Текст книги "Дождливой осенью"

Автор книги: Андрей Гуляшки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

5

Следующие несколько дней Аввакум был всецело поглощен устройством на новом месте. С неподозреваемым у себя педантизмом, с увлечением и даже вдохновением он обставил спальню, кабинет и подсобные помещения. С утра до вечера он перетаскивал и расставлял вещи, как будто всю жизнь только тем и занимался. Наконец к вечеру четвертого дня все как будто оказалось на своих местах. Аввакум подошел к старинному камину и поднес к растопке горящую спичку. Тяга жадно подхватила и раздула огонек, и в тот же миг холодная, сырая комната ожила. Бодро запорхало пламя, и на противоположной стене весело заиграли розоватые отблески.

Аввакум набил трубочку, устроился поудобнее у огня и вытянул ноги. Угасал серый дождливый день. Ветер тихо завывал в ветвях склонившегося у веранды дерева и время от времени швырял в стекла входной двери частые, стремительные капли дождя.

Последние несколько дней прошли в хлопотах незаметно, без каких-либо происшествий. Он покупал книжные шкафы и другую мебель, приводил в порядок книги.

Отставной подполковник в первый же день познакомил его с внучкой, но им удалось обменяться лишь несколькими словами во время этой случайной встречи во дворе.

– Вот она, моя девчушка! – сказал отставной подполковник и, напустив на себя шутливый тон, спросил, глядя свысока на девушку:

– Как тебя зовут, девочка?

– Ты меня спрашиваешь, дедушка? Меня зовут Виолетка, – ответила она притворно пискливым голоском.

– Куда идешь, Виолетка?

– В школу, дедушка.

– А эта рамка зачем тебе?

– Рисовать буду, дедушка.

– Так, так, – старик прокашлялся. – Познакомься с этим хорошим дяденькой. Он будет жить над нами.

– О, я очень рада. – Девушка улыбнулась и протянула руку. «Рука у нее маленькая, как у Сии», – подумал Аввакум и в свою очередь спросил:

– Кто вам преподает рисование? Виолета назвала имя профессора.

Аввакум поглядел ей в глаза. Чуть более секунды она выдержала его взгляд, а затем покраснела и отвела глаза.

– Даст вам жизни этот профессор, – сказал Аввакум. – Он большой педант и не выносит хитрецов.

Девушка пожала плечами и ничего не ответила.

Дождь усилился, и Аввакум поспешил в дом.

Раза два они встречались после этого, но у обоих находились срочные дела и им было не до разговоров.

А сейчас Аввакум сидел у огня, курил и лениво размышлял о своей будущей работе. Но ветер, поскуливавший за дверью, шорох дождя, потрескивание огня в камине рассеивали мысли и незаметно уносили в дрему. Уже стемнело, игривые отблески пламени покраснели и утихомирились, как вдруг за спиной зазвонил телефон, всполошив все вокруг.

Это был первый телефонный звонок в новой квартире.

Аввакум взял трубку и удивился, услышав мягкое сопрано Виолеты. Она спрашивала, нельзя ли зайти к нему на минуту…

– Пожалуйста, – сухо ответил он. На другом конце провода не очень были огорчены лаконичным ответом, потому что в трубке прозвучало бодрое «благодарю».

Аввакум включил люстру, и в комнате стало сразу как-то торжественно и светло. Услышав шаги на лестнице, он открыл дверь и со сдержанной любезностью пригласил девушку войти.

– Господи, сколько света! – воскликнула она, застыв в удивлении у порога. – Словно на электростанции! И у вас не болят глаза?

– Нет, не замечал, – сказал Аввакум. Она стояла на пороге и с любопытством оглядывалась вокруг.

– А я думала, что у вас мрачно и неприветливо. Оказывается, я заблуждалась, и притом жестоко.

Аввакум незаметно наблюдал за ней. «Как будто я тысячи раз видел ее раньше», – с удивлением подумал он.

– Почему вы решили, что у меня должно быть мрачно и неприветливо?

– Почему? – переспросила она, разглядывая книги на полках, и, не I оборачиваясь, сказала: – Вы ведь производите впечатление мрачного человека. Разве вы этого не знаете? Стоит лишь поглядеть вам в глаза, и – вы извините – мороз дерет по коже. Честное слово!

– Значит, у меня плохие глаза, – усмехнулся Аввакум.

– Что вы! Я не сказала ничего подобного! – Она украдкой взглянула на него через плечо и звонко рассмеялась. – Вот и обидела вас, а я ведь не хотела! Глаза у вас вовсе не плохие – наоборот. Если бы женщинам позволялось делать комплименты мужчинам, я бы сказала, что они красивые. Но что это за красота, боже мой!

– Какая же это красота? – поинтересовался Аввакум.

– Прямо скажу – неприятная. Вы сердитесь?

– Ничуть. Продолжайте!

– И книги у вас одна скучнее другой. Она пожала плечами с притворно безнадежным видом и прискорбно вздохнула.

– По человеку и книги! – заметил Аввакум.

Она искоса поглядела на него, усмехнулась, но ничего не сказала.

– Вы как-то сказали, что я хитрая. Вы помните?

– Ну и что? – спросил Аввакум.

– Ничего. Увидели в первый раз и сразу – хитрая! Позвольте, а на каком основании?

– Вы и сейчас хитрите, – сказал Аввакум.

– Да что вы? – Она повернулась к нему, и на щеках у нее появился легкий румянец.

– Совершенно точно. Тогда вы обманули деда, сказав, что идете на занятия по рисованию. Не так ли? Но вы и не думали идти на занятия. На урок рисования не ходят с пустым подрамником.

Она стояла у камина, потупив глаза. Щеки у нее стали пунцовыми.

– У вас не было с собой и бумаги. Ничего, кроме пустого подрамника. Вот это я и называю хитростью и, мне кажется, не ошибаюсь. Может быть, у вас в тот день было свидание с женихом?

– Это мое личное дело, – тихо промолвила Виолета. «До чего же она похожа на Ирину, – мелькнуло в голове у Аввакума, – Ирину во время ее поездки в Вену».

– Да, – сказал Аввакум, и голос его на миг дрогнул. – Вы абсолютно правы, этот обман – ваше личное дело. – Он немного помолчал и, глядя ей в глаза, спокойно добавил. – Однако нам надо поспешить – внизу нас ждут.

Виолета замерла, стоя у камина, и, побледнев, молча смотрела на него широко раскрытыми глазами.

– В противном случае я предложил бы вам сесть, – продолжал Аввакум. – Внизу ваш жених ходит по гостиной, посматривает на часы, и нам не следует злоупотреблять его терпением.

– Господи! – тихо прошептала Виолета и огляделась вокруг. – Уж не попала ли я в жилище колдуна?

От смущения она еще больше похорошела, и Аввакум залюбовался ею.

Он подошел к телефону и быстро набрал какой-то номер. В трубке откликнулся твердый мужской голос. Очевидно, голос был знакомым, потому что Аввакум довольно усмехнулся и кивнул головой.

– Асен, – сказал он, – прошу тебя, наберись еще минуту терпения. И не выходи из себя: ревность, говорят, большой порок.

Виолета слушала, вытаращив глаза.

Аввакум положил трубку, извинился и скрылся в спальне. Немного погодя он вышел в темном костюме, с крахмальным воротничком. Повеяло легким, приятным одеколоном.

– Так и быть, – заговорил он, подойдя к ней, – расскажу вам эту историю. Года полтора назад, когда мы занимались раскопками на юго-востоке, режиссер кинохроники Асен Кантарджиев получил от меня в уплату за честно выигранное пари чудесную серебряную монету. Эту античную монету вы сейчас носите на цепочке. От вашего дедушки я узнал, что жених ваш кинорежиссер. Конечно, в кино есть и другие режиссеры, кроме Асена Кантарджиева. Но только невеста Асена Кантарджиева может носить на груди такую монету, не правда ли? Вот как я узнал имя вашего жениха.

– Но как вы узнали, что он здесь, внизу? – спросила Виолета, прикрывая рукой серебряную монету.

– Очень просто! – рассмеялся Аввакум. – Ни одна девушка не оденется столь изысканно, если не ждет гостя. Вы, конечно, ждали жениха и поэтому надели его подарок – цепочку с монетой. Но его присутствие прежде всего заметно по этой маленькой метке. – Аввакум показал на крохотный розовый кружок у нее на шее. – Слабый, бледный след от вашей собственной помады. Он поцеловал вас в губы, а потом перенес отпечаток и на это место. Почему вы смутились? У вас вид оскорбленной гимназистки. Я вас обидел?

– О, – улыбнулась через силу Виолета. – Тут-то вы промахнулись. – Она тряхнула головой. – До сих пор вы ни единым словом не задели меня. Мой жених целовал меня! На то он и жених, чтобы целовать! – Она звонко рассмеялась, но было видно, что ей не очень весело, и сказала: – Пора кончать разговоры – нас ждут.

– Смотрите, – сказал Аввакум, шутливо грозя ей пальцем. – в другой раз идите напрямик к цели, откровенно, без хитростей. Вы сразу могли бы сказать: «Пришел мой жених, он вас знает и хотел бы повидаться с вами!» А вы начали толковать про освещение, про обстановку, высказались о моих глазах, книгах и так далее. Это, конечно, мелкие хитрости. Но они вам не к лицу.

Она сделала несколько шагов к двери и вдруг резко обернулась.

– И опять вы промахнулись! Кое в чем вы действительно оказались проницательным. Даже чересчур! Но о некоторых вещах вы просто не имеете никакого понятия. Извините, но подчас вы просто говорите наобум!.. Не могли бы вы одолжить мне носовой платок?

Аввакум протянул ей свой белый платочек, и она, не спеша и не смущаясь, стерла с шеи крохотный розовый кружочек. В плотно облегающей золотисто-желтой блузке из джерси она выглядела слишком женственной для своих девятнадцати лет.

Приятели, как и подобает сильным мужчинам, встретились со сдержанной сердечностью, обменявшись коротким рукопожатием с хрустом суставов и взаимным похлопыванием по плечу. Обеспокоенный этим шумом отставной подполковник выглянул с любопытством из кабинета, весело рассмеялся и дружески кивнул им головой.

– Если бы не эта цепочка с монетой, – сказал Асен, – ты бы вовек не догадался, что я здесь. Монета меня выдала, признайся!

– Только монета, – снисходительно согласился Аввакум, поглядев искоса на Виолету. – Верно, кроме нее, никаких признаков твоего присутствия здесь не было. – Аввакум помолчал и, повернувшись к Асену, сказал, покачав головой: – Во всяком случае, ты проиграл очко!

Асен был почти одного роста с Аввакумом, но держался прямее и поэтому казался более стройным. У него были вьющиеся волосы, широкий лоб, крупные чувственные губы и умные, временами искрящиеся глаза. Он был из тех мужчин, которые без особого труда одерживают победы над женщинами.

– Да, ты, несомненно, проиграл очко, – повторил Аввакум.

– Не спеши торжествовать, Цезарь! – надменно и с ехидцей воскликнул Асен. – Прошу вас, попытайтесь узнать, что это такое?

Он торжественно поднял над головой белоснежный платочек с бледно-розовым пятнышком в уголке.

Виолета прижала руки к груди и попятилась от смущения.

– Конечно, это мой платок, – широко и добродушно улыбаясь, заявил Аввакум. – Ты, мошенник, только что вытащил его у меня из бокового кармана, когда, как Иуда, обнимал меня.

Оба громко расхохотались.

Но Асен вдруг состроил мрачную физиономию и задумчиво процедил, разглядывая платочек:

– Я вижу тут какие-то подозрительные пятна. От чего бы это? Аввакум протянул ему под нос ладонь. Большой и указательный пальцы у него были слегка испачканы чем-то красным.

– Я затачивал красный карандаш, когда твоя невеста зашла за мной, – сказал он. – Прежде чем поздороваться, пришлось вытереть руки. Тебя это удовлетворяет?

– Мы квиты, – заявил Асен, возвращая платок. – Ты помнишь, в прошлый раз ты проиграл очко? Теперь мы квиты.

Виолета украдкой посмотрела на Аввакума. В ее взгляде сквозила признательность и нежность.

6

Года полтора назад Археологический институт вел крупные раскопки в окрестностях далекого фракийского селения у северных отрогов Родоп. В раскопках как руководитель сектора участвовал и Аввакум. Он рассчитывал на богатые находки бытовых предметов древних македоно-фракийцев и, опасаясь, что его каждую минуту могут отозвать в Софию на выполнение заданий госбезопасности, изо всех сил старался ускорить работы. И тут к ним притащилась, неизвестно по чьему указанию, съемочная группа кинохроники во главе с режиссером Асеном Кантарджиевым. Аввакум встретил незваных гостей довольно кисло. Он вообще не любил иметь дело с людьми, занимающимися всякого рода съемками. Стоило ему увидеть фотоаппарат или кинообъектив, как он тотчас закрывал лицо рукой, отворачивался в сторону или же становился спиной к обладателю аппарата. Эту антипатию усиливала и та суматоха, которую режиссер поднимал среди рабочих. Когда он наводил аппарат, все землекопы сразу же окаменевали, как статуи на бездарной картине, стараясь принять как можно более живописную позу, да еще анфас, поближе к объективу. Строгий ритм раскопок нарушался. Но это было лишь начало бедствия. Режиссер выбегал вперед и начинал каждому показывать, что делать, куда смотреть и как смотреть. Время летело, Аввакум курил сигарету за сигаретой, но сдерживался и терпел.

Со дня на день Аввакум все более мрачнел, глядя, как бестолково уходит время, зато режиссер, освоившись с обстановкой, чувствовал себя день ото дня все свободнее. Веселый по натуре, Асен просто не знал, куда девать энергию. Узнав, что раскопки окончатся не раньше как через неделю, и заготовив все необходимые вступительные кадры, он махнул Рукой на съемки и решил, как говорили рабочие, «дать жизни». Он не делал ничего предосудительного, а попросту стал бездельничать и вести себя, как любой жизнерадостный человек, поневоле оставшийся без дела. он слонялся около траншей, валялся в тени под кустами, купался в речке. В этом не было ничего плохого. Но вскоре он стал появляться с плоской фляжкой ракии в кармане куртки и, собрав вокруг себя рабочих, закончивших смену, угощал их, распевая с ними веселые народные песни, пока на западе не темнело лиловое небо и над равниной не опускалась тихая, теплая ночь. За два-три дня он стал любимцем всего лагеря. Он раздобыл игральные карты, какие-то бечевки, сосновые шишки и стал показывать изумленным зрителям самые невероятные фокусы. Успех был столь потрясающим, что к нему стали сбегаться и рабочие, занятые раскопками. Где бы он ни появлялся, за ним по пятам всегда тянулась вереница ротозеев. Одни робко, а другие настойчиво просили показать «что-нибудь занятное». Неодолимое влечение к необычайному разжигало любопытство даже у самых степенных мужчин.

Дисциплина среди рабочих стала хромать, и Аввакум рассердился не на шутку. Встретившись, будто ненароком, с режиссером, он сказал:

– Почему бы вам не прогуляться куда-нибудь подальше отсюда? Например, подышать день-другой горным воздухом?

– Знаете ли, – сказал режиссер с такой добродушной и милой улыбкой, словно Аввакум был его закадычным другом, – я много думал об этом. Горы с детства влекут меня своей прохладой и тенистыми лесами. Я очень вам признателен за вашу идею и с удовольствием убрался бы отсюда, если бы не боялся упустить кульминационный момент, когда вы наткнетесь на первый камень древнего поселения. Если я прозеваю этот момент, то придется распроститься со службой, а такая злая мысль, я полагаю, не приходила вам в голову.

В отличие от большинства людей режиссер выдерживал взгляд Аввакума и даже более того – сам старался скрестить с ним взгляды. «Вот человек с крепкими нервами, который умеет прятаться за словами, как за цветной ширмой», – подумал Аввакум.

– У кого вы научились фокусам? – вдруг спросил он и пояснил с усмешкой: – Я имею в виду карты, бечевки и прочее.

Лишь тогда Асен слегка смутился и отвел глаза в сторону.

– У меня двоюродный брат иллюзионист, – ответил он. – Вы знаете факира Руми?

– Слышал о нем.

– Он мой двоюродный брат.

– Прогуляйтесь все же куда-нибудь на денек-другой, – тихо, но внушительно сказал Аввакум. – А о кульминационном моменте не тревожьтесь. Он наступит не раньше, как дня через три.

Было жарко и душно. Аввакум растянулся на густой траве.

– Три дня, вы говорите? – спросил Асен, ложась рядом. – Чудесно! Мне кажется, я всю жизнь мечтал о свободных трех днях. Надо побродить где-нибудь, в этом нет никакого сомнения. Но посмотрите на небо – оно какое-то стеклянное! Разве не удивительно?

– Удивительно, как факир Руми оказался вашим двоюродным братом, – зевнув, сказал Аввакум и бросил взгляд на небо. – Факир Руми родом из Северо-Западной Болгарии, из-под Видина, а вы чистейший южанин. Я готов побиться об заклад, что вы из-под Пазарджика или Чирпана. И по внешности и по выговору вы истый южанин. Вы просто нестерпимо растягиваете гласные. Это вас сразу выдает. Кроме того, жители северо-запада большей частью светлые или белолицые шатены. У вас же шевелюра цвета первосортной смолы, а лицо смуглое. Даже руки у вас смуглые, как у каменщика, хотя по форме тонкие, как у артиста. Итак, факир Руми, к вашему сведению, никакой вам не двоюродный брат.

Асен выплюнул травинку, которую жевал, и глубоко вздохнул.

– Похоже на то, – сказал он. – Но если б он и был моим кузеном, я б отрекся от него – так вески ваши доказательства. Я употребил слова «двоюродный брат» в переносном смысле. Руми умный парень, и мы с ним старые приятели.

– Этот «парень» по крайней мере лет на двадцать старше вас, – возразил Аввакум.

– Вот поэтому я и учусь у него! Аввакум помолчал.

– А ведь вы начинаете мне нравиться, – сказал он.

– Весьма тронут, – ответил с улыбкой Асен. Он вынул записную книжку и перелистал несколько страничек. – Я очень ценю знакомство с такими людьми, как вы. Готов поклясться, что еще с детства испытывал самое искреннее уважение к ученым. В этой книжке у меня адреса около двух десятков видных ученых, с которыми я лично знаком. Не одолжите ли мне вашу ручку, чтобы записать и ваш адрес?

– Не трудитесь, – сказал Аввакум. – У меня нет ничего общего с видными учеными.

– Ну и что же, – настаивал Асен. – На память.

Аввакум потянулся за ручкой, но впервые в жизни не нашел ее на обычном месте. Он удивленно пожал плечами и начал торопливо рыться по другим карманам.

– Не трудитесь, – сказал Асен. – Вот ваша ручка. Она самая? – Он рассмеялся, весело и добродушно.

Конечно, это была ручка Аввакума. Аввакум почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо, а затем его пробрала дрожь. Небесная синь, трава, прозрачный воздух – все сразу поблекло. Стиснув зубы, он смотрел перед собой, не вымолвив ни слова. Помолчав некоторое время, он усмехнулся и протянул Асену руку.

– Чистая работа, – сказал он, – поздравляю вас. Асен пожал руку и плутовато кивнул головой.

– Теперь мы квиты, – сказал он. – Вы поймали меня на двоюродном брате, неплохо прошлись насчет фокусов. А я отплатил вам ручкой. Мы с расчете, не так ли?

– Пока да, – ответил Аввакум.

– О, вы как будто намереваетесь продолжить игру? – удивился Асен.

– Почему бы и нет? – спросил Аввакум. – Это интересно. Кроме того, равный счет меня не устраивает. Ничья не в моем вкусе… А вы все таки прогуляйтесь немного по окрестностям, – добавил он.

– Непременно прогуляюсь, – согласился Асен. Так завершилась их первая стычка.

Пока Асен собирался в дорогу, с юго-запада надвинулись тучи и небо потемнело. Лохматая белесая мгла затянула горы, горизонт потонул во мраке. Пошел тихий, долгий весенний дождь. Земля около траншей размякла и превратилась в лужи жидкой грязи. В двух палатках открылась течь, а о кострах не могло быть и речи – ветер и дождь делали свое дело. Поэтому к вечеру все люди, кроме кладовщика, бай Ставри, взвалив на плечи пожитки, быстрым шагом направились к ближнему селению Славовцы, расположенному у подножия гор, в двух километрах от лагера. Для археологов и троих кинематографистов крестьяне постелили тюфяки в библиотеке читалишта[1]]1
  Читалишта – традиционные общественно-просветительные очаги в Болгарии, ведущие свое начало со времен национально-освободительный борьбы против турецкого ига.


[Закрыть], а рабочих устроили в школьном зале. Больше всех был тронут заботой и вниманием славовцев Асен. Чувствительный и экспансивный, он суетился и, сокрушенно качая головой, задумчиво приговаривал:

–  Надо непременно отблагодарить этих людей. Они ничем нам не были обязаны, а проявили такое гостеприимство и чуткость. Приютили нас в культурном месте, пожалели наши городские бока, постелили толстые тюфяки, угостили в кооперативной корчме куриным супом и жареными бобами с перцем. И винца раздобыли. Правда, и харч и вино пошли за наш счет, но важно субъективное начало – люди по собственному желанию сделали все, чтобы нам было хорошо. Сразу видно, что кооперативное хозяйство здесь богатое и крестьяне живут зажиточно. Вы видели, как расстроился председатель, когда мы не согласились, чтобы он платил за вино? У него даже усы отвисли от огорчения. Уверяю вас, если мы сумеем отблагодарить их, то они вынесут нам на дорогу бутыли с вином и жареных поросят. Вы заметили, какое у них отменное вино? По-моему, оно ничуть не хуже чирпанского мозеля и по вкусу и по аромату. Разве вы не знаете, что у них свой винный погреб? Я думаю, что, если мы устроим им небольшое развлечение, например «Вечер культуры», они непременно пригласят нас, заглянуть в погребок. Имейте в виду, что дождь зарядил надолго. В наших интересах подружиться со здешними людьми и завоевать их сердца. Они того заслуживают. Хозяева они гостеприимные, с достатком и вполне стоят этого.

На следующее утро Асен, накинув клеенчатый плащ, исчез. Шел дождь, и горы по-прежнему были окутаны мглой.

К обеду он не появился в местной корчме и лишь к вечеру заглянул в библиотеку. Он был весь мокрый, в грязи, но глаза его горели.

– Надо отблагодарить людей, – снова начал он. – Ведь они ничем нам не обязаны, а встретили нас…

– До каких пор ты будешь надоедать, – оборвал его Аввакум, отшвырнув в сторону книгу. – Делай, что хочешь, только не нуди!

– Вот этого мне и надо! – весело рассмеялся Асен. – Я по глазам вижу, что вы согласны со мной, но страшно мучитесь оттого, что у вас нет идей. А у меня их столько, что хоть в амбар складывай. Коль вы облекаете меня своим доверием и даете мне «карт бланш», я тотчас же приступаю к действиям. Потому, что эти люди… – Он махнул рукой Аввакуму и расхохотался.

– Иди к черту! – тихо выругался Аввакум.

Дождь вконец испортил ему настроение.

Асен и к ужину не появился в корчме, а его постель всю ночь оставалась несмятой. На следующий день в обед Аввакум увидел его, слезающего с кооперативного грузовика. Очевидно, он ездил в город, потому что нес под мышками два больших зеркала без рам. Еще одно такое зеркало нес за ним его помощник – кинооператор.

– Оборудуем парикмахерскую, – подмигнул он Аввакуму. Аввакум промолчал.

Спустя некоторое время по радиосети объявили, что в восемь часов вечера в зале читалишта состоится концерт с «интересными аттракционами».

Занавес подняли лишь около девяти часов.

Сельские руководители задержались на заседании правления, и поэтому начало отложили. Они пришли возбужденные, шумно споря между собой, – им не удалось прийти к решению по последнему вопросу повестки дня. Разговор шел о бороновании озими. Одни были «за», а другие – «против». Оба лагеря продолжали спорить, даже когда подняли занавес и наиболее нетерпеливые из публики стали шикать на них.

Представление начал девичий хор читалишта. Девушки вышли в национальных одеждах, и маленькая сцена сразу расцвела, как цветник. Там были настурции, маки, ноготки, а кое-где и пышные розы. Конферансье, стройная девушка с русыми косами и блестящими глазами, объявила программу; дирижер, местный учитель пения, сдержанно взмахнул рукой, и концерт начался.

Хмурое лицо Аввакума стало проясняться. Чистая, незатейливая мелодия увлекла его в широкие, серебристые просторы, залитые мягким солнечным светом. Звенели бубенцы, певуче перекликались колокольчики; среди пологих зеленых холмов белели далекие стада. И над этим миром звуков и красок неслась песня свирели – то игривая, как поток, то мечтательная, как старая сказка о давно минувших временах.

Затем последовали сольные песни, дуэты, а самодеятельный танцевальный ансамбль лихо исполнил свадебное хоро.

Аввакум и его коллеги горячо аплодировали, но остальная публика не разделяла их восторга – исполнители были им хорошо знакомы, а часто повторяемый репертуар уже примелькался. Поэтому все затаили дыхание, когда на сцене появился Асен. В руке у него была потертая, с помятыми полями шляпа неопределенного серо-коричневого цвета, похожая на большой подгоревший блин. Асен повернул шляпу дном к публике и спросил:

– Есть ли что-нибудь внутри?

– Нет, – почти хором ответили пять-шесть голосов из задних рядов.

– Смотрите хорошенько, – посоветовал Асен.

Он встряхнул шляпу, натянул ее на локоть и снова повернул дном к публике.

– Есть что-нибудь внутри?

– Послушай, до каких пор ты будешь спрашивать? – сердито пробурчал из середины первого ряда бригадир полеводов Михал. Он был не в духе, потому что председатель запретил ему бороновать озимь.

– Весьма сожалею, – сказал Асен. – Зрение у вас неважное.

Он повернул шляпу дном книзу и вынул из нее вышитый женский платочек, головку лука и ручные часы с ремешком.

– Что я вам говорил? – обратился он к онемевшей публике. – Неважное у вас зрение! А еще сердитесь…

Зал загрохотал – люди кричали, топали, аплодировали.

– Бис! – вопил кто-то из задних рядов.

Бригадир первой полеводческой бригады смущенно улыбнулся и начал протирать глаза.

Занавес опустился, а когда снова поднялся, все увидели посреди сцены высокий круглый столик на трех ножках. Тотчас же появился Асен – он нес в руках довольно увесистый и объемистый сундучок. Поставив его на стол, он вздохнул с облегчением и отер лоб. Видимо, ноша была нелегкой.

Сам по себе сундучок не производил особого впечатления. Все видели, что он заперт на самую обыкновенную железную задвижку.

Переведя дух, Асен обратился к публике.

– Товарищи, – начал он, – этот номер только для зрителей с крепкими нервами. Если среди вас есть впечатлительные особы, то пусть они немножко прогуляются. Итак, все видели, что я поставил на столик сундучок. Вы, наверное, не сразу поверите, что в сундучке спрятана человеческая голова. Настоящая человеческая голова. Сейчас я открою крышку, и вы сами убедитесь. Вот!

Эффектным, точно рассчитанным жестом он откинул крышку. По залу пробежал тревожный трепет. Какая-то женщина вскрикнула, где-то в середине зала расплакался ребенок.

В сундучке действительно оказалась человеческая голова! Мужская голова, зловеще посиневшая, с закрытыми глазами. Она немного напоминала голову кинооператора. Но оператор был безусый, а у головы торчали в стороны огромные, лихо закрученные усы, как когда-то у борцов тяжеловесов. Короче говоря, вид у головы был жуткий.

– Может быть, кто-нибудь из вас подумал, что это голова восковая. – продолжал Асен. – Конечно, каждый волен думать, что хочет, но истина лишь одна: то, что вы видите, – живая человеческая голова.

– Рассказывай своей бабушке, – воскликнул председатель. Он все еще злился на бригадира первой полеводческой, который нажимал на него с боронованием озими.

– Извините, – сказал Асен. – Один из ваших товарищей уже осрамился со шляпой, а теперь вы слишком поспешно судите о голове.

– Этот товарищ осрамится и с боронованием, – пробурчал председатель, – но на этот раз я не поддамся, пусть так и знает!

– Цыплят по осени считают! – тотчас отозвался бригадир. Асен поднял руку.

– Прошу внимания! Даю слово голове в сундучке. Как видите, я стою в стороне.

В этот миг голова открыла глаза и басовито прокашлялась.

– Ой, мамочка! – взвизгнули разом несколько женщин.

Наступила суматоха, зал гудел как улей. А голова уставилась в черноглазую, грудастую деваху во втором ряду и бесцеремонно подмигнула.

– Ей, Радка, тебе подмигивает этот вурдалак! Тебе! – вскричала, обернувшись, худенькая жена бригадира Михала и так завизжала, что жилы на шее посинели.

– Прошу тишины! – крикнул Асен. – Вы видите, что у этой головы нет ни тела, ни диафрагмы, ни прочих подробностей, но она может говорить и рассуждать не хуже вас. Пусть те, кто думает, что их морочат, задают ей любые вопросы – она будет отвечать, как живая голова.

– Как твоя фамилия? – спросил кто-то.

– Бестелов, – спокойно ответила голова.

– О господи, свят, свят! – охнула и закрестилась какая-то старушка.

– Постойте, – крикнул бригадир Михал; он приподнялся, прокашлялся: – Я задам ей вопрос. Скажи-ка: как лучше сажать кукурузу – рядовым или квадратно-гнездовым способом?

– Только квадратно-гнездовым, – ответила голова категорическим тоном. И, повысив голос, выкрикнула: – Механизаторы, внедряйте квадратно-гнездовой способ – залог вашего светлого будущего.

– Я доволен, – пробормотал бригадир Михал.

– Ну и голова! – воскликну то несколько голосов. Старушка снова перекрестилась.

– Послушай-ка, – продолжал бригадир Михал и, утерев губы ладонью, спросил: – Пора бороновать озимые или погодить? Ты как думаешь?

– День год кормит! – мудро заметила голова.

– Вот, слышишь? – просиял от удовольствия бригадир и многозначительно поглядел на председателя. – Ты хорошо слышал?

– Слышать-то слышал, но их благородие, голова, живет в сундучке и не ходит по полю. Она не знает, что корешки еще тонкие, как нитки. Пройдет борона и выдерет их начисто. Что тогда делать будем?

– Ничего не выдерет, – возразила голова. – Корешки доживут до глубокой старости. Меня слушайте!

– Был бы ты человеком, я б еще поверил, – со вздохом сказал председатель. – А то – голова без тела! Не согласен я.

В зале раздался веселый, раскатистый мужской хохот. Смеялся Аввакум. Он сидел в первом ряду и, упершись руками в колени, хохотал от души.

– Неужели вы не догадались, что это фокус! – воскликнул он, обращаясь к зрителям.

– Как не видеть, – сказал бригадир Михал. – Что это фокус и больше ничего, нам ясно. Но я хотел бы знать, как живет эта голова без тела и куда, к примеру, делось тело? Для меня это очень важно, потому что товарищ председатель заявил публично перед всем собранием, что поверит голове, если увидит, что она с телом. Так ведь, товарищ председатель?

– Есть порядок на этом свете, – степенно заметил председатель и, помолчав, добавил, глядя на публику: – Дал слово – держи!

– Вот это настоящий председатель! – обрадовано воскликнул бригадир. – Браво!

– Браво! – закричали из публики и зааплодировали.

– Если у этой головы отрастет тело, – продолжал председатель, – и она вылезет из сундучка, пройдется на своих ногах но сцене, закурит мою сигарету, тогда я разрешу Михалу бороновать. Но пусть сначала агроном подпишет это распоряжение.

– Готов хоть сейчас подписать, – заявил молодой человек, поднявшийся из задних рядов.

– Ты сиди, – сказал председатель. – Не спеши. Пусть голова подойдет ко мне и закурит из моих. Только тогда.

Аввакум кивнул Асену, который во время этой перепалки невозмутимо стоял на сцене в позе Наполеона.

– Прикажи голове вылезти из сундучка, – сказал он, улыбаясь. – И пусть она закурит у председателя.

Асену не хотелось огорчать председателя. Он даже успел тайком подмигнуть ему, дескать, не беспокойся, я тебя понимаю и поддержу. Поэтому он недовольно и даже враждебно поглядел на Аввакума.

– Какого тела вам надо от меня! Нет у меня никаких тел! Есть только голова – умная, живая голова. И живет она одинокая и неподвижная, в этом сундучке. Оставьте меня в покое, прошу вас!