушь, конечно! Кому в стенах Конторы придет в голову следить за своим же сотрудником? И какому сотруднику придет в голову играть против Конторы?

А может, и не чушь! Не было же подтверждения на мой рапорт! А это по меркам Конторы – чушь еще более несусветная! Рапорт есть, а обратной реакции нет! Может, за время моего отсутствия в Конторе все с ума посъезжали? Если предполагать все, отчего не предположить самое худшее?

Что бы в такой ситуации сделал я, как не постарался тем или иным образом привлечь внимание собеседника. И как бы привлек – изменением привычного стиля общения, которое в посторонние глаза особо не бросится.

А не раскрыть ли мне пошире уши и не напрячь ли посильнее мозги вместо того, чтобы дремать под заунывные бюрократические увещевания? Ну-ка, вспомним типичный для Куратора разговорный стиль: обороты речи, интонации, паузы, ударения. Ну же! Отмотаем на полгода, на год время назад. Вот сидит он, вот сижу я. Он говорит, я слушаю…

А ведь по-другому говорит. Паузы не те, типично употребимые словосочетания другие, формулирование мысли нехарактерное… Я, идиот, содержанием беседы не доволен! А оно, это содержание, скоро через край полезет, как перестоявшая квашня!

И ведь как ювелирно работает! Комар носа не подточит! Речь – о том, о чем нужно, слова – какие надо. Это они меня, ожидавшего совсем другого, не устраивают, а непосвященный никакого подвоха в них не углядит. Типичная встреча Куратора с Резидентом. Возможно, не очень содержательная, но это не преступление, в худшем случае – чрезмерное усердие перестраховавшегося работника, предпочитающего личное общение обезличке шифровок.

Красиво работает Куратор! Жаль, слушатель ему попался тугоухо – слухолишенный, неспособный по достоинству оценить виртуозные пассажи игры.

О чем он говорит? Все о том же – улучшить, усилить, обратить внимание, не упустить… А вообще-то совсем о другом. «Внимания! Требую внимания! Внимания!!»– буквально кричит он. А я на это внимание с высокой колокольни собственного раздражения…

А если попробовать сыграть дуэтом? Может, выйдет что-нибудь путное.

– Вот здесь я не понял. Вот это последнее замечание. Вот вы сказали…

Три «вот» в трех предложениях – не самый характерный для меня стиль речи. Если, конечно, помнить, как я обычно разговариваю. «Вот» – словечко не мое. Ты это заметил, Куратор? Ты это заметил! Ведя такую филигранную беседу, ты не мог не обратить на это внимание! Ты понял меня. Ты понял главное – собеседник раскрылся для информации.

– Считаю необходимым сделать замечание, касающееся характера шифропереписки. Мне кажется, что некоторые корреспонденции были неоправданно велики и стилистически недостаточно выстроены. Подсчет объемов шифропереписки показывает значительное ее возрастание в сравнении с прежним уровнем. По моему мнению – неоправданное возрастание. Если вы считаете, что я ошибаюсь, прошу объяснить, чем вызвана подобная, отмеченная соответствующими службами диспропорция.

Вот она суть! Считаю. Подсчет. Считаете. На три моих «вот» – три его «считаю». Баш на баш. На код «готов к приему информации» – ответ – подтверждение: «информация пошла». Жаль только, что он представляет меня идиотом. Повторил мой прием со строенным контрольным словом, уже не доверяя моей интуиции. Хотя вообще-то справедливо – чуть не час я болтал с ним о том о сем, не желая замечать подтекста. Хотя, может, и к лучшему. Если я ничего не заметил, то возможные соглядатаи – тем более.

Итак – рапорт дошел. Это очевидно. Любая информация, прошедшая после контрольной фразы, не может быть случайной. Он заговорил о переписке и ни о чем другом – значит, он получил мой рапорт. Получил, но, похоже, не довел до сведения начальства. Это ЧП! Это более чем ЧП! Сокрытие рапорта, идущего под грифом особой важности, – почти измена. Для того чтобы сотворить такое, надо иметь очень веские причины. И еще надо иметь сообщников! Одному пронести подобный документ в обход официальной регистрации невозможно! Теперь понятно, почему я на свой рапорт не дождался подтверждения. Его не могло быть, потому что и моего рапорта не было! Он был отправлен – но он никуда не дошел!

Отсюда главный на сегодняшний день вопрос – чей заказ выполняет Куратор? Кто еще завязан с ним в цепочку? И куда идет эта цепочка? Не в те ли верхи, откуда дирижируется покушением? Если так, то задача Куратора и иже с ним – нейтрализовать противодействие Конторы заговору. С чем они очень успешно справились.

Но почему до сих пор жив я? Почему, изъяв из оборота шифрограммы, они не изъяли из жизни меня? Неувязочка. Или я задействован заговорщиками в каких-то планах? Тогда мне ничего не остается, как играть с ними в паре до тех пор, пока можно будет разобраться в происходящем.

Какую же мне линию поведения избрать, чтобы не ошибиться, чтобы и делу помочь, и жизнь по возможности не потерять раньше положенного срока?

Еще час мы говорили с Куратором о том, о чем говорить мне было совершенно безынтересно. До текущей ли тут работы, когда под ногами земля ходуном заходила? Кроме информации о том, что он знает то, что знаю я, другой не добавилось. Но и это было более чем довольно! Я и с этим не знал, как справиться.

Выходил я из Конторы, а точнее, из обычной, снятой по случаю трехкомнатной квартиры, расположенной в недавно сданном (чтобы соседи меньше знали друг друга) доме, с чувством полной растерянности. Мало мне заговора против Президента, еще добавился и заговор внутри Конторы! Не много ли на одну мою, не самую, как показали последние события, разумную голову?

Сев в переполненный трамвай на случай возможного – теперь более чем когда-либо возможного – покушения, я стал напряженно размышлять на тему, как жить дальше. Получалось – никак. Вряд ли заговорщики позволят мне зажиться на этом свете. Здесь, в трамвае, они скорее всего меня не тронут. Им явное убийство ни к чему. Им, чтобы не всполошить всех и вся, нужен несчастный случай, а в трамвае, да еще спонтанно, его изобразить сложно. То есть пока я нахожусь среди народа и пока путь мой непредсказуем, я могу надеяться на жизнь. Как минимум – до вечера. Это уже кое-что.

Могу ли я снестись с Конторой? Это вряд ли. До нее они меня не допустят. Возможно, я опоздал. Возможно, надо было благим матом орать об измене в помещении, где протекала наша светская беседа. Хотя опять-таки где гарантии, что нас в этот момент не прослушивали или что по ту сторону микрофонов не сидел их человек? То, что они конспирировались, еще ни о чем не говорит. Кроме того, Контору, в которой я имею честь служить, еще надо умудриться найти. Я в ней хоть и работаю много лет, знаю всего лишь нескольких человек, главный из которых – Куратор, и всего несколько постоянно сменяемых помещений. Проще всего, как ни странно, мне связаться с Конторой из региона по отработанным каналам связи. Но туда меня опять-таки не выпустят. Круг замкнулся.

И что мне остается? Пожалуй, только ждать. Если я заговорщикам не нужен – они меня уберут, а если нужен – в ближайшее время выйдут на контакт. Думаю, последнее, иначе убили бы еще дома. Нет, зачем-то я им нужен. Осталось только узнать зачем. А пока суть да дело – попытаюсь бросить письмо по известному мне конторскому адресу. Чем черт не шутит – может, оно и дойдет до адресата! Если, конечно, за мной не следят. А если следят, в чем я ни мгновения не сомневаюсь, – то ни написать, ни опустить письмо в почтовый ящик мне, конечно, не дадут. Вернее, дадут, но тут же вынут и тщательнейшим образом изучат. Единственная возможность дать о себе знать – оторваться от «хвоста» слежки, которого я, кстати, еще даже и не вижу. Проще всего это сделать в транспортных толкучках.

Я вышел на первой же остановке, нырнул в метро и сразу же в толпе пассажиров заметил… Куратора. Грубо действуют ребята. Или наоборот – очень разумно, если это не слежка, а демонстрация силы.

Ладно, поиграем в открытую! Терять мне нечего. Ввинчиваясь в толпу, я пошел на сближение. Куратор заметил мои действия и, еле заметно поведя глазами, пошел к платформе.

Похоже, мне предлагают двигаться следом. Может, попытаться оторваться? Спровоцировать панику, нырнуть в толкотню пассажиропотока, поменяться на ходу с кем-нибудь одеждой… Может, удастся? Нет, вряд ли. Сквозь такую толпу мне не прорваться. Увязну в людях, как муха в патоке. Кроме того, я не вижу преследователей, что многократно усложняет мою задачу. Я не знаю, куда бежать. По идее, вокруг меня должно быть не меньше дюжины «топтунов». Куда от них сбежишь – только разве на тот свет?! Попробуем потянуть время. Глядишь, случай и представится. Я шел за Куратором, внимательно наблюдая окружение. Я искал шпиков. Этот? Не похоже. Этот? Тоже не очень подходит. Этот? А вот этот, пожалуй, да. Рядом еще один. И еще. Да их тут, как я и ожидал, что семечек в подсолнухе.

Но почему они концентрируются возле Куратора, а не подле меня? Почему такая расстановка сил? Что он задумал?

Далеко в тоннеле загрохотал поезд, потянуло ветерком. Куратор двинулся к платформе. Значит, едем на этом поезде? Хорошо. Я не спорю. Хотя лично я предпочел бы ехать совсем в другую сторону. В противоположную.

Поезд с грохотом выскочил из темноты, и почти одновременно с его появлением, чуть в стороне и сзади от меня, истошно закричала женщина. Встревоженные люди разом оглянулись на крик. И опять почти одновременно, но с запозданием на полторы-две секунды закричали пассажиры, стоящие на платформе.

– Упал! Человек упал!

Завизжали, заскрипели тормоза. Качнулись к платформе люди, старающиеся разглядеть, что произошло. Они пытались разглядеть того, кого уже не было. Попавшие в тоннель метро люди не выживают. От эскалаторов заверещали милицейские свистки.

– Граждане, сдвиньтесь, освободите платформу. Не мешайте работать. Свидетели происшествия, останьтесь.

– Мужчина. Стоял вот здесь. Я видела, – торопливо говорила какая-то женщина. – Стоял, а потом… Какой ужас!

Я не видел самого происшествия, но я увидел гораздо больше, чем женщина-свидетель. Я увидел последствия происшествия. Несколько молодых людей с дежурно сочувствующими выражениями на лицах не спеша, но и излишне не задерживаясь, отошли от платформы и, разойдясь в разные стороны, растворились в толпе людей, двигающихся к эскалаторам. И еще я услышал крик. Не тот что сопровождал гибель человека, а тот, что предварял ее. Одного его мне было довольно, чтобы правильно оценить происходящее.

Несчастного случая не было. Было классическое, сработанное под несчастный случай убийство. Человек не упал на рельсы – его столкнули туда за мгновение до прохождения поезда. Все было расписано как по нотам. При подходе состава к жертве, оттирая ее от толпы, приблизилось несколько убийц. Обязательно несколько, чтобы исключить случайность, чтобы прикрыть от посторонних взоров тело, которое через мгновение полетит под колеса. Тех, кто еще что-то мог заметить, отвлек раздавшийся за секунду до убийства пронзительный женский крик. Свидетели развернулись в сторону, где ничего не происходило. Туда, где свершалось убийство, не смотрел никто. Жертву обступили и аккуратно подтолкнули под мчащийся поезд. Сопротивление было исключено. Погибшему было даже не за что ухватиться, чтобы остановить свое смертельное падение. Погибшим был Куратор!

Я перестал что-либо понимать. Куратор убит, а я отпущен на все четыре стороны, хотя все должно было быть совершенно иначе. Все должно было быть наоборот! Перепроверяясь, меняя транспорт, сворачивая в проходные дворы, то есть делая все то, что следовало делать, чтобы оторваться от возможной слежки, я думал только об одном – почему вместо меня умер другой? Почему не я? Смерть Куратора разрушила все мои логические построения. Если я был запланирован в жертвы, почему погиб охотник?

Или он был не охотник? А? Если он изначально, кроме как в моем загнанном воображении, не был охотником?! НЕ БЫЛ!

Тогда все меняется самым коренным образом. Все с ног на голову! Тогда получается, что предал не он, а… Контора. Контора! Чтоб мне лопнуть на этом самом месте! Разве такое возможно?

А почему нет? Потому что не должно? А если предположить еще худшее – что Контора никого не предавала, но лишь выполняет высокий заказ? То есть что она задействована в заговоре. Но какой же высоты тогда заговор?!

Остынем. Будем считать, что не вся Контора задействована в заговоре или задействована, сама о том не подозревая. Вполне возможно. Сверху спущен приказ, начальство взяло под козырек, сбросило директивы вниз. Машина закрутилась…

Но Куратор… Почему его убили? Почему такие крайние меры? И зачем перед самой смертью пытался выйти на контакт со мной? И почему он не доложил по инстанции мой рапорт? Вот это, пожалуй, самое главное. Это ключ к пониманию всего остального.

Пойдем по логической цепочке. Снизу приходит сообщение о готовящемся покушении на Президента. Куратор, отвечающий за первичную обработку информации, перекрывает ей дальнейший ход, вместо того чтобы немедленно доложить наверх. Это как минимум означает, что он уже знает о заговоре. Откуда? Из официальных источников? Нет. Тогда бы он не стал скрывать мой рапорт. От участников заговора? Но тогда он сам должен быть в нем задействован, и тогда убили бы меня, а не его. Из оперативной информации? Более вероятно. Сопоставляя примерно так же, как я, разрозненные факты, Куратор вышел на заговор. В отличие от меня он вовремя понял бесперспективность обращения с ней к начальству и данную информацию скрыл.

Отсюда еще один вывод: начальство или кто-то из начальства участвует в заговоре. И еще один – изымая из почты мой рапорт. Куратор тем самым спасал меня от верной гибели. Свидетели, знающие о заговоре, на этом свете не заживаются. В ответ на его благодеяние я выказал черную неблагодарность и редкую тупость, пытаясь самыми изощренными способами протиснуться головой в петлю, которую он от меня всеми силами отводил. Плевал в колодец, который дарил меня спасительной влагой. Стыдно.

Хотя, наверное, не все так просто. При утечке информации заговорщикам пришлось бы нейтрализовать не только меня, подателя опасного рапорта, но и всех, успевших ознакомиться с ним. В первую очередь Куратора. Нет, не одну только мою жизнь он спасал.