Текст книги "Реквием по пилоту"

Автор книги: Андрей Лях

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Отсюда открывался вид сразу на две долины, уже не такие безжизненные, как альмаденская, а с густо-зелеными зарослями по склонам и скалами уже не красного, а тускло-песчаного цвета; над ними вдали синела все та же цепочка гор Котловины.

Эрлен огляделся, разминая затекшие ноги. На этом хребте, окруженном со всех сторон такими же неприютными провалами и вершинами, были видны следы каких-то сооружений. Посмотрев под ноги, Эрликон обнаружил, что стоит не просто на земле, а на плитах чего-то, что было некогда, по-видимому, полом не то коридора, не то галереи. Галерея эта уходила к обрыву, и там, под прямым углом друг к другу, из камня вырастали две стены – точнее, их основания, чьи толщи с окаменевшей перекладиной балки служили в давние времена, возможно, цоколем какой-то крепости, да и сейчас являли пример стойкости в беспощадной схватке со временем.

Сентябрьское солнце нырнуло в длинное облачко, посвежевший ветер поднял крылья Ингиных рукавов и с трудом шевельнул тяжелые пепельные пряди. Тени сгустились, и высокая фигура Инги потемнела на фоне каменного нагромождения.

Изменил ли что-то ее взгляд, или это были виноваты упавшие тени, но к Эрликону подступило иное, неожиданное чувство – колючий холодок пробежал по коже и даже прокрался внутрь. Привычным глазом летчика Эрлен оценил, как одинок этот утес, выдвинутый последним в ряду собратьев, и вдруг ощутил, как ревниво обступают его с боков неприступные кручи. На миг пилот испытал приступ безотчетного страха подобно тому, какой накатывает в мертвой долине динозавров, когда стоишь среди окаменевших отпечатков и вроде бы знаешь, что давно уже нет чешуйчатых чудовищ, но все же… Все же что-то…

Он поежился:

– От разных древностей на меня как-то веет холодом. Где это мы?

– Тебя приветствует Фраскенское аббатство. По преданию, это место сбора ведьм, а еще раньше тут приносили жертвы какие-то племена. Потом здесь построили монастырь, его освятил сам епископ Фраскенский, сюда заточали колдуний и непокорных монахинь. Среди них оказалась одна… Она исчезла, ее искали, но не нашли, и монастырь пал и весь разрушился.

– Да, это заметно.

– Нет, до войны были вполне пристойные развалины, но здесь стояла зенитная батарея, и, естественно, все разгромили, верхняя часть склона обвалилась… Я приезжаю сюда каждый раз, когда бываю в Стимфале.

– Ты купила этот участок?

– Да, и совсем недорого. Туристы здесь не бывают… Тут я чувствую себя по-особенному.

Инга рассказала Эрликону широко известную легенду в сильно авторизованном варианте, запросто перемахнув через триста лет, и уж, конечно, умолчав о том, что именно на это место в своих снах или видениях она прилетала, закогтив очередную душу; но ворожба ее коснулась Эрлена и без слов.

Что-то произошло с ним, неясная, но важная часть его жизненного инстинкта впала в цепенящую летаргию. Все происходящее над этим заросшим можжевельником и самшитом обрывом казалось ему настолько прекрасным и чудесным, что Эрликон не испытывал ни отчуждения, ни боязни перед тем, что здешнее очарование витает над давным-давно погребенными и непогребенными мертвецами, которые, и будучи живыми, сулили мало хорошего людям и вряд ли изменились к лучшему, став прахом и тленом, что жрица их темна душой и в сущности совершенно ему неизвестна.

Молчала интуиция Эрлена, он не насторожился, как не насторожился в доме Рамиреса, где избыток охраны и недостаток вкуса также наводили на недвусмысленные выводы – напротив, чувство восторга и приближающегося счастья достигли в нем апогея. Судьба подарила ему слишком мало примеров счастливых ситуаций, чтобы он умел их узнавать и различать. Королева его души стояла рядом, власть ее была несомненна, горы и небо смыкались райским сводом, и Эрликон сказал единственное, что счел достойным этого момента:

– Инга, выходи за меня замуж.

Инга склонила голову и засмеялась. Что скрывать, она была тронута. Признаний в любви и всевозможных диковинных и диких ее доказательств она повидала более чем достаточно, но все это были результаты завоеваний, плоды ее усилий. А Эрлен пришел сам, и пришел именно к ней – только у нее в руках был ключ от трижды секретного замка его сердца. Непривычно… и приятно.

– Давай поедем пообедаем для начала, – предложила она. – Сегодня выступление, и слишком поздно есть нельзя.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Прямоугольный лабиринт сорок восьмого этажа Главного управления, занятый Скифовым Четвертым отделом, был закрыт. Пропускали только сотрудников и только по предъявлению удостоверения. Эрликон не был сотрудником, удостоверения у него не было, но его пропустили, не сказав ни слова. В коридоре была изрядная суматоха – главным образом из-за киборгов, перетаскивавших оборудование в контейнерах. Здесь Эрлен столкнулся с Лестером – с тем, который якобы встретил в институтском лесу кабана. Лестер почти бежал за киборгами с чайником в руке, но, завидев Эрликона, сразу же остановился, оттеснил его к стене и в зверском рукопожатии засвидетельствовал свое почтение. Был он, как всегда, загорел, худ, носат, но на этот раз еще и в полной капитанской форме, с галстуком и при кортике.

– Знаю, – сказал он, люто стискивая Эрликонову ладонь, – Горел. Герой. Молодец. Чепуха. Прости. Спешка. Валентина. Шеф. Вот. – Он показал на горло и побежал дальше.

Эрлен вошел к Скифу. Тут ничего не переменилось – та же суета автоматов внизу, и Эрих по-прежнему сидит за столом, словно никуда с тех пор не уходил, на нем все тот же черно-белый свитер, но внешность начальника управления стала чуть иной. Лысина исчезла под покровом русых, мелко вьющихся волос, отчего его лицо еще более помолодело, и, кроме того, привычный ко всякой медицине глаз Эрликона немедленно отметил тщательную хирургическую штопку по уху к щеке. На полу кабинета, расстелив крылья, точно птеродактиль, лежало большое кожаное пальто с поясом, заляпанное белесой грязью, и такая же грязь была на двух здоровенных чемоданах, затянутых ремнями и стоявших возле стола.

Скиф говорил по телефону – тоже предмету новому в этой комнате.

– Нет, какое там пять, восемь – десять метров, не меньше. – Увидя Эрликона, он кивнул ему на кресло. – И остатки химии какой-то нашли – не баран же чихнул. Хорошо, я приеду – и посмотрим. Все.

Скиф положил трубку и молча посмотрел на Эрлена.

– Что случилось? – спросил тот.

– Валентинская торговая палата. Мы только что приехали и сейчас, видимо, снова уезжаем.

– Какой уровень?

Скиф с одобрением шевельнул бровями:

– Голос специалиста. Пятый уровень. Драка и скандал. Валентина есть Валентина. А что у тебя?

– Ах, дядя… Это не девушка, это моя судьба. У нее даже имя необыкновенное.

– Да, ее зовут Ингебьерг, и она дочь Рамиреса Пиредры.

– Ого. Вот это спешка. Ты что, и разговоры наши писал?

– Естественно.

– Слушай, а тебе не кажется, что ты далековато заходишь?

– Мой дорогой, ты даже не представляешь, как далеко зашел ты сам и каких трудов мне будет стоить тебя оттуда извлечь.

– Может, объяснишь, что к чему?

– Можешь не сомневаться. Весь сегодняшний вечер и, по-видимому, два последующих дня мы только и будем, что заниматься объяснениями. Но сначала ты сделаешь вот что: спустишься на первый этаж, в архив. Там тебя встретит киборг-архивариус, назовешь ему свое имя и прочитаешь, что он тебе даст. Запоминать не обязательно, постарайся разобраться в сути дела. Потом вернешься сюда.

Спустившись на лифте, Эрликон пересек восточный двор, за ним – коридор, потом вестибюль архива, и вот он, архивариус какой-то неведомой допотопной модели. Что же это за история?

Шестой нижний этаж хранилищ – о существовании этих подземелий Эрлен только слышал, да и то пару раз. Такое же кружение ломающихся под разными углами переходов, но вместо кабинетов и канцелярий – полутемные залы с редкими лампами и рядами стеллажей. Непонятно – ведь любую запись можно подать наверх. Или Скиф настолько не хочет афишировать их дела?

Над одним из стеллажей был опущен плафон, киборг защелкал замками, выдвинул плоский металлический ящик, открыл и ушел. Эрликон остался один. Конус света в обступившей тьме, откуда-то слабо веет теплом. Он положил руки на шероховатый металл. Страшно не хочется заглядывать в этот ящик и окунаться в неизвестные страшные секреты, ясно, что обратной дороги не будет. Контакт. Все мы служим Контакту. Куда уйдешь? Эрлен помедлил еще чуть-чуть и, вздохнув, вытащил кожаную папку.

Сей реликт был велик и тяжел, уже один вид предвещал нечто зловещее. Парень совладал с запорами и открыл. Как он и предполагал, внутри находились скрепленные листы бумаги, запрессованные для сохранности в силиколовую пленку. Первый лист ничего существенного не сообщил – две колонки цифр и незнакомых индексов, на втором, титульном, Эрликон обнаружил обширную латинскую надпись, набранную старинным шрифтом, – единственное, что он сумел разобрать, было имя Пиредры. Значит, Пиредра, вот оно что. Тревожное предчувствие усилилось, он поспешно перевернул страницу.

Цветная стереофотография. Портрет. Юноша, почти мальчик, очень красивый, застенчиво смотрит в объектив. Это еще кто, подумал Эрлен, и тотчас же узнал, и даже не столько узнал, сколько сообразил. Правую бровь юноши уродовал шрам, который невозможно спутать ни с каким другим, и тут же все лицо проявилось угаданными чертами – перед Эрликоном был юный Рамирес, совсем непохожий на теперешнего серебрянобородого фирмача. Дальше были фотографии других людей, совершенно незнакомых, с подписями на той же латыни; Эрлен пропустил все это и сразу заглянул в середину.

Тут шел машинописный текст на английском, но углубившись в него, Эрликон совсем растерялся. Безвестный острослов в саркастическом тоне разбирал загадочные правовые проблемы. Насколько можно было понять, речь шла о каком-то грандиозном судебном процессе, о подкупах, склоках и попустительстве властей, часто упоминался Пиредра.

Эрлен наткнулся на описание знаменитого «орхидейного процесса», так взбудоражившего мировое общественное мнение конца тридцатых годов; к сожалению, написано оно было специалистом, сделавшим упор на юридические казусы, которыми столь богата эта история («Комментарий Гаркнесса»), так что представление Эрликон получил довольно смутное, зато некоторые факты привели его в изумление. «Было совершено, – читал он в случайно выхваченной строке, – в общей сложности восемьдесят два убийства, из них не менее шестнадцати – лично Пиредрой, общая же сумма взяток приближается к пятидесяти миллионам…» Окончательно сбивала с толку дата – 428 год – едва ли не сто лет назад! Приговора суда Эрлен не нашел, зато нашел сообщение о побеге с еще одной фотографией Рамиреса, обаятельно улыбающегося – совсем как вчера – в компании какой-то великосветской дамы. Дальше почему-то фотография Кромвеля во всех регалиях и еще симпатичного блондина с удивительно знакомым лицом. «Согласно докладу Овчинникова от 16.04.31, Пиредра, несомненно, является преемником Джино Валлачи и, следовательно, доном „Пяти семейств Нью-Йорка“. По прямым связям проходят: Штаты – Джозеф Гендерсон, он же Папа Дюк; Сталбридж, он же Звонарь…» Список был нескончаем, и Эрликон стал быстро листать дальше, перескакивая сразу через десять – пятнадцать страниц.

Львиную долю занимали ссылки: «смотри том такой-то, страницы такие-то» – жизнеописание Рамиреса было составлено с необычайным тщанием. Этот том был сводным, предварительным, но и он достаточно красочно иллюстрировал быт и нравы международной мафии. Пиредра был признанным князем преступного мира и редко опускался до грязной работы, но для Эрлена, бесконечно далекого от ледяной морали гангстерской жизни, даже и те немногочисленные «тротиловые Джульетты» и цементные мешки вызывали чувство, близкое к тошноте.

И главное – сплошь довоенные даты! На фотографиях – стильное ретро тридцатых годов – чопорные прилизанные проборы, широкополые шляпы, старинные глидеры со втяжными фарами, старичок «томпсон»… Что же, Пиредре сто пятьдесят? Или он киборг с двухсотлетним зарядом?

Из дебрей Эрленовой шевелюры выкатилась холодная капля, пробежала по виску и дальше по шее. Он не то чтобы сообразил, но почувствовал, еще без слов предугадал, каков будет финал этой антикварной саги; перекинув налево всю толщу непрочитанных листов, Эрликон заглянул в самый конец.

Точно. Восемь пуль, пять навылет, продырявленный фас, неповрежденный профиль – Рамирес, педантично обнесенный белым скотчем, лежит у забрызганной стены гостиничного номера. Рядом, на врезке, возле пунктиров баллистической экспертизы, фото белозубой смуглой красотки с умопомрачительным бюстом, вместо имени – подпись «Фонда» и почему-то серийный индекс. Дата – 446 год. Полвека с лишним назад какая-то патологическая девица расстреляла в упор отца Инги. Такие дела. «Тогда он был без бороды», – меланхолично подумал Эрлен, захлопнул папку и пошел прочь. Киборг-архивариус, звякнув ящиками, заспешил вперед.

Далеко внизу и в стороне, за окном кабинета Скифа, неровным многоцветным заревом горели городские огни, среди которых голубыми ярусами выделялась подсветка здания мэрии. На северо-востоке тонкой нитью тлело и пропадало за холмами шоссе, и над ним – красные глазки опор внешней связи, а совсем уж на севере над горизонтом поднималась неясная, перерезанная облаками багряная шапка – там был порт и разгружались корабли.

– Ну как? – спросил Скиф. – Прочитал?

– Прочитать-то я прочитал, но ничего не понял. Кто он такой?

– Гангстер и убийца. Правда, очень одаренный.

– А эти даты? Там же сплошь прошлый век.

– Ну, век пока что этот, а с датами все точно – Рамирес умер в конце сорок шестого года. Я воссоздал его.

– Как это?

– У меня есть мнемограмма.

– Но, дядя, это же открытие, такого свет не видывал…

– Во-первых, свет действительно не видывал, а во-вторых, это не открытие, а преступление – я все сделал без санкции руководства, без ведома Совета и создал социально опасную ситуацию.

Переплетя пальцы, Скиф сложил руки на столе и говорил очень спокойно, почти с нарочитой медлительностью.

– Эрлен, сосредоточься и выслушай меня внимательно. Я открыл тебе некоторую информацию, чтобы ты правильно оценил серьезность положения. Мои разработки – это то, на что я как должностное лицо не имел права идти.

– Но, дядя, это же известно, в нашем деле без этого нельзя, что же тут, в конце концов, такого?

– То, что ты не должен был с ним встретиться. Никогда, ни при каких условиях.

– А что случится?

– Уже случилось. Теперь он приложит все усилия, чтобы тебя убить.

Тут воцарилась пауза, и Эрликон, как и несколько дней назад, съехал спиной на сиденье кресла.

– Интересный поворот. Может, я ему за обедом «спасибо» не сказал?

– Постарайся меня понять. Вынужден произнести банальную фразу: мы оба профессионалы. Есть большое-большое дело. Я им занимаюсь на собственный страх и риск, без ведома начальства и кого бы то ни было вообще. Допускаю, что придет время – хотя мне этого и не хотелось бы, когда тебе придется это дело продолжить. Но пока я рассказываю только то, что тебе положено знать. Возможен вариант, что тебе придется подробно отчитываться об этом разговоре, и надо, чтобы ты мог сказать «нет» с чистой совестью.

Вот это да. Скиф сразу превратился в шефа разведывательного управления. На Эрлена повеяло холодом.

– Но ведь получается, что Рамирес – твой человек?

– Да, мой, – легко согласился Скиф. – Но у него в психике существует неподконтрольная зона, и, к сожалению, он мне нужен вместе с ней, то есть целиком.

– Но он же должен соображать…

– Пиредра не соображает. Он, если тебе интересно, природный уникум – стопроцентный интурист, логика в мышлении у него отсутствует полностью.

– Но он же руководит фирмой, он интересный собеседник…

– Собеседник… Да. Ничем особенным он там не руководит – у него практически нет никакого образования. Но если человек по одному твоему, скажем, темпу дыхания может определить, какое ты хочешь принять решение, еще за полчаса до того, как ты его примешь, его карьера несколько меньше зависит от диплома. Однако сейчас речь о другом. Речь о том, что мне необходимо срочно быть на Валентине, и я лично не в состоянии оградить тебя от подозрений Пиредры, в которых он и сам не отдает себе отчета. Нейтрализовать его стандартным путем я не могу – слишком многое поставлено на карту, и он об этом знает.

Как ни был растерян Эрликон, но некая зловещая двусмысленность и неопределенность слов Скифа дошла до его сознания. Не такое желаешь услышать в минуту опасности от единственного друга и наставника. Что-то древнее и мудрое, скрытое в глубинах подкорки, рявкнуло изо всей мочи: «Беги!» – но Эрлен не внял. Слишком велика была вера в Скифа, да и вдобавок еще, как всегда, эмоции перехлестнули за волнолом рассудка.

– Дядя, извини, что лезу с советами, но, может быть, ввести меня в эту игру уже сейчас? Я контактер с образованием, взрослый человек…

– Эрлен, я руковожу разведкой более тридцати лет и до некоторой степени знаю, что делаю. Три года тебя учили и воспитывали как аналитика, им ты пока что и оставайся. Разные, как ты выражаешься, игры сегодня не для тебя. Другое – я все же, как ты, надеюсь, не забыл, улетаю на Валентину, пробуду там неизвестно сколько, и ввести тебя оттуда куда бы то ни было мне будет чрезвычайно затруднительно. И наконец, я вообще хочу этого по возможности избежать.

– А возьми меня с собой на Валентину?

– Не болтай глупостей. На Валентине война.

– Так что же мне делать?

– То, что я скажу, балда! – впервые за время беседы Скиф повысил голос. – Для чего мы тут, по-твоему, сидим и теряем время? Соберись, в конце концов, с мыслями и слушай. Я сейчас уеду. Ты оставайся здесь. Можешь бродить по всей территории, но держись ближе к телефону или возьми с собой модуль интеркома. Послезавтра – ты понял? – послезавтра, если ничего не произойдет, около десяти вечера я тебе позвоню. Ты возьмешь мой «опель» – пропуск у Генриха – и поедешь в то место, которое я назову. Все ясно?

– Ясно, ясно.

– Вот и хорошо. – Скиф встал и направился к двери. – Да, постарайся выспаться.

Четверг, седьмое сентября, два часа ночи. У Эрликона сна – ни в одном глазу. За рулем древнего, но юного двигателем «опель-атташе» он едет по набережной Северного канала. Слева – черная полоса воды за чугунным узором, справа – высокий травянистый склон. «Напротив монастыря», – сказал Скиф. Эрлен притормозил и, наклонившись, выглянул в окно. Вот она, над головой, кладка монастырской стены в плетях плюща; дальше, темнее ночи, небо перегораживал массивный пролет здания шлюза, стрельчатой аркой перешагнувшего через шоссе и канал, и во мраке под ней Эрликону призывно мигнули длинные горизонтальные фары.

В кабине приземистого «плимута», развернутого против движения, сидел Скиф; в свете огонька сигареты можно было различить, что начальник Четвертого управления вновь стал самим собой – русые кудри сгинули, открыв прежнюю залысину и седину; взгляд неизменно спокоен, но Эрлену показалось, что выглядит Скиф более сумрачно и устало, чем обыкновенно. Машины съехались окно в окно, Эрликон опустил стекло.

– Отгони на пандус и иди сюда, – сказал Скиф.

Начал накрапывать дождь. Эрликон приткнул машину у гранитной бровки широкого монастырского въезда и, подняв воротник, сбежал вниз; сунулся было обойти «плимут», но Скиф передвинулся и велел сесть на место водителя. Плюхнувшись за послушно отклонившуюся рулевую колонку, Эрлен машинально посмотрел назад – и обмер. Он увидел привидение.

Настоящий, переливающийся изнутри огнями, белый как лунь, даже в зелень, старик – костлявый, хрящеватый, при виде Эрликона его губы раздвинулись в жутком оскале.

– Вот это жизнь, – вымолвил пилот.

– Познакомьтесь, – предложил Скиф. – Джон, это и есть мой племянник. Эрлен, это Джон Джордж Кромвель, имя тебе известное, он твой коллега и маршал авиации.

– Очень приятно, – поклонился маршал-призрак. Голос у него был самый обыкновенный, несмотря на то что сквозь его фигуру проглядывала ромбовидная строчка сиденья и то и дело пробегали вспышки, выделяя то кисть руки с редкими седыми волосами и узором сосудов, то темный глаз, то рисунок свитера; улыбка же его показалась Эрликону явно издевательской.

– Маршал, – продолжал Скиф, – это личность Джона Кромвеля, посаженная на стандартный мю-фантом с автономной подпиткой. Как видишь, я вновь нарушаю закон. – Он щелчком выбросил окурок в окно и дальше говорил отвернувшись, глядя неведомо куда в ночную темень. – Пиредра сейчас займется и, вероятно, уже занялся подготовкой несчастного случая. Ты будешь летать, и, скорее всего, он постарается устроить тебе воздушную катастрофу на соревнованиях. Впрочем, это не исключает чего-то иного. Поэтому я поручаю тебя заботам маршала. У него большой опыт общения с Пиредрой, кроме того, он будет летать с тобой и обеспечивать безопасность в воздухе. Хочу, однако, напомнить, – Скиф взглянул сначала на Эрликона, потом на Кромвеля и снова отвернулся, – маршал – военный преступник, поего приказам уничтожены многие тысячи ни в чем не повинных людей. Поэтому советую критически относиться к его рекомендациям относительно всего, выходящего за рамки техники выживания. Джон, надеюсь, вы на меня не в обиде.

– Нет, нет, ради бога, – добродушно отозвался Кромвель.

– Связываться с Институтом будешь по моему коду. Деньги сзади, в дипломате.

Эрликон было открыл рот, но тут Скиф положил ему на колени какой-то тяжелый предмет. Будто не своей рукой парень вытащил из открытой подплечной кобуры пистолет – револьвер с массивным барабаном, гребнем дырчатой планки на коротком стволе, шомполом и кольцом на рукояти – «рюгер». Гравировка заботливо сообщала калибр и тип патрона, фигурные грани блестели солидностью и надежностью – почти утешительно.

– Все, – сказал Скиф. – Желаю удачи, – и протянул Эрлену руку.

Тот машинально пожал ее, силясь уразуметь, что же происходит, и тотчас же все и выяснилось: Скиф повернулся, толкнул дверцу, обошел машину и растворился во мраке, направившись, видимо, к стоявшему в стороне «опелю».

Эрликон остался сидеть с совершеннейшей кашей в голове и пистолетом в руках. Он бесчувственно положил палец на спусковой крючок, и у него мелькнула дикая мысль незамедлительно сдвинуть предохранитель и застрелиться от великой досады на непутевую судьбу. Но в это время Кромвель почти без всякого усилия протиснулся сквозь спинку сиденья и уселся рядом с Эрленом. Вдали заработал и затих, отдалившись, мотор «опеля».

– Шеф отбыл, – заметил Кромвель. – Он торопится. У нас же, напротив, время есть. Познакомимся еще раз. Добрый вечер. Меня зовут Дж. Дж. Кромвель, два дня назад я воскрес из мертвых, правда не до конца.

Дж. Дж. снова радостно улыбнулся, по его лицу разбежались многочисленные морщины, глаза смотрели на Эрликона едва ли не влюбленно, но с напряженным вниманием; улыбка светилась радушием, готовым заранее извинить все, что угодно, и одновременно с явным глумливым сарказмом. В другое время подобная маска показалась бы Эрлену страшноватой, но сейчас он этого не ощутил, скорее, наоборот, расслабился; Кромвель почему-то напомнил ему старую умную собаку.

– Почему Эрликон? У тебя действительно такой бешеный характер?

– Да вроде бы нет, а что?

– "Эрликон" – это фирма и марка пулемета. Кстати, о пулеметах – надень эту босоножку.

Глядя, как Эрлен, сняв куртку, управляется в тесноте с перекрутившейся портупеей, Дж. Дж. проворчал:

– "Бульдог-44", пукалка полицейская. «Скорчера», конечно, этот самоходный примус для нас пожалел. Наоборот, резинку направо, ремень налево, ты же не левша.

Эрликон замер с задранными руками. За долгие годы он совершенно перестал вспоминать об искусственном происхождении Скифа.

– Прошу извинения, если оскорбил тебя в лучших чувствах, – добавил Кромвель, по-прежнему скаля зубы, – но я всегда страдал недоверием к разным арифмометрам.

– Ну и ну, – сказал Эрлен. – «Скорчер». Электронное оружие запрещено.

– Скажи это Пиредре, когда он врежет по нам из миллионновольтного, – посоветовал Кромвель. – А Скиф – скаред. На текущие расходы он нам выдал – сколько ты думаешь? – десять тысяч – и все.

Эрлен поднял брови – сумма показалась ему значительной. Оскорбления же, нанесенные Скифу, он оценил в полной мере, но почему-то промолчал – сумбур в голове перемешал все привычные понятия. Кромвель тем временем продолжал:

– Хорошо, я успел завернуть к твоей матери и взять у нее еще столько же. На редкость обаятельная женщина, вот уж не скажешь, что ученый. Все равно, ни на одну взятку не хватит.

Эрликон даже зажмурился. Это уже не лезло ни в какие ворота. Его мать, туманная фигура, отстоящая от его жизни на тысячу световых лет, оказывается обаятельной женщиной, у которой запросто можно прихватить десять тысяч на сыновние нужды. Конец света.

– Скиф знает? – спросил изумленный сын.

– Нет, – ответил удивительный маршал. – Для него это будет сюрпризом. Он оставил меня в библиотеке, ну, а я решил уделить время банковским операциям.

Да, теперь можно кое-что понять – людей, которые способны устраивать сюрпризы для Скифа, стоило воскрешать; Пиредра тоже, наверное, оригинал в своем роде – вспомнилась Эрлену фраза из старинного романа.

– Моя мать… – сказал он. – Я не видел ее лет пять точно, а может, и больше…

– Это нехорошо, – нравоучительно произнес Кромвель. – Впрочем, грех общепринятый. Данной мне Богом и людьми властью отпускаю тебе его. Аминь. Сегодня я устраиваю вечеринку по случаю собственного дня рождения и приглашаю тебя. В восемь пятьдесят мы вылетаем из Дортмунда в Стимфал. Я не поклонник портовых ресторанов, вечно в них резиной воняет, пусть будет что-нибудь семейное, с сосисками и джазом. Заводи.

Эрликон положил одну руку на пестро оплетенный руль, другой повернул ключ зажигания. В жизни не водил таких роскошных машин. Не приборная доска, а выставка дизайна.

– Значит, в Стимфал, вот оно что, – подумал он вслух.

– Да, – подтвердил маршал. – Включи «дворники».) Называй меня маршал, потом, возможно, перейдем на более фамильярное обращение.

«Плимут» выскользнул из-под арки и помчался, глотая) мерцающие лунки разметки.

– Ты вообще-то где летаешь? Кроме соревнований?)

– Вообще-то нигде, – ответил Эрликон, не отрывая) глаз от убегающего под колеса полотна. – Я студент ИК, третий курс, у нас поощряется подобная деятельность.

– Значит, ты не профессионал… Хоть летаешь-то за деньги?

– Да. «Бритиш аэроспейс» платит три тысячи за выступление.

– Три тысячи? – Кромвель засмеялся. – А поститься ты не пробовал? На чем ты разбился?

– НАТ-63, «Хевли Хоукерс». – Эрлен почувствовал, что и это покажется Кромвелю смешным, и прибавил: – Маршал, я только еще на третьем курсе. А «скорчер» мы сдаем на пятом.

– Дерьмо твой «Хевли Хоукерс», – отозвался Кромвель философски. – Зачем ты связался? Тяп-ляп – готово. На заднем дворе. А со «скорчером» ты прав. Если Пиредра узнает, какой пушкой нас Скиф одарил, прирежет в пятнадцать секунд.

– Зарежет?

– Конечно. Что же тут удивительного? – Кромвель пожал плечами. – У всех свои слабости. Я, например, люблю по утрам пить кофе с коньяком, тебе нравится пиредровская дочка и самолеты «Хоукерс» – вот уж, на мой взгляд, странные фантазии – ну, а Рамирес предпочитает убивать людей ножом – что делать, все мы разные.

Машина летела вперед, мерно постукивали стеклоочистители, горела подсветка приборов, и Эрликону, как ни странно, было уютно в компании этого вынырнувшего из преисподней насмешника – наверное, оттого, что Эрлен не ощущал потребности внутренне прятаться и изощряться – кромвелевская саркастическая манера, несмотря ни на что, очевидно, предполагала в Эрлене равного собеседника – такого же Кромвеля, возможно, еще чудней и заковыристей.

– Маршал, – решился Эрликон, – вот вы сказали, что воскресли из мертвых. Какие впечатления… ну, как оно там? Извините, это, конечно, дурацкий вопрос.

– Вопрос не дурацкий, а вполне естественный, а там… Как в песне: ничего там хорошего нет.

– Да. А вот еще. Как мы будем вместе летать?

Кромвель ничего не ответил, а вдруг надвинулся, и, прежде чем Эрлен успел сказать "а", маршал вошел в него, вошел с такой легкостью, словно совпали две тени, смешались струи двух рек. Эрликона подхватила волна необычайной ясности и уверенности, черные замки сомнений в душе рассыпались и пропали. Более того, он остро почувствовал все движения мотора, чуткую дрожь рессор, тугое давление колес; нервы добежали до перегибов обводов, до краев и пределов кузова. Рука сама собой переключила скорость, педаль газа ушла в пол. Двигатель завыл фальцетом, Эрлен, по-кромвелевски оскалившись, вывернул руль, на мокром покрытии машину занесло, и метров двести она пронеслась на двух колесах, потом, подпрыгнув, вернулась в прежнее положение. Кромвель покинул Эрликона, все встало на свои места.

Сердце у парня билось о самые ключицы, пот затопил брови и заструился по носу и глазам, пульс горячими толчками сотрясал руки. Эрлен автоматически сбросил газ. Но и Кромвеля, похоже, захватило, он неожиданно приказал:

– Тормози.

Не глуша мотора, оба вывалились под дождь. Эрликон поднял голову, с силой провел ладонью по мокрому лицу, на некоторое время снова почувствовав в себе чужое горло и чужие легкие, неясное торжество наполнило сердце, но тут же отступило. Черная платформа «плимута», откинув крыло дверцы, лила на дорогу желтый свет из салона; пилоты вернулись внутрь. Кромвель произнес загадочно и с печалью:

– С напряженьицем совмещаемся; мне семьдесят, курсант, давай в кабак.