Текст книги "Реквием по пилоту"

Автор книги: Андрей Лях

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Андрей ЛЯХ
РЕКВИЕМ ПО ПИЛОТУ

Автор выражает благодарность редакции журнала «Aviation week and space technology»

Славной памяти Корабельного Повара

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

То, что написано в этой книге, читатель найдет сам – если дочитает до конца. Моя задача – предварить его о том, чего он не найдет.

ИЗЪЯТИЕ ПЕРВОЕ. Предлагаемая история является микроэпизодом более чем двадцатилетней склоки между контрразведкой, возглавляемой в ту пору кланом Толборнов, и военной разведкой во главе с Эрихом Скифом. Весь относящийся к этому контекст полностью опущен.

ИЗЪЯТИЕ ВТОРОЕ. В основе описанных событий лежат полулегальные научные исследования, проведенные Эрихом Скифом. Поскольку эта книга никоим образом не является научно-популярной, данные и результаты Скифовых исследований в тексте отсутствуют.

ИЗЪЯТИЕ ТРЕТЬЕ. На протяжении многих лет – в том числе и в описываемый период – главным агентом Толборнов против Скифа был Ричард Бартон-младший. Эту работу он проводил, оставаясь на посту сначала инспектора, затем комиссара криминальной полиции, и таким образом все действующие лица были объектами полицейского расследования, что составляло в происходящем весьма существенную сторону. Однако мой роман – не детектив, и за исключением необходимых упоминаний весь детективный элемент из сюжета устранен.

ИЗЪЯТИЕ ПОСЛЕДНЕЕ. Большинство персонажей романа нередко употребляли непристойные выражения, зачастую особо изощренные и циничные. Несмотря на серьезное обеднение речевых характеристик, после долгих колебаний я все же привел речь героев в соответствие с общепринятыми нормами.

В тексте использованы термины из произведений И. Ефремова А. и Б. Стругацких И. Варшавского и Ф. Хэрберта

Стихи В. Высоцкого.

ВСТУПЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Из книги Майкла Кроунфорда «Шесть чисел Джона Кромвеля»

Хроника каирского Коридора является, безусловно, одним из самых спорных моментов второй мировой войны. Пожалуй, ни один из военных эпизодов не толковался столь разноречиво – и здесь мы сталкиваемся с теми же проблемами, что некогда Толстой, Цвейг и другие авторы, обращавшиеся к жизнеописанию исторических личностей. Как правило, историки-стимфальцы толкуют каирские события как триумф военного гения Дж. Дж. Кромвеля, а историки-земляне – как провал агрессии и торжество земной оборонительной доктрины. Каждая из сторон приводит в доказательство многочисленные аргументы, свидетельства очевидцев, компьютерные модели и так далее. Список документальных подтверждений обеих точек зрения растет буквально с каждым годом.

Однако у непредвзятого исследователя всегда остаются в распоряжении два незамутненных национальными и иными пристрастиями источника. Первый – это даты. При любых разночтениях сравнительный календарь событий способен прояснить чрезвычайно много и подчас пролить свет на самые запутанные вопросы. Фальсификация же хронологии – явление в современной исторической науке редкостное, и всякая подобная попытка в наше время заранее обречена на неудачу.

Второе – это карта. Ход планет и светил, расположение земель остается тем же, что и двести, и триста лет назад. Вкупе с сопоставлением докладов независимых наблюдателей (Англия-VIII, Леонида, Гестия, к тому времени еще не вступившие в войну) по этим данным возможно со значительной степенью уверенности сказать, как и когда располагались противоборствующие силы. Прочие же доводы могут быть приняты во внимание лишь в связи с их явной очевидностью – но тут читатель имеет полное право на свободу суждений.

Итак, 4 ноября 439 года десантный корпус под командованием Кромвеля вышел на северный траверз Земли. Никаких военных действий в этот период не происходит – все три стимфальских флота идут в режиме необнаружения, и, как показало дальнейшее, их маскировка оказалась необычайно эффективной: ни один из кораблей не был засечен ПВО Земли до самого начала десантной операции.

Что же до расстановки прочих сил, то она к данному сроку выглядит довольно курьезно. Пятый объединенный флот Джонстона Блейка, который должен был обеспечивать поддержку Кромвеля с тыла, зашел в зону Слепого Пятна, где его поджидал соединенный флот Земли под командованием Тула Равия, намеревавшегося дать генеральное сражение на этом дальнем рубеже. Но Блейк, абсолютно разумно не желая вступать в бой до воссоединения с Кромвелем, уходит за Слепое Пятно и там выписывает прямую меридиональную восьмерку, чтобы обойти Тула Равия. Тот, в свою очередь, в надежде перехватить Блейка на выходе, также уходит за Пятно и закладывает обратную восьмерку – так что вместо эпохальной битвы, даже не увидев друг друга, воинства разбегаются под прямым углом.

11 ноября кромвелевский десантный корпус входит в плоскость эклиптики возле отметки Десятой Тысячи – то есть практически в зоне спутниковой связи! – земные средства обнаружения его по-прежнему не замечают, но одновременно нет и связи с Блейком! Трагедия войны грозит превратиться в фарс – стратеги доманеврировались до того, что войска очутились под самыми стенами неприятельской твердыни к полному неведению и растерянности обеих сторон.

Блейк за Слепым Пятном никак не закончит своих игр с Тулом Равием и дать о себе знать никак не может. Кромвель, ничего об этом не зная, за двадцать четыре часа должен принять решение: либо, на собственный страх и риск, начинать боевые действия без прикрытия и каналов снабжения и связи с опорными базами, либо все так же скрытно уйти и после прояснения ситуации готовить новое наступление.

Кромвель ждет до последнего, все отпущенное ему время «немого дрейфа» – с 11 по 13 ноября: ведь любое известие от Блейка может радикально изменить ситуацию. Известия нет, но соблазн слишком велик, слишком редкий шанс выпал Стимфалу, да и оказаться в роли командующего, не выполнившего приказ, маршалу не улыбается. Он решает положиться на свою счастливую звезду, и ночью 14 ноября, в 00.25, отдает распоряжение запустить двигатели и открыть шлюзовые шахты авианосцев; через сорок минут первая волна истребителей-бомбардировщиков «Торнадо» ушла к Земле. 16 ноября стимфальский десант высадился в треугольнике Танта – Каир – Эль-Мансура. Начались «Сто дней Коридора».

ВСТУПЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Отрывок стенограммы совещания отдела Ричарда Бартона-младшего в Управлении криминальной полиции города Ганновера. 462 год

Бартон. …И вот наконец сегодня мы можем хоть что-то сказать об этом злосчастном эмбриоконтейнере из Института Контакта. Копали почти год и выкопали.

Лейтенант Морз. Что это за контейнер?

Бартон. Машина для производства людей.

Лейтенант Морз. Как так – людей?

Бартон. Или вообще живых организмов – была бы программа и материал. Не забегай вперед, об этом позже. Вопрос в другом. Институт Контакта – наверное, самое охраняемое место в мире, а склады там – вообще крепость, и вот оттуда среди бела дня утаскивают ящик размером с рояль и весом чуть не в три тонны, и дальше он как в воду канул. Денежная стоимость учету не поддается.

Капитан Мадзински. Так нашли его?

Бартон. Нет, не нашли, но кое-какие моменты прояснились. Вот, взгляните сюда. Это нижний горизонт хранилищ, над ним – два тоннеля и вестибюль Института. Парень, с которым мы имеем дело, настоящий волшебник. Первая смена сотрудников приходит к девяти, а ночная уходит где-то в полдевятого. Он умудрился проскочить в эти полчаса и ни с кем не встретиться.

Лейтенант Морз. Кто-то из своих.

Бартон. Да не просто из своих, подымай выше. Значит, около половины девятого он вошел в склад. Там везде молекулярные запоры, и без компьютера блок не вскроешь – и то работы часа на три. Или у него был свой ключ – понимаете, что это значит? – или он взломал институтскую компьютерную сеть – что тоже не легче.

Капитан Мадзински. А точно он был один?

Бартон. По остаточным напряжениям пола – один человек, рост приблизительно метр девяносто, «нога стайера», похоже, спортсмен…

Лейтенант Морз. Значит, пришел стайер двух метров роста, унес в руках три тонны и растворился в воздухе?

Бартон. Три тонны как раз не проблема. Возможно, у него был дирижабль Барбриджа – с ним что хочешь можно вынести. Хотя, правда, есть данные, что на обратном пути он весил больше… Ладно. Так или иначе, ящик он вынес и прошел по верхнему тоннелю – наглость страшная, но если знать, что именно в эти пятнадцать минут там никого не будет, то такой путь самый безопасный.

Теперь два вопроса. Куда эту громадину спрятать – это одно, а второе – как вынести за пределы Института, откуда и муха не вылетит? У него все было продумано до изумления. Он притащил этот ящик на грузовой склад и там пристроил на контейнеровоз, который уходил на базу в Деметре. По документам значилось, что там какой-то мини-реактор для сельхозработ – бумаги настоящие, номера совпадают, и через полчаса контейнер уехал на закрытую базу! Ищи-свищи, мы тут каждый листочек переворачиваем, а он едет.

Лейтенант Морз. Но так до этой штуки вообще никто не доберется – где смысл?

Бартон. Я же сказал, парень – кудесник. Есть такая захудалая фирма – «Брент кемистри продакшн». У них контракт с Институтом на закупку разных производственных отходов и всякой рухляди. Только контейнер прибыл на базу, как кто-то от имени фирмы перевел деньги на счет Института, а тот реактор, что значился по описи, подпадает под статью контракта! Начальник базы, не ведая ни сном ни духом, подписывает разрешение, и транспорт привозит якобы реактор снова на Землю, в Виндхук, на обычный аэропортовский склад – ни зоны, ни охраны – ловко, а?

Капитан Мадзински. Так ведь получится, что реактор пропал, – фирма предъявит иск.

Бартон. Ничего не пропало. Наш друг приехал на тягаче и привез настоящий реактор, которому цена полсотни, заехал в бокс, один контейнер отцепил, другой прицепил, сунул начальнику смены какую-то бумажку в нос, и поминай как звали! Никто ничего не хватился. Реактор – вот он реактор. Все подписи, все печати настоящие. Все по закону, и все сделано руками людей, никакого отношения к криминалу не имеющих. Всех теперь знаем, а сажать некого, да какое там сажать – допрашивать без толку.

Капитан Мадзински. Но ведь ясно, что информацией, которая позволяет творить подобные вещи, располагает считанное число людей.

Бартон. Верно, считанное. Сосчитано около ста человек, и у половины всякий там статус, а другая половина в командировках у черта на рогах, и поймать там кого-нибудь за руку – ох, мудрено. Формы секретности нам пока не дают, епархия не наша, разведка косится, и пока что следует держать в голове одно: такие штуки воруют не для того, чтобы украсить каминную полку. Где-то на белом свете работает краденый агрегат, и он в грамотных руках может понаделать искусственных типов, которых ни по каким пробам не отличишь от тех, что соорудили папа с мамой. Я в самых высоких инстанциях консультировался.

ВСТУПЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Архив лондонского отделения «Локхид Эркрафт». 479 год БАИ-12 – Крису. В ответ на Ваш 1260813 сообщаю:

Подтверждение. Дассо Бреге МИЛАН-270, июнь – декабрь, двухкилевик.

Далее:

Масса, кг максимальная взлетная ………. 19 200

топлива во внутренних баках ……. 2700

в баках наружной подвески …….. 4150

м/скорость полета д/п/ высоты без наружных подвесок, число М … 12,8

м/угловая скорость установившегося разворота, град/с ………….. 24,3

м/скорость крена, град/с ……… 300

Радиус действия м, при полете с переменным профилем ……… 25 000

геометрические размеры:

длина самолета, м ………….. 14,6

высота, м ………………. 4,8

размах крыла, м …………… 8,8

площадь крыла, м ………. 33

база шасси, м ……………. 3,9

колея шасси, м …………… 2,8

диапазон расчетных эксплуатационных перегрузок …. от —3 до +9

СУ ……………. спарка ТРДДПВ11

Максимальная тяга, кгс с форсажем ……………. 49 360

без форсажа ……………. 46 150

Удельный расход топлива, кг/кг-ч с форсажем ……………. 4,86

без форсажа……………. 3,80

расход окислителя, кг/с …….. 81

степень двухконтурности ……. 0,2

суммарная степень повышения давления ……………… 27

температура газов перед турбиной, ±С 1400

масса, кг ………………. 129

максимальный диаметр, м ……..4,1

к/к – Мк10 ……… «Мартин Бейкер»-4000

с/о …………… ИД РЛС ЕЛ/М-2035

ЭВМ ………….. АСЕ-4М"ЭЛКИТ"

СПС-200

микропроцессоры 020-К, 80-М,ЭОИ-3, 1-ЦВ инерциальная СУ на лазерных гироскоп…. «Секстан авионик»

ЭМХ-2П. ……….. «Томсон»

Последняя серия – 16-18, Стимфал. Байфилд.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

День рождения. Двадцать пять лет. Одна из последних летних ночей, уже наполненная предчувствием сентябрьской прохлады. Веранда тонет в сигаретном дыме, зажгли свечи, лиц стало не разобрать, шум, гам, громогласно страдал и стонал Крис Норман, кто-то предложил открыть окна, но не открыли, длинноногий Баженов улегся на стол среди бутылок и салатов, объявил: «Я Орка, кит-убийца», после чего немедленно заснул. Его поволокли на второй этаж, там тоже что-то заварилось, кто-то уехал, свечи, обливаясь стеариновыми слезами, догорели до деревянного подсвечника, тот обуглился, свет померк, и все мало-помалу успокоилось.

Он открыл глаза и посмотрел на часы. Цифры в зеленом прямоугольнике перемигнули, и ноль три сорок пять сменились на ноль три сорок шесть. Подступившее ненастье сгущало предрассветный сумрак; натягивая спортивную куртку, он подошел к окну – ничего не разобрать, слоистая муть, только слышно, как внизу, под террасой, волны разбиваются об искусственные скалы и под полом вздрагивают бетонные сваи. Надо собираться. Денег ни копейки, да и к чему сейчас деньги, но в багажнике нетронутые бутерброды плюс баженовский термос. Можно было бы сказать так: до смерти осталось пять бутербродов.

Его звали Эрлен Терра-Эттин, или, согласно старинному прозвищу, Эрликон. Он сын знаменитого Диноэла Терра-Эттина, человека судьбы фантастической и до крайности сумбурной, и кажется, будто дикость характера отца отразилась на внешности сына.

Вид Эрликона был не столько уродливым, сколько необычным. Он мал ростом, хрупок, сутул, левая половина узкого и длинного лица словно смята, и надбровье выступает козырьком, отчего взгляд приобретает постоянно хмуро-удивленное выражение. Зато, когда дело дошло до глаз, суровая мать-природа вдруг расщедрилась и наградила Эрликона дивными темно-синими очами, как видно первоначально предназначавшимися какой-нибудь бернисдельской колдунье, и волосы, предмет его тайной гордости, были очень хороши: густые черные кудри литыми кольцами сбегали на неровные узкие плечи. Странное было лицо, наверное, так выглядел в незапамятные времена король сказочных троллей.

Пройдя по отделанному камнем коридору, Эрлен спустился на первый этаж – стеклянную веранду, нависшую над морем. Здесь стоял стол – хранитель останков буйного пиршества; в инвалидном кресле на колесах устроилась неясная, но юная фигура, а у дверей привалился все повидавший ветеран-"харлей" – мастодонт в мире мотоциклов – тяжеловесно-логичное нагромождение хромированной стали – с буйволовыми рогами руля и Ракетными дюзами выхлопных труб. Правда, зеркальный блеск его частей был основательно ободран, время обнажило красное мясо коренной металлической стати и обратило белизну цифр на шкалах в желтизну и зелень.

Эрликон откатил чудище и распахнул дверь, впуская в дом ветер и разнотональный гул прибоя, отыскал перчатки и затолкал в карман, с минуту подышал морским воздухом, потом снова поднялся наверх и там приоткрыл дверь в конце коридора.

В это безалаберное логово, выстроенное на самом конце Хельской косы, он приехал прямо из госпиталя уже позно вечером – через Бремен, через старенькую баржу-паром, на которой стоял среди ветра и водяной пыли, машинально стирая влагу с зеркал мотоцикла – надеялся, конечно, на встречу и разговор с Кристиной, надеялся непонятно на что, а откровенно говоря – на чудо. Мотоцикл этот был его единственной значимой собственностью, давний подарок матери, и во время каждого летнего ухудшения состояния его хозяина машину вслед за ним отвозил в госпиталь Военно-Морской академии институтский фургон.

Естественно, вышло, что надеялся Эрлен напрасно, угодил на собственный бестолковый юбилей, все, как всегда, смешалось и спуталось, и разговора никакого не получилось. Впрочем, с Кристиной все ясно и без разговоров, и не бывает чудес в наше время.

За стеклянной дверью с травленным «под мороз» узором посреди комнаты возвышалась резная кровать, а на ней, под свесившимся до пола одеялом, спали парень и девушка. Обладатель страхолюдной физиономии в задумчивости уставился на них и так простоял некоторое время, прислушиваясь к тому, как перекатывается в нем тоска, черная, будто нигерийская нефть. Она быстро сгущалась, и ее твердые пальцы безжалостно скручивали внутренности, превращая муку душевную уже в телесную.

Эдгар и Кристина, думал Эрликон, вот уж действительно в самом деле. Почему я вас сейчас не убиваю? Потому что глупо было бы, перед тем как уйти, наплевать во все колодцы, зная, что тебе из них никогда не пить.

Я не сержусь. Ни на вас, ни на кого вообще. Так вышло. Таков закон природы. Я нежить. Я появился на свет благодаря медицинскому ухищрению и существую благодаря ему; все мои напасти закономерны, но приветствовать эти закономерности я не собираюсь.

Была бы впереди цель – можно было бы потерпеть. Но цели нет. А мне еще двадцать и тридцать лет ударяться обо все острые углы, и так до самого конца. Для чего?

Хорошо. Допустим. Вдруг привалит какое-то счастье. Вдруг. Кто знает, подхватит какая-нибудь струя. Все равно. Поздно. Во мне уже все умерло. Ничему я больше не поверю и ничего не смогу. Прощайте, любезные мучители, мне не выпутаться из моих дебрей.

Он оттолкнулся от стены и пошел прочь, полный мрачного юношеского самодовольства от стройности собственной логики.

Родителей, которые сходили бы с ума и потом утратили бы смысл жизни, у меня нет. Я свободен. Выбор мой ничем не стеснен. Скиф? Скиф должен меня понять.

Шестицилиндровый мотор «харлея» завыл, загрохотал, в доме все задребезжало, по террасе ударило голубым дымом, Эрликон играл ручкой газа, стрелка тахометра прыгала, точно от безумной радости.

Ну а нынче разволнован весь народ —

Не вернулся на базу самолет…

Вранье, думалось ему. Иллюзион. Никто особенно разволнован не будет. Разве что Дэвис. Что же. Выплатят страховку, или полстраховки, или что там положено – вот уж представления не имею.

Мотоцикл с ревом вылетел навстречу рассвету, приподнявшись на заднем колесе; позади оставался человек, с которым еще предстояло увидеться, и шесть недопитых бутылок, о которых предстояло забыть навсегда.

С паромом Эрликону повезло, попал удачно, и дальше он гнал уже без остановки, на ста до самого Бремена, по простору линованного бетона, проносясь под высокими квадратными арками с синими коробками указателей. День, полдень, тени укороились, потом потянулись на восток, и тогда над прерыистой полоской лесов на горизонте перед Эрликоном оказалось здание Института Контакта – словно карандаш, воткнутый в антропогенно замусоренную приморскую низину – сначала просто силуэтом с одной горящей, обращенной к заходящему солнцу гранью, затем обрел свой дымчато-сине-зеленоватый цвет, и его стеклянная призма, вырастая, ушла в самое небо. Эта пстройка не была рассчитана ни на город, ни даже на страну – она поднималась над Европой.

Институт был построен на Стоунбрюгге – так необычно называлось место, где по неизвестным причинам каменный щит, лежавший в основании здешней равнины, просунул наружу, сквозь толщу болот и наносов, гранитную пятерню, и пять пологих холмов смотрелись как пять перевернутых чашек на плоскости обеденного стола.

Институт стоял на холмах словно древний град, окружен был огромным парком, который внутри институтских стен превращался в настоящий лес, вплотную подступающий к лабораториям и Контактерской Деревне, и совсем недавно Лестер, начальник транспортной службы Контакта, божился, что, выйдя поутру на пробежку, встретил в лесу кабана.

Здесь, на границе таинственных контактных ведомств, в глуши, как и положено, стояла ветхая избушка – к лесу передом, к детскому городу задом. Наполовину она вросла в землю, наполовину – в стену кирпичной ограды, а с одного бока к ней были привешены ворота с оранжевой надписью: «Международный центр космических исследований. Зона № 5. Проезд закрыт». Внутри два киборга коротали время за телеметрией наружного наблюдения, сидя в полумраке среди свечения экранов. Загудел сигнал, и голос под потолком произнес:

– Пятая зона. У вас на подходе Терра-Эттин-младший, номер 432112. Идентификацию подтверждаем.

– Видим, видим, – отзвался один из киборгов и достал сигарету. – Гляди, на траверзе Бешеный Младенец со своим драндулетом. Сейчас опять будет цирк.

Рогатая махина с пристроившимся на ней Эрликоном пролетела по детскому городку к институтской ограде, вымахнула на горку с разноцветными слонами и, оторвавшись от нее, воспарила, как демон над грешной землей. Мотоцикл встал вертикально, Эрлен молодецки поднялся в стременах, и через мгновение вой двигателя затихал уже по ту сторону красной, украшенной формованными барельефами стены.

Он ехал по земле Института Контакта – местам, окутанным в сознании человечества грозной таинственностью, – о них слагали мифы и до курьеза противоречивые легенды.

Здесь, бытовало мнение, человеческий разум стоит лицом к лицу с разумом нечеловеческим и с космосом вообще; здесь обитают всемогущие супермены – невидимые, безымянные, не щадящие живота своего защитники интересов Земли в загадочных глубинах Вселенной, сюда сходятся все концы и начала, и уже один аквариумный свет окон Института на фоне темных и звездных небес, казалось, утверждал: тут знают что-то такое… что-то такое.

Ничего, однако, такого в этом громадном здании не размещалось. Львиную долю забирало административное хозяйство – бюрократия всех видов – от бумажной до кристаллической; с ней соперничали по размерам всевозможные дипломатические службы, прочее же было отдано учебным помещениям, архивам, библиотеке и отчасти науке. Кроме того, отсюда правит твердой рукой Международный центр компьютерного контроля. Самые сногсшибательные контактерские чудеса запрятаны в местах куда как менее заметных, и весьма значительная часть авторитетов и лидеров Контакта за всю жизнь ни разу не переступала порога своего Главного управления.

Но в необъятных анналах Института за сутки десятки черно-желтых кассет и карточек меняли номера и перекочевывали с полки на полку, с этажа на этаж, свидетельствуя, что досье такое-то закрыто, а следующее поступило на учет по категории такой-то, фотография есть, фотографии нет, жив, умер, не вышел на связь…

Институт возник в начале пятидесятых – во-первых, благодаря вынужденному послевоенному слиянию разнородных разведслужб, а во-вторых, по причине того всемирного потопа информации, который хлынул из-за уничтоженных войной границ, преград, открытия зон, каналов, прочего и прочего – срочно потребовался ковчег: космос предстал перед Землей во весь рост, проблемы его оказались неисчислимы, непостижимы, а порой и жутковаты. Прежняя Комиссия по Контактам (КОМКОН), которая, подобно известному литературному персонажу, долгие годы умудрялась управлять делами при помощи одного слова «нет», для новых условий подходила мало, однако упразднена не была, а, напротив, усилена и расширена, и к ней вполне закономерно отошли функции контрразведки, прочими же полномочиями пришлось поступиться – особенно в пользу могущественного Четвертого управления региональной специальной контактной администрации, во главе которой встал один из наиболее выдающихся лидеров затененного мира Эрих Левеншельд, или, согласно официальному псевдониму, – Скиф, который в нашей истории занимает весьма серьезное место.

Впрочем, структура Института Контакта, равно как и его история, для нас сейчас интереса не представляет, и речь об этом зашла лишь оттого, что Институт со своей атмосферой был для Эрликона тем привычным миром, в котором он рос и воспитывался. Давайте посмотрим на тех, кто создавал для Эрлена этот мир.

Начнем с начала. У истоков нашего повествования стоят три человека, двое из которых, строго говоря, людьми не являются.

Диноэл Терра-Эттин, отец Эрлена, знаменитый красавчик Дин, – продукт материализации мысленных образов космической свободно живущей субстанции, известной публике под названием «Зеленые Облака». Многие годы он служил прямо-таки живой эмблемой контакта с негуманоидным разумом, хотя, судя по всему, научная ценность явления самим фактом его существования и ограничилась. Тем не менее Дин был и оставался всеобщим любимцем, что основательно испортило ему характер. Будучи официальным сотрудником Института, он поработал сначала в научно-техническом отделе – прибежище сенсов и математиков, затем, влекомый тягой к романтике, перебрался к оперативникам, где лучшим его другом, «названым братом», сделался подававший тогда большие надежды Эрих Скиф. Несмотря на крайнюю, разительную несхожесть, вместе им было суждено пройти довольно долгий путь. Повсюду Диноэл проявлял свой сомнительного толка инфантилизм и повсюду встревал в различные истории, сопровождаемые порой газетной шумихой; подвиги перемежались скандалами, и так продолжалось до тех пор, пока в некий момент не обнаружилось, что прославленного контактера уже давно никто и нигде не видел. Чьим-то решением он был перемещен в прошлое так естественно и незаметно, что без всяких усилий стал легендой, каноном, тем самым обезопасив свою славу от каких-либо дальнейших колебаний, но, правда, и лишившись надежд на новые победы. Дин был жив и здоров, но, подобно немалому числу работников Контакта, скрытно и необъяснимо оборвал свою бурную карьеру.

Несколько десятилетий спустя, разбирая его дела, председатель сенатской комиссии Хедли Холл с удивлением обнаружил, что никаких формальных причин к отставке Диноэла нигде не было зафиксировано и что именно ему инкриминировалось, ни в каких документах не упомянуто. Если отбросить гвалт и суету вокруг его имени, то выходило, что Дин был вполне грамотным и многообещающим специалистом и уход его продиктован мотивами, ничем не разъясненными. Однако вникать в эти перипетии мы здесь не станем.

Поглядим на вторую половину нашего истока. Женщину, подарившую Эрликону такие чудесные глаза, зовут Мэриэт Дарнер. Судьба ее напоминает зеркальное отражение, но со знаком плюс – судьбы ее знаменитого и непутевого возлюбленного. Тридцать с лишним лет унесли из людской памяти робкую медсестру, неудавшуюся актрису и сделали привычным внушительный облик мадам доктора наук, директора Института нейрофизики имени Ричарда Барселоны. Подготовка любого съезда нейрокибернетиков начинается с того, что доктору Дарнер присылается письмо, в котором со всеми возможными любезностями осведомляются, одобряет ли мадам такой-то план работы и такие-то формулировки в резолюциях.

История знает примеры, когда из авантюристов получались если и не ученые, то, во всяком случае, люди вполне уважаемые; неудивительно и то, что мадам доктор постаралась как можно плотнее запереть дверь за той частью своей юности, когда сумасбродная девица в компании под предводительством несравненного Динухи надолго забыла о том, что она прилежная ученица солидных профессоров; удивительно то, что в разряд этого неугодного прошлого угодил ее собственный сын.

Авторы многочисленных произведений, в том числе и кинематографических, воспевающие романтическую любовь прекрасной землянки и инопланетянина, с трогательным единодушием замалчивают тот период, когда по окончании всех прелестных авантюр воцарившееся семейное счастье не продержалось и двух лет, пылкая страсть превратилась сначала в неприязнь, а потом – в отвращение, и неудачное рождение неудачного ребенка положило конец и видимости каких-то отношений. И что уж совсем грустно и непонятно, так это то, что ненависть к прошлому Мэриэт целиком перенесла на злополучного малыша, принесшего ей, как она полагала, столько бессмысленных страданий.

Как бы то ни было, первое, что увидел и осознал в своей жизни Эрликон, была больница. Там он появился на свет, туда он регулярно возвращался, и мир клиник и госпиталей с их законами привычно считал своим настоящим домом, никогда не обижаясь на ту боль, которую ему здесь порой причиняли.

Пяти лет от роду Эрлен попал в интернат номер двадцать три – ведомственное учреждение Института – кто-то где-то вспомнил, что мальчик как-никак сын легендарного контактера. В интернате жили и учились дети тех сотрудников, которые, согласно институтской терминологии, находились в «командировках». Разница между ними и Эрликоном заключалась в том, что их время от времени забирали родители и увозили домой.

Между детьми здесь царила весьма жесткая иерархия, зиждившаяся на трех китах – старшинстве, личных достоинствах и положении родителей в институтской негласной табели о рангах, дух и буква которой таинственным образом проникли в мир детских развлечений. Поскольку назвать Диноэла отцом язык поворачивался с трудом, Эрликон не котировался ни по одному пункту и в полной мере испытал на себе все издевательства, на которые только может обречь беззащитного уродца юная бессердечная изобретательность.

В не меньшей степени сказался на ситуации и шальной характер Диноэла, хотя допускаю, что на свой лад он любил Эрлена; и единственное, на что хватало отцовских чувств, – это появиться раз в год с каким-нибудь немыслимым подарком вроде самоходной байдарки со встроенным кибермозгом, с которой не знал, что делать, ни мальчуган, ни сам Диноэл, – и дальше – вновь пропасть неведомо куда, неведомо на сколько.

Парадоксально, но Эрликон положение ужасным отнюдь не находил – по той простой причине, что сравнивать ему было не с чем. Свой образ жизни он считал нормальным и естественным, а охватывавшие его временами буйные психозы беззастенчиво использовал в собственных интересах: во время иных истерик к нему боялись подступиться даже самые рослые и бесстрашные из его недругов. Тогда-то и прицепилось к нему полуироническое, полууважительное прозвище, прошедшее затем сквозь годы и события.

В мае шестьдесят третьего, когда Эрликону не исполнилось еще и восьми лет, на сцене его жизни появился третий и, пожалуй, самый важный персонаж. С Роксаны-VI на Землю привезли Скифа – тогда начальника Четвертого отдела все той же Региональной СКА.

Диноэла всю жизнь называли инопланетянином, хотя на свет он появился на Земле и долгое время ничего, кроме Земли, не видел. У Скифа такого ярлыка никогда не было, хотя его искусственный интеллект был создан в прямом и буквальном смысле за тридевять земель. Ничто человеческое Скифу не было чуждо, но надо признать, что германия, кремния и парасилликола в его организме было значительно больше, чем отпущено человеку природой. Для нас сейчас несущественно, с кем и как там столкнулся на Роксане Скиф, но результат оказался плачевным: по прибытии он более всего походил на груду электронного лома.