Текст книги "Поход за последним «тигром»"

Автор книги: Андрей Алдан-Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Какие же причины вызвали эти мятежи в Якутии?

В марте 1921 года состоялся X съезд партии большевиков. Решения съезда по национальному вопросу получили извращенное, левацкое истолкование у руководителей Якутии. Они начали преждевременную ликвидацию кулаков и тойонов, принудительное кооперирование бедноты. Кулаки, тойоны, шаманы лишались своих земель, имущества, гражданских прав, высылались за Полярный круг, многих погнали на золотые прииски в верховья Лены. За произволом раскулачивания возник произвол с таежными коммунами. Убогие хозяйства кочевников закрепляли на постоянном месте. Эта политика вызвала возмущение таежных жителей, по всей Якутии начались мятежи и восстания. Против Советов выступили якуты, тунгусы, к ним примкнули колчаковские офицеры, бежавшие из якутской тюрьмы, а также эсер Петр Куликовский. Он да еще корнет Коробейников возглавили повстанцев, захватили караван барж с продовольствием, увели их в Нелькан, что на реке Алдане. Повстанцам досталось почти все продовольствие и боеприпасы, которые предназначались Якутии на год. Одиннадцатого марта 1922 года военно-политическое совещание, созванное в Якутске, отстранило от должности секретаря Губкома партии Г. Лебедева, председателя губчека А. Агеева и председателя Ревтрибунала А. Козлова за левацкие перегибы.

Люди приходят в революцию разными, иногда неожиданными путями. Революция безжалостно ломает характеры, она же созидает новые, закаляя их в горниле классовых схваток.

Карл Некунде был сыном рабочего, стал большевиком в восемнадцать лет. Революция для него являлась таким же естественным состоянием, как дыхание.

Карл родился в семье латышского рабочего Карла Некунде. Его отец, мать, пять братьев вступили в партию большевиков задолго до революции. Вся семья занималась революционной деятельностью, распространяла листовки, звавшие народ на вооруженную борьбу против царизма. Летом 1906 года в стычке с полицией Карл был ранен, боевое крещение запомнилось навсегда.

Карла трижды арестовывали, держали в тюрьме, наконец сослали в Сибирь. Вся семья последовала за ним. Восемь лет отбывал он ссылку, работая то грузчиком, то забойщиком в каменноугольных копях Черемхова.

Семья Некунде в семнадцатом году участвовала в установлении в Сибири власти Советов. Осенью восемнадцатого Карл с братьями создал партизанский отряд; скрываясь в прибрежных сопках Байкала, они нападали на колчаковцев и вскоре подчинили себе огромный район Баяндай. В память о Байкале Карл взял себе псевдоним Байкалов.

Партизанский отряд его сражался с колчаковцами на Ангаре, на Лене, особенно же отличился при разгроме корпусов генералов Сукина и Перхурова.

Весной двадцать первого года по рекомендации Сиббюро ЦК РКП(б) Карла Байкалова назначили начальником экспедиционного отряда Красной Армии в западной Монголии, там тогда бесчинствовали белые банды барона Унгерна и генерала Бакича.

После ряда малозначительных стычек с бандами есаула Кайгородова, атамана Казанцева красноармейцы встретились с казачьим корпусом генерала Бакича. Силы противника в двенадцать раз превосходили силы красных. При таком перевесе было безрассудно думать о сражении. Байкалов укрылся в монастыре Саруль-Гунь.

Монастырь этот находился в центре огромной котловины, окольцованной высокими голыми сопками. Здесь-то сорок четыре дня насмерть стоял Байкалов против белоказаков. И выстоял. Подоспевшие части красных отогнали Бакича от стен Саруль-Гуня.

Белоказаки рассеялись по степям, большая их часть сдалась в плен. Сам генерал, переодевшись монахом, с крестом на груди, с посохом в руке долго скрывался среди мирного населения. Бакича захватили партизаны, и помощник барона Унгерна был приговорен к расстрелу.

Байкалов вернулся в Иркутск.

Не успел отдышаться, как его назначили командующим вооруженными силами Якутской губернии и Северного края.

Весной двадцать второго года была образована Якутская автономная республика. Один из ее первых руководителей, якут Аммосов, телеграфировал Реввоенсовету: «Достигнут полный контакт в работе с Байкаловым. Находим Байкалова крупным политработником. Нами он вводится в состав областного бюро и состав ревкома республики».

Байкалов, не теряя времени, приступил к ликвидации повстанческого движения. Рядом сокрушительных ударов он уничтожил самые крупные отряды мятежников, а мелкие рассыпались, разбежались по тайге. Повстанческое движение стало быстро затухать. Главари его поняли: без иностранных держав и кадрового офицерского состава невозможно бороться с регулярными частями Красной Армии. И они обратились за помощью к американским, японским капиталистам, к генералам Дитерихсу и Пепеляеву…

Сумерки сгущались в углах кабинета, Байкалов зажег керосиновую лампу. Мохнатые тени отодвинулись к окнам, зато другие – властные тени воспоминаний – обступили командующего. Перед ним чередой вставали друзья и соратники, павшие за революцию, со многими из них он ходил в атаки, спал под одной шинелью у степных, у таежных костров. Снова как живой возник политкомиссар Широких-Полянский. Это был непоколебимый человек, но не признавал никаких предосторожностей, необходимых солдату.

Его смертельно ранил мятежник якут в схватке на таежной реке. Убийцу подвели к умирающему комиссару. Широких-Полянский с грустью посмотрел на якута и приказал:

– Накормите этого несчастного, отдайте ему мой кисет с табаком и отпустите домой.

Байкалов передернул плечами, вспоминая предсмертные слова друга. «Может, в этом вся наша сила. Мы побеждаем не только пулями, но и правдой своих идей. А идеи под пулями принимают четкие очертания».

Двенадцатого декабря 1922 года отряд Строда выступил из Якутска.

В морозном тумане потрескивали сосны, ухал лед, разламываясь на таежных речках, остро скрипел под полозьями нарт сухой снег. Пар от дыхания превращался в белый бисер, куржавиной покрывались бороды бойцов, оленьи морды.

Отряд Строда пробирался по таежной тропе, носившей громкое имя Охотского тракта. Дорога, накатайная под Якутском, исчезла, теперь лишь телеграфные столбы указывали направление.

Путь становился все непролазней, и Строд все чаще приказывал брать топоры. Бойцы прорубали просеку в чащах, снег засыпал их с головы до ног, животных приходилось выволакивать из сугробов. Особенную опасность представляли наледи: вода, выступавшая из-подо льда, шипя и дымясь, разливалась на многие версты и тут же замерзала. Нельзя было оступиться в эту страшную воду, пришлось бы разводить костры, спасая пострадавшего. На ночлег останавливались, когда зажигались звезды, зеленоватые, словно волчьи глаза. Наступало сладостное время, бойцы, посмеиваясь, поругиваясь, рубили дрова, раздували костры, варили кашу с оленьим салом. Рядом, озаренные дымным огнем костров, копытили снег олени, добывая ягель. Строд в полудреме покачивался у костра. Несмотря на свою молодость, он имел богатую бурными событиями биографию.

Сын латыша и полячки, он родился в маленьком городке Люцине. Октябрьская революция застала его в городе Свободном на Амуре. Там он сошелся с политическими и военными деятелями Сибири. Когда русские контрреволюционеры и белочехи свергли власть Советов, Строд с группой работников Центросибири ушел в тайгу.

Белогвардейцы догнали большевиков в олекминских лесах и после пыток расстреляли. Спаслись лишь шесть человек, среди них был и Строд. Год просидел он в тюрьме, пока в Олекминске не произошел антиколчаковский переворот, восставшие избрали Строда своим командиром. С декабря девятнадцатого года по март двадцать второго он сражался с белыми на Лене, на Байкале. За отвагу, проявленную в бою, Строд был награжден орденом Красного Знамени. В те дни он командовал кавалерийским эскадроном в отряде Нестора Каландарашвили.

Реввоенсовет 5-й армии назначил Каландарашвили командующим вооруженными силами Якутской губернии и Северного края, нужно было разгромить кулацко-тойонские мятежи, охватившие весь сибирский север. Каландарашвили сформировал в Иркутске два экспедиционных отряда, назначив Строда командиром головного эшелона.

В начале марта двадцать второго года Нестор Каландарашвили выступил со своими отрядами из Иркутска. Впереди шел эшелон Строда. Каландарашвили со штабом оторвался от головного эшелона. Этим воспользовались мятежники, устроили засаду на одной из проток Лены, неподалеку от Якутска. Когда Каландарашвили проезжал по дороге между скалами, мятежники уничтожили его со всеми штабистами.

«Он был хитрым и смелым, – подумал Строд, – но анархизм наложил на его характер печать своеволия. После того как каппелевцы потребовали выдачи адмирала Колчака и русского золотого запаса, большевики решили защищать Иркутск и взялись за оружие. Отряд Каландарашвили занял позиции на правом берегу Ангары и должен был первым вступить в бой с каппелевцами. В ночь перед боем Нестор самовольно снялся с позиции, в самый опасный миг главный участок фронта оказался оголенным, и только по счастливому неведению каппелевцы не начали наступления. В ту ночь Иркутск был на краю гибели. Анархист в Несторе пересилил коммуниста. Ведь Каландарашвили вступил в нашу партию накануне боя с каппелевцами и не мог сразу отрешиться от анархистских замашек.

Когда каппелевцы узнали, что Колчак и его премьер-министр – брат генерала Пепеляева – расстреляны, то отказались от штурма и пошли на Байкал. После ухода каппелевцев иркутский ревком собрался на экстренное заседание: оно было насыщено страстями и взаимными обвинениями. Члены ревкома бросали в лицо Каландарашвили резкие слова, председатель губчека напомнил о другом печальном инциденте, связанном с Каландарашвили. Ревком боялся не только атаки каппелевцев, но и выступления белочехов, и вот в то напряженное время кто-то из отряда Каландарашвили застрелил чешского офицера на главной улице Иркутска. Что поднялось среди чешских легионеров! Они устроили вооруженную демонстрацию, окружили броневиками здание ревкома, захватили сотню большевиков. Случайная искра могла зажечь кровавый пожар – и все это было последствием убийства чеха. Кое-как удалось урезонить чехов: они не выступили».

Строд подбросил сушняку в костер, пламя осветило спящих бойцов и зашипело, угасая в снегу.

«Председатель ревкома представил Каландарашвили слово, – продолжал вспоминать Строд. – Он вбежал на трибуну, высокий, статный, с большой седеющей бородой, черными волосами до самых плеч. За любовь к длинным волосам партизаны прозвали его «дедушкой», хотя ему шел пятидесятый год.

– Большое благодарение за прямодушную критику моих промашек. Если я погибну, не придется краснеть за мое поведение, если останусь жить, то буду счастлив счастьем народа… – Нестор выдернул из ножен саблю.

Все невольно вздрогнули от сверкнувшей стальной струи, а Нестор подбросил саблю вверх, с кошачьим изяществом поймал ее на кончики пальцев, поцеловал трижды клинок.

– Клянусь исполнять все приказы ревкома! – он кинул саблю в ножны, склонил голову, волосы заметались, закрывая его лицо. – Если нарушу эту клятву, пусть любой член ревкома застрелит меня как преступника…

Эффектная эта сцена подействовала на всех членов ревкома, страсти улеглись, угрозы стихли.

Отряд колчаковцев в десять тысяч штыков под командой генералов Сукина и Перхурова, обойдя Иркутск, ушел на Лену. Генералы вели офицерские батальоны, казачьи сотни, остатки Ижевской дивизии, самой боеспособной из всех белых частей. Ревком решил послать в погоню за колчаковцами партизанскую дивизию Бурлова и отряд Каландарашвили. Вот там-то на Лене Нестор Александрович и показал себя по-геройски…»

Строд, словно на экране, увидел февральское утро двадцатого года. Партизаны Бурлова и Каландарашвили поджидали врага на берегу Лены, в лесной засаде.

Белые появились на узкой просеке, растянувшись в нескончаемую цепочку, впереди ехали забайкальские казаки, за ними шли ижевцы, беспечно переговариваясь, не подозревая опасности. Когда последний солдат сошел на лед Лены, партизаны открыли огонь.

Все перемешалось у белых: лошади давили солдат, сани переплетались оглоблями, вздыбливались живой стеной по скользкому льду, лед стал проламываться, унося в глубину людей и животных. Лена покрылась убитыми, покраснела от крови, колчаковцы бежали с верховьев к Байкалу, на пути их прикончили морозы и снежные бури.

Строд прилег на пихтовые ветки у костра. Костер прогорел, снова проступили крупные звезды, и душа Строда наполнилась белым безмолвием тайги. Лунные косяки стояли между соснами, в сиянии их казались выпуклыми следы человеческих ног, лошадиных копыт. Разбрелись в поисках ягеля олени, завтра придется отыскивать их почти до полудня, но Строду не хотелось сейчас об этом думать.

Под замороженным солнцем Якутии два небольших отряда шли навстречу друг другу, чтобы начать кровопролитую схватку.

Ни командир красных Иван Строд, ни вожак белых Анатолий Пепеляев не знали еще, что Дальний Восток уже стал советским, а генерал Дитерихс – последний правитель Приморья – бежал в Японию.

Шестнадцатого декабря отряд Строда вступил в таежную слободку Амгу. Начальник амгинского гарнизона рассказал Строду свежие новости о пепеляевской дружине.

– К нам перебежали два его офицера: Наха и Вычужанин. Рассказывают, что Пепеляев в Нелькане попал в тяжелое положение.

– Позовите перебежчика, – попросил Строд.

В избу вошел обросший бородой юноша.

– Кто вы такой? – спросил Строд.

– Подпоручик Первого Якутского партизанского отряда Вычужанин…

– У Пепеляева есть и партизаны?

– Никак нет! Он переименовал свои взводы и роты.

– Расскажите, пожалуйста, как удалось Пепеляеву захватить Нелькан?

– Мы шли к Нелькану двадцать дней, в пути съели весь провиант. Генерал надеялся взять в Нелькане красные пароходы, но мы вошли в пустой поселок. Съели бродивших по Нелькану собак и стали пухнуть от голода.

– А генерал Пепеляев смотрел на гибель своих товарищей?

– Генерал отыскал тунгусов и заставил снабжать нас олениной, а сам отправился в Аян. Недели через две из Аяна прибыл транспорт с провиантом, а также отряд генерала Вишневского.

– Этот откуда взялся?

– Из Владивостока, прибыл на пароходе «Томск». Единомышленник Пепеляева.

Строд продолжал допрос, его интересовало не только число штыков в дружине Пепеляева, но и боевой дух, и политическое настроение, и взаимные отношения офицеров, и как обращаются они с рядовыми. Допрашивая, Строд пытался представить себя не только дружинником, но и в роли самого Пепеляева, как и что должен предпринимать этот, недюжинного ума, генерал в таких исключительных обстоятельствах, чрезвычайно занимало Строда.

– У Пепеляева теперь два пути на Якутск: через Амгу и поселок Петропавловский. По какому пути он может пойти?

– В Петропавловском ваши люди, и генерал может послать на них Вишневского, а сам пойдет на Амгу, – пояснил Вычужанин.

– Вы были в Амге?

– Немного не дошел, ночевал в Сасыл-Сысы.

– Что такое Сасыл-Сысы, Джергэ? – обернулся к своему проводнику Строд.

– Лисья Поляна. Там, однако, живет мой приятель.

– Лисья Поляна! Что за название, так и дышит тайгой.

Ни Строд, ни Джергэ, ни красноармейцы не знали, каким ужасом обернется для них маленькая поляна на берегу безымянного озера.

Строд и начальник гарнизона Суторохин созвали военный совет. После долгих споров было решено послать на реку Милю небольшую экспедицию. Если экспедиции удастся вступить в мирные переговоры с Пепеляевым, то следует приложить все усилия для бескровной ликвидации генеральской авантюры. Если нет, экспедиция возвращается в Амгу.

Строд стал спешно готовиться к выступлению, до реки Мили было двести верст, без продуктов, фуража, боеприпасов идти совершенно бессмысленно. Строд приказал сушить сухари, шить палатки, делать походные печки. Накануне ухода красноармейцы обратились к генералу Пепеляеву с письмом. Начиналось оно словами:

«Генерал Пепеляев!..

Общее собрание частей Красной Армии и граждан слободы Амги обращается к вам с настоящим открытым письмом.

До последнего времени мы не придавали особого значения разным нелепым слухам. Нам не хотелось верить, что в недалеком будущем возможно какое-нибудь новое покушение на власть Советов со стороны ее врагов. Нам казалось невероятной и бессмысленной какая бы то ни была очередная авантюра со стороны жестоко разбитой и растоптанной сапогом пролетариата сибирской контрреволюции всех оттенков и направлений…

Разве можно, проиграв генеральное сражение, теперь жалкими частными атаками, с кучкой оголтелых людей восстановить разбитый вдребезги колчаковский фронт?

Никогда, генерал! Забудьте об этом думать! Еще будучи в Харбине, вы оттуда из полосы отчуждения, увидели на далеком севере яркую звезду и решили, что эта ваша звезда – звезда будущих кровавых побед и громкой славы. И вот к вам в Харбин явились волхвы в лице Петра Куликовского, старого, выжившего из ума эсера и двух якутских купцов. Это вскружило вам голову, вы поверили их бреду, решили двинуться походом на Якутию, и даже встреча в порту Аяна с Васькой Коробейниковым не образумила вас…

Мы отлично понимаем вас и открыто говорим: «Жестоко ошибаетесь в расчетах, генерал Пепеляев». Звезда загорелась над Якутией, и эта звезда коммуны, сияющая над автономией, ничего хорошего вам не обещает.

Вся ваша авантюра построена на песке, и вас вместе с вашей дружиной ожидает конец Колчака. Начнете вы за здравие, а кончите за упокой…»

Двадцать четвертого декабря Строд выступил на реку Милю, кроме Джергэ его сопровождал охотник Ефремов, хорошо знавший таежные тропы.

Опять начались переходы по чащобам, с ночлегом под зимними звездами, у костров. Строд – большой охотник до всяких историй – слушал ночь напролет то рассказы проводников, то желчные истории подпоручика Вычужанина.

Подпоручик, больше опьяневший от пищи и усталости, чем от глотка спирта, рисовал словесные портреты своих бывших приятелей – пепеляевских офицеров. Он рассказывал скабрезные вещи о любовных похождениях капитана Энгельгардта, двуличном характере полковника Леонова, начальника штаба всей дружины, о жестокости полковника Андерса.

– Полковник Леонов и Георгия даст, и на шею удавку накинет. У него кожаный пояс с золотыми монетами, кобура вместо кольта ассигнациями набита. А полковник Андерс весь в одном слове – зверь! Помнится, пьяный Андерс детишек допрашивал: «Вы большевики, сукины дети?» – «Большевики, ваше благородие!» – «Красные шпионы вы…» – «Шпионы, ваше благородие!» – «Отправить этих болыпевичков к Адаму…»

– Вы не врете? Вы это взаправду? – строго спросил Строд.

– Голая и святая правда! – перекрестился Вы-жанин.

У ночного костра слушал Строд и рассказы охотников о таежных обычаях, о поверьях, о коварстве злых духов. Проводник Джергэ рассказал о кэпсе, и Строд понял, почему новости распространяются по тайте с быстротой пожара.

Всякую новость первый услышавший ее якут спешит передать другому. Он садится на коня ли, на оленя ли и спешит, иногда за сто верст, к ближайшему соседу. Время года, метель, мороз, распутица не являются препятствием для передачи кэпсе. Доброхотного вестника новостей встречают как желанного гостя, но в юрту гонец входит не торопясь, раздевается не спеша, а хозяева терпеливо ждут, соблюдая обычай. Гонец же греет озябшие руки над камельком и, бросив одно-два приветственных слова, смолкает, словно у него нет никаких новостей. В юрту набивается народ, самый старый охотник спрашивает:

– Кэпсе бар? (Новости есть?)

– Сох, эн кэпсе. (Ничего нет, ты сказывай), – отвечает приезжий, и опять все смолкают.

Собравшиеся начинают ухаживать за вестником кэпсе, набивают табаком трубку, подают уголек для прикуривания, потчуют крепким чаем. Напившись чаю, плотно поев, раскурив трубку из верескового корня, гонец выкладывает новости. Его слушают, затаив дыхание, лишь изредка роняя:

– Сеп, сеп! (Так, так!)

Но вот все новости рассказаны. Не медля ни минуты, кто-нибудь из слушавших одевается и покидает юрту. Теперь уже ему мчаться к ближайшему соседу с исключительной новостью.

– Если я пошлю кэпсе к генералу Пепеляеву, когда он получит новость? – спросил Строд.

– На двести верст уйдет двое суток. Только такое кэпсе надо посылать с пером ворона, – ответил Джергэ.

– А для чего перо ворона?

– Тогда кэпсе полетит как птица, не задерживаясь на ночлег.

Ранним утром, когда по дебрям еще клубилась морозная мгла, отряд готовился к новому переходу. Красноармейцы умывались снегом, чтобы не чувствовать мороза, повара варили кашу, кипятили чай, проводники разыскивали оленей, в поисках ягеля разбредшихся по тайге.

Наконец отряд снимался с ночлега, и снова резко скрипели нарты, хоркали олени, стучали мерзлыми валенками красноармейцы.

Впереди ехал старый проводник Ефремов, за ним шел Джергэ, он не бывал в этих местах и посоветовал Строду полностью положиться на Ефремова.

На шестые сутки отряд достиг болотистой, поросшей тальником местности Дарана. До устья реки Мили оставалось верст двадцать, но проводник сказал, что пора ночевать. Он долго и придирчиво выбирал место, потом объявил решительно:

– Здесь ягеля нет, худо будет олешкам. Айда дальше, хорошее место для ночлега вспомнил, сап-сем близко, юрта бар, сено бар. К юрте разведчиков пошли, начальник, там плохой люди есть…

– Ты что! Шестой день живой души не видели, откуда тут люди?

Сомнения Строда разделяли и бойцы: не хотелось снова пробираться по глубокому снегу, но проводник настаивал на своем:

– Смотри, я с елки – клок малицы снял, окурок поднял под березой. Кто шел, кто курил на тропе вчерашним днем? – строго спрашивал он.

– Ты же говоришь, юрта рядом. Хозяин юрты и ходил, и курил.

– Э, нет, однако! Хозяин прошлым летом помер.

Через час отряд подошел к одинокой юрте, стоявшей на лугу. Кто-то из бойцов заметил шест с привязанным к нему свертком. Заинтересованный Строд развернул сверток, в нем оказалось воззвание Петра Куликовского ко всем красноармейцам: «Мы с вами – дети великой России – одному богу молимся. Бросим делиться на красных и белых, и вместе, под нашим бело-зеленым знаменем, пойдем в Сибирь. Наша политическая программа – вот она: интернационализму мы противопоставим горячую любовь к народу и России, безбожью – веру в бога, партийной диктатуре – власть всего народа…»

Воззвание «губернатора Якутской провинции» вызвало общий веселый смех, но и насторожило. «Пепеляев близко. Он может появиться в любой час, надо быть бдительным», – думал Строд, укладываясь спать.

– Этот Куликовский как очутился в Якутии? – спросил Строд у перебежчика.

– Я слышал, что за убийство графа Шувалова – московского градоначальника – его приговорили к смертной казни, но царь помиловал и сослал в Якутск. Куликовский стал идейным вдохновителем якутских мятежников, променял свои прежние революционные дела на подлое право вешать и расстреливать революционеров, – объяснил Вычужанин.

Утром Строд послал двух якутов в устье Мили разведать, где теперь пепеляевцы. Едва разведчики ушли, к юрте подъехал всадник, его захватили и притащили к Строду. Пленный сказал, что ездил с воззваниями генерала Пепеляева по амгинским улусам, о том, что в Даране красные, не знал. В устье Милн прибыл первый отряд пепеляевцев под командой полковника Сурова. Сам Пепеляев получил подкрепление из Охотска, продовольствие из Аяна и выступил из Нелькана. Пепеляева не остановят никакие препятствия, он пойдет на Якутск во что бы то ни стало.

– Ваш отряд ему не страшен, – самоуверенно сказал пленный. – У него сил впятеро больше, и, сами понимаете, Пепеляев разобьет вас в первом же бою…

Наступил вечер, а разведчики не возвратились. Прошла еще ночь, разведчиков не было. Строд простоял двое суток в напрасном ожидании. На третьи сутки патрули обнаружили следы лыжников: пепеляевцы пытались угнать оленей Строда. Стало ясно, разведчики попали в плен к полковнику Сурову, оставаться дальше в Даране было опасно и бесполезно.

Двенадцатого января нового, двадцать третьего года Строд вернулся в Амгу. Здесь узнал он о трагическом положении отряда Дмитриева, стоявшего в поселке Петропавловском.

– Пепеляевцы разгромили на речке Ноторе роту красноармейцев из Петропавловского, – говорил начальник амгинского гарнизона Суторихин.

– Вы послали донесение в Якутск? – спросил Строд.

– Уже десять дней, как отправили нарочного. Жду ответа с минуты на минуту.

– Что сейчас творится в Петропавловском?

Суторихин ничего не знал. Строд нахмурился:

– Не понимаю такой беспечности. Может быть, в Петропавловском и в живых-то никого нет, а вы ждете известей. Странно, не понимаю.

По требованию Строда амгинский гарнизон стал готовиться к обороне: воздвигались валы из замороженных навозных плит – балбах, рылись окопы, подвозились дрова, олени и лошади собирались в один большой загон.

Поздним январским утром Суторихин прибежал к Строду.

– Из Якутска нарочный с пакетом для вас…

Строд торопливо распечатал пакет, прочитал приказ Байкалова – немедленно выступить на Петропавловский, сменить командира отряда Дмитриева и защищать поселок от пепеляевцев. В случае невозможности обороны действовать по своему усмотрению.

Вечером того же дня Строд со своим отрядом снова выступил в путь. Через двадцать верст от Ам-ги отряд вышел из леса. Перед ним раскинулась печальная долина у большого безымянного озера; в желтом лунном свете от нее веяло тоской и безысходностью.

– Вот это Сасыл-Сысы, – сказал проводник Джергэ.

– Лисья Поляна! – перевел на русский якутское название Строд, и сердце его сжалось от предчувствия близкой, страшной своей близостью опасности.

Четвертого февраля Строд подошел к Петропавловскому, он долго бродил по ночному пустынному наслегу, заглядывал в избы, в которых, по-домашнему раздевшись, спали бойцы. Спал и сам Дмитриев, укрывшись с головой одеялом. Строд в гневе сорвал с него одеяло.

– Такая беспечность преступна! – кричал он в бешенстве.

В мрачном расположении духа выслушал Строд сообщение Дмитриева о положении в Петропавловском.

Капитан Артемьев из «армии» Коробейникова нанес еще одно поражение гарнизону Петропавловского, разбив роту Овчинникова. Второе поражение подорвало моральный дух красноармейцев.

Строд осмотрел гарнизон, поражаясь беспечности его командира. Бойцы спали в нижнем белье, не стояли дозоры, не посылались разъезды, гарнизон охраняли только два караула, хотя в ста саженях шумела тайга и можно было незаметно подойти к Петропавловскому.

Строд собрал командиров для совета: Дмитриев должен уйти в Амгу, остающимся предстояли активные действия против капитана Артемьева. Командиры сошлись в большой избе, по бревенчатым стенам было развешано оружие, мильсовские гранаты, словно подгнившие плоды, валялись в углу, у печки стоял на санках пулемет. Рядом со Стродом сидел Дмитриев, свежий, веселый от сознания, что с него снята ответственность за отряд, был он уже весь на обратном пути в Амгу.

Командир эскадрона Иннокентий Адамский вертел кудлатой головой, ловя каждое слово Строда. Пулеметчик Шура прислонился к плечу фельдшера Капралова и не сводил ясных глаз с иконы Николая-Угодника, а его приятель, фельдшер, сложив на груди руки, устало подремывал, но как только Строд сказал, что раненых пепеляевцев тоже придется лечить, как и своих бойцов, открыл глаза. Военком Кропачев нахмурился.

Что это за люди? Как поведут они себя в минуту опасности? За пулеметом? В рукопашной схватке? В плену, на допросе?

– Что вы знаете о капитане Артемьеве? – спросил Строд.

– У него есть пулеметы, – бойко ответил Дмитриев.

– Я спрашиваю о самом капитане. Совершенно ничего? Джергэ позови перебежчика.

– Что такое капитан Артемьев? – спросил Строд у Вычужанина.

– Есть бессмысленно жестокие люди, так он из их числа. Пленных не милует, но и сам пощады не просит, драться станет до последнего патрона, – ответил подпоручик.

Командиры разошлись по своим местам, в избе остались Строд, Кропачев, фельдшер Капралов.

Дверь распахнулась, в облаке морозного пара влетел Дмитриев.

– Беда, беда! – прорыдал он. – Пепеляев захватил Амгу. Амгинский гарнизон уничтожен.

– Да ты рехнулся! – воскликнул Строд.

– Они всю правду расскажут, – показал Дмитриев на красноармейцев.

Строд повернулся к двум вошедшим бойцам, но даже он, часто попадавший в таежные передряги, почувствовал себя не в своей тарелке. Бойцы с почерневшими от обморожения физиономиями, в прожженных шинелях, худых валенках едва передвигались от изнурения. Они повторили то, что сообщил Дмитриев.

– Нужно спутать планы Пепеляева. Возвращаемся в Амгу и, если генерал уже выступил на Якутск, станем его преследовать, – решил Строд.

Начались спешные сборы. Как ни прикидывал Строд, но все запасы на складах Петропавловского взять с собой оказалось невозможным, пришлось тысячи пулеметных лент утопить в Алдане, якутам раздать муку, чай, порох, дробь.

Пять дней с короткими привалами вел Строд обратно свой отряд, до Амги осталось верст двадцать но теперь каждая верста таила опасность внезапного нападения. Строду было больно смотреть на красноармейцев: они обморозились, оборвались, почернели от копоти костров.

– Ночевать будем на Лисьей Поляне, начальник. Там юрты есть, там вода есть, – сказал Джергэ.

Вечером тайга расступилась, открывая унылую равнину с разбросанными по ней стогами сена, между стогами чернели юрты, слабые дымки курились над остроконечными крышами. Бойцы зашагали веселее, звонче защелкали копытцами олени.

Тайга научила Строда быть осторожным. Перед ночевкой он решил осмотреть Лисью Поляну: якутское название «Сасыл-Сысы» – со свистящими согласными– неприятно резало слух и почему-то настораживало.

С востока Лисья Поляна обрезалась сопкой, покрытой густым ельником, на западе соединялась с озером, с севера ее прикрывала березовая рощица, на юге она сливалась с тайгой. Обследовав Лисью Поляну, рассыпав дозоры, установив на узловых местах пулеметы, Строд вернулся в юрту.

Командиры, сомлев от жары, подобрев от вкусного мяса, задремали на оленьих шкурах.

Чадила коптилка, потрескивали дрова, куржавела от мороза юрта, разговоры угасали. У ледяного окна, положив голову на щиток, спал пулеметчик.

Светила легкая белая луна, туман наползал на озеро, закрывал сопку. Черной высокой стеной вставала тайга, из ее глубины донесся волчий вой, словно призыв, озлобленный и предостерегающий.

Потом все стихло.

– «Снял три поста часовых. Красные расположились в нескольких юртах. Из труб идет слабый дым, по-видимому, спят», – генерал Вишневский прочел донесение, сказал Андерсу:

– Пора начинать, брат полковник…

Андерс коротким шепотком отдал команду, продрогшие до костей добровольцы расправили плечи, отряхнулись от снега. Андерс вынул маузер, и первым, оступаясь в снегу, направился на Лисью Поляну. За ним беззвучно пошли офицеры.