Текст книги "Ничего, кроме настоящего"

Автор книги: Андрей Голяк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Веселье вспыхнуло с новой силой. Мы с Палычем разделись до пояса, а барышни расписали нас косметическими карандашами, изобразив рисунки различной степени пристойности. Видончик у нас был ещё тот!

Папуасы во время брачных танцев! Вся толпень отплясывала под шаманское мумбо-юмбо, когда в дверь заглянула физиономия сторожа.

Увидев непривычное зрелище, бедняга протёр глаза, надеясь, что наваждение исчезнет. Но папуасы продолжали свои ритуальные пляски.

Человечек, крестясь, заковылял по коридору прочь.

Мы ещё долго оттягивались. Ели, пили, пели, плясали. Часов в пять утра вся шобла расползлась по номерам и завалилась спать.

С утра я был разбужен немелодичным рёвом:

Выйду на улицу да гляну на село,

Девки гуляют и мне весело!

Спать под эти вопли было совершенно невозможно и я выглянул в коридор, интересуясь, что же это за сволочь измывается над приличными людями. Там разгуливал Палыч в одних трусах и со следами ночных зарисовок на торсе. Он самозабвенно орал кусок всё той же песни, а так как дальше слов не знал, то без конца повторял те же две строчки:

Выйду на улицу, да гляну на село,

Девки гуляют, и мне весело!

Выйду на улицу, да гляну на село,

Девки гуляют, и мне весело!

Выйду на улицу, да гляну на село…

– Чтоб ты опух, сволочь! – с чувством сказал я, адресуясь к нарушителю моего отдыха. – Делать больше нечего?

– А что ещё делать? – искренне удивился мерзавец, как будто в лучших домах Ландона и Жмеринки это обыкновенное дело – орать поутру всякую похабель.

– Пойди и удавись, если не спится! – посоветовал я ему. – А нормальных людей тревожить не смей!

Пока мы препирались, людишки стали просыпаться. Причём, каждый старался пожелать Палычу что-нибудь эдакое… Но проклятый нарушитель спокойствия так и не признал себя виновным.

День прошёл в приятственном отдохновении от ночного загула. Мы слегка позавтракали, погуляли по лесу, малость подрыхли, а ближе к вечеру стали опять готовиться к гульбану.

– Просто богемная жизнь какая-то, – сокрушался Лешек. – Днём спим, ночью пьём. Я так не привык.

– Привыкай, чувак, – хлопал его по плечу Толстый, успевший к тому времени подхватить от меня и Палыча привычку вставлять всякие сленговые выражения в разговор.

Я заметил, что сленг – что-то вроде триппера. Он передаётся в тот момент, когда люди наслаждаются радостью человеческого общения.

Вскоре стало темнеть. Перед тем как загулять снова, было решено отрядить Толстого к кочегару с остатками огненной воды.

Предполагалось сунуть ему этот напиток в виде взятки, чтобы он хорошенько натопил на ночь.

– Ты же только всё сразу ему не отдавай. Налей граммов сто, а остальное дадим, когда батареи будут горячие, – напутствовал посланника Палыч.

– Да понял я, понял, – отмахивался Толстый.

И что вы думаете? Ушёл, подлец, и сгинул. Мы прождали его добрых два часа – и ни слуху, ни духу. Вконец разволновавшаяся Светка отрядила меня и Палыча в разведку.

С трудом прокладывая себе тропинку в сугробах, мы подошли к котельной и заглянули вовнутрь. Ни черта не видно! Тогда мы проскользнули в полуоткрытую дверь, которая не упорно не желала открываться полностью, упёршись в наметённый сугроб. Внутри царил полумрак. В открытой топке тлели угли. Кочегар дремал, примостившись на низенькой скамеечке и бессильно уронив голову на скрещенные руки.

А напротив него на колченогом стуле храпел Толстый. На столе стояла полупустая бутылка с чудо-напитком.

– Вот это да! – восхитился Палыч. – Набрались до бровей.

– Эй, дядя, подъём! – я потряс кочегара за плечо. – Топить будем?

Кочегар поднял голову и посмотрел на меня невидящими глазами.

– Топить, спрашиваю, будем? – настойчиво добивался я.

Честный труженик с трудом поднялся, взял в руки лопату, поднял ею порцию угля, и, размахнувшись, уверенно швырнул её мимо топки.

– Будет гореть, – пробормотал он и повалился на табуретку.

– Вот сволочь, – Палыч брезгливо потрогал спящий пролетариат носком сапога.

– Ладно, делать нечего, будим Толстого и идём в корпус. Может, сильно не выстынет за ночь?

Мы растолкали Толстого и предложили ему следовать за нами. Как и следовало ожидать, этот свин лыка не вязал. Убедившись, что без нашей помощи Толстый ходить просто не в состоянии, мы закинули его руки себе за шеи и поволокли сей ценный груз к корпусу.

– Как санитары, бля, в войну, – пыхтел Палыч.

– Сестра, до медсанбата! – запричитал я.

– Только Светке не говорите, что я там бухал, – бормотал Толстый, загребая снег ногами.

– А сама она ни за что не догадается, – с сарказмом отвечал ему

Палыч, – да ты хоть немного на ноги опирайся, пропойца хренов.

В конце концов, мы приволокли бренное тело Толстого в корпус и под причитания женского контингента сложили это добро на кровати.

– Дайте ему проспаться часа два, и будет как огурец, – сказал я.

Так мы и поступили. После того, как пришедший в себя Толстый смог снова стать в наши ряды, мы устроили вторую часть Марлезонского балета. В лирическом духе. Сидели тихонько, душевно, выпивали по чуть-чуть, играли в карты. Спать пошли рано. А с утра электричка увезла нас обратно в город к привычным напрягам, некайфам и прочей дребедени. Глядя в покрытое изморозью окно вагона, я подумал о том, что меня ожидает по возвращении, и вздохнул. Vanitas vanitatum13.

ГЛАВА 7

На этот раз всё – по-взрослому. Я понял это, пройдясь по сцене, оценив расставленный и скоммутированный аппарат и взяв первый аккорд на гитаре. Всё звучит именно так, как должно звучать.

Концерт должен был состояться в нашей родной школе. Идея провести его там возникла совершенно спонтанно, и всё оказалось проще, чем мы думали. Я договорился с директором на предмет актового зала. Галка нарисовала роскошную афишу, которая была вывешена в школе на самом видном месте. Селя договорился со своим шефом насчёт аппарата.

Список был составлен очень скурпулёзно и представлен для редактирования знающим людям. За аппарат можно было расплатиться

"натурой". Это означало, что за счастье попользоваться им мы будем должны отработать несколько дней в фирме, которая этот аппарат предоставляет. Такое положение вещей всех устраивало. Для нас легче было несколько дней потаскать на себе колонки и ящики с усилителями, чем найти деньги для оплаты наличными.

В назначенный день всё было привезено в актовый зал школы, расставлено на сцене и скоммутировано. Селя взялся вызвучить всё это кино и посидеть за пультом во время концерта. На саундчеке я был приятно удивлён тем, что играется на сцене довольно комфортно. В общем, пока всё шло хорошо.

Зал постепенно наполнялся народом. Вход мы сделали свободным, а для желающих внести свою лепту в развитие отечественного рока мы поставили ящик с надписью "ДЛЯ КУПЮР И МОНЕТ". Любой мог подойти к нему и опустить туда столько денег, сколько не жалко.

Помня наш провал на прошлом концерте, я здорово мандражировал.

Выходить на сцену было страшновато. Второй облом меня просто сломает. Но отступать было поздно. Я выглянул из-за кулис – зал был полон народу. Я махнул Паше рукой:

– Начинаем!

Занавес разошёлся в стороны, и мы вышли на сцену. Я включился в комбик и подошёл к микрофону. Обведя зал глазами, я помолчал, и мигнул Палычу. Тот постучал палочкой по ободу барабана. Каждый удар упал в тишину зала звонкой каплей. Я спросил в микрофон:

– Кто там?

– "Клан Тишины", – ответил Палыч.

Публика молча следила за диалогом. Мы придумали его, чтобы сделать начало концерта поинтереснее для зрителей. После заключительной реплики Палыч дал счёт и мы начали.

Первую вещь встретили с прохладцей, и я решил, что второй концерт будет ещё хуже первого. Но решил не сдаваться. На свой страх и риск я плюнул на тщательно составленную программу и стал строить концерт, исходя из настроения публики. Следовало срочно "купить" их всех. И я запел под гитару:

Мой дом пошёл на слом, сандали прохудились,

В карманах, как в мозгах гуляет пустота…

"Глоток свободы" публика знала и любила. Это был безусловный хит всех наших "квартирников". И, к моей радости, зал взорвался! Они пели! Пели вместе со мной! Кому из музыкантов не знакомо это чувство драйва, когда толпа поёт вместе с тобой то, что наваял ты сам? Это означает, что все твои старания оправданы. Это означает, что твоей публике важно то, что ты пытаешься им сказать! Я смотрел в зал и у меня перехватывало горло. Я не видел их глаз, но я видел их руки, аплодирующие мне, я слышал их голоса:

Глоток свободы, или глоток вина…

А дальше всё пошло само собой. Мы заряжали друг друга – я и публика. Это были какие-то токи, которые врывались в мою кровь, ударяли в голову и возвращались обратно в зал. Мы были единым организмом, который дышал, чувствовал, жил.

Заведённый пипл яростно требовал "Уши" – ещё один хитище, ставший популярным в период квартирных выступлений. Юные девчонки, топая ногами, размахивали руками, косынками, свитерами и визжали:

– Уши, уши, уши!

– Будут вам "Уши", – милостиво согласился я. – Оттянемся?

– Да! – взревел зал.

– Поехали!

Закат закончил летний тёплый вечер,

Остановился на краю земли…

Что там творилось! Нам повезло – мы имели возможность почувствовать себя звёздами на все сто процентов. Толпа бесновалась!

Мальчики и девочки орали, плясали, пели! А что на сцене вытворяли мы! Я метеором носился чуть ли не по потолку! Паша выделывал невероятные кренделя, завязывался в такие узлы, что его с руками и ногами взяли бы в любое цирковое шоу "Человек-Каучук". Палыч плясал в перерывах вокруг барабанов. Батькович удавом извивался во всех доступных его телу направлениях.

Доиграв очередной "боевик", я решил сыграть на контрасте и произнёс в микрофон:

– Следующая песня посвящается памяти всех погибших рокеров.

Памяти Джона Леннона, памяти Бонзо из "Лед Зеппелин", памяти Стиви

Рэйвоэна, памяти Джимми Хендрикса…

Публика в зале притихла. Всё окутала прозрачная тишина, в которой чётко звучал мой охрипший голос:

– Памяти Дженнис Джоплин, памяти Джима Моррисона, памяти Марка

Болана…

Темноту зала пропороли огоньки зажигалок. Публика поминала вместе со мной тех, кто не сыграет больше ни одного аккорда, кто ничего больше не крикнет обезумевшим толпам фанов, тех, кто шёл перед нами по этому блядскому болоту рок-н-ролла.

– Памяти Майка Науменко, памяти Александра Башлачёва, памяти

Виктора Цоя, памяти Янки, памяти всех, кого я не назвал, но кто жил этой музыкой и умер в ней.

Паша взял несколько аккордов на гитаре и я вступил:

Нас спеленал закат, тихо трепещет ночь,

Я обернусь назад, и прогоню страхи прочь.

Мне тихо вторила гитара, в зале мерцали огоньки зажигалок, а я отдавал им свою душу, свою кровь, свою жизнь:

Грустный напев огня нам предвещает смерть,

Небо возьмёт меня в пёструю круговерть.

А ты будешь петь стихи под звуки дымящихся струн,

Заглушая шаги подходящих к костру.

Я доиграл заключительное соло на блок-флейте и затих. Несколько мгновений полной тишины, а потом бешенный рёв, топот, аплодисменты.

Я был мокр, как мышь. Волосы влажными прядями свисали на лоб и на глаза, мешая видеть происходящее.

Мы играли для них по-честному, в кайф, в полный рост! А зал оттягивался на полную катушку. Я испытавал полнейшее блаженство – всё было гораздо лучше, чем я предполагал.

Последняя вещь была саранжирована так, чтобы музыканты уходили со сцены по одному. Жёсткий блюз переходил в безбашенное гитарное соло, которое постепенно становилось всё спокойней и тише. Потом вступал я на губной гармошке. И так мы вели вязкую тягучую тему.

Сначала со сцены ушёл Палыч. Потом тихонько слинял Батькович.

Паша провёл со мной тему ещё раз и тоже ушёл. Я остался наедине с залом. Взяв последние ноты, я поклонился и, не сказав ни слова, вышел за кулисы.

Начался совершеннейший гвалт. Публике было мало. Они требовали ещё. Нас выволокли на сцену и заставили играть на "бис". Проиграв по второму кругу добрую треть программы, мы с громадными усилиями завершили концерт. Я поблагодарил всех присутствующих за поддержку.

Показал куда бросать деньги – добровольные пожертвования. Нам мгновенно насыпали полный ящик мелочи.

Пользуясь случаем, мы запланировали в ночь после концерта попробовать записать альбом, поскольку аппарат был арендован до утра. Отец Батьковича для этой цели любезно предоставил свой офис. А отнести туда аппарат мы попросили зрителей.

Это было зрелище, скажу я вам! Толпа народу волочит колонки, усилители и всякую дребедень, распевая во всё горло наши хиты!

Ого-го! Мы стали звёздами! Жизнь удалась!

ГЛАВА 8

Странное всё-таки существо – человек. Стремишься к чему-то, рвёшь жопу, ломаешь ногти, карабкаясь к заветной цели. И когда достигаешь цели, не остаётся сил радоваться. Тогда сидишь, ощущая себя последним дауном, и думаешь: «Неужели это то, к чему я так рвался?»

Дерьмо какое-то!

Я размышлял об этом через месяц после концерта. Концерт прошёл потрясно. Альбом записан, и записан неплохо. А радости настоящей нет. И что со всем этим делать – непонятно. Нужно двигаться дальше.

А куда дальше? А что дальше?

Альбом мы распространяем среди наших знакомых. Одним нравится, другим – нет. В своём болоте мы – "звёзды". А как выбраться из своего болота на люди? Это вопрос! И пока на него нет ответа, придётся вариться в своей жиже.

Наташа нам "поклеила" следующий концерт. Еёйная сестра работает в школе учительницей русского языка и относится к редкой в наши дни категории педагогов-энтузиастов. Такие высокогражданственные личности чувствуют глубочайшую ответственность за подрастающее поколение. На этом основании они постоянно организовывают различного рода внеклассные мероприятия, пытаясь подсадить "детишек" на разные интересные филдраки. Подрастающее поколение с радостью херит огонь учительского энтузиазма, и тогда несчастным педагогам не остаётся ничего, кроме как сокрушаться по поводу дебилизма воспитуемых.

Так вот, у Татки возникла идея организовать с Таниной помощью концерт "Клана Тишины" в её родной школе. Таня идею ухватила на лету и стала долбить школьное начальство на предмет того, что нехило было бы устроить выступление живой рок-группы. Директриса школьная, мадам старой закалки, не слишком жаловала слово "рок-группа". У неё перед глазами стояли газетные статьи периода 80-85 годов, которые напоминали скорее сводки с поля боя, чем описания музыкальных мероприятий. Рокеры, дескать, громили трамваи и троллейбусы, грабили и насиловали направо и налево, пили кровь невинных младенцев.

Страсти-мордасти, короче говоря. А с другой стороны, хотелось продемонстрировать свою продвинутость в свете последних веяний.

Посему директрисса долго ковыряла пальцем в носу, размышляла, думала и не придумала ничего лучше, чем пригласить меня на собеседование.

Что же, делать нечего. Не люблю я общаться со старшим педагогическим составом, но другого выхода я не видел. Придав себе по возможности пристойный вид, я отправился на "высокоуровневый карн".

Возле школы меня встретили Таня и Наташа. Критически осмотрев меня со всех сторон и признав достойным предстать пред очи начальства, Таня повела нас "на заклание". Мы прошли по пустым гулким коридорам мимо всяческой наглядной агитации, перемежающейся с жемчужинами детского творчества. "Прожектор перестройки" сменялся вырезанным на стене заявлением, что "Валя – блядь", а "Вестник комитета комсомола школы" соседствовал с краткой историей половых контактов неизвестной Фени.

Наконец мы остановились возле двери с гордой надписью "ДИРЕКТОР", возле которой чья-то дрожащая рука розовым фломастером криво приписала "сука".

– Опять написали! – возмутилась Таня, – и так каждый день.

Стираем, а они опять пишут!

Послюнив палец, она попыталась оттереть надпись, но, к сожалению, неудачно.

– Ладно, идём. Времени мало, – сдалась, наконец, она и постучала в дверь.

Оттуда раздался уверенный начальственный рык:

– Войдите!

Таня приотворила дверь и мы проскользныли вовнутрь.

За монументальным столом с тумбами гордо восседала не менее монументальная леди. В глаза сразу бросались все её три подбородка, бородавки на щеках и прическа в стиле "взятие Рейхстага". Строгий костюм обтягивал рыхлые формы так, что она, казалось, надела в районе талии три-четыре автомобильные покрышки. Внушительная тётка!

Я уважительно кашлянул и приготовился к худшему.

Она смерила меня пренебрежительным взглядом и кивнула на стулья.

– Итак, молодой человек, расскажите мне подробнее о вашей группе и о том, что вы собираетесь нам предложить.

Я стал обстоятельно рассказывать о коллективе молодых талантливых исполнителей, несущих в массы "разумное, доброе, вечное". Я врал, не краснея, о том, как мы известны в нашем городе и его окрестностях.

Налегал на то, что пройдёт совсем немного времени, и нас можно будет приглашать только в крупные концертные залы за очень большие деньги.

– Но ведь рок-музыка – это ужасно громко. Да и самой музыки там мало! – авторитетно заявила директриса, глядя на меня, как удав на кролика.

Я пустился в объяснения, что мы не играем громкую музыку. Мы – яркие представители арт-рока. Тихая, спокойная, мелодичная музыка – вот наш формат.

Провентелировав этот вопрос, начальство перешло к финансовым

"тёркам". Как я и ожидал, эта тема являлась самой болезненной. От нас ожидали, что мы выступим "на шару", ради своего удовольствия, заплатив из своего кармана за транспорт и аренду аппарата. Будучи трепетными поклонниками музыки и махровыми романтиками, мы за удовольствие поиграть на публике в те времена, конечно же, заплатили бы свои деньги, но у нас их не было. Рапространённое явленьице, не правда ли? Времена рокеров из "золотой молодёжи" тогда ещё не наступили. Рок-музыка была прибежищем нищих энтузиастов.

В общем, после долгих споров было решено, что вход на концерт будет платным. Школа должна будет получить свой процент с наших кровно заработанных тугриков. Потом я на протяжении сорока минут с кровью вырывал высочайшее дозволение присутствовать на концерте публике с нашими приглашениями. И когда я смахнул со лба пот переговоров и облегчённо перевёл дыхание, эта мадам сразила меня наповал:

– А теперь пройдитесь по классам и выясните, хотят ли сами школьники, чтобы в школе был организован концерт вашей группы?

Ёперный городовой! Что ж это за тётка такая железобетонная!

Складывалось впечатление, что её родил какой-нибудь памятник народу-освободителю из своего чугунного бедра!

Своим последним требованием она убила меня наповал. Показываться школьникам не стоило ни в коем случае. Одно дело, когда тебе говорят, что в школе планируется концерт настоящей рок-группы – это интригует. А совсем другой компот, когда в класс к тебе заваливается ничем не примечательный тип, обычный, каких на улицах жопой жуй, и начинает тебя уговаривать придти слушать его песни. Это настораживает. Складывается впечатление, что тебе хотят впарить лажу. Ведь "звёзды" не ходят агитировать школьников "за советскую власть" (то, что "звёзды" не выступают в школах, по идее, в голову никому придти не должно).

Я честно прошёлся по классам и показался детишкам.

– Здравствуйте, мальчики и девочки? Вы любите рок-музыку? Ах, не любите? А жаль! Мы вот к вам с концертом!

– А что за группа? "Кино"? "ДДТ"? Нет? А какая?

– "Клан Тишины"! (как же, поедет ДДТ в ваши Залупаевы Кусты!)

– А мы такой не знаем!

– А зря! Очень хорошая группа! (мудаки малолетние!)

И всё вот в таком духе. Но наверное мои латанные джинсы и отросшие патлы сделали своё дело – большинство пообещало, что на концерт придёт. Знаем мы это "придёт" – в носу поковырять и одноклассниц позажимать! Хотя, если разобраться, на рок-концерты для этого и ходят. Послушать музон туда приходит процентов тридцать из общей массы. Но в то счастливое время мы об этом не догадывались.

Вернувшись в "логово зверя", мы доложили об успехе предприятия.

Она дала окончательное "добро" на концерт и мы уселись утрясать детали. Договорившись о сроках, условиях и предварительной продаже билетов мы разошлись, исполненные уважения друг к другу. Меня, правда, слегка потряхивало от излишней впечатлительности. Не взлюбил я эту директриссу! Ну ничего, придёт весна, покажет, кто где срал!

ГЛАВА 9

Всё случилось приблизительно так, как я себе и представлял. То есть, хреновато. Таня сообщила, что предварительная продажа билетов не состоялась. Из двухсот билетов продано всего десять. Позорненько!

Правда, Палыч утверждал, что билеты будут покупаться в последний момент. Он обосновывал свою точку зрения специально им выведенной

"теорией шары".

– Придут они на концерт! – горячился он. – Придут, как пить дать!

Они просто надеются проскочить на халяву. А мы поставим на дверях наших людей. Пипл поймёт, что "шары" не будет, схавает сливку14, и построится в очередь за билетами.

– А если никто не придёт? – переживал Паша, – попадём в бабки за аппарат.

– Придут! Куда они денутся? В этой школе развлечений – только дискотеки и драки в сортире! Не мандражируй, придут.

Во всеобщем карне не принимал участия только Батькович. Он тихонько сидел в углу и медитировал на ступни собственных ног, облачённых в носки разной масти. Рядом с ним сиротливо стояли шузы, в которых отсутствовали шнурки (он имел привычку периодически приходить в шкарах без шнурков. Забывчивость!) Я почувствовал настойчивое желание сорвать на ком-нибудь своё хреноватое настроение.

– А вот Батьковичу похер – придёт народ или не придёт. Купят билеты или не купят. Перед полным залом играть или только перед директрисой! – вкрадчиво произнёс я.

Батькович отреагировал вполне спокойно:

– Так будут же все наши обормоты (группа поддержки). Так что пустого зала при любом раскладе не будет.

Н-да, этого питона не расшевелить. А бросаться ядом в пустоту не хотелось и я оставил флегму в покое.

В конце концов, мы разработали некое подобие плана действий на день концерта и разошлись по домам.

На следующее утро начался движняк. Паша и Батькович вместе с техниками Селей и Томеком поехали брать аппарат на машине, выклянченной у Палычевого отца. А мы с Палычем в полном рокерском облачении, с распущенными хаерами и суровыми рок-выражениями лиц поехали слоняться по школьному вестибюлю. Расчёт был прост – живая реклама концерта. Может эти упыри малолетние всё-таки клюнут на наш экзотический по здешним понятиям вид?

До приезда апппарата мы ползали по школе, молодецки разведя плечи и выставляя напоказ наши рокерские прикиды. Весь наш вид наводил на мысль что "рок не может умереть – хочешь верь, хочешь не верь!"

Школьники беззастенчиво пялились на наши вытертые джинсы, клетчатые рубахи навыпуск и на фальшивые серьги в ушах (которые выглядели, как настоящие – бля буду!). Автографов никто не просил, но мы надеялись, что всё ещё впереди.

Когда мозолить глаза молодому поколению уже не стало сил, к парадному входу подкатил микроавтобус. Из него высыпались наши архаровцы и принялись деловито таскать аппарат в актовый зал. Толпа школяров с интересом созерцала, как мы расставляли наш скарб на сцене. Потом я выгнал всех посторонних к чертям собачьим и Селя с

Томеком принялись за коммутацию и вызвучку.

Близилось время "Ч". За полчаса до концерта я выглянул из зала и понял, что Палыч был прав. В наших людях с младых ногтей поселяется трепетная любовь к халяве. Она неистребима, как вонь в общественном туалете. По мере взросления индивида страсть к бесплатному становится всё более пламенной и болезненной. И, наконец, в преклонные годы человек чувствует, что из-за этой самой страстишки он много чего упустил в жизни, поскольку "шара" – явление нечастое и, как правило, проявления её редко несут реальную пользу потребителю (я не принимаю во внимание незаконные виды деятельности). Но менять что-либо уже поздно – жизнь пролетела в борьбе за "шару".

На дверях стояли двое наших людей. Они продавали билеты и чхали на слезливые жалобы малолетних "шаровиков" на тяжёлое материальное положение, подточенное любовью к рок-музыке.

– Ничего, шкет, не обеднеешь! В крайнем случае, пару дней не покуришь. Оно и для здоровья пользительней, – сурово ответствовали они назойливым меломанам.

Зал наполнялся народом. Перед сценой стояло человек тридцать наших "фанов". Они вовсю разминались – им предстояло выступление не легче нашего. Если бы я так прыгал и орал, как они на наших концертах, я вскоре погиб бы от физического и нервного истощения.

Перед самым началом выступления ко мне подошла Наташа.

– Слушай, я не хотела тебя раньше времени обнадёживать…

– В смысле?

– Мы с Галкой вчера позвонили на "Вечерний Звон" и попросили сказать в эфире о вашем концерте. Они пообещали объявить. Мало того, их директор заинтересовался и пообещал подойти сюда. Он сейчас в зале. С ним ещё какой-то тип.

"Вечерний Звон" был первой FM-радиостанцией в нашем городе.

Ходили слухи, что он создан на деньги каких-то политиков, но точно никто ничего сказать не мог. Сказать по правде, политического трёпа там действительно хватало, но зато всё остальное время передавали музыку и рекламу.

– Татка, ты – молодчина! – у меня не было слов выразить ей свою благодарность.

– Для вас теперь главное – хорошо прозвучать. Ну, ни пуха!

Я сообщил новость своим братьям по оружию. Братья, как и следовало ожидать, взбодрились.

– Ништяк! – радовался Палыч, – щас мы им покажем рок-н-ролл!

– Нэ кажы гоп! – осадил его Паша. – Ну, попёрли!

Мы выползли на сцену, включились и без "здрасьте-досвидания" вколбасили первую вещь. Группа поддержки взвыла и принялась нас поддерживать во всю мощь своих глоток и конечностей. Отетеревшие школяры и школярки таращились на эту картинку с пяток минут, а потом и себе принялись повизгивать и притопывать. Я удосужился поздороваться с залом после третьей песни. И правильно сделал – разогретый зал так рыкнул, что я почувствовал себя Робертом Плантом.

Наши фаны старались вовсю, а дурной пример… Ну, вы в курсе!

Сказать честно – звучали мы гнусненько. Аппарат был похуже, чем в прошлый раз, вызвучивались мы менее тщательно. А прибавьте к этому наше абсолютное неумение играть – и получите точное представление о тогдашней "лабе". Но нас спасало то, что после прошлого концерта я полностью ощутил свой "звёздный статус" и вёл себя уверенно и нахально. Посему, если кому-то чего-то не нравилось – виду не подавали. Наверное, думали, что чего-нибудь недопонимают.

Я вовсю общался с народом в зале, отпускал шуточки, заставлял всех петь хором – наглел, проще говоря. А людишки велись, получали свою долю положительной энергии, исправно отдавали причитающиеся нам флюиды. В общем, всё было славненько.

В конце всего действа мы сыграли, как всегда, "Блюз сумасшедшего". Во время его исполнения мы, как всегда, покинули сцену по очереди. А потом оставалось, как всегда, стоять за кулисами, слушать, как толпа вызывает нас на "бис". Мы естественно вышли, поиграли песен с пяток и закруглились.

Приятно было стоять окружённым восторженными школьниками и раздавать автографы. Занятие, скажу я вам, способствующее поднятию жизненного тонуса у молодых музыкантов. Но сие приятное времяпровождение было прервано наскоком Железобетонной Леди, как я про себя окрестил директрису.

– Как вы смели дать рекламу концерта по радио! – глаза её сверкали праведным гневом.

– Простите великодушно! Вас забыли спросить! – съязвил я.

– Вы были обязаны согласовать это с администрацией школы!

– С какой стати? И что ещё я обязан согласовывать с администрацией школы? Может быть, всякий раз, когда я собираюсь…

– тут я сдержался и сказал не то, что хотелось, -…сходить в магазин, мне тоже нужно согласовывать это с администрацией школы?

– Что вы себе позволяете?

– Пока что ничего особенного я себе не позволил, так что давайте на этом остановимся. Чем вам помешало сообщение о нашем концерте в эфире местной радиостанции?

– Родительскому комитету на протяжении всего мероприятия приходилось сторожить у всех входов в школу, чтобы туда не проникли чужие. А они были весьма настойчивы!

Ну как я мог после этого спорить с ней? Ведь она всегда права! И я для неё – такой же чужой, как и те люди, которым было интересно попасть на наш концерт! Чёрт с ней!

– Вот касса с концерта. Давайте вместе посчитаем её и поделимся,

– я показал кулёк с наличностью от продажи билетов.

– Не нужно, молодой человек. Возьмите всё себе. Я не собираюсь наживаться на вашем труде. И впредь запомните, что партнёров по общему делу нужно уважать и соблюдать все условия соглашения.

Произнеся эту тираду, директриса пошла к своему кабинету, оставив меня совершенно озадаченным. Образ жадной и наглой тётки, изгаляющейся в псевдопедагогическом выпендреже, померк, и осталась просто пожилая женщина, которой в конце жизни, прожитой на пути к коммунизму, сложно найти себя в сегодняшнем бардаке. Мне стало стыдно за свою неприязнь к ней.

– Ничего, чувак, постареешь, и тебя какие-нибудь молокососы будут в говно окунать, – философски рассудил я и поплёлся почивать на лаврах и вдыхать фимиам, который нам охотно курили наши фаны.

ГЛАВА 10

– Нужно начинать новую жизнь, – философствовал Палыч, развешивая

"опята"15.

– В смысле? – поинтересовался Батькович.

– Куплю себе "косуху", сделаю татуировку. Буду выглядеть стильно.

А сейчас глянешь на нас – не музыканты, а хипня недобитая.

– Ты что-нибудь имеешь против хипов?

– Да нет, люди как люди, только моются редко и "торчат" через одного. А так ничего. Просто хочется, чтоб на тебя посмотрели и поняли, что ты – человек творческий, а не цветок обдолбанный.

– Что-то Паша опаздывает, – встрял в разговор я.

– Пока он с этим типом встретится, пока доберутся сюда… История долгая. Этот штрих ещё и опоздает, наверное… – Батькович был, как всегда, спокоен.

После последнего концерта к нам подошёл директор FM-радиостанции

"Вечерний Звон" и предложил встретиться через пару деньков. Он-де имеет, что нам сказать. Мы, естественно, надулись от гордости, и, собрамшись назавтра у себя на "точке", стали совещаться. Было решено единогласно:

– с типом встретиться, чем быстрее, тем лучше;

– дотошно разузнать, чё ему надо;

– по дешёвке не продаваться;

– и так далее.

Когда папик перезвонил мне, мы уже выработали чёткую линию поведения и были во всеоружии. Я отправил Пашу встретиться с ним в условленном месте, а сам вместе с братьями по оружию сел в засаду на репетиционной точке.

Наконец дверь распахнулась и перед нашими глазами предстал Паша вкупе с папиком и какой-то герлой неизвестного предназначения.

Человечек назвался Богданом Ростиславовичем, а мамзель представил как Аню. Она, мол, певица, и ей интересно познакомиться с представителями андерграунда. Папик предложил нам поиграть для начала, а потом поговорить. Мы показали свою программу, они послушали, всё было весьма душевно. А потом мы устроились слушать папика.