Текст книги "Армия обреченных"

Автор книги: Андрей Алдан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

IX. ПУТЬ В ПЛЕН

Насколько радужны были надежды при уходе 26 мая из деревни Кладен, настолько же горьким было разочарование при приходе в Фридберг. Вывод частей РОА из Кладена был расценен как акт явного доброжелательства (каким он, конечно, и был).

Фридберг – небольшой городок сев. вост. Пассау. Для размещения частей был отведен мокрый луг вдоль реки Молдау, западнее 1,5–2 км самого городка. 27-го сюда прибыли и разместились запасная бригада и группа 1-го дивизиона.

С первых же часов после привода в Фридберг, солдатам и офицерам стало ясно, что отныне они пленные, а не интернированные. Участок не был огорожен. Вокруг него через каждый 100 метров сразу же были поставлены американские посты с пулеметами. С утра 27-го мая начали тянуть вокруг лагеря проволоку. Американская охрана настроена крайне враждебно. Постоянные угрозы оружием, пинки, удары начали сыпаться на головы солдат и офицеров. У офицеров отбирались личные вещи, которые понравились солдатам охраны. Часы просто срывались с руки (с этим впоследствии сталкивались неоднократно). 27-го мая выстрелом постового солдата был ранен один из офицеров, пытавшийся поговорить со своей женой.

За полтора суток пребывания в Фридберге, в связи с резким ухудшением отношения американцев, из частей убежало больше чем за всё время пребывания в Кладене. Впервые, именно 27-го мая, командир участка Фридберга, американский полковник, заявил, что «Вы военнопленные».

27-го мая этот американский полковник (командир батальона 104-го пехотного полка), заявил: «завтра, т. е. 28. 5, все вы будете переброшены на машине в другое место».

«Весь ваш транспорт, машины, лошади и повозки останутся здесь. Каждый солдат и офицер может взять с собой только строго ограниченное количество личных вещей». Куда должны перевозить, он не пожелал ответить.

В связи с ощущавшимся недостатком продовольствия, командованием был дан негласный приказ забивать лошадей и заготовить на ночь на кострах жареного и вареного мяса. За ночь было убито более 100 лошадей. В повозках и ранцах у многих сохранилась водка, и вокруг костров темной ночи видны были шатающиеся пьяные, казавшиеся особо зловещими в блеске огня. С американских постов непрерывно раздавались то единичные выстрелы, то пулеметные очереди, – это американские часовые забавлялись со скуки, пуская пули поверх лагеря. Первое время выстрелы действовали на нервы, но скоро и люди и нервы привыкли к ним и внимания на выстрелы больше не обращали.

В 10 часов утра 28-го мая были поданы первые машины и в них погрузили женщин. Куда отправляют – никто не знает. Поползли слухи: «везут на советскую сторону, будут передавать отдельными машинами…»

Постепенно стали подходить другие колонны машин и началась погрузка солдат и офицеров по 30–40 человек на машину. Для «убыстрения» погрузки, американские солдаты щедро рассыпали пинки и удары прикладом винтовки. Настроение у всех мрачное, подавленное. Офицерам и солдатам тайно был дан приказ: «следить, куда повезут: если на восток, на советскую сторону, то прыгать из машин и разбегаться. Сбор в лесах северо-западнее Пассау». Успокаивало же то обстоятельство, что машины отправлены без охраны.

Американские офицеры, присутствовавшие на погрузке, демонстративно «не замечали» грубого отношения своих солдат к русским солдатам и офицерам. Они также не говорили, куда нас отправляют. И только один из них, при погрузке второго или уже третьего эшелона, заявил: «Не бойтесь, вас везут не на советскую сторону, а глубоко в тыл, в лагерь Ганакер». Найдя по карте этот путь, мы успели ряду старших офицеров сообщить о нем, но предупредив, однако, чтобы в пути были внимательны и смотрели, куда повезут.

После солдаты и офицеры рассказывали, что когда они убедились, что их везут на запад, а не на восток, то у них наступила моральная расслабленность, – кризис. На душе стало несколько спокойнее и апатичнее. За время пути в Баварию убежали единицы, но за то в первые же два дня после прибытия в Ганакер, из лагеря убежало более 100 человек.

В машине, где находился генерал Меандров и несколько других старших офицеров, после того, как машина повернула на Ландау, словно из воздуха родилась «параша» – «баланда» (т. е. ложный слух) – «везут в Ландау». В Ландау в свое время при Гитлере был концентрационный лагерь, хорошо оборудованный. Побег оттуда невозможен.

Кстати сказать, в Ландау в прошлом никогда не было концентрационного лагеря. Откуда родилась «параша», кто ее придумал – неизвестно.

ГАНАКЕР И ЛАНДАУ

Для размещения частей было отведено голое поле около деревушки Мооз, кое-где видны посевы. Мокро, грязно, неуютно. Поле наспех огорожено проволокой. В вечерних сумерках заметны фигуры часовых. На воротах, при въезде в огороженный участок, и вывеска и на ней буквы «PW». (prisoners of War) – «Лагерь военнопленных № 22».

Итак, мы военнопленные, а с военнопленными разговор соответствующий: разговор прикладом, пинком солдатского ботинка. Грубый осмотр вещей, отбирают, что понравится, сдирают с рук кольца, часы, вытаскивают портсигары…

Первоначально лагерь Ганакер назывался Моос, по имени деревушки. Затем привилось название Ганакер и Ландау. «Ганакером» назывался собственно лагерь, где размещали солдат и офицеров, а в Ландау, в трех домах, были помещены 240 человек жен и матерей солдат и офицеров.

С утра 29-го мая началось постепенное устройство лагеря. Разбиты участки. Часть людей, по требованию американцев, натягивает проволоку вокруг лагеря. Роются отхожие ровики, кое-где дымятся небольшие костры и на них готовится немудрёная солдатская еда. Нет палаток, нет кухни, нет бани.

Но постепенно всё «образовывалось». Недели через две лагерь выглядел вполне приличным воинским лагерем. Строго в линию поставлены палатки, проложены линейки (дорожки), на передних линейках – грибы для дневальных. Общий сигнал на трубе для подъема, принятие пищи, общелагерная вечерняя поверка, вечерняя заря, отбой – в общем всё, «как следует». В тылу частей разбиты и огорожены плетнем пищевые блоки. Достали котлы, хотя и мало, но с каждым днем суп в котлах становился всё жиже и жиже.

В лагере Ганакер остатки частей РОА или т. н. «группа войск генерала Меандрова», находилась с 28-го мая до 18-го августа 1945 года, постепенно уменьшаясь в своем количестве.

Постепенное уменьшение группы характеризуется следующими цифрами:

12-го мая 45-го года. – Всего насчитывалось в трех группах т. е. Кладен, Фридберг и деревня Верх. Ландендорф 7200 чел.

27-го мая 45-го года. – В день соединения всех групп в Фридберге 6850 -''-

28-го мая 45-го года. – В день прибытия в Ганакер 6400 -''-

С 28-го мая по 17-ое августа, убыло:

а) на сельскохозяйств. работы 2160 чел.

б) официально освобождены 8 чел.

в) добровольно выехали в СССР 418 чел.

г) выделены в «гражданскую группу» и переведены в другой лагерь 218 чел.

д) скрылись из лагеря 1396 чел.

Всего 4200 чел.

За это же время в лагерь Ганакер прибыл так называемый сводный полк (группа ген. Туркула) в 600 человек.

18-го августа – в день, когда солдаты и офицеры были отправлены в лагерь Зоннендорф, а все остальные офицеры в лагерь Регенсбург, насчитывалось 2800 человек.

Выехали в Советский Союз за время с 18. 8 по 1.10. из Регенсбурга 84 человека, из Зоннедорфа 316 чел. Всего 400 чел.

К 15 декабря 1946 года, когда все группы были собраны в лагерь Платтлинг, насчитывалось 3200 человек.

(Увеличение призошло за счет присоединения в Регенсбурге солдат и офицеров бывшей группы генерала Мальцева в количестве 400 человек и группы солдат и офицеров, возвратившихся в лагерь с сельскохозяйственных работ, также в количестве 400 человек).

Внешне жизнь группы генерала Меандрова в лагере Ганакер шла как будто бы нормально, как и должно быть в нормальной войсковой части. В лагере стремились поддерживать определенный внутренний порядок. В июле месяце провели спортивный праздник. Успешно работали курсы по подготовке шоферов. Продолжал выступать ансамбль песни и пляски (хор пор. Костецкого). По средам и воскресеньям в лагерь приходили из Ландау женщины и эти дни были праздником для семейных офицеров и солдат. Устраивались концерты, на которых постоянными гостями были часто американские офицеры, в их числе командир 26-ой бригады полковник Пека. По-прежнему эти американские офицеры сыпали заверениями, что никто в руки советских властей выдан не будет. В июле месяце, как я уже говорил, в лагерь прибыл из штаба 3-ей американской армии инспектор войск пехоты (полковник, фамилия его осталась неизвестной), который предложил переформировать части в «строительные роты», дабы тем самым иметь основание говорить, что русские военнопленные в соответствии с Ялтинским соглашением, задерживаются для восстановительных работ в американской зоне.

Американская комендатура во внутренюю жизнь частей не вмешивалась совершенно. Как во всякой войсковой части, небольшой штаб генерала Меандрова руководил обычной жизнью лагеря. Все офицеры находились на своих командных должностях, свободные от командных должностей находились в так называемой сводной офицерской роте при штабе.

X. РАЗВАЛ

Но весь этот воинский распорядок и воинский вид не давали права говорить, что «на Шипке все спокойно», особенно к концу пребывания в лагере Ганакер.

Внутри частей, в душе каждого солдата и офицера шла глухая борьба, падала военная дисциплины и моральное состояние людей. Постепенный распад войсковой организации был обусловлен несколькими факторами внутреннего и внешнего порядка.

1. Нарастала неизбежная неудовлетворенность существующим положением, каждый начинал задумываться: как долго будут держать нас в лагере? Мы не нацисты, не СС'овцы, не преступники. Неужели «демократы» американцы не понимают этого? Солдаты и офицеры, несмотря на заявления американских офицеров о «невыдаче в руки советских властей», чаще и чаще начинают приходить к мысли именно о возможности выдачи. Что делать?

Этот вопрос мучает многих. Увеличивается количество побегов из лагеря. Побеги действуют на остающихся в лагере двояко: некоторых они возмущают тем, что люди «бросают в беде своих товарищей», а некоторых увлекают или, во всяком случае, вносят внутреннюю тревогу: «Что же мне делать?»

2. С разрешения американской комендатуры, лагере часто посещают советские представители. Внутри лагеря образовались советски настроенная группа солдат и офицеров, началась агитация с той и с другой стороны и бесконечные споры в палатках. Одни нападают на советский режим, другие «разоблачают» западно-европейский демократизм и, в конечном счете, стоит опять один и тот же вопрос: что делать? Однажды советская группа провела собрание около лагерной сцены. По просьбе ген. Меандрова, официально оформившуюся советскую группу выделили в особые палатки, но общение ее с остальными людьми в лагере, конечно, продолжалось. Лагерь открыто бурлил. Следует заметить, что из Ганакера добровольно выехали в Советский Союз только 418 человек, но вопрос о том – ехать или не ехать – ставили себе большинство.

Добровольно выехали в СССР некоторые старшие офицеры как, например, начальник отдела формирований РОА полковник ДЕНИСОВ, командир сводного полка полковник МАКИЕНОК, преподаватель офицерской школы полковник СКУГАРЕВСКИЙ и др. Все эти лица уходили из лагеря тайно, переходя под защиту советского представительства, находящегося в Ландау. И, как это не странно, тайный побег старших офицеров вызвал своеобразную реакцию: количество просоветски настроенных людей уменьшилось. По отношению ушедших везде слышались эпитеты: «Сволочи!» «Шкурники!» «Шкуру свою спасают за наш счет!» Когда полковник Денисов появился было в лагере с советскими представителями для агитации за возвращение на Родину, то над ним чуть было не устроили самосуд. Спасло его быстрое прибытие американской охраны к месту сборища.

Советская агентура, способствуя распаду целостного войскового организма, главный огонь направила против офицеров, которые стремились поддерживать дисциплину. Одновременно она умышленно «клеймила позором» тех офицеров, которые уходили из лагеря (но не к советам!), говоря, что и офицеры бегут из лагеря, бросают солдат на произвол судьбы. Они боятся ехать домой, страшась справедливого возмездия советского народа. Солдатам нечего бояться, – солдаты должны ехать домой, и им там нечего не будет…

3. В связи с угрозами советских представителей, говоривших, что если в лагере будет вестись антисоветская агитация, то весь лагерь будет репрессирован – значительная часть офицеров, в том числе и старших, стала высказывать недовольство существующим в лагере воинским порядком. Они говорили: «Зачем нам дразнить быка красной тряпкой. Mы делаем, словно нарочно, всё, чтобы показать, что в лагере находится нормальная войсковая часть. Все атрибуты воинской части, как-то приказы по частям РОА, поверки с музыкой, грибы на линейках, сигналы дневальных, дежурных, рапорты, лагерную гауптваху, всё это надо отменить. Надо перестать на что-то надеяться, и понять, что мы превратились в военнопленных и просить американцев отделить офицеров и солдат, как это обычно положено в лагерях военнопленных».

Офицеры, державшиеся подобного образа мыслей (нельзя утверждать, что все они не были просоветски настроены), скоро перешли от слов к делу. Они вели соответствующие разговоры среди других офицеров и даже среди солдат, а тем самым способствовали развалу дисциплины и организованности. Опять всё тот же вопрос мучает людей – что делать?

Командующий группой генерал Меандров в этом вопросе занял совершенно четкую, до конца последовательную линию поведения. Он неоднократно говорил: «Спокойно ждать. Из лагеря никто не должен уходить, уход из лагеря ухудшает положение остающихся. Никаких документов (гражданских) с воли для офицеров и солдат не приобретать. Мы не преступники, а честные идейные борцы и нам нечего бояться выдачи в руки советских властей, порукой тому демократические государственные принципы, существующие в Америке и честное слово американских офицеров. А если бы что-нибудь подобное и началось в лагере, то все мы выйдем на площадь и пусть нас убивают на месте, но я верю, что до этого никогда не дойдет и демократическое правительство Америки, взявшее нас под свою защиту, не даст погибнуть нам»….

Многие из старших офицеров не были согласны с генералом Меандровым. Одно время у них возникла мысль о необходимости создать при Меандрове «Военный совет» с тем, чтобы фактически отстранить его от руководства или даже просто «переизбрать», т. е. потребовать ухода его с должности Начальника группы, а также и ухода с должностей некоторых других офицеров. Этот проект не был осуществлен, потому что офицеры, коим был предложен этот вариант действий, не согласились с ним, считая его вредным в данной обстановке. Смена руководства в лагере («революция») повела бы еще к большему организационному распаду. И к тому же «снимать» Меандрова было уже поздно, поскольку процесс дезорганизации глубоко вкоренился в организм, да и не было подходящей фигуры для замены. Всякий новый «выбранный» начальник лагеря оказался бы в руках и на поводу страстей толпы и как только он попытался проявить свою волю, то немедленно был бы «переизбран». Начались бы бесконечные митинги и выборы «угодных» офицеров (т. е. наименее дисциплинированных) в ротах и командах.

Генерал Меандров, идейно убежденный и ослепленный безграничной верой в демократию, считал, что англо-американцы не дадут погибнуть власовцам. Поэтому, волей-неволей, офицеры, несогласные с его установками, действовали «в обход» его указаний и вопреки им. Это, конечно, также не способствовало поддержанию дисциплины. Перечисленные выше причины распада войсковой организации в группе генерала Меандрова являются фактически делом внутреннего, точнее политического порядка, когда каждый человек с мучительной душевной борьбой должен был ответить на вопрос: что делать?

Внешним фактором общего падения дисциплины и разложения войскового организма стал вопрос питания, вопрос желудка, когда офицеры и солдаты перестают быть солдатами и офицерами и превращаются в сборище, в толпу. Многие переходят вновь в состояние пленных, какими все они еще недавно были в немецких лагерях.

Начиная с первого дня перехода на американскую сторону (т. е. 9. 5. 45) и до 18-го августа, части РОА не находились на плановом снабжении американских хозяйственных организаций, продукты поступали из трофейных запасов со случайных складов и, как говорят, было «то густо, то пусто». Никто не мог сказать, привезут ли завтра хлеб, мясо, картофель, горох, и если и привезут, то сколько. В то время, пока часть размещалась в Кладене, было разрешено производить закупку у местного населения, что при наличии некоторого собственного запаса, позволяло давать людям более или менее нормальный рацион. В Ганакере, первые две недели, вообще категорически были запрещены самозаготовки продовольствия. Потом комендант лагеря то давал разрешение, то отменял его. В конце июня комендант, подполковник Бренон («Грозный Бренон»), в наказание за то, что несвоевременно и не все были собраны лопаты, выданные лагерю, лишил лагерь получения продуктов на пять дней. И в течение этих дней в лагерь не привезли ни одного грамма продовольствия. (К т аким «мероприятиям» коменданты лагеря прибегали неоднократно).

Как сказано, продукты поступали нерегулярно и не по норме. Сегодня привезли по 200–250 граммов хлеба, по 70–100 гр. гороха на человека, а завтра ничего, или почти ничего. В течение месяца совершенно не получали соль. Были дни, когда по раскладке на сутки для одного человека вкладывали в котел 6–10 гр. гороха и по 10–20 гр. муки и выдавали на руки по 60–80 гр. хлеба. Были и такие дни, когда горячую пищу совсем не готовили, а людям выдавали на руки суточный рацион 30–50 гр. муки и ничего больше. Из этой муки каждый волен был делать, что угодно. Одни пекли на камнях две лепешечки, другие же варили котелок похлебки.

Нерегулярность и несвоевременность подвоза продуктов обязывало иметь некий запас их хотя бы на сутки. Однако уже в 20-х числах июня «коноводы», из числа наиболее недисциплинированных солдат, донесли коменданту лагеря, что «офицеры не выдают всех продуктов, привозимых американцами, и держат их в складе для себя». Комендант, все тот же «грозный Бренон», не желая вникнуть в суть дела приказал немедленно раздать все продукты и впредь никаких запасов не создавать. Тут, к несчастью, веское последовало наказание лагеря в виде лишения лагеря на 5 суток продовольствия.

Положение в лагере в конце июня и в начале июля было особенно тяжелым. Появились «доходяги», т. е. голодные люди, но еще способные передвигаться. Они с блуждающими глазами ходят по лагерю, вперив взгляд в землю, словно разыскивая, не найдется ли что-нибудь съестного. Они толпами стоят около кухонь, около складов. В момент привоза в лагерный склад продуктов, толпа в 200–400 человек плотной стеной окружает склад и лихорадочными глазами следит, «чтобы всё было роздано, чтобы на складе ничего не осталось». В этой толпе представители всех частей лагеря. Потом они группами расходятся по своим частям, сопровождая людей получивших продукты, и продолжают следить, чтобы на полковых и батальонных пунктах также «ничего не осталось бы». Еще в момент получения продуктов на центральном лагерном складе, добровольные наблюдатели, с бумажкой в руках, высчитывают, сколько и каких продуктов придется на одного человека.

Первое время пытались урезонивать, разъяснять, а затем просто разгонять толпу, но потом бросили делать и это, посколько комендантскому наряду приходилось вступать в драку, чтобы отогнать голодных людей от склада.

На почве хронического недоедания, «доходяги» скоро перешли в разряд не встающих с постели. В начале июля (7–10) до одной трети общего количества людей уже не вставала с постели и не выходила из палаток. Появились вши, но от них избавлялись «чудодейственным» американским порошком. Великое счастье, что в это время в лагере не вспыхнула какая-нибудь эпидемия.

Голод неизбежно привел к тому, что многие из тех, кто еще мог «свободно» передвигаться, стали бегать из лагеря на двое-трое суток. После они возвращались в лагерь с… продуктами. Некоторые покупали у местных крестьян, некоторые зарабатывали, многие просто воровали. В лагерь приносили, главным образом, молодой картофель, затем кур, гусей, хлеб, иногда поросенка или даже овцу и, конечно, табак. Столь же неизбежно в лагере возник базар. Первоначально торговали полутайно, «из-под полы», на тыловых линейках частей, затем базар перешел на главную лагерную площадь. Попытки разгонять торгующих успеха не имели, поскольку у начальника лагеря фактически не было власти, а американцы потворствовали базару, т. е. не принимали сколь-либо решительных мер к его ликвидации.

На базаре можно было купить всё, начиная от кремней для зажигалки и кончая костюмами. Главным, наиболее ходким товаром, был хлеб, табак и сигареты. Стоимость хлеба доходила до 70 марок килограмм. Американские сигареты стоили 5–10 марок, немецкие от 2-х до 5-ти марок. Скоро все деньги лагеря оказались в руках немногих «королей рынка». Говорили, что у некоторых скопилось 30–50.000 марок. После эти «короли» ушли из лагеря. Отсутствие денег не прекратило торговлю, люди перешли на меновую торговлю. Меняли и обменивали всё: часы, кольца, сапоги, шинели, мундиры, рубахи, сигареты и табак и т. д.

Поставщиками продуктов на рынок были, в первую очередь, выезжавшие из лагеря на различные работы солдаты и офицеры, затем солдаты и офицеры «пикировщики» («спикировать» на местном языке означало попасть на крестьянское поле или в деревню) и, в незначительной мере, женщины, приносившие в лагерь, главным образом, хлеб. Каждая из женщин приносила, обыкновенно по средам и по воскресеньям, по две-три буханки хлеба для своего мужа или сына и для близких его товарищей.

Самое трагичное состояло в том, что торговлей занимались не только солдаты, но и часть офицеров. На этом основании солдаты огульно обвиняли всех офицеров в спекуляции. Так уж водится, что если офицер стал торговать и входить в торговые сделки со своим же солдатом, то он перестает быть офицером и солдат может бросить ему любой упрек. Дисциплина явно падала и поддерживать ее стало невозможно.

Много обидного и грубого было сказано в отношении женщин, коих также огульно называли спекулянтками.

Дезорганизованность катастрофически нарастала. Каждое утро у ворот лагеря собиралась тысячная толпа. Это люди, жаждующие попасть на работу вне лагеря. С работы, быть может, удастся кое-что привезти, да и американцы часто раздавали работающим продовольственные пакеты. Никакие расписания, очередности, ни комендантский наряд не помогали. Между официально, в порядке очереди, выделенными сегодня на работу и между «охотниками», т. е. наиболее сильными, нахальными и беспринципными, происходят драки, а американские вахтеры откровенно хохочут, потешаясь над озверевшей толпой. И только, когда дело доходит до серьезной потасовки, американские солдаты ударами прикладов винтовок, резиновых палок, а иногда стрельбой поверх толпы, добиваются водворения подобия некоторого порядка.

Когда стали посылать людей на длительное время на сельскохозяйственные работы, то к генералу Меандрову ежедневно приходили группы по 20–50 человек – делегаты от рот и батальонов – с претензиями: «почему сегодня выделили людей на работу от другой, а не от их части?»

Войсковой организм распался… Говорят, что китайцы первыми пустили в ход пословицу: «кухня есть – война есть». Это совершенно справедливо. В лагере Ганакер, в середине июля, безраздельным начальником людей стал «генерал живот», возродивший немецкий плен, прививший большинству солдат и многим офицерам инстинкты и страсти безликой и многоголосной толпы.

«Генерал живот» овладел умом и сердцем людей, главным образом, потому, что у них невелика была внутренняя спаянность и убежденность, позволяющая переносить более тяжкие испытания.

В одном из писем на имя американского командира ген. Меандров писал: «Плен немецкий, голодный, жестокий, тяжелый и откровенно издевательский был закономерен и понятен нам. Несмотря на тяжесть плена, мы как-то надеялись, что он кончится с окончанием войны. Плен американский гораздо тяжелее для нас в моральном отношении. Мы не понимаем, почему нас держат и как долго еще будут нас держать военнопленными. Впереди у нас неопределенность, которая гнетет людей»…