Текст книги "Потерявшийся во сне"

Автор книги: Андрей Храбрый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– То есть подобной целью обязан обладать каждый?

– Иначе жизнь – пустота.

Мужчина задумался – черные еловые иголки – брови – чуть сдвинулись вниз. Взгляд падал на Дягелева, нагнавшего тоску ничтожными доказательствами абсурдности жизни. Глаза Дягелева метались из стороны в сторону, словно искали источник спасения от панического страха. Источник, который соединен с плотью, однако разумом быть признанным отказывается, ведь сам страх затаился исключительно в тюрьме головы. Руки сжимались в кулак и разжимались, будто что-то заставляло нервничать: предвкушение то-ли физической боли, то-ли боязнь переломать косточки об лавину гнева. В действительности же виновником быстрых движений рук служил осенний холод, пробивающим гонящим зиму ветром поношенное пальто, у которого болтались пуговицы на растянутых нитках, готовых вот-вот разорваться, скинуть тяжесть и распахнуть настежь верхнюю одежду. За ухмылкой последовал добродушный голос.

– Так значит, все мы бесплодные сущности? Бог с ним, садись, подброшу до дома.

– Не стоит, мне всего-то остановки две пройти.

– В состоянии отчаяния губительно пускать людей на самотек.

– Вы ведь не в силах остаться присматривать за мной дальше, да и я цел, жив, здоров, чтобы за мной присматривать.

– До дома довезу в целости, этого уже не мало. Садись, – незнакомец, не дожидаясь решительно направился к машине и обернулся у самой двери.

– Брось. У меня и денег-то с собой нет, – продолжал отказываться Дягелев, хоть тело и дрожало от холода.

– Я их и не требую. Человечность не должна оплачиваться, и также не должны подниматься разговоры об ее плате.

Дягелев нерешительно приблизился к белой машине с рекламной наклейкой на всю длину дверей. Лечебная сила душевной болтовни с незнакомым опьяняла без токсинов, успокаивала, протягивала на раскрытых белых ладонях надежду. И сейчас он чувствовал, как этот плодородный эффект разливает по крови и, словно заботливая медсестра, снимает воспаление каждой клеточки организма волшебным касанием.

Всего лишь краткая передышка посреди ожесточенной битвы, туманящая и позволяющая остро ощутить разливающий во рту вкус жизни после того, как вскопанная снарядами земля казалась мягкой постелью. Не угрожающий последствиями обмен опытом, событиями, мировоззрением с незнакомцами – простота, да и только, что может быть проще разговора минут на десять между теми, кто хочет высказаться? Сложность кроется в непостоянстве собеседника: мало людей раскроет рот в темное время, когда, однако, чаще всего на ум и приходят более точные, красивые слова. Большинство, пренебрегая чувствами окружающих и спасая собственное время, как можно скорее отделывается от выкидывающего непонятные фразы прохожего.

Машина медленно тронулась, круто повернула и устремилась по пустому проспекту. Во дворах темно-желтый свет фонарных столбов боролся с наступающей тьмой, которая затопляла город. Тени впитывали мрачный облик, и одинокие силуэты, скрытые в них, нагоняли ветерок беспричинного страха. Шофер плавно затормозил возле указанного подъезда. Где-то вдали послышался истеричный смех, совсем близко – открытие бутылки пива и ее пшиканье. Во множестве окон теплился тусклый свет ночников, и совсем редко встречались ярко горящие люстры.

Хмурые тучи окутывали луну, словно запрещали ей показывать свою белоснежную наготу, усыпанную темными веснушками. Листья шептались друг с другом, и иногда их неведомые голоса мерещились испуганному прохожему, попавшему на неосвещенный участок. Они, желтые, красные, но только не зеленые – таких больше не было – падали на землю, описывая траекторию кривых линий в воздухе. Застилали землю ковром, который рано утром дворники сметали веником в единую кучу, чтобы после запихнуть ее в мешок.

Дягелев разомкнул губы – водитель опередил, предугадывая ход мыслей:

– Благодарности ни к чему.

– Без них никуда: они поддерживают цивилизацию. Без банальной вежливости мир бы погрузится в разруху.

– Некоторые благодарности произносятся так, что повеситься хочется.

Дягелев помолчал, глядя в окно, и после, скривив губы в линию печали, выдал:

– А ведь столько людей убивается пока хорошо мне и наоборот.

– Ужасно пагубное мышление.

– И именно оно спускает темноту.

– Только если им неправильно руководствоваться, и все же очень надеюсь, что своим вы умеете грамотно распоряжаться, а все оставшееся, высшее искусство и прочее, со временем придет, так что под корень рубите отчаяние.

Дягелев протянул руку и, прощаясь, заметил:

– И все же странная сегодня ночь, – тот в ответ только кивнул.

В час ночи на кухне, не в состоянии заснуть, он, глядя в окно, за которым разыгрался мелкий дождь, прилипающий лбом к стеклу Дягелев держал наполовину пустую чашку с водой. Опирался руками о подоконник и изредка медленно пил. Внимание привлек блеск за спиной, отразившийся в стекле. Не поворачивался, пытаясь разглядеть. Грудь застыла каменной глыбой: дыхание прекратилось. Со лба скатилась капля пота, оставляя след на носу.

Серебряное лезвие ножа, играясь лучами электрического света, блестело на кухонном столе, и Дягелев, зачарованный страхом, не мог двинуться с места. Сама кровь застыла в жилах, испуганно ожидая развязки.

3

– Скверно выглядишь.

– Только не надо врать, будто то стало единственной причиной нашей встречи.

– В барах уделяют больше внимания алкоголю, нежели окружающим, – говоривший в мгновение расправился с двойным ромом, зажмурил глаза и демонстративно выдохнул вниз. – По тебе соскучился, утешит?

– Один ты? Что здесь она здесь забыла? – Дягелев ткнул подбородком в сторону женщины, стоявшей к ним боком у барной стойки.

Ну уж нет, это чучело с любого ракурса узнаю, – думал тот.

Собутыльник неуклюже развернулся, кладя в рот лимонную дольку и задев локтем, покрытым темно-синим свитером, казавшимся местами черным от специально тусклого освещения, пустующую рюмку – незнакомка как бы невзначай повернула голову в их сторону и, заметив два пристальных взгляда, резко обратилась к скучающему напротив бармену.

– Без понятия, – уверял тот, – можем пригласить присоединиться. У нас-то вон сколько свободного места, – мгновенно затухший шлепок по сиденью дивана – демонстративное приглашение – затух среди общего гама, но самодовольная улыбка задержалась на лице. Дягелев упускал из виду выходки: одолевала апатия. А пил он машинально и бесцельно только оттого, что у него выспрашивали пожелания и затем ставили перед носом бокалы: ночная работа служителей бара.

– Обойдемся. Не может смириться и жить дальше…

А сам-то, – пронеслось в его голове, – почти что с катушек съехал. Еще чуть-чуть и намеренно ринусь в волчью яму.

– Всему виной люди, – доносились обрывки фраз до ушей Дягелева, – гадят и обижаются, а затем претензии строят. Вызубрили отрывки из конституции и тычут ею в лицо, не понимая написанного. – Тот говорил, сидя вполоборота, провожая глазами женщину, активно ищущую свободный столик, за которым можно было бы сесть лицом к двум мужчинам.

– Пустовато же у вас. Что-нибудь еще? – Вмешался официант.

– Повторите и мне и ему, – командовал товарищ Дягелева.

Тот кивнул и вскоре вернулся вновь с добавкой.

– Алкоголь не берет. Чего хмурый-то такой? Руку у подбородка так и держишь. Приклеил ее, что ли?

– Мало ли у кого что случилось, теперь каждого подряд расспрашивать, завидев понурое лицо? – Равнодушно отговаривался тот, безынтересность ко всему происходящему пожирала изнутри раскаленным докрасна металлом. Все уже когда-то сказанное неоднократно озвучивалось этому человеку поэмами из объяснений. Повторять из раза в раз одно и то же, что выскочит из дурной головы на следующее утро, – все равно что наступать на проклятые грабли снова и снова.

– Как никак, но ты мне не безразличен.

– Когда-нибудь думал о том, кто ты есть?

– Я человек, этого вполне достаточно.

– Задайся вопросом: кто я? И постарайся уловить эхо.

– Кто я? Кто я? – Напротив сидевший воспринимал щупальца мучения, тянущие к краху всех лет существования, товарища за тупой анекдот. – Никакой отдачи. Раскис ты, вот и роешься, забывая о прочем пространстве, в одном угле в поисках ответов, а ведь они… Черт возьми, они не то, чтобы снаружи, они… Они не существуют, если не верить. Я вот не верю и чувствую себя прекрасно, да из меня энергия будь здоров хлещет! Только посмотри. А ты что – уперся, как заплаканный из-за двойки школьник в дряхлый учебник, в какой-то вопрос и тратишься понапрасну.

– Здесь крайне шумно. Этот вопрос требует покой, Борис.

– Выпей еще. Чего-нибудь покрепче, – он подозвал официанта и, хлопнув ладонью, требовательно заказ. – И мне, и ему анисовой водки, – тот кивнул и стремительно ушел. – Оглянись вокруг, сколько людей. Да если я с каждым протрещу около часа, то ни от одного не услышу твоих бредней. Что это вообще за слова? Кто их вообще задает? – Возмущался Борис пока Дягелев смотрел на пустое дно рюмки в руках.

– Да знаешь, такое чертово чувство… – Он достал сигарету, покрутил в руках, вдруг резко вспомнил об антитабачном законе и только потому с жалостью убрал ее обратно в пачку. – Как будто острие ножа уже застыло на горле, а решиться не можешь: что-то тревожит… Когда накатывают все светлые воспоминания, когда тело сопротивляется командам мозга, когда неожиданно появляется лживая вера в дальнейшую жизнь, которая будто чудом изменится. Оттого и катятся из глаз слезы, а проклятый нож падает на пол.

– М-да уж, мрачнее не придумаешь. Тщательнее подбирай слова, так ведь и напугать можно.

– Кто же запрещает описывать чувства? – Возмутился Дягелев. – Я могу врать, чтобы требовать внимание, но тогда сам же повязну в своих суждениях. А, говоря истину, очищусь, может, даже почувствую краткое освобождение…

– Женщины обожают сказки на ночь. Найти бы тебе ту, что захочет выслушивать твои.

– У тебя на уме лишь одно.

– Самый верный способ. Оглянись еще раз. Давай. Смелее, – Дягелев нехотя поднял голову: множество различных пьяных лиц мелькало в округе, множество губ прикасалось к стеклу, чтобы вкусить алкоголь. – Как тебе вон та, слева? Как раз одна, а вдруг поджидает мужчина.

Указанная женщина часто заглядывала в телефон и по чуть-чуть глотала красное вино. Ее одежда изящность не отличалась: непримечательные джинсы и заправленная в них бордовая рубашка.

– Не люблю пьяных особ.

– Уж извини, ты сам не прозрачное стеклышко, – Борис покрутился несколько раз, надеясь увидеть кого-то еще.

И ему повезло: дверь отворилась и через порог переступила одинокая женщина в темно-синем плаще, с которого на пол стекала вода. Ее маленькие ручки напрягались изо всех сил: нервно пытались закрыть зонт. Ничего не выходила, нехитрый механизм не щелкал, и незнакомка, как будто ища поддержки, пробежалась глазами по залу. Не найдя поддержки, она попыталась вновь.

Дягелев не видел ее, в отличие от Бориса.

– Бог мой, какая женщина! Я лично брошусь в ад, если не узнаю ее имени, – он резко вскочил и поспешил к ней, неуклюже ступая по полу. Вставая, Борис случайно задел рукой коньячную рюмку, и та упала на боковую грань, покатилась к краю стола и непременно разбилась бы об пол, если бы Дягелев лениво не поставил бы ее на дно, все еще задаваясь единственным вопросом и задумчиво смотря в одну несуществующую, по сути, точку перед собой.

Он остался один, и никто к нему не подсаживался.

Женщина проворно уселась на кресло прямо перед ним. Молча. Уставилась выпученными глазами в это пасмурное лицо, но он не обращал внимания, словно никто и не сидел рядом. Она открывала рот и щелкала зубами, глотая воздух, не зная, с чего начать разговор. Если бы Дягелев умел бы заглядывать в сознание посторонних, то мысли бы сидящей напротив окончательно бы свели с ума, но он все также продолжал равнодушно просиживать за столиком, обхватив двумя руками рюмку, словно та согревала замерзшие ладони.

– Даже после нее так не упивался, как сейчас…

– Зачем ты пришла?

– Марк… – Замолчала. Ее прямые волосы как будто сами по себе шевелились. Не волосы, а змеи, язвительно решил Дягелев. – С какого черта ты вообще перебежал ей дорогу?

– Будущее не угадаешь. Десять лет назад я бы и не подумал бы о подобном исходе. А если бы какая-нибудь гадалка предсказала бы по линиям рук, то… Ненавижу примитивные догадки.

– У меня дикое желание треснуть тебя.

Она остервенело схватила проходящего мимо официанта за рукав. Мягкая ткань белой рубашки не подействовала успокаивающе на напряженную кожу. Тот вопросительно покосился на женщину – Дягелев выкрикнул как можно громче:

– Ей что-нибудь покрепче, пожалуйста, а мне двойной коньяк, – официант застыл, и тогда Дягелев обратился к женщине. – Дай человеку принести выпить.

Его изучала женщина лет сорока пяти. Лицо осунувшееся, красноту глаз прятал в затемнении тусклый свет. Незамужняя несчастная женщина, потерявшая любимую сестру и считающая Маркуса виновником всех бед. Что с нее взять, раскидывал мозгами тот, пусть лучше напьется и временно потеряется в расплывчатой действительности. Всяко лучше, чем захлебываться убивающими страданиями.

На стол, практически бросив перед гостьей, официант со сдерживаемой злобой грохнул рюмку, словно желая разбить ее и обвинить в том и без того взъерошенную женщину.

– Не подкупишь, не сплавишь, не выйдет, – она моментально проглотила налитое, не разбираясь в том, что подсунули, и сразу же потребовала добавку, надеясь на то, что официант не успел уйти. – Еще двойной.

Но никого рядом не было, и ее сипловатый голос без отклика пропал в шумном баре.

– И не собирался тебя подкупать. Подыщи свободный столик и перебирайся туда, раз свой уже упустила, а этот уже занят. Не найдешь здесь – перебирайся в другой бар.

– Марк, Софья… – Она часто сглатывала, и Дягелев даже в полутьме улавливал нервные движения мышц горла. Руки женщины тряслись, а укрытие, чтобы нервоз не наблюдали окружающие, никак не находилось. – Господи, ты же отнял у меня мою же сестру! Ты, именно ты, бесчувственный мужлан!

– Когда же наконец на тебя снизойдет осознание того, что я не держу ее в плену: вырвать из заключения твоего единственного друга не удастся?

Несмотря на холодность души и тела, слезы обожгли его глаза. Он почувствовал их бег по щекам, однако щеки его оставались сухими в отличие от сидящей напротив.

– Я от тебя не отстану, слышишь? Не отстану от тебя! Буду доставать, но не отлезу! Буду раздражать, пока ты не сорвешься и не вмажешь мне, чтобы затем… – Маркус не обращал внимания, откинулся на спинку стула, поднял голову кверху и закрыл глаза. Мысленно падал, куда – понятия не имел. И то не было важно, сам процесс завораживал, а не страшил. Заставлял выбрасывать в кровяное русло будоражащие плоть гормоны… – Чтобы призвать всю твою чудовищность и затем ткнуть ее в твое же лицо, чтобы клеймо на нем осталось, и чтобы всякий страшился и обходил тебя стороной!

– Рад, что моя чудовищность сама не вылезает наружу, что она где-то мирно сидит, не показывается и помалкивает.

Размахнулась, неловко бросила стакан, резкая боль пронзила плечо женщины. Рюмка врезалась в лоб Дягелева, разбилась, разорвала кожу, выпустив тонкие струйки крови на лицо. Осколки сквозь весь гам громом зазвенели о пол. Мужчина стиснул зубы, прижал ладонью открывшуюся рану, другой рукой слепо искал салфетки на столе. Сжимал глаза до боли, которая и без того разрывала голову на мелкие кусочки.

Осколки разлетелись по разным сторонам, врезаясь в мужские и женские брюки. Официант вместе с администратором, словно сорвавшись с цепи, сразу же ринулся к месту происшествия.

– Вы в порядке? – Обращался человек в деловом костюме к Маркусу. – Вызвать скорую?

– Пустяки, дайте ватку и притащите хлоргексидин.

– Слышал, – обращался администратор к работнику, – хлоргексидин и ватку из аптечки. И позови Эльмиру, чтобы убрала. Что-нибудь еще, – переключался к пострадавшему тот, – может, угостить вас чем-нибудь? Вы уж простите, нам очень жаль.

– Уберите эту дуру за счет заведения. Подальше и навсегда, пожалуйста, – огрызался Дягелев, закрывая лоб салфетками.

Охранник, словно мысленно получая приказы, расположился за спиной администратора, скрестив руки на груди. Мужчина в костюме обернулся к нему:

– Выпроводите эту особу, только без криков.

– Вы не имеете права! – Вскричала та.

– Вами уже нанесено увечье, хотите добавки? – Женщина отрицательно помотала головой. – Вы ведь знакомы? – Обратился тот к Дягелеву.

– Родственники, к несчастью, можно считать.

– Я и сама выйду, – гневно уверяла та, вырываясь из сильных рук. На стол мятая упала купюра. – Надеюсь, столько хватит.

Администратор жестом позвал официанта и, когда тот подбежал, распорядился:

– Принесите ей счет, впишите рюмку в сумму и больше ничего не предлагайте. Что ж, – возвращался к гостям мужчина в костюме, – очень надеюсь, что неприятности более не возникнут. Охранник доведет вас до выхода, а дальше вы уж как-нибудь сами. А вам приятного вечера. – Он аккуратно похлопал по плечу Дягелева, который прижимал наполнившуюся кровью салфетку ко лбу. Боль пронеслась разрезала молнией кожу от плеча до головы.

Официант, разрываясь между счетом и аптечкой, поставил хлоргексидин и упаковку бинтов на стол.

– Могу помочь?

– Тут уж ничем, – Дягелев поменял салфетку. – Шрам останется.

– Оставьте нас, – работник неодобрительно осмотрел худые, опущенные вдоль тела руки и виноватое лицо. – Оставьте, я скоро уйду. Мне надо извиниться, я все равно под наблюдением, а вы, грея уши, порождаете дискомфорт.

Тот удалился, забрав деньги.

– Можете отойти немного в сторону? – Обращалась она к охраннику. – Да вот так лучше.

– Действительно хотела извиниться?

– Она считала и называла тебя самым верным, а ты…

– А я ей ни разу не изменил.

Удивление проскочило мимо незамеченным. Тяжелые, неохотные слова против воли редко способны с легкостью слетать с языка, однако эту песню она слышала от него множество раз, и сейчас, придирчиво разглядывая мужчину, который, словно электризованное облако, зарядился нетерпением, озлобленностью, желанием заткнуть собственные уши и чужие рты, а причины на то были, и находя в нем одни лишь изъяны, она видела свозь заляпанными ненавистью стекла глаз, как бездушно выпустили губы ту многократно произносимую фразу. Перед ее женскими догадками теряли всякую силу даже самые убедительные доказательства. Впрочем, Дягелев и не собирался преображать окаменевшую сущность из-за прихотей, по сути, чужой дамочки, ослепленной местью. Он – не скульптор, да и скульптор бы тут не помог: характер в года Маркуса яростно противиться переменам.

– Хотя бы осознаешь, почему она убежала той ночью?

– Человек исчез – отпусти, смирись, прекрати гадания. Факт установлен, спорить далее – бестолковость. Больше всего мне сейчас хочется, чтобы ты обрела хотя бы пару капель трезвой логики разума.

– Это бесчувственным наблюдателям, экспериментаторам так легко разбрасываться философскими мышлениями. Сказать, откуда они в твоем дурном котелке? – Пылила та.

Охранник уловил повышение голоса и сверкающие слепым гневом глаза женщины, направленные на Дягелева, и немедленно двумя огромными шагами приблизился к столику.

– Извините, но вам уже пора, – вмешался официант, принося сдачу.

– Ухожу, не переживайте понапрасну.

Тот лишь недовольно фыркнул, а она, забрав деньги, подняла деньги со стола, метая по всем направлениям неодобрительные взгляды. Охранник, как молчаливый страж, плелся следом за ней до самого выхода и уже там, выпустив ее, как вольную птицу из клетки, шумно захлопнул дверь.

Все в округе ходило ходуном, и каждый мельчайший звук громыхал, как сталкивающиеся разогнавшиеся до предельной скорости машины в глухую ночь. Дягелев, пошатываясь от боли, убрался в туалет, захватив с собой бинт и хлоргексидин. Он не засек время, но, когда вернулся, чтобы забрать поношенное пальто со спинки стула, за спиной возник голос Бориса, видно, только что сорвавшегося с какого-то из соседних столиков:

– Заносит же порой не пойми куда. Оставляешь кровавые следы и салфетки и даже ни о чем не сообщил.

– До тошноты противно, – Маркус накинул пальто, обернулся, затуманенным взором за долю мгновения разглядел то самое темно-синее пальто, покрывающее спину, и удивительно знакомые волосы. Увязалась за этим, с завистью подумал очарованный Дягелев. Вскочить, побежать, окликнуть, развернуть – не хватает сил, да и все же пора прекратить детские игры.

– Свободных мест нет. Не будем же мы торчать с рюмками стоя из-за нескольких пятнышек крови? Тем более, официанты мигом уберут, стоит только позвать.

Он покрутился на месте в поиске одного из и наткнулся на взгляд Маркуса. Мужчина перед ним держал комок бинта у лба, из-под которого тонкой струйкой лениво скатывалась, словно через брешь, кровь. До Дягелева донеслась фраза, наполненная голосом из кристально чистотой женской печали и безразличия:

– Либо стоя, либо уйду.

Но незнакомке не ответили. Борис шагнул вперед к товарищу, женщина, показывая спину, не оборачивалась, намереваясь специально избегать лишних взглядов, и готовясь вот-вот уйти, однако что-то ее удерживало, как там, во сне, подумалось Маркусу.

– Маркус, бог мой, ни на секунду одного оставить нельзя.

– И лучше б ты так не поступал сегодня.

– Кто же это тебя так?

– Та сумасшедшая.

– Дарья, что ли?

– Логика пока что на месте, – он продвинулся к стулу, поставил флакон антисептика на стол, накинул пальто и приложил ко лбу последний кусок чистого бинта. Нерусская уборщица крутилась юлой под ногами, подметая пол, изрыгая гневное бурчание на посетителей.

Женщина повернулась направо, направила голову вниз, чтобы избежать пугающего. Дягелева в очередной раз обратил внимание на знакомые волосы, рассыпавшиеся по плечам: они манили, как манят огни потерявшихся в ночи мотыльков. И он потерялся не только в ночи. Заплутал в собственных бесконечных соображениях, не видя выхода. А эти темно-каштановые волосы, впитывающие разноцветные свечения бара, оказались тем самым маяком, к которому стремится человеческая душа. Он не видел женских черт лица, однако ниточек, тянущихся вниз от головы, хватило, чтобы воссоздать перед глазами сбивающий дыхание сон. И он почувствовал ком в горле. Секунды, спутавшись, тянулись часами, Дягелев вцепился в плечи и волосы, которые предстали пред ним провидением, божественным даром. Слишком много не предсказанных в один вечер случайностей. Впрочем, из них и складывается разнообразие жизни. Соль в пресной воде. Уверенное и неправильное перебирание струн гитары в компании лучших друзей. Игра ночного костра за городом, запах жарящегося мяса… А тем временем в сознании Маркуса разрывалась земля от пуль и снарядов мысленных войн. Оставить бредни в покое и убраться домой залечивать лоб, – думал тот, – волосы каждый день по множеству раз встречаются на улице, лицо-то еще можно признать, но волосы…

– Я вот, – Борис кивнул на женщину, – думал разбавить нашу компанию…

– Ухожу, – прервал тот, бросая последний мучительный взгляд на незнакомку, при расставании с которой необратимо отрывался самый мягкий, значимый кусочек из груди.

– С такой-то головой… – Он протянул руку и почувствовал легкое рукопожатие, словно ладони коснулся опавший лист, уносимый холодным осенним ветром под крохотные удары мороси.

Дягелев, рассчитав силы на дорогу обратно домой, решительно, но неуклюже ступая, двинулся к выходу.

Когда тот продвинулся через несколько столиков вперед, женщина резко обернулась в поисках уходящего и, спустя несколько казавшихся для нее вечных секунд, сосредоточенных на темных кучерявых волосах и потрепанном воротнике черного пальто, ринулась к Борису. Их лица сошлись вплотную.

– Это с того капало? – Она кивнула в сторону Маркуса.

– Что капало?

– Ну… – Молчала. Термин никак не слетал с языка, но выход нашелся: боязливо, не смотря в ту сторону, она ткнула пальцем на пятнышки крови на столе. – Это.

– Да, – задумчиво протянул тот, – хорошенько же по лбу треснули.

– Ничего хорошего, – она вырвала полную рюмку водки из рук Бориса и залпом, словно подготавливаясь к худшему, опрокинула ее, а затем, сунув пустую обратно в руки мужчине и поправляя на ходу замявшееся пальто выбежала на улицу, спотыкаясь об длинные ноги мужчин и хлопая дверью на прощание каждому, кто остается пьянствовать.

Он вышел на улицу. Поначалу встретила безобидная морось, которая несколько потерянных минут спустя, будто назло, сменилась проливным дождем, и Дягелев, в надежде сохранить частички тепла на ладонях, спрятал их в широкие карманы пальто.

Вечером сухость, ночь дождь, а ведь погода, глупо рассуждал Дягелев, пытаясь утешиться, прихотливо меняет наряды по щелчку пальца. Если бы человеческие чувства перебирались бы так же быстро, как струны под ловкими пальца умелого гитариста, то люди бы не придавали бы им значения, ведь каждый новый звук мгновенно бы перекрывался последующим, и так по бесконечному кругу. Вместо философии чувств возникла бы философия механики: кто ловчее. Не души, а двигатели, карбюраторы, насосы. Пустынные полости без топлива. Головы все равно пустуют из-за отсутствия высшего искусства, которое, как паразит, пробирается сквозь черепную коробку через невидимые щели, нагоняя мечтательность, отвлекая от обязанностей реальности, и подкидывает сознанию идеи, учащающие сердцебиение, которое и так шалит у больных людей. Счастлив тот, кто за искусство считает работу.

Он вздохнул. Тяжелые от воды волосы тянулись своими кончиками к земле, порой сбрасывая холодные капли. Волосы, как театральный занавес, полностью закрыли лоб, и их приходилось, неприязненно остужая ладони дождевой водой, убирать их от глаз. Рана продолжала кровоточить. Чуть-чуть. Незаметно, он и не придавал ей значения, словно та затянулась несколько лет назад, оставив грубый шрам. Дягелев перебирал ногами и потерял время, как теряют крошечную безделушку в дырявом кармане. Вместе со временем, как дополняющая странность, улица обратилась в не поддающуюся осознанию длиннющую беговую дорожку.

За спиной раздавались шлепки ботильонов по мокрому асфальту – брызги, распластавшиеся на земле, разлетались в разные стороны. Дягелев не оборачивался – звуки потеряли всякую ценность. Разум переместился в обитель раздумий, которая обхватила удушающими объятиями, пережала горло, не разрешая кислороду пробираться к клеточкам тела и не позволяя сознанию о том догадаться.

– На улице дождь.

– И что? – Нехотя пробормотал Дягелев, понурив голову.

– Станьте ко мне под зонт! – Настойчиво потребовал женский голос.

– Иначе что?

– Заболеете. В такую октябрьскую ночь проще всего заболеть особенно от этого проклятого дождя, который и так нагнал простуду на наши души, а, если еще и тело сломит болезнью…

– То что?

– Станьте, черт возьми, под зонт! – Разорвался ударом грома женский голос.

Оглушенный, Дягелев обернулся. Вздрогнул, словно поздней осенью ужалила заблудшая оса иссохшим жалом. Синий плащ. Темно-каштановые волосы, те самые. Холодок втыкался в спину острыми иголками и рвал на клочки срастающиеся пазлы яви. Словарный запас стерся, и Дягелев лишь зачарованно глядел. Красота женского личика еще не успела сполна довершить свои чары. Поверить в действительность, несколько недель подряд настойчиво снившуюся, казалось, невозможно.

Преследовавший сон Дягелева обернулся реальностью: она стояла перед ним, и он слышал ее взволнованное дыхание, чувствовал угасающее тепло, а эти волосы… Сколько же он всматривался в них в каких-то непонятных мечтаниях, и вот теперь их взаправду развевал ветер. Протянутой рукой можно было бы ощутить их шелковистость и кудрявость. Он столь долго и пристально изучал это женское личико во снах, что теперь, когда ни одна стена не возвышалась перед ним, преграждая путь, оно казалось бесконечно далеким, игрушкой дьявола, который только и хочет позабавиться над отчаянием человека.

Оба стояли на месте. Незнакомка придвинулась ближе и огородил Маркуса зонтом от дождя.

– Вы крайне обходительны, – монолог завершился.

Женщина молчала. Кусала ненакрашенные губы и, видно, от усталости часто перекатываясь с левой ноги на правую и наоборот. Они все торчали на середине улицы, прячась от дождя, и молчали до тех пор, пока сильнейший порыв ветра едва не вырвал зонтик из хрупкой женской ручки, стукнув незнакомку по лбу стержнем. Она засмеялась над пустяком так легко и непринужденно, будто голоски какого-то крошечного сумасшествия затрепетали в ней, однако смех смешивал болезненные краски, и Дягелев, заметив, как у той краснеет кожа на месте удара, ощутил пронзительную боль собственной раны, а вместе с тем таинственную особо сильную близость к незнакомке в эту чудесную ночь фантазий. Однако, несмотря на бешено порвавшееся чувство броситься к ней с умеренной заботой, какая достойна чужих людей, он, наблюдая, как та возится с зонтиком в попытках захлопнуть его, лишь холодно заметил:

– При таком ветре зонт раскрывают либо те, кто хочет поломать его, либо же те, кто желает покалечить себя.

– Все из-за ветра: он слишком внезапно налетает. Я была не готова, и только. Если бы я знала, с какой стороны он нападет, то уж точно оказала бы сопротивление, – она помолчала и продолжила более тихим голосом. – Если бы знала, с какой стороны нападет…

Дягелев мигом прочуял: женщина имеет в виду вовсе не ветер, за метафорой погоды кроется, как караулящий убийца, пугающе страшное. Ночью, столкнувшись, частенько растворяется всякая боязнь дневного, правда, ночью появляются страхи темного времени, которые подкарауливают в каждой подворотне. Эта дамочка, прикидывал Дягелев, вполне вероятно, только и ищет того, кому можно вывалить устрашающее, а я как раз подходящая жертва: разбитый лоб сам за себя говорит, гарантия того, что каждая мелочь будет услышана, но ни одна из них не запомнится.

Он взглянул на нее еще раз. Более тянущимся, как расплавленная карамель, взглядом. Обдавало свежесть, но не от дождя; где-то глубоко внутри благоухало от невозможной случайности, которой Маркус сопротивлялся, хотя они оба притягивались друг к другу, в эту холодную осеннюю ночь, словно сила тяготения между ними обладала такой мощью, что сводила их, несмотря на расстояния, миллионы людей, бесконечные события и ограничения времени. Иначе же их встречу можно было объяснить стремлением двух искр от общего костра друг к другу, чтобы хоть как-нибудь поддерживать тепло.

– И куда же вы теперь хотите податься?

Молча пожала плечами, что и следовало ожидать. Маркус взглянул на наручные часы с матовым потрепанным ремешком: часовая стрелка медленно, вернее, незаметно тянулась к часу.

– Может, сейчас самое время вернуться домой? – Предложил Дягелев с такой ужасающей болью, будто только что добровольно запихнул в рот раскаленные угли.