Текст книги "Человек-часы"

Автор книги: Андрей Геращенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– Я тебе, Борис Самуилович, ещё не всё рассказал. Я узнаю всё и без тебя. Но, наверное, не так быстро. А значит, позже получу продвижение по службе или вообще ничего не получу. Уловил? – Гусев подошёл к Барловскому сзади и взялся за его плечи.

– Достаточно откровенно, хоть и весьма цинично, – криво ухмыльнулся Барловский и повернул голову вполоборота назад.

– Смотреть перед собой! – резко приказал Гусев.

Барловский сжался и вопросительно посмотрел на Романенко.

– А как вы думали, Борис Самуилович – у всех нервы. Вот Вячеслав Андреевич, например, из-за вас до сих пор не может получить майора.

– Я сочувствую, – пожал плечами Барловский, – Но…

– Не дёргаться – сидеть ровно! вновь прикрикнул Гусев.

Барловский вздрогнул и застыл, словно восковое изображение:

– Хорошо. Сейчас я правильно сижу?

– Правильно, Самуилович, правильно. Ты скоро не только это будешь правильно делать, хотя суть ты подметил верно – в основном ты будешь остаток жизни сидеть и это будет правильно. В другой момент ты бы, может, откупился, а тут тебе не повезло. Ты весь в говне, Самуилович! – последнюю фразу Гусев прокричал Барловскому прямо в ухо.

Барловский дёрнулся и растерянно взглянул на Романенко:

– Нельзя ли продолжить допрос один на один?

Романенко ничего не ответил, достал сигарету и закурил.

Гусев оставил Барловского, внимательно наблюдавшего за каждым его движением, подошёл к Романенко, в свою очередь прикурил и, глубоко затянувшись, вновь вплотную подошёл к Барловскому и, склонившись, выпустил ему прямо в лицо большое облако дыма.

Барловский закашлялся и Гусев с удовлетворением заметил, что в глазах главного инженера появились первые искорки страха. Он как-то съёжился и стал похож на сурка, затравленно озирающегося на парящего в небе, пока ещё далёкого, но смертельно опасного орла. “Дело продвигается в нужном направлении. Теперь главное – не останавливаться!”, – подумал Гусев и, сделав необходимую паузу, вновь расположился за спиной Барловского:

– Желание клиента для меня – закон! Сейчас мы с тобой, Борис Самуилович, продолжим наш допрос один на один, а то ведь капитан Романенко у нас очень впечатлительный. И крови не любит.

– Какой крови?! Вы будете меня бить?! – со страхом спросил Барловский и обернулся.

– Смотреть прямо перед собой! – рявкнул Гусев и, убедившись, что Барловский вновь испуганно застыл в позе восковой статуи, пояснил наигранно мягким, вежливым тоном: – Упаси боже, Борис Самуилович! Где это вы слышали, чтобы при дознании использовались пытки и избиения?! Это запрещено законодательством.

– Откуда же тогда кровь?

– Ну, мало ли… Вы вдруг нечаянно упадёте и лобиком о пол стукнитесь, ножка стула сломается или полтергейст из вашего рассказа появиться. Да мало ли что?! Поносом кровавым со страху изойдёте!

– Чего вы хотите? – сдавленным голосом спросил Барловский.

– Я ничего не хочу. Я только хочу рассказать, что тебя, Самуилович, ожидает дальше – с детства мечтал быть предсказателем. Рассказать? Хочешь?

Барловский промолчал и опустил голову вниз.

– Вижу, что хочешь, только стесняешься – стеснительный очень. Ну, слушай и запоминай, потому что разговаривать мне с тобой некогда! – отчеканил Гусев и вновь сделал небольшую паузу.

Барловский заметно нервничал. Это было хорошо видно по игре желваков на его скулах.

– Слушай и запоминай! – повторил Гусев. – Ты правильно боишься Калину. Но ты зря не боишься меня. Из-за тебя я, наверняка, буду иметь проблемы. Но, как говориться – долг платежом красен! Поскольку информацию я получу и так, ты мне уже не нужен. Сегодня вечером мы переведём тебя в общее СИЗО. А там я постараюсь обменять сокращение срока “смотрящему камеры” на твою откровенно плохую жизнь в ожидании суда. Очень плохую! Зачем мне это нужно? А затем, чтобы в следующий раз такие, как ты, были говорливее. Думаешь, Калина будет тебя защищать? Так бы оно и было, но вечером, когда я получу всю информацию от водителей спиртовозов, я скажу Калине, что всех сдал ты. Так что он, скорее всего, не защищать тебя будет, а примет посильное участие в ухудшении условий твоего содержания. Ты, конечно, можешь попытаться всё Калине объяснить, но… Это в том случае, если долго проживёшь! Ну что, Самуилович – я вижу, до тебя хоть и плохо, но что-то начинает доходить?!

“Всё – готов! Я его дожал!”, – подумал Гусев и замолчал. Барловский беспомощно сидел на стуле, опустив голову вниз.

– Ну что, Андрей, подожди, пожалуйста, в коридоре – я хочу на прощание провести Борису Самуиловичу сеанс лечебного массажа. Он мне больше не нужен, но… Чтобы лучше запомнил.., – попросил Романенко Гусев и незаметно подмигнул.

– Хорошо, только аккуратно смотри – чтобы крови не оставалось! – подмигнул в ответ Романенко.

Барловский поднял голову вверх и затравленно переводил взгляд то на Гусева, то на Романенко.

– Да, Борис Самуилович – я думал, что вы умнее, – грустно сказал Романенко и вышел из кабинета.

– Что такое?! Что?! – пролепетал Барловский.

Гусев сделал шаг вперёд, Барловский вздрогнул и попытался встать со стула.

– Сидеть! Смотреть прямо перед собой! – крикнул Гусев.

– Что вы хотите? – тихим голосом спросил затравленный Барловский.

– Я хочу, Самуилович, провести с тобой воспитательную работу, – равнодушно пояснил Гусев и, подойдя к сидящему Барловскому вплотную со спины, слегка хлопнул его по шее.

– Не надо, – попросил Барловский. – Что я должен сделать?

– Не знаю. Мне уже ничего не нужно. Ты уже всё мне испортил! Раньше надо было об этом думать! – отрезал Гусев и хлопнул Барловского по спине чуть сильнее.

– Я не мог… Это Калина… Я боюсь его… У меня дети. Я знаю больше, чем водители. Я могу помочь. Но, я хотел бы иметь какие-то гарантии.

– Ты не на базаре, Самуилович – раньше надо было торговаться! – Гусев подошёл к столу, вытащил оттуда наручники и большую милицейскую дубинку.

Главным во всём этом было не переиграть. Если бы Барловский вдруг поверил в то, что его показания действительно больше Гусеву не нужны, он мог замкнуться и надеяться лишь на Калину. Но у инженера “ликёрки” не зря в душе мелькали сомнения, и именно на это Гусев и рассчитывал. Сейчас же, чтобы окончательно решить всё в свою пользу, Гусеву нужно было заставить Барловского поверить в то, что его будут бить, и бить жестоко. Только этот животный ужас, который Гусев стремился вызвать у Барловского, был способен хоть как-то победить страх главного инженера перед возмездием со стороны Калины.

– Это ещё зачем? – забеспокоился Барловский, увидев дубинку и наручники.

– Иди сюда! – потребовал Гусев, проигнорировав вопрос.

Барловский подошёл к окну.

– Садись на пол! – приказал капитан.

– Не понял?

– На пол! – рявкнул Гусев.

Барловский уселся на пол прямо под окном. Гусев тут же пристегнул его наручниками к батарее.

– Зачем это? – с дрожью в Голосе вновь спросил Барловский.

– Зачем? А ты не понимаешь? Затем, чтобы ты не метался по всему кабинету и не брызгал бы кровью, соплями, дерьмом и всем тем, что из тебя сейчас польётся! Понял?! – крикнул Гусев и ударил дубинкой по полу рядом с ногами Барловского.

Инженер дёрнулся и тут же попросил:

– Не надо, я всё напишу. Я напишу, кто в Минске помогал нам с надёжным проездом спиртовозов в Смоленск. Это важная информация. Я старый и больной человек – у меня дети. Не надо так со мной.

– Твою мать! Старый он! На пенсию шёл бы, а не воровать, если старый! – выругался Гусев и, отбросив дубинку в угол, отошёл к столу, сделав вид, что не может решить, как поступить дальше, ожидая какого-либо сигнала со стороны Барловского.

Вместо того, чтобы что-то сказать, Барловский опустил голову вниз и зарыдал, беззвучно трясясь и закрыв лицо руками.

Увидев это, Гусев испытал сильнейшее чувство стыда. “Господи, ну почему мы так живём?! Почему я должен издеваться над этим старым человеком, годящимся мне в отцы?! Потому, что он украл и по другому я не смогу ничего доказать?! Да! Но разве от этого у меня на душе будет легче?! Надоело всё это! Почему именно я должен всем этим заниматься? Почему я должен терзать этого старика в то время, когда кто-то жирует на Канарах?! Надо уезжать! Надо срочно уезжать!”. – Гусев смотрел прямо в стол ничего не видящими глазами.

Из оцепенения его вывели всхлипывания – Барловский зарыдал уже в голос.

– Всё – хватит! Ты же взрослый мужик! – раздражённо крикнул Гусев и отстегнул Барловского от батареи.

Барловский перестал всхлипывать, но вид у него был довольно жалкий.

– Поднимайся. Иди к столу и пиши! – приказал Гусев.

Барловский с отрешённым видом продолжал сидеть на полу.

– Борис Самуилович, поднимайся! Если напишешь нормально, я тебя, возможно, и прощу. Ну, вставай! – Гусев принялся трясти Барловского за шею, видя, что главный инженер никак не реагирует на его слова.

– Да, конечно, – наконец, пробормотал Барловский и, поднявшись с пола, подошёл к столу.

Гусев вновь уставился на окно. Из задумчивости его вывели громкий хлопок и сдавленный стон. Обернувшись, Вячеслав увидел, что Барловский лежит на полу лицом вниз, а из-под его головы на пол струиться широкая полоска крови. Гусев подбежал к Барловскому и, перевернув его на спину, принялся легко трясти и хлопать по щекам:

– Борис Самуилович, вы меня слышите?! Борис Самуилович!

Барловский не подавал признаков жизни. От удара о пол у него разбились губы и бровь. Кроме того, кровь сочилась и из носа. Вячеслав бросился слушать сердце – оно билось. Главный инженер неожиданно захрипел, и из его рта показались кровавые пузыри. Гусев вновь перевернул его на живот, подскочил к столу и вызвал по телефону скорую. В этот момент в кабинет вошёл Романенко:

– В чём дело, Слава?! Что случилось? Почему он без сознания и в крови?!

– Я не знаю, почему! Я не знаю – я не врач! – отрезал Гусев.

– Ты оставался с ним наедине! Ты должен это знать! Я ведь думал, что всё будет, как обычно, а ты его что – избил?! Это ты его отделал?!

– Я! Я! Я его избил, если тебе так хочется! – огрызнулся Гусев.

– Слава, ты понимаешь, что случилось?! Ты что – совсем дурак?! Что с тобой происходит?! – закричал Романенко и принялся трясти Гусева за плечи.

Гусев почти тут же грубо сбросил его руки:

– Не ори на меня! Я не знаю, что случилось – он упал, когда я смотрел в окно. Он, наверное, ударился лицом о пол. Может, сознание от волнения потерял или ещё что. Я не знаю – сейчас приедет скорая.

– Слава – мы влипли! Как мы теперь объясним всё это Вишневецкому? Ты думаешь, он поверит, что мы не трогали инженера?!

– Что-то я сомневаюсь после твоей реакции! – криво улыбнулся Гусев. – Ты не бойся, я подтвержу, что тебя не было в кабинете.

– Дурак – я совсем не об этом думаю! У тебя есть носовой платок?

– Есть. а что? – пожал плечами Гусев.

– Надо хоть как-то попытаться остановить ему кровь и привести в чувство, пока приедет скорая.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

АРЕСТ

У Барловского случился инсульт. Хуже всего было то, что по заключению медиков инженер не сможет говорить в ближайшее время, что стало известно уже к шести вечера. Расследование, по сути, было поставлено на грань полного провала с учётом сроков, которые требовал Минск. Теперь они были абсолютно нереальными, и Гусев хорошо представлял себе чувства, с которыми Мухин завтра будет докладывать в УКГБ Республики о том, что главный обвиняемый по делу о коррупции, которое держит на контроле сам Президент, находится между жизнью и смертью после допроса следователями КГБ. Гусев сразу же позвонил и обо всём доложил Вишневецкому, но тот, против обыкновения, даже не вызвал Вячеслава в управление, а отпустил домой. Это было ещё одним очень дурным знаком. Гусев почти не сомневался в том, что завтра он будет отстранён от ведения дела и начнётся служебное расследование. В итоге его вполне могут уволить из органов, а в худшем случае и вовсе начать следствие по факту итогов допроса Барловского.

Нужно было спешить. Для начала Гусев решил нанести ещё один визит в банк на улице Ленина – дополнительная сумма валюты могла здорово пригодиться.

Около семи вечера Гусев вошёл в подъезд дома, расположенного неподалёку от банка. Убедившись, что рядом никого нет, он довольно легко замедлил время и, удостоверившись сквозь пыльное окно подъезда, что всё вокруг замерло, быстро спустился вниз. Не обращая внимания на застывших прохожих, Гусев пошёл к банку. Теперь он уже знал, что и где искать и почти не испытывал волнения. “Словно в гастроном иду”, – криво ухмыльнулся Вячеслав и, дёрнув за ручку входной двери, удивлённо остановился – прямо напротив входа в банк замер инкассаторский бронированный микроавтобус. Один из инкассаторов держал в руках сумку с деньгами. Второй сидел в машине. Не тратя времени на размышления, Гусев, обрадованный неожиданной удачей, подошёл к инкассатору и, взяв сумку у него из рук, проверил содержимое. В сумке лежали пачки стодолларовых купюр. Всего было десять пачек. “Ровно сто тысяч! Сразу сто тысяч!”, – возбуждённо подумал Гусев и осмотрелся по сторонам, словно его мог кто-нибудь увидеть. Его взгляд автоматически наткнулся на камеру слежения. Гусев понимал, что камера ничего не сможет зафиксировать, но всё же у него по коже пробежал холодок: “Я стоял и считал деньги прямо перед камерой. А вдруг останется какое-то изображение?”. Оглядевшись по сторонам и, не найдя ничего более подходящего, Гусев слепил плотный снежок и швырнул его прямо в глазок камеры. Снежок пролетел мимо и вдребезги разбился о стену. Вячеслав слепил ещё один. На этот раз бросок получился более удачным и снег сразу же залепил глазок.

– Так-то лучше! – пробормотал Гусев и, рассовав пачки с долларами по карманам, вложил в руку инкассатору пустую сумку, наполнив её снегом.

На всякий случай Вячеслав проверил и саму машину, но там ничего не было. Возвращаться в банк Гусев тоже не стал и сразу же отправился в управление.

Застывшие улицы с замершими прохожими придавали городу какой-то зловещий, потусторонний вид. Все источники света – фонари, фары автомобилей, окна в домах приобрели красный, чем-то схожий с кровавым оттенок. Гусев понимал, что всё это связано с тем, что для него длина световой волны субъективно увеличилась, и сам свет сместился в область инфракрасного излучения, но от этого было не легче – где-то в подкорке не давала покоя скрытая, пока ещё чётко не осознанная тревога. Чтобы как-то снять напряжение, Гусев принялся дурачиться – по пути в управление он несколько раз менял прохожим шапки, а замершим на остановке милиционерам сунул в карманы по сотне долларов каждому. Конечно, Вячеслав понимал, что не должен этого делать, но кровавый, замерший город производил настолько гнетущее впечатление, что он просто боялся сойти с ума.

“Вот она – зримая и ощутимая ночь. Почти вечная ночь. Если жить с той же скоростью, с какой сейчас живу я, ночь может продлиться год. Или два. А может – всю жизнь. А что, если в один далеко не прекрасный момент я не смогу вернуться к прежнему временному ритму?! Для окружающих я просто исчезну, а сам… А сам остаток дней буду скитаться по этому заснувшему, кровавому городу призраков! Бр-р-р! Так я и в самом деле свихнусь!”, – поёжился Гусев, стараясь отогнать от себя неожиданно овладевшее им чувство тоски, одиночества и безысходности.

Подойдя к управлению, Гусев дёрнул дверь. Дверь была заперта. Набрав шифр и прождав целую вечность, пока не сработает электронный замок, Гусев проник внутрь. За столом, уставившись прямо перед собой в одну точку, замер дежурный. Гусев сразу же прошёл в туалет и принялся прятать вновь принесённые деньги, по традиции оставив себе одну сотенную купюру.

Выйдя из управления, Гусев направился домой. Где-то на полпути чувство тревоги стало нарастать, и Вячеслав понял, что долго удерживать время он не сможет. Вячеслав зашёл в подъезд ближайшего жилого дома и, закрыв глаза, сделал несколько глубоких вздохов.

Открыв глаза, Гусев сразу же заметил, что исчезли кроваво-красные оттенки. Почти тут же появились и звуки. Мир вновь жил своей обычной, повседневной жизнью.

Гусев вышел на улицу. Начала болеть голова. Веки сразу же сделались тяжёлыми, и Вячеслав почувствовал приближение уже хорошо знакомой, непреодолимой сонливости. Стараясь не заснуть, Гусев остановил первое попавшееся такси.

– Куда едем? – спросил шофёр.

– Чкалова семнадцать.

– Три тысячи.

– Я дам пять, только быстрее! – согласился Гусев и почувствовал, что ему трудно говорить.

Возле своего дома Гусев с трудом вышел из машины – его сильно шатало из стороны в сторону.

– Вот, – пробормотал Вячеслав, достав из кармана десятитысячную купюру.

– Тебе гулять, а мне работать! – улыбнулся шофёр. – Мне чужого не надо.

– Возьми десять, – отмахнулся Гусев, заметив, что шофёр начал рыться в карманах в поисках сдачи.

– Хозяин – барин! – ухмыльнулся шофёр и, сев в машину, уехал.

“Наверное, принял меня за пьяного”, – подумал Гусев и, добравшись, наконец, до своей квартиры на четвёртом этаже, начал отпирать дверь.

– Вячеслав Андреевич, я всё хочу у вас спросить.., – донёсся из-за спины голос соседки.

Гусев уже успел войти внутрь квартиры и, обернувшись, и в самом деле увидел соседку, приоткрывшую свою дверь. Вячеслав, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, последними усилиями захлопнул дверь.

Оказавшись в квартире, Гусев шагнул в сторону спальни, но у него неожиданно потемнело в глазах. Сделав ещё один шаг, Гусев застыл на месте, а затем рухнул на пол.

Вячеслав осторожно приподнял веки и почти тут же вновь плотно их прикрыл – ему показалось, что куда-то внутрь, едва ли не в самый мозг, ворвались слепящие, световые потоки. Гусев вновь приоткрыл глаза. На этот раз было уже не так больно. Гусев лежал на койке в одиночке изолятора КГБ. Это Вячеслав понял сразу же, едва привык к свету.

“Что-то произошло за время моей ”отключки“. Сколько же времени я был без сознания? Два часа? Пять? Несколько суток? Почему я здесь? Неужели каким-то образом узнали про банк? Не зря здесь минчане крутились. Да и Вишневецкий не случайно не вызвал меня в управление после того, что случилось с Барловским. Но в изоляторе я не просто так. Банк? Вряд ли… Против меня не может быть никаких улик. Нашли деньги в туалете?”, – при мысли о деньгах Гусеву стало не по себе. Не для того он их собирал, чтобы вот так просто и легко с ними расстаться. “Или Барловский? Возможно, что-то с Барловским… Что? Не приходит в сознание? В коме? Умер? Сколько же прошло времени?”, – Гусев потянул руку к глазам и тут же ощутил на запястье металлический холод наручников – его правая рука была пристёгнута к спинке кровати. “Это ещё что такое? Зачем наручники? Может, я сопротивлялся, а сам ничего не помню? А может, вообще что-нибудь психотропное на мне опробовали? Ведь были же здесь минчане. Не зря были, как видно. Да и пролежал я совсем немного – щетина на щеках маленькая”, – подумал Гусев, проведя ладонью по своему подбородку.

Приподнявшись, Вячеслав сел и осмотрелся. Он был в своём же костюме. Правую руку пристегнули к спинке кровати, часов на ней не было. Камера была хорошо знакомой Гусеву одиночкой – как раз та самая, где ёще недавно сидел Барловский. “Странно, однако, устроена жизнь – вполне возможно, что ещё вчера я допрашивал здесь в изоляторе Барловского, а уже сегодня будут допрашивать меня”, – грустно улыбнулся Вячеслав и принялся более внимательно изучать устройство своего пленения. Оказалось, что он пристёгнут не обычными наручниками, а переделанными – они были соединены между собой не короткой, как обычно, цепью, а длинной – не менее трёх метров. Цепь была скручена в один большой комок, поэтому Гусеву и показалось вначале, что он пристёгнут за руку к спинке кровати намертво.

Размотав цепь, Гусев осторожно приподнялся, спустил ноги на пол и тут же нащупал свои ботинки. Просунув в них ноги, Вячеслав, не завязывая шнурков, прошёлся по камере – длины цепи хватало как раз для того, чтобы достать до унитаза параши в углу камеры.

– Надо же – какая предупредительность! – раздражённо произнёс вслух Гусев.

Подойдя к окну, Вячеслав увидел сквозь решётку лишь клочок серого неба, казавшегося на редкость зовущим и манящим. Из окна дуло – несмотря на зиму, оно было без стекла.

Видимо, за ним всё время наблюдали – хлопнул дверной запор, и в камеру вошли Мухин, Вишневецкий и контролёр.

– Вы свободны! – сухо сказал Мухин контролёру, и тот вышел, прикрыв за собой дверь.

Дверь захлопнулась с громким и неприятным скрипом. Мухин недовольно передёрнулся и быстро заметил Вишневецкому:

– Надо смазать.

Вишневецкий молча кивнул. Гусев, гремя цепью, сделал несколько шагов навстречу. Мухин смерил его внимательным взглядом и протянул руку:

– Здравствуй, Вячеслав!

– Здравствуйте, Алексей Иванович, – Гусев пожал руку Мухина.

Цепь вновь зазвенела.

– Прямо декабрист в кандалах в Петропавловском каземате! – проворчал Мухин и взглянул на Вишневецкого.

Тот лишь пожал плечами:

– Так хоть какие-то гарантии есть. Здравствуй!

– Здравствуйте! – Вячеслав пожал протянутую руку Вишневецкого.

Гусев ничего не понимал: с одной стороны он сидел в одиночке изолятора и к тому же был прикован к койке цепью, с другой же и Мухин, и Вишневецкий здоровались с ним за руку, словно ничего не произошло. Вячеслав ждал, не без оснований рассчитывая, что вскоре всё проясниться.

– Садись, – то ли предложил, то ли приказал Мухин.

Вячеслав сел на койку. Мухин присел рядом, а Вишневецкому указал на привинченный к полу табурет.

– Да, не слишком здесь уютно, а?! – то ли утвердительно, то ли вопросительно произнёс Мухин, осматривая одиночку.

– Пожалуй… Хотя я только что пришёл в себя, поэтому ещё не успел освоиться, – заметил Гусев.

– Тебя это не удивляет? То, что ты здесь и что прикован цепью к койке? – Мухин пристально посмотрел Гусеву в глаза, словно хотел и в самом деле прочесть его мысли.

– Я думаю, что любой этому удивился бы, – кивнул Вячеслав. – Надеюсь, вы мне объясните, почему я здесь и что случилось?

– Мне кажется, ты сам это понимаешь. Брось, Слава – ты ведь сам работник органов и прекрасно знаешь, что без серьёзных оснований ты бы не оказался здесь в одиночке, да ещё и в наручниках, – Вмешался в разговор Вишневецкий. – Я уверен, что ты догадываешься о первопричинах.

– Возможно, из-за инсульта Барловского после моего допроса… Хотя за это цепью к койке не приковывают.

– Уже теплее, Вячеслав, – кивнул Мухин. – Я думаю, ты в курсе, что мы никого цепью не приковываем. Фиксируют только психбольных в больнице. Значит, у нас были серьёзные основания так поступить. И ты, я уверен, знаешь, почему мы так сделали.

“Неужели бояться, что я убегу?! Может, они догадались о том, что я могу менять время? Но как? Зачем тогда наручники?”, – лихорадочно размышлял Гусев, стараясь внешне выглядеть абсолютно невозмутимо.

– Будет лучше, если ты расскажешь обо всём сам, – добавил Вишневецкий.

– О чём я должен рассказать?

– Обо всём. О том, почему ты сидишь на цепи в одиночке, – уточнил Мухин.

– Вам это виднее, Алексей Иванович, – возразил Гусев. – Но я постараюсь.

– Постарайся, Слава, постарайся – нам всё это очень интересно, – подал голос Вишневецкий. – Начни с того, что известно тебе и что неизвестно нам.

– Хорошо. Я ещё раз расскажу о допросе Барловского… Можно узнать, как его самочувствие?

– Мы тебя слушаем, Вячеслав – начинай рассказ, – перебил Мухин. – Вопросы будешь задавать потом, а я со своей стороны обещаю, что почти на все отвечу, если смогу.

– Хорошо, – кивнул Гусев. – Мы торопились – нам был нужен результат. Никто не собирался ни избивать, ни, тем более, пытать Барловского… По сути, произошёл несчастный случай. Хуже всего то, что, когда Барловскому стало плохо, мы с ним были в кабинете наедине и теперь никто не сможет подтвердить мою версию. Я уже написал вкратце обо всём в рапорте, но, наверное, стоит рассказать более подробно…

Гусев, вернувшись к недавним событиям, подробно рассказал о допросе, добавив немало деталей, не вошедших в рапорт. Мухин и Вишневецкий слушали внимательно, но ничего не записывали. Мухин задал несколько уточняющих вопросов. Гусев был уверен, что весь разговор записывается на плёнку.

– Ты уверен, что ничего не забыл и не пропустил? – спросил Мухин, когда Вячеслав закончил свой рассказ.

– Не знаю. По-моему я всё рассказал… Всё, как было, – пожал плечами Гусев. – Теперь можно узнать о Барловском?

– Можно, – кивнул Мухин. – Что тебя интересует?

– Как его состояние?

– Если в смысле денег, то неплохо – мы обнаружили не меньше сорока тысяч долларов, а если в смысле здоровья, то хуже некуда – ночью Барловский умер. И, между прочим, умер после того, как ты его допросил.

– Умер? – растерялся Гусев.

– Именно так. Но и из-за этого мы бы тебя к койке не приковывали. Разве не так?

– Пожалуй, – кивнул Гусев.

– Так ты ничего больше не хочешь нам рассказать?

– Я всё рассказал…

– Думаю, что далеко не всё. Артём Фёдорович, помогите Гусеву, а то он что-то стал страдать амнезией.

– Хорошо – мы тебе кое-что расскажем, Вячеслав. Кое-каких деталей нам не достаёт, но ты в этом поможешь. Если ты, конечно, захочешь это сделать, – откликнулся Вишневецкий и, подойдя к койке Гусева, разложил перед Вячеславом несколько фотоотпечатков, выполненных на цветном лазерном принтере. – Как ты думаешь – что это такое? Мне этот человек почему-то кажется очень знакомым. А ты его узнаёшь?

Гусев взглянул на отпечатки и едва сдержался, чтобы не выдать своего волнения: на трёх снимках можно было различить нечёткое, размытое, но всё же легко узнаваемое его собственное изображение. На фотографиях был он сам. На первых двух снимках на фоне входных дверей в валютный отдел “Беларусбанка”, а на третьем – возле входной двери в управление УКГБ.

– Ну, как – узнал? – спросил Мухин, внимательно наблюдавший за реакцией Вячеслава.

– Даже не знаю – по-моему, это похоже на мою собственную фотографию, – неуверенно предположил Гусев.

– Похоже? Это не просто похоже – это ты и есть!

– Тогда почему, Алексей Иванович, силуэты зданий, машины и, самое главное, лица остальных людей чёткие, а моё – размытое? Здесь не может быть монтажа? – спросил Гусев.

– Исключено! – сразу же возразил Мухин. – Фотографии сделаны при помощи оперативной съёмки. Только съёмка не совсем обычная – цифровая видеокамера вместо двадцати пяти кадров в секунду слышала пятьсот. Но и это ещё не всё – первый снимок сделали во время странного и загадочного ограбления банка, второй – вчера вечером возле управления…

– …а последний, – продолжал Мухин, – сделан днём возле банка как раз в то самое время, когда у инкассатора пропала валюта из сумки. Как ты думаешь – что из этого следует?

– Не знаю… Уж не то ли, что я ограбил банк и инкассатора?! – постарался изобразить возмущение Гусев.

– Именно это и следует – ты очень точен в своих предположениях, – кивнул Мухин. – Точнее, не обязательно ты лично, но твоё присутствие обозначилось ясно. И это ещё не всё – на ручке входных дверей банка остались отпечатки твоих пальцев – мы специально пропитали твои руки и перчатки заранее особым составом. А на ручку двери нанесли порошок-проявитель. В ультрафиолетофом диапазоне чётко просматривается рисунок твоих перчаток. И последнее – в управлении обнаружена крупная сумма валюты, примерно совпадающая с количеством украденной наличности в валютном филиале “Беларусбанка” на Ленина. Как только мы получили снимки, тут же устроили обыск в управлении и не ошиблись, как видишь, в своих предположениях. А после того, как нашли деньги, отправились к тебе. Ты не открывал дверь, а твоя соседка, выглянувшая на шум, сообщила, что ты приехал накануне пьяный. Пришлось сломать дверь. Ты лежал на полу в коридоре. В кармане твоего пальто была обнаружена сотенная купюра. Её номер совпадает с номером одной из купюр, которые вёз инкассатор – номера всех сотенных купюр последнюю неделю записывались по моему приказу. Мы проверили тебя на алкоголь – ты был трезвым. Согласись, что даже половины этих улик достаточно, чтобы понять, что ты напрямую связан с ограблениями. А тут ещё и смерть Барловского. В общем, Вячеслав, положение твоё хуже некуда! А теперь я хочу задать тебе несколько вопросов, если ты не возражаешь?! – Мухин смотрел на Гусева, словно удав на кролика, ожидая, что тот вот-вот поддастся чужой воле.

На этот раз Вячеслав даже и не пытался скрывать своего смятения – больше всего его поразили новости о порошке и новых цифровых камерах. Гусев понимал, что его тайна почти раскрыта, но и Мухин чувствовал себя неуверенно, иначе он никогда бы не пошёл ва-банк и не рассказал бы Гусеву и половины того, что только что произнёс.

– Так ты ответишь на наши вопросы? – более настойчиво повторил Мухин.

– Да, конечно. Хотя то, что я сейчас услышал… Мягко говоря, просто дико, – пожал плечами Гусев.

– Тогда начнём. Ты был вчера возле валютного отдела “Беларусбанка”?

– Да.

– Во время ограбления?

– Когда случилось ограбление?

– В половине седьмого.

– Нет, я там был в районе шести. Я действительно дёрнул ручку двери, но не стал входить.

– Что тебе было нужно в банке?

– Я хотел посмотреть курс доллара.

– Почему не вошёл?

– Передумал. Я здорово переживал по поводу Барловского – мне было настолько плохо, что я пошёл в управление.

– Ты был вчера в управлении?

– Нет. На полпути я зашёл в “Шайбу” “Авроры” и там здорово выпил. Затем поймал такси и поехал домой. Что было дальше – не помню. Очнулся здесь, прикованный цепью к кровати.

– Откуда изображение в камере?

– Может, наслоилось более раннее?

– Нет – всё снято как раз во время ограбления.

– Не знаю. Тем более – разве я мог одновременно быть в момент ограбления и в банке, и в управлении? Там ведь тоже моё изображение.

– Откуда тогда эти изображения?

– Я не знаю, Алексей Иванович! Я этого не знаю! Может, какая ошибка, а, может…

– Что “может”? – Мухин внимательно посмотрел на Вячеслава.

– Может и провокация.

– Провокация?

– Во всяком случае, я сижу в одиночке, прикованный наручниками к спинке койки.

– И кто же, по-твоему, автор этой провокации? – Мухин встал с койки и принялся вышагивать взад-вперёд по камере.

– Не знаю. Пока я этого не знаю. У меня в последнее время всё время было ощущение, что что-то не так. Что-то изменилось в моей жизни.

– Что же именно? – вновь подключился к разговору Вишневецкий.

– Я даже не знаю… Это трудно выразить словами, – пожал плечами Гусев.

– А ты попытайся – это в наших общих интересах. Или ты думаешь, что смерть Барловского и кражи сотен тысяч долларов в городе просто так, за красивые глаза сойдут нам с рук?! – нервно спросил Мухин, продолжая шагать по камере.

“Это неплохой знак. Мухин никогда не даёт воли своим чувствам, если перед ним противник или враг. Значит, в глубине души он до конца не уверен в моей виновности, и это обязательно надо использовать”, – решил Гусев.